Глина

Камнетёс завидует гончару:

мой резец по мрамору твёрже рук,

слабых рук, которыми месят глину.

Что же нем и холоден мрамор тот,

что граню я истово, а поёт

тёплым голосом свисток его соловьиный?

Жажду я гармонии на века.

Мрамор отшлифовывает рука:

чтобы ни погрешности, ни щербинки.

А у него в руках – прах. Комки.

У него – безделицы, черепки,

что едва домой донесёшь от рынка.

Камень устоит. Всех переживёт.

И граню его я за годом год

яростнее, чтобы стал совершенней.

И твержу себе: не напрасен труд.

Пусть не вдруг, не сразу – когда умру,

кто -нибудь уменье моё оценит.

Вспомнит, как я правил свои резцы,

мерил плиты, чтоб вознеслись дворцы,

чтобы храмы высились горделиво.

Только дразнит звук на чужих устах,

этот свист насмешливый: к праху прах,

всё одно когда-нибудь станем глиной.

От неё тепло домовой печи,

из неё и кровля, и кирпичи,

и свистулька, сделанная с любовью.

Глина оттого льнёт к простым рукам,

что сулит бессмертие простакам.

Мрамор окончателен.

Он – надгробье.

Даже если тёсанную плиту

водрузят на должную высоту,

то пропорций, строгости и симметрии

не оценит ветер, набравший в рот

праха: посвистит, да и занесёт

глиной труд того, кто боялся смерти.

…А гончар выходит на солнцепёк.

Гладят руки глину, берут в комок:

и готова, точно живая, птаха.

И в неё достаточно подышать,

и она поёт, как поёт душа,

что сильнее зависти или страха.

Загрузка...