Рос я в сталинское время, и начну с человека, именем которого стала эпоха. С имени Сталина.
Моё знакомство с ним состоялось в первом классе, на второй или третий месяц учебы, в 1943 – м году. Это был год, с которого решением Совнаркома СССР, советская школа вернулась к дореволюционной системе раздельного обучения девочек и мальчиков, отмененной в 1918 году.
Первые палочки и крючочки, с хвостиками или без, выводили мы тогда деревянными перьевыми ручками с пером №86 в тетрадках в косую линию. Тетради такие, впрочем, как и в линейку, или клетку, в те времена были в дефиците. А в косую линию нельзя было купить даже на Кубинке, главной толкучке Азербайджана. Мама покупала там тетради в линию, а затем с помощью рейсшины или двух треугольников, наносила косые линии карандашом.
Спустя десятилетия, не помню, как в школе родилась идея от имени класса написать письмо Сталину, поблагодарить за наше счастливое детство, пожелать скорейшей победы на войне, и обратиться с просьбой, прислать тетрадей в косую линию и перьев №86, только ими разрешалось писать. У Нины Николаевны – моей первой учительницы, или завуча школы, а может у инспектора РОНО? Писали такие письма в других классах? Не знаю, спросить не у кого.
Трудно представить, в разгар войны, когда еще продолжалась историческая битва на Курской дуге, «дедушка Сталин» нашел время прочитать письмо первоклашек и ответить.
Прислал посылку с тетрадями, ручками, новыми Букварями и конфетами. Каждому в классе, помню, досталось по одной конфете «Мишка косолапый» с репродукцией Шишкинских медведей на фантике, который я берег полгода, пока не поменял во дворе на саккиз (жвачку из серы). Кроме «Мишки косолапого» каждому вручили «сталинский подарок» – еще по три сливочных ириски, несколько тетрадей, красную деревянную ручку, коробочку перьев №86 и нескольких перьев – «лягушек», писать которыми не разрешалось, но рисовать танки и самолеты удобно. Всем классом потом сочинили мы текст благодарности великому другу детей и послали в Москву, в Кремль.
С высоты лет, понимаю, письмо наше вряд ли передали вождю, да оно дальше РОНО или райкома партии и не пошло бы! Восхищаюсь работой идеологов и пропагандистов того времени. В трудные годы всеобщего дефицита, сумели преподать отличный урок заботы вождя о детях, родителям и самим детям! Могут ли дети забыть эту посылку!
Через десять лет, мартовским холодным утром мы, десятиклассники Мингечаурской средней школы №3, стояли на школьной линейке, слушали трагическую информацию Директора о смерти нашего любимого вождя, и вместе с учителями, не стесняясь слез, плакали. Слезы были искренними.
Смерть Сталина потрясла жизнь в городе. Несколько дней не было занятий в школе. По радио целыми днями звучали траурные марши, в очередях обсуждали «Как же теперь жить без Сталина? Не дай Бог, снова война, за кого пойдем умирать – за Маленкова?». Верующие старушки крестились: «Отец родной, на кого ты нас покинул?» В день похорон по всей стране проснулись заводские гудки, завыли пожарные и милицейские сирены. В городе Мингечауре, где я недолго вынужден был жить и учиться, остановились и загудели десятки паровозов, перевозящих составы с гравием на плотину строящейся ГЭС, завыли сирены у военных и в лагерях узников ГУЛАГа.
К концу марта пятьдесят третьего, радио сократило трансляции траурной музыки, а в апреле её полностью перестали передавать. Жизнь не остановилась, мы продолжали ходить в школу, учителя пугали приближающими экзаменами и тройками в Аттестате. Сталина вспоминали все реже.
Я перенёсся далеко вперед, вернемся к школе, где я продолжал учиться в первом классе бакинской школы №42 на Четвертой Нагорной улице в Арменикенде. Одноклассников набралось 32 – 35 учеников, русские, евреи, несколько азербайджанцев и больше всех – армян. Жили мы в армянском районе Баку, где испокон века селились армяне. Никто из одноклассников, их родителей не интересовался нацией соседа по парте. Число учеников врезалось в память. В порядке очередности, наша семья должна была кормить обедом свою учительницу Нину Николаевну. Ожидая своего дня, мама переживала и считала дни: двадцать два, двадцать один, двадцать дней, сколько еще оставалось до нашей очереди. Приходилось ведь отрывать от своих скудных запасов пищи. Для учительницы готовилась не скромная еда, которой мы, я с братом, мамой и бабушкой питались, а что-то лучше. Не супчик из шпината и жидкое картофельное пюре, изредка с рыбкой – камсой, нашей основной пищей. Мама за неделю начинала экономить американский маргарин, хлопковое масло для жарки картофеля и рыбы, сахар или конфеты – подушечки, чем отоварили в последний раз карточки, даже покупала кусочек мяса. Старалась, накормить учительницу не хуже, чем в других семьях одноклассников.
Учительнице – армянке, было лет тридцать – тридцать пять, а может и меньше, мне она казалась пожилой женщиной. Муж Нины Николаевны погиб в 42-м под Москвой, и кроме старой матери у неё никого не было. Обед вне дома в те голодные годы помогал выживать, больше продуктов, получаемых по карточкам, оставлять матери. Кто завел порядок, родителям учеников раз в месяц кормить учительницу обедом, не знаю. Так было принято в бакинской школе номер сорок два, возможно и в других школах.
Самое раннее, что сохранила память, в трехлетнем возрасте, посещение кинотеатра во Дворце культуры в Сураханах. Он был из тех, о которые мне читали или рассказывали сказки. Я впервые увидел огромное здание с колоннами. Много позже, пересаживаясь с родителями, в Сураханах из электрички на поезд – кукушку на пляж в Бузовны, я всегда останавливал взгляд на этом здании, напротив остановки.
В тот день во Дворце показывали «Веселых ребят». Я спокойно рассматривал движущие картинки на экране, не понимая, смеялся вместе с родителями, пока в квартиру экзальтированной дамы, вслед за Утесовым, не вторглось стадо животных. Когда показали крупно быка со шляпой, проткнутой его рогом, я испугался, задрожал и заревел на весь зал от страха. Папе пришлось унести меня в фойе. Вышла мама, и вдвоем, принялись успокаивать меня, уговаривать вернуться в зал досмотреть картину. Я продолжал реветь. Так мы и не досмотрели тогда фильм.
Я рано научился говорить, был очень любознателен, быстро и надолго запоминал разные слова и выражения, которые употребляли взрослые. Однажды мы ждали электричку в город, и вдруг по встречному пути показался паровоз с грузовыми платформами. Паровоза раньше я не видел и был удивлен видом, размерами и густым черным дымом из трубы. Его неожиданное появление на рельсах электрички, мама прокомментировала, как «Чудеса в решете». С тех пор, как услышу это выражение, на память приходит огромный паровоз с черным дымом. Взрослым узнал, вагоны электрички, которые привык тогда видеть на этих путях, были первыми в СССР. Электрификация железных дорог в стране началась с Азербайджана, богатого энергоресурсами. В 1926 году электрифицировали участок, связывающий Баку с пригородами. В Москве первые электрички пошли только в 1930 году на участке Москва – Мытищи, а в Ленинграде лишь в 1933 году.
Почему в кино мы оказались в Сураханах, а не в близких к дому, кинотеатре «Вышка» или в «Художественном», на худой конец, в «Баккоммуне». Сураханы были ближе к нашему тогдашнему жилью, которое некоторое время мы снимали в селении Амираджаны, пригороде Баку на Апшероне.
Повздорив с Симой – маминой сестрой, родители вынуждены были переехать из её квартиры в самом престижном, зеленом районе Баку, на проспекте Ленина, в Арменикенде. Первом современном городском микрорайоне со всеми бытовыми удобствами, построенном в 1924 —1930 годах, после установления в Азербайджане советской власти. Правда, определения микрорайон, в те времена еще не существовало. Дома именовались номерами и кварталами. Например, квартал 648, где находился мой детский сад, квартал 225 с популярным до нынешних времен гастрономом номер двадцать пять, седьмым почтовым отделением связи, и детской поликлиникой во дворе, и наш, двести двадцать третий квартал, ограниченный Первой Нагорной улицей (ныне Алескерова) и Верхне – Бульварной. (Пр. Вагифа). Престижнее нашего был лишь район на берегу моря, дома там стояли с дореволюционных времен. Проспект Сталина, ныне – Нефтяников.
Квартира принадлежала сестре мамы – тете Симе. Получил квартиру один из её мужей, ответственный работник Совнаркома – Совета Народных комиссаров, как тогда называли больших чиновников, товарищ Стешенко. Характер у маминой сестры не ангельский, и муж сбежал, оставив ей квартиру. Сима осталась одна в большой трехкомнатной квартире. Работая в Управлении Гидрометеослужбы республики, напрямую подчиненному СНК, вскоре узнала, что в совнаркоме на квартиру имеют виды, а её собираются переселить. Чтобы не потерять квартиру, Сима срочно пригласила переехать к ней из Крыма своих маму – Ксению Васильевну и отца – Василия Васильевича, сестру Людмилу – будущую мою маму.
Василию Васильевичу – агроному, специалисту по виноградарству, вскоре предложили должность главного агронома в винодельческом совхозе под Шемахой, и они с Ксенией Васильевной поехали в совхоз, оставшись прописанными в Баку. Через некоторое время, в Шемахе, местная красавица – хохлушка, охмурила деда. Он влюбился в молоденькую, и ушел к ней. Бабушка вынуждено вернулась в Баку.
Людмила поступила в Политехнический институт, где встретила моего отца – Бориса Сергеевича Михайлова и вышла за него замуж. На последнем курсе, институт реформировали и гидротехнический факультет, где оба учились, выделили из Политехнического, и присоединили к вновь созданному Сельхозинституту, перевели из Баку в Кировабад. Там они и получили дипломы.
Когда в Кировабаде родился я, Сима и мама сестер, – Ксения Васильевна, невзирая на протесты отца, увезли меня с мамой. Так, в возрасте двух месяцев я оказался в Баку, потому и считаю этот город своим родным.
Когда родители получили дипломы и вернулись в Баку, папа настоял переехать в квартиру его родителей на улице Красная, в двух шагах от Баксовета. Долго пожить в самом центре города не удалось, сталинско – ежовские чистки докатились до Баку. Сергея Михайловича Михайлова, отца папы, объявили врагом народа и арестовали. Повод нашелся в антисоветских настроениях. Он из дворянской семьи, до революции преподавал, был директором гимназии.
Сима с Ксенией Васильевной испугались за маму, ожидая, следом и остальных членов семьи Михайловых посадят. Начнут с жены Сергея Михайловича, ведь Ванда Эдуардовна Михайлова, в девичестве Розенберг, родом из прибалтийских немецких баронов и родилась в Ревеле (ныне Таллинн). Её земляк – однофамилец, позже повешенный по приговору Нюрнбергского суда, Альфред Розенберг, известный гитлеровский идеолог фашизма. После родителей займутся и детьми.
Бабушка и Сима заставили маму сменить фамилию Михайлова на свою девичью – Власову, и вернуться с мужем к ним, в Арменикенд, благо выписаться еще не успели. Папа уже работал в «Каспморпроекте», и по совету друзей тети Симы, напросился в длительную командировку на реконструкцию причалов Красноводского порта, на время уехал из Баку. Как и предполагали, его маму арестовали. Ошиблись лишь очередностью. После Сергея Михайловича арестовали старшего сына Константина, брата моего папы, геолога управления «Азнефть», а уж потом Ванду Эдуардовну. Ей, как мужу и сыну вменили 58 статью – антисоветизм, и дали по 10 лет лагерей.
***
Сложный характер маминой сестры, вскоре вынудил моих родителей переехать от неё и снять квартиру. В городе приемлемого жилья не нашли и сняли две комнаты, с верандой и отдельным входом, в старинном двухэтажном доме в дачном пригороде Баку – Амираджанах. Добирались туда на электричке. Комнаты были огромными, и я гонял по ним на трехколесном велосипеде.
Четко помню, как встречали новый год в ночь с 1940 на 1941 год. Мне позволили не ложиться до полуночи, хотя ни телевизора, ни музыкальных центров в те времена не существовало. У родителей был патефон со стопкой пластинок танцевальных мелодий и песнями из популярных фильмов. Имелся еще круглый черный бумажный репродуктор на стене. Он известил, когда пришел Новый год в Баку, а через час, под бой кремлевских курантов, отметили новый год по-московски. Сколько себя помню, бакинцы всегда встречают новый год дважды. Стояла ёлка, украшенная множеством зеркальных шаров и разных игрушек. За несколько минут до полуночи, на ёлке зажгли свечи. Длинный стол раздвинули еще, чтобы поместились все гости. Папа и гости, приехавшие из города, встречать новый год у нас, накрывали стол разной вкуснятиной. Бутылки с вином, шампанское, оранжевые мандарины, розовые куски осетрины, салаты, маринады, пельмени, конфеты, новогодний пирог.
Мама, на последних днях беременности, больше лежала или сидела, медленно двигалась по комнате, но за праздничным столом сидела вместе со всеми, поднимала рюмку за новый год. Лица радостные, веселые, полны энтузиазма и уверенности в будущем, поднимали тосты за счастье в новом году. Не ждали страшных испытаний, которые принесет всем новый год.
26 января мама родила брата Олега. В памяти запечатлелось, как мы с папой встречали её на машине «Эмке» из родильного дома, как позже мама эмоционально рассказывала о своих соседках по палате. Я запомнил лишь, что в ночь, когда родился брат, роддом в Сураханах побил все рекорды Баку, на свет появились девять детишек. Нянечки и акушерки всю ночь, носились из палаты в палату, шумно шлёпали тапочкам по натертым полам.
Ограничившись справкой из роддома, мама с папой долго не могли выбрать время съездить в Загс, получить Свидетельство о рождении сына. Началась война, они испугались, что оштрафуют, раз не получили вовремя метрику. В роддомовской справке римскую единицу исправили на галочку, получилось пять, и срочно пошли получать метрику, как тогда называли Свидетельство о рождении. Таким образом, брат мой стал на четыре месяца моложе, рожденным не в январе, а в мае. В наше время, месяц в справках пишут прописью. День рождения Олега всю жизнь мы отмечали дважды.
В детстве, вспоминаю, в каждом трамвайном вагоне, на кабине вожатого, позже и в троллейбусе, красовалась, нарисованная, линейка роста ребенка, определяющая брать ли ему билет. Бесплатным проездом пользовались дети до семи лет. Я, в пять с половиной, перерос отметку, и мама часто вынуждено доказывала кондуктору, мне не только семи, полных шести лет еще нет. Билет стоил копейки, и споры практически всегда кончались улыбками, и пожеланиями вырасти мне Гулливером. Родители ожидали, буду ростом в отца – два метра. Но к 19 годам мой рост остановился на 178 см.