– Эй, – стучал сотрудник из фотомастерской в стекло кассы, – есть кто? – звал он, еле удерживая свободной рукой высоченную кипу конвертов с яркими этикетками.
Час назад Михаил забрал партию фотографий посетителей парка аттракционов Ретро Виль. Снимки делались внутри комнаты смеха, в лодочном тоннеле, на русских горках – почти на каждой площадке. Чтобы получить сувенир на память, всего и нужно было ввести цифровой код с билета на панели фото будки с головой клоуна. На схеме парка она значилась, как «Счастливый рот».
– Чего тебе, Михаил? – отозвалась кассирша из кладовой, отлучившаяся за рулоном бумаги для чеков. – Шесть тридцать, а ты еще рот не заправил? – кивнула она на конверты. – Современных не знаешь, что ли? Запинают нос клоуна, что конверты им не выдает. Опять мастера придется вызвать по этой, как ей… хаотической технике.
– Механической, – поправил ее Михаил. – Внутри клоуна шестерёнки и реле.
– Шестерёнки…– вздохнула сотрудница, рассматривая Михаила через очки-половинки, – у моей прабабки сохранилась игрушка ай-йа-йай-вон.
– Не было таких! Я в теме всех ретро приколюх!
Сгрузив конверты на столешницу кассы, он задумался, пытаясь разгадать ребус ай-йа-йай-вона.
– Может этот? Айфон?!
– Ну, айфон… я так и сказала. Айфонов-то не помнят нынешние, а ты про механическое, про реле…
– Сюда приходят ностальгировать! И клоунов пинать. Чем они от андроидов отличаются? Закон о Робоправах пинать железки не запрещает, – покосился он на потрепанный автомат в форме головы клоуна в зеленом парике.
– Когда ж людям надоест насмехаться над болью? – скривила красный овал помады кассирша на манер клоунской плачущей гримасы. – Быстрее чини, давай! По закону о человеческом труде, я не обязана заменять роботов и андроидов!
– Может и не нужен ремонт. Забился конверт какой-нибудь. Новые впихнуть не могу. Дайте ключ. Я вскрою.
Медный ключ брякнулся в тарелочку, прибитую гвоздиком к деревянной столешнице. Рядом ручка на веревке и сундучок для чаевых. Ретро Виль был единственным в стране парком развлечений, где посетители могли ощутить атмосферу двадцатого века.
Сотрудники – только живые люди. Никакой роботехники или андроидов. Входные билеты невозможно было оплатить подкожным банковским чипом. Принимались купюры и монеты, за которыми большинство посетителей заезжали в банк перед визитом в парк.
Нынче совершить покупку можно с помощью часов, кольца, браслета, отпечатком пальца (самый популярный способ) и даже лбом, куда приколисты вшивали денежные чипы. Выражение «челом бьет» приобрело наглядное выражение. Покупатель и просил, и расплачивался, и благодарил одним движением.
В мире, где люди больше не работали на должностях в сфере обслуживания, вид продавца надувных шариков или официанта с подносом бутербродов приводили детей в полный восторг и недоумение, что еда может быть не из порошка или тюбика, что ее могут готовить живые люди, а не кухонные аппараты.
Закон от робоправах не запрещал колотить андроидов. Они из микросхем им не больно, а человеку все лучше выпустить стресс на железке, чем на ком-то из своих родных. Каждый день в Ретро Виле увольнялись аниматоры (получая в три раза выше, чем везде). Персонал не выдерживал человеческой, а точнее детской несдержанности. Продавщиц шариков за смену раз по пять сбивали с роликов, отвешивали шлепки по ягодицам, пытались разрисовать световыми маркерами. Детвора не понимала, что «персонал» может быть живым.
В магазинах, банках, больницах, школах, музеях – давно все стало роботизированным. Оснащенные интеллектом (давно не таким уж и искусственным) врачи андроиды ставили диагнозы сопоставляя информацию из миллиардных баз данных. Машины хирурги проводили сложнейшие операции с применением лазеров. Воздушные лайнеры с автоматическим пилотированием, доставщики еды – летающие короба, учителя, гувернантки, воспитатели – таких андроидов очеловечивали, чтобы не давить на психику детей.
Голосовое информирование парка каждый час напоминало посетителям о том, что сотрудники сферы обслуживания Ретро Виля – не роботы и пинать их запрещено:
– Сотрудники парка не имеют колес для передвижения. Все они люди. Проявляйте уважение к живому персоналу Ретро Виля!
Но кого когда-либо останавливали запреты? С колесами или нет тетя с охапкой воздушных шаров? На роликах, значит с колесами, значит андроид и ее можно хорошенько пнуть, если даст не зеленый шарик, а салатовый!
Миша воткнул ключ в голову клоуна в центре его облупившегося зеленого парика. Железо заскрежетало, словно клоун раскусил арматуру. Михаил не любил андроидов и вел блог с курьезными видео, на которых его банда подшучивала (как сам он думал то были только розыгрыши, а не издевки) над андроидами. То пшикнут черной краской по камерам-глазам, то на колесо андроида-доставщика блокиратор привинтят.
Миша рос ребенком, который с трех лет водил пальцами по домашним стеклам, пытаясь приблизить уличное изображение, как будто он смотрит в цифровой мир планшетки, а не в реальность.
Если Мишу и его друзей ловили, им выписывали штраф за мелкое хулиганство из серии: опрокинуть мусорный бак. Андроиды потерпевшей стороной никогда не являлись. Кажется, закон их самих приравнивал к мусору.
Закон о робоправах постоянно находился в разработке. Его дописывали, усложняли, потом снова упрощали. Одним из итогов таких обсуждения стала поправка о запрете максимально жестоких способов эксплуатации очеловеченных машин.
Например, запрещалось применять к андроидам суровую форму насилия: сбрасывать с небоскреба, топить в реке, сжигать на костре, обливать кислотой, скармливать акулам и в то же время закон не запрещал пинать их, швыряться в них чем-нибудь, толкать или вымещать словесно свое негодование, что, собственно, и делал Миша и его банда.
Обладать очеловеченной машиной в доме считалось верхом благополучия. Двадцать лет назад мать Миши застала выход на рынок домашней андро-техники. Каждый экземпляр стоил, как эксклюзивный автомобиль и конструировался строго под заказ. Первые желающие обладать новинкой выстраивались за товаром в километровые очереди (конечно, цифровые), но радовались они не долго.
Первую партию отозвала Робонова – единственный производитель очеловеченных машин. Деньги вернули, но объяснений о причине возврата не дали, а спустя месяц появилась первая версия закона о робоправах и совершенно низменный вид продукции.
Андроидов больше не делали похожими на людей. Им заменили ноги колесами. Под запрет попали парики, брови, синтетическая кожа, человеческий тембр голоса. Бесполые машины, обслуживающие людей. Каста помощников, слуг, ассистентов, знающих свое место – вот и все их предназначение.
С течением времени некоторых андроидов разрешили сделать «более привлекательными» особенно в сфере работы с детьми. Робонова поддержало инициативу, но заменить колеса ногами отказалась.
– Ну что, железка! Забился, да? – отвесил Миша удар ногой клоуну по огромному носу, – биб-биб! – расхохотался он, распахивая лючок для заправки конвертов.
Как только Миша распахнул отсек, ему под ноги хлынула волна желтых конвертов.
– Как тебя не вырвало ими? – усмехнулся Миша, понимая, что рот клоуна был забит до отказа.
Как их могло столько накопиться? Ну два, ну три не заберут, но, чтобы столько! Подобрав парочку, Миша остолбенел, чуть не подавившись жвачкой:
– Что за глюк? – не понимала он, – они все с одним номером.
Он начал поднимать все новые и новые охапки, только номер не менялся. Выходило, что покупатель билета катается в парке каждый день и не забирает свои фотки? Но как он умудрился столько дней подряд посещать парк по одному и тому же билету?
Вскрыв конверт, Миша заглянул внутрь.
И тут уже его рот не выдержал, вывернув содержанием двух недавно съеденных тюбиков прямо на гору конвертов.
Откашливаясь, Миша отполз под стол. Игнорируя причитания кассирши, он сделал снимок доп-очками и сбросил в свой блог, подписав:
– Ребзя, чо за нафиг?
На фотографии, которую Миша отправил в блог было запечатлено тело. Совершенно мертвое, гниющее. Тело было раздето. Принадлежало парню или молодому мужчине. Он сидел в лодке аттракциона, что плавала по тоннелям, берега которого были оформлены микромиром: странами, народами, животными.
Отросшие волосы парня касались плеч, а его нижняя челюсть лежала у него в ладони. Рука покаялась на провалившейся грудине, обтянутой серой кожей. Тело парня стало его последней надеждой подать сигнал. Никто не знал, что с ним случилось на аттракционе? Кто его убил и за что?
Его единственным посланием стало слово, вырезанное куском пластика с отколотой фигурки микромира. И слово то было: «живые».
*
Подписав отпечатком пальца показания андроиду полицейскому, Мишу отправили домой со словами: ожидайте, с вами свяжутся. Единственное, о чем жалел парень было то, что он не вскрыл остальную сотню конвертов.
Кто был на них? Только один этот дохляк? Почему он не спрыгнул с лодки? Почему не выбрался из аттракциона? В павильоне воды по пояс.
– Куклы! – осенило Михаила после третьей затяжки выращенного им укропа, – живые куколки микромира распахали ему грудину! – сделал он вывод, – не успел он сбежать-то! Хрясь ему! Хрясь! Одна кукла снесла башку второй и как хрясь тому дохляку прямо в челюсть! Так и отрезала нижнюю половину!
В дверь раздался звонок.
– Полиция, – произнес человеческий голос, – по поводу происшествия в Ретро Вилле.
Миша размахивал руками, разгоняя укропное амбре:
– Раскрыл я ваше дельце! Полиция… Знаю, что его куклы порубали, да? Ну чо, мне положена премия за эту следственную подсказку?
– Конечно.
Он увидел улыбку. Но не человеческую, а клоунскую. Кудрявый парик зеленого цвета, белая краска на коже и огромный красный нос из шарика поролона. Две теплых руки обняли парня под скулами и резко дернули вниз. Рот Миши распахнулся на тридцать сантиметров в диаметре.
Охапку желтых конвертов пропитало кровью, когда сильная рука запихивала их в горло стонущего, еще живого парня. Пищевод Миши рвался, но он был способен дышать. Беря новую охапку, клоун повторял толчки снова и снова, пока бумага не достигла желудка. Желудочный сок измазал руку клоуна по локоть. Содержащаяся в нем соляная кислота (около 0,16 моль на литр) обожгла кожу нападавшего. Красные пятна не стали помехой, и клоун продолжил повторять ритуал, который проделывал Миша каждый рабочий день с фотобудкой парка.
Смерть Миши наступила не от кровопотери, не от болевого шока, он даже не захлебнулся желудочным соком, окислившим его альвеолы.
Вырвав кадык парня, клоун нацепил его парню на кончик носа и дважды надавил: биб-биб!
Сотрудник Ретро Виля умер от удара ноги по своему клоунскому носу, когда кости лица вошли ему в мозг.
*
Майор Ласло Струпица, назначенный вести расследование по факту обнаружения фотографии с трупом в парке развлечений, через минуту после прибытия на место происшествия понял, что дело будет не про одну смерть, а про четыре.
Именно столько подростков находилось в той самой лодке. Три месяца назад их объявили пропавшими без вести, и вот все они нашлись ровно сто дней спустя. Собственно, нашлись там, куда и отправились в последний день, пока были живы.
Трупы доставили в морг. Не успев позавтракать, Ласло шагал между каталок. Он не уважал еду из тюбиков (для чего на зубы раскошелился? Чтобы йогурты и пюрешки глотать?) потому предпочел на завтрак рогалик и свежесваренный кофе.
Помощница сопровождала Ласло пока он жевал и думал. Ему лучше думалось, когда он ел, спал или мылся. Но стоило ему уплыть мыслями в дедуктивную негу, всего разок прикоснуться рогаликом к бедренной кости трупа номер четыре, как Ангелина выхватила у него и булку, и кофе.
– Ласло, – забрала Геля отправленную трупным ядом пищу из рук начальника. Пальцы и ладони Ласло были обожжены. Из-за погибших нервных окончаний он мог не почувствовать, что прикоснулся к телу, – птомаины!
– Чего?
– Трупный яд! Ты бы еще мухомор пожевал с соком белладонны!
– Отравление трупным ядом маловероятно, Геля. В малых частях он усваивается желудком или очищается печенью.
Ласло не дал ей вышвырнуть свою булку в урну, подхватил с серебристой ванночки на столике патологоанатома, покрытой коричневыми пятнами, и сунул в рот.
Геля поморщилась и принялась зачитывать вслух:
– Четыре тела. Три женских. Одно мужское. Все опознаны.
– Пропавшие год назад подростки? Из богатеньких семейств?
– Именно.
– Что еще? – заметил он, что Геля мнется, не договаривает, – как есть говори.
От предлога «есть» ее снова начало подташнивать, чего с Гелей не случалось со времен академии, когда требовалось проходить практику в морге.
– Три тела… почти целые. Четвёртое… Оно пострадало больше других. От ран, оставленных… посмертно.
– Каких еще посмертных ран? Ты мне докладываешь, а не протокол для новостей строчишь. Яснее, прошу.
– На этом теле н-насчитывается наибольшее число ранений к-каннибалического свойства, – попробовала исправиться Геля, начав заикаться.
Её спас появившийся в прозекторской патологоанатом.
– Укусы. От зубов, – ответил за нее медэксперт с бейджем Вилкин. – Тело обглодано. Его жрали. Почти месяц. Какое-то время жертва еще была жива. Умерла она от заражения и потери крови, но питаться ею продолжили.
– Кто. Ее. Жрал? – перестал Ласло сердиться на впечатлительную напарницу.
– А кто ж еще? – присвистнул Вилкин, – друзья по лодке! В их желудках ДНК Мирославы Кар. Остатки. Вот, полюбуйтесь, – откинул он простынь, – ее, так сказать, покусали… больше прочих.
Врач вывел на проектор приближенное фото костей трупа номер четыре, двадцатилетней Мирославы Кар.
– Две ее ноги обглоданы. – сменился кадр, – видите? Здесь застрял фрагмент левого резца Ефима Громова. Парень сломал зуб, чиркая по кости. Также я нашел обломок переднего зуба Алисы Ивановой.
Ангелина активно делала записи в планшете, лишь бы не рассматривать увеличенные кадры трупов на экране, уточнив:
– Сколько весило тело Мирославы Кар?
– Шестьдесят килограмм, – ответил Вилкин.
– И как долго… То есть, сколько они её…
Ласло закатил глаза:
– Сколько трое оставшихся питались ею пока сами не померли?
– Минус шестнадцать процентов на органы и кости? Считай, Фрейд, – гаркнул Вилкин на андроида в углу, который дезинфицировал подсветкой глаза ручки холодильных камер.
– Пятьдесят килограмм и четыреста грамм пригодных в пищу, – дал ответ механический голос.
Глаза Фрейда были круглыми и светились синим. Шея из проводов и рессор. Лицо закрывала белая матовая панель, копирующая человеческое, но губы не шевелились, глаза не моргали, ушей не было.
«Воткнуть бы ему в уши лампочки Ильича» подумал Ласло.
Месяц назад ему предложили на выбор трех стажеров, двое из которых были андроидами. Самообучающиеся экспериментальные модели. Их создавали для работы с трупами и родственниками жертв. Меньше эмоций, больше дела.
Струпица остановил выбор на вчерашней выпускнице Ангелине. Пусть она не смогла перечислить названия двух сотен человеческих костей и не знала сколько из них парных, но, когда в клетке кабинета девушка заметила крысу, она на нее посмотрела. Просто посмотрела, сказав:
– Грустная свинка.
– Это Крыса, – ответила Ласло, игнорируя каждодневный визит Гели в его кабинет с охапкой салата или одуванчиков для морской свинки, что он упорно принимал за крысу. Только пушистую.
Андроидам не было дела до крысы-свинки по имени Крыса. Они не понимали человеческих эмоций, не то, что чувства животных. Эмоциональные навыки андроидов ограничивались законом о робоправах. В переводе с юридического на человеческий – у роботов эмоций не было.
Ни сострадания, ни жалости, ни любви. Им не было больно или страшно. И то, что они вообще были, казалось чем-то невообразимым после отзыва первой забракованной партии и почти полного банкротства Робоновы.
Ласло отодвинул простынь с трупа номер три.
На кушетке лежал подросток мужского пола. В его ногах проектор вращал фотографию белобрысого пацана с широкими резцами, каким он был при жизни. Сейчас его передние зубы и два резца находились в контейнере рядом. Он сломал их, поедая расчлененную Мирославу Кар.
– Плоть рано или поздно начала бы гнить, – рассуждал врач. – Через неделю труп Мирославы уже был несъедобен. На аттракционе высокая влажность. Разложение проходит быстрее. Подростки употребили в пищу в основном ноги. Есть травмы в районе груди, ушных раковин, языка и печени. Думаю, они ели ее две или три недели.
– Чем оторвали ноги? – рассматривал место надрыва Ласло.
– Найден кусок монорельсы с зазубринами. – показал Вилкин фото, – но это не точно. И она была еще жива, когда ее обезножили.
– Живую? – удивился Ласло.
– Она могла впасть в кому, – рассуждал Вилкин. – Остальные решили, что пора. Или едят ее, или умирают с голода. Кар умерла в той лодке первой.
Ласло скривился:
– Повезло. Кто из троглодитов умер следующим?
– Алиса Иванова, – подошел коронер к каталке, в ногах которой вращалось голографическое изображение улыбчивой блондинки с красными прядями волос.
– Что по ней? – адресовал Струпица вопрос напарнице.
– Алиса Иванова, двадцать лет. – ответила Геля, – Училась на журналиста. Отличница, староста. Единственная дочь Тимура Иванова.
– Того самого гения, которого попёрли из Робоновы?
– Да. Все жертвы, – продолжила Геля, – объединены одним фактом – их родители работали в Робонове. Они знали друг друга еще тридцать лет назад. Дружили семьями. Их дети выросли вместе.
– А теперь их вместе похоронят.
– Мальчик с надписью на груди «живые» – брат Дарьи Громовой. Ефим Громов, четырнадцать лет, ученик восьмого класса.
– Четыре трупа. И ведь не просто так убили, – наслаждался Ласло картинкой, отдавая должное творческому замыслу анатомического театра, – в этой смерти есть посыл. В способе! В способе зашифрована разгадка.
– Какой еще посыл? – не понял Вилкин, – каннибализм в массы?
– Стреляют в порыве страсти, ненависти. Душат, чтобы ощутить тепло, отравляют притворщики, а здесь… целый спектакль кошмара. Сотни фотографий с мучениями четырех подростков. Ради выживания, они не брезговали сожрать человечину. Жаль, не узнаем, о чем они говорили и думали все эти дни.
Ангелина поморщилась. Она старалась смотреть на голограммы живых, чем на останки молодых людей, которые больше никогда не повзрослеют.
– Поймем почему каннибализм стал способом казни, раскроем убийство, – сделал выводы Ласло, и Ангелина записала его слова в планшет, подчеркивая красным. – Расскажите-ка, Вилкин, про все странности. Откопали что-нибудь? – просил Ласло будто поедания подростками друг друга было мало для странности.
– Странности, – воодушевился врач, – было и такое! Эти четверо не могли спастись вплавь или бегством. У всех выдернуты суставы из суставных сумок: плечевые, коленные, тазобедренные. Они могли пользоваться только челюстью.