На ступеньке, бегущей вниз
1
Люди на эскалаторе кашляли, которые поднимались навстречу.
И почти сразу Нестор почувствовал запах – сладковатый и немного как бы от жженой резины.
А зарин пахнет фиалками. Нестор подумал о зариновой атаке в токийском метро. Или нет, зарин, кажется, вообще никак не пахнет, а фиалками пахнет какой-то другой газ. Газов много.
А если и не газ, то все равно что-то нехорошее случилось там внизу, и становиться на эскалаторную ленту ему, Нестору, с самого начала не стоило, если уж он заметил, что встречные люди кашляют. А когда встал, можно было успеть соскочить, пробежать несколько шагов в обратном направлении. Это еще, может быть, и сейчас не поздно. Хотя нет – Нестор оглянулся назад – уже поздно.
– Поздно, – подтвердил со своей ступеньки высокий человек в шляпе, – а ведь когда-то, вы мне не поверите, я мог пробежать снизу вверх всю лестницу навстречу движению.
«Поверить ему?» – спросил себя Нестор и посмотрел вниз.
До низа было еще далеко, и что там внизу было – не было видно.
«Не бегите по эскалатору», – где-то близко раздался голос из репродуктора, и затем Нестор услышал короткий звук, словно стукнули ложечкой о край стеклянного стакана.
– Как вы думаете? – обратился Нестор к человеку. – Может быть, там, внизу, и нет ничего страшного? Какой-нибудь небольшой пожар, который уже потушили. Или красили потолок. Работали, разумеется, ночью, но запах мог остаться.
Человек молча приподнял шляпу, и Нестор понял, что это знак согласия.
«В последнее время участились случаи получения травм пассажирами», – сказал голос из репродуктора, это был женский голос.
На идущем вверх эскалаторе люди кашляли все поголовно, а кого-то тошнило.
– А вы не думаете, что там, внизу, это газовая атака вроде той, что была в токийском метро? – спросил Нестор, и человек снова приподнял шляпу.
«А люди, которые спускаются впереди нас, почему-то совершенно спокойны, – подумал Нестор, – они разве ничего не замечают? На их месте я соскочил бы с ленты – куда-нибудь вбок. И вообще перепрыгнул бы на противоположный эскалатор, идущий вверх. В крайней ситуации это, я думаю, позволительно».
– Но мы не на их месте, – сказал человек в шляпе.
– На чьем же?
– Как всегда, на своем собственном.
– И что же нам делать? – спросил Нестор, как бы беспокоясь, хотя знал, что перепрыгнуть может в любой момент. Он даже подпрыгнул несколько раз на месте, чтобы убедиться в своей возможности.
– По крайней мере, мы можем постараться с приятностью провести оставшееся время, – сказал человек, стоявший ступенькой ниже и до сих пор незаметный – настолько, что Нестор мог сомневаться, был ли он вообще.
Человек достал из сумки флягу с пенным напитком и стаканчики.
У человека были борода и усы.
«Это хорошо, – подумал Нестор, – что один человек в бороде, а другой – в шляпе. Так их легче отличать одного от другого».
Они уже сидели на ступеньках – сидели в кружок, непонятно как разместившись, пили пенную из стаканчиков. Откуда-то в руках оказались бутерброды с ветчиной и сыром.
На проплывающей мимо боковой панели Нестор увидел косой крест с закорючкой и недописанное на последней букве матерное слово.
«Сидеть на ступеньках эскалатора запрещается», – сказал голос из репродуктора.
И опять раздался стук стеклянной ложечки о край стакана.
– В идеале на каждую ступеньку эскалатора должно становиться по два человека, – говорил человек в шляпе. Шляпу он, правда, отбросил в сторону, она улетела, крутясь, но под шляпой оказалась лысина, по которой человека можно было так же легко узнать, как прежде.
– На каждую ступеньку по два человека, – говорил человек в шляпе, – но люди у входа толпятся и сами себе мешают. И я придумал. Нужно сделать длиннее начало ленты эскалатора и вынести его вперед, за балюстраду. Тогда на ленту можно будет заходить сбоку, и люди уместятся на ней плотнее.
«Какое-то противоестественное слово – балюстрада, – подумал Нестор. – Что-то вроде как эспланада или перлюстрация. Я такое не произнес бы по своей воле, а если бы стало нужно, то показал бы пальцем».
– Все же с левой стороны балюстраду надо оставить, – сказал человек с бородой, – чтоб было к чему прислониться.
– Тогда с левой стороны будет длиннее, чем с правой, – согласился человек в шляпе. – Что ж, нарушать симметрию иногда бывает полезно.
«Не прислоняйтесь к неподвижным частям балюстрады», – сказал женский голос, и Нестору снова послышался стук стеклянной ложечки, а может быть – палочки.
– Вы это слышите, – спросил Нестор, – или это звенит у меня в ушах?
И тут же он понял, что слышит сигнал своего мобильника, который лежит на тумбочке у изголовья кровати. Устройство просило зарядки.
«Я, значит, сплю», – подумал Нестор.
– А то, – сказал человек в шляпе.
– А почему я не просыпаюсь, если слышу сигнал своего мобильника?
– Это же мобильник, а не будильник, – сказал человек с бородой и исчез, потому что больше не был нужен.
«Значит, я сплю», – подумал Нестор. Он допил пенную из своего стакана и прикрыл глаза. Кашель от встречного эскалатора еще доносился, но как бы издалека. А запах исчез. Действительно исчез, или нос придышался? Лента эскалатора тихо катилась вниз по своим шестеренкам или что там у нее было. И на каждой ступеньке – выше и ниже Нестора – стояло по два человека.
2
Кажется, нестор задремал на какое-то время.
Или другим способом отключился.
Какие-то голоса раздавались у изголовья (которое не было, разумеется, изголовьем, потому что он сидел на ступеньках) – два мужских, которые то спорили друг с другом, то соглашались, и один женский, который был голосом из репродуктора и время от времени произносил слова, не имеющие отношения к делу.
И еще раздавался стук стеклянной ложечки о край будильника, но это не ложечка была, а другой звук, очень знакомый.
Мужские голоса пришли к соглашению, и оказалось, что один голос принадлежит человеку в шляпе (он же лысый), а другой – человеку с бородой. Они склонились над чертежами, которые вдруг появились из папки с завязочками.
– С левой стороны балюстрада будет длиннее, чем с правой, – говорил человек в шляпе. – А вдоль правой стороны нужно пустить ограждение. Не вплотную, разумеется, к ленте, а отступив что-нибудь на полметра.
– Правильно, – сказал человек с бородой. – Нельзя давать людям слишком много воли, а то передавят друг друга.
– Можно еще уполовинить ширину подводящего участка эскалатора на первом каком-нибудь метре, прикрыв специальным щитком, – сказал человек в шляпе и показал на своем чертеже. – Чтобы те люди, которые подойдут к началу ленты, становились сразу к левому ее краю, вплотную к балюстраде, а другим, которые подойдут позже, оставалась свободная правая часть ленты.
– Это разумно, – сказал человек с бородой.
– И если надлежащим образом подобрать параметры, то есть длину и ширину разных частей конструкции, можно добиться полной безопасности, – сказал человек в шляпе.
– Значит, договорились, – подвел итог бородатый. – А это что? – Он поднес к глазам лист бумаги, который в его руке был то белый, то розовый. – Я вижу здесь пистолет, но какой-то странный. – Он понюхал бумагу, поскреб пальцем. – Может быть, и не пистолет, – сказал, усомнившись, – но что-то определенно похожее.
– Это другая тема. – Лысый отобрал бумагу у бородатого и положил в папку.
«Если увидите человека с белой тростью, остановите его», – сказал женский голос из репродуктора.
Человек с бородой отбросил в сторону свою белую трость, она упала как стеклянная и разбилась со звоном.
«Это сигнал мобильника, – вспомнил Нестор, – а я, значит, сплю».
– А то, – сказал человек в шляпе, он же лысый.
Нестор открыл глаза, но мог бы и не открывать, потому что все равно остался сидеть на ступеньках, ведущих вниз.
Человек с бородой налил всем еще пенной.
В руке у Нестора появился бутерброд.
«Странно, – подумал Нестор, откусывая от бутерброда, – я не думал, что во сне можно ощущать вкус и запах. И вообще, как-то оно все до неправдоподобия реально».
– Что ты можешь знать о снах? – улыбнулся человек в шляпе.
– Я вижу их каждую ночь.
– Но ты не можешь знать того, что действительно видел ночью, ты знаешь только то, что вспомнил в момент пробуждения. А между тем и этим лежит большая разница, могу тебя уверить.
– Почему?
– Помнишь историю про человека, которому, когда он спал, на шею упало полотенце, и от этого он проснулся? Или, может быть, кто-то прикоснулся к его шее. Он увидел сон, как его судили, вели на казнь, отрубили голову. Тема сна была вызвана прикосновением к шее, но от этого же прикосновения человек и проснулся. Отсюда следует, что либо весь сон, наполненный событиями, был просмотрен в одно мгновение (невероятное ускорение времени), либо что картина сна создавалась уже после пробуждения в процессе как бы воспоминания. И именно этот второй вариант имеет место в нашей, так сказать, повседневности – то есть те сны, о которых мы днем думаем, что видели их ночью, на самом деле выросли в нашем сознании уже после пробуждения. И слово «видели», – человек усмехнулся, – тут не на своем месте. Правильнее было бы говорить «мы вспомнили».
– А тебе не кажется, что слово «мы» тут не на своем месте? – в свою очередь усмехнулся Нестор.
– То есть как? – человек сделал вид, что не понял.
– Мы – это, по крайней мере, ты и я, – сказал Нестор. – А ты ведь не будешь утверждать, что видишь сны по ночам. И что что-то там вспоминаешь днем после пробуждения. И вообще, кто ты такой? А может быть – что такое?
– Не будем переходить на личности. Хочешь сказать, что я – часть твоего сна? Допустим. Но я спорю с тобой, следовательно, мыслю. Мыслю, следовательно, существую.
– Хорошо, – сказал Нестор, – но эта история про сон с отрубанием головы, по-моему, единственная в своем роде. Так что, скорее всего, она кем-то удачно придумана.
– Не имеет значения, – возразил человек в шляпе. – Согласись, что когда ты спишь, ты видишь то, чего нет, и это сон одного рода – истинный, скажем так, сон, а когда ты проснулся, ты вспоминаешь то, чего не было, – и это сон другого рода. Между ними – разница, и об истинных снах ты, когда бодрствуешь, не можешь иметь понятия.
– А почему после пробуждения я не могу вспомнить действительный снившийся мне сон?
– Потому что ничто не обязывает тебя вспоминать что-либо действительное. Никто не поправляет тебя, если ты ошибся, вспоминая. Потому что изначального образца нет, с которым ты мог бы сравнить возникший в твоей сонной голове образ. Вот ты видел шляпу на моей голове, у меня ведь была шляпа?
– Ты с самого начала был человек в шляпе, – согласился Нестор.
– В треугольной? – спросил человек.
– Ты же не Наполеон, – возразил Нестор.
– Правильно, трудно ожидать встретить Наполеона на эскалаторе метро. Поэтому и шляпа у человека, которого ты встретил на эскалаторе, не может быть треугольной – ведь так?
– Это была круглая шляпа, – сказал Нестор, – круглая фетровая шляпа.
– Синяя?
– Да, темно-синяя, – согласился Нестор.
– А может быть, зеленая?
– Я помню, что синяя, – сказал Нестор.
– Ты это помнишь, или тебе снится, что ты это помнишь?
– А какая разница?
– Никакой, потому что и так и этак, та шляпа, которую ты якобы вспоминаешь, может не иметь ничего общего с той, которая была на самом деле.
– А есть ли тогда это «на самом деле»?
– Может быть, и нет. – Человек в шляпе засмеялся. И замолчал. Стал слышен кашель людей на идущем вверх эскалаторе. Кто-то кашлял особенно надрывно и долго, уплывая голосом вверх.
– Может быть, – повторил человек, – но вопрос нужно решить. Ты ведь не думаешь, что мы можем обсуждать его вечно. Время уже близко. – Он показал взглядом вниз, там красные отблески метались по потолку и стенам. Слышался скрип и скрежет. Что-то грохнуло, будто уронили пустую бочку.
Недописанное слово из трех букв снова появилось на панели перед глазами Нестора и какое-то время плыло рядом.
Нестор смотрел. В руке у него оказался фломастер, кривой и черный, и он дописал недостающую букву. Слово исчезло.
– Не отвлекайся, – сказал человек в шляпе, – это тебе не поможет.
«Не кладите пальцы под поручни», – сказал голос из репродуктора.
Снова раздался звон стеклянной палочки о стеклянный край чего-то. Внизу грохотало, словно пустую бочку пинали ногами.
– Время, время, – торопил неизвестно куда человек в шляпе, или, может быть, правильнее было называть его «человек без шляпы», потому что шляпу он отбросил в сторону пять стеклянных звонков тому назад, и она улетела, крутясь, – улетела, имея вид наполеоновской треуголки, что стало возможным, после того как слово «треуголка» было введено в круг внимания.
Вслух человек говорил «Время», а про себя бормотал цифры, переходя с прямого счета на обратный.
Внизу двадцать пар сапог пинали пустую бочку. Кто-то ударил в таз – наверное, медный.
– Пять-четыре, – повторял Нестор за человеком, – три-два-один, – а потом прыгнул.
3
Нестор прыгнул легко, словно взлетел. Даже не привстав со ступеньки, на которой сидел. Перемахнул через балюстраду и приземлился на лестнице соседнего эскалатора, идущего вверх.
«Молодой человек, вернитесь обратно», – сказал строгий голос из репродуктора. Голос был женский.
Люди кашляли, стоящие выше и ниже, и Нестор тоже закашлялся.
«Вас снимает скрытая камера», – сказал голос из репродуктора.
Нестор прислушался, ожидая услышать стеклянный звук какого-нибудь колокольчика, и тут же услышал.
– Да, – откашлявшись, произнесло неопределенное лицо женского пола, – так и каждый хотел бы перелезть на ту сторону, где лучше.
Нестор сосредоточился взглядом. Это была старуха в черном.
– И что будет, если каждый, кто захочет, начнет перелезать куда ему вздумается? – сказала старуха.
И все стоящие рядом с осуждением посмотрели на Нестора, а один даже показал ему руку с оттопыренным средним пальцем (наверное, иностранец).
Нестор стал пробираться наверх, протискиваясь между людей.
– Куда торопишься, молодой человек, все там будем, – сказала старуха. Та самая, а может быть, уже другая.
Наверху Нестора уже ждали два полицейских – нет, два милиционера. Слово «милиционер» было ближе, можно сказать роднее, как часть утраченного культурного достояния. Розовые овалы лиц под козырьками фуражек. Револьвер желт – так надо. Погоны, аксельбанты и прочие атрибуты. Блестящие пряжки на ремнях. Пряжки вместе с ремнями, впрочем, исчезли, когда Нестор вгляделся, – кажется, они не входили в милицейскую форму.
– Этот? – спросил один другого.
– Этот, – ответил другой.
Они взяли Нестора под руки и, проведя вокруг ограждения, поставили на ленту эскалатора, ведущего вниз.
«Добро пожаловать», – сказал голос из репродуктора.
Это был женский знакомый голос.
4
На соседнем эскалаторе поднимающиеся наверх люди чихали, сморкались и вытирали слезы. У них были большие носовые платки – голубые, розовые и в клеточку.
«Наверное, это газовая атака там внизу, слезоточивый какой-нибудь газ – сирень-черемуха», – подумал Нестор. Он разбежался (каким-то образом ему удалось правильно разбежаться) и прыгнул.
Приземлился, спружинив ногами.
Вокруг стояли и причитали старухи, одетые в черное.
– За что терпим? – простонала одна старуха.
– Долго еще нам мучиться? – утирала слезу другая.
– У него спросите, – прошамкала третья, тыча в Нестора пальцем.
Они обступили Нестора – с верхних ступенек и снизу.
– Сам-то хороший – ни слезинки в глазу, ни сопли в ноздре, – проскрипела какая-то сбоку и высморкалась.
«Блин с вами», – подумал Нестор и стал подниматься по ступенькам, всех расталкивая.
– От правды не уйдешь, – донеслось до него снизу.
А наверху уже ждали веселые розовые лица под козырьками фуражек.
И раздался, словно отмеряя какую-то долю времени, тонкий звук как бы от стеклянного маятника часов, по недоразумению задевшего край стеклянного же стакана.
5
С какого-то времени Нестору начало казаться, что женский голос, который он слышит из репродуктора, хорошо знаком ему.
Он бы и раньше это почувствовал, но раньше в репродукторе был, наверное, другой голос.
А этот, который он слышал сейчас, он ни с каким другим бы не спутал, то есть он узнал его просто сразу, а когда узнал этот женский голос, то и женщина появилась – сперва как бы незнакомая, но Нестор узнал ее так же, как прежде узнал голос.
Она села рядом с ним на ступеньку, придерживая рукой подол длинной юбки – синей, в мелкий горошек, а человек в шляпе и человек в бороде сразу исчезли – один развеялся ветром, другой растворился как сахар.
И люди, которые стояли выше и ниже (по два на каждой ступеньке, а иногда и по три, и больше чем по три), тоже растворились – так основательно, что Нестор не помнил, были ли они вообще.
Это была она, Лиля, но тоже и не совсем она, потому что наяву не присела бы на одну с ним скамейку, проходя мимо. А он бы, конечно, встал и пошел рядом – и о чем-нибудь говорили бы о неважном, – всегда оказывалась под рукой тема для разговора, чему Нестор, когда оставался один, не уставал удивляться. Они прошли бы вместе до выхода из парка и, может быть, шли бы дальше – до того естественным образом наступающего момента, когда ему предстояло бы повернуть направо, а ей – налево (всегда наступал такой момент, и этому Нестор удивлялся тоже).
Однажды – он вдруг вспомнил какой-то осенний день – пошел дождь, и они направились к ближней троллейбусной остановке – наискосок через квартал. Дождь то прекращал идти над ними, то начинался снова. Нестор достал зонтик, они шли под зонтиком. Дождь стал сильнее, и они свернули в магазин на углу. Магазин оказался обувной. Лиле нужны были кроссовки, она взяла одну пару и, посмотрев, вернула. Это были белые кроссовки с зеленой полоской наискосок – маленькие, почти детского размера. Дождь сделал вид, что кончил идти, и они продолжили путь, но зонтики тут же пришлось раскрыть – сперва Нестору, потом и Лиле. Они шли то под одним зонтиком, то под двумя, то вместе, то врозь, пробираясь между лужами. Стояли на остановке. Скоро подошел троллейбус, плеснув водой им под ноги. В салоне было почти пусто. Они сидели и разговаривали о чем-то неважном. Нестор держал в руке сложенные зонтики, с них капала вода. Вышли из троллейбуса, и дождь как-то сразу кончился. Небо было голубое, светило солнце.
Нестор посмотрел вверх, но неба не было над головой, только гофрированный потолок туннеля – затянутый кое-где сизой облачной дымкой. А у сидящей рядом Лили на ногах оказались те самые, не купленные тогда кроссовки. Белые с зеленой полоской, не вполне подходящие к платью.
Нестору захотелось снять с маленькой ноги белую кроссовку – и погладить босую ногу, взять в ладони, но он не решился.
– Когда эскалатор длинный и такой вот пустой, как сейчас, можно было бы выдавать пассажирам маленькие стульчики, чтоб не сидели на ступеньках. Ма-аленькие такие стульчики, – сказал он и развел ладони, показывая.
Лиля вздрогнула, словно очнулась, посмотрела вокруг, растерянно метнувшись взглядом. И, вскочив на ноги, бросилась бежать вниз по ступенькам, придерживая рукой подол широкой юбки с цветами. Туда, откуда уже доносились неясные звуки – плач и скрежет зубовный.
Нестор хотел было побежать следом, но вместо этого перемахнул, как обычно, через балюстраду.
Вырвал у ближайшей старухи из рук ее черную клюку и разломал о колено. Она распалась на части с тихим стеклянным звоном.
– Вы плачете, так я сделаю сейчас, что вы засмеетесь, – пообещал он, грозя старухам обломком клюки.
Старухи развеялись ветром. Нестор сел на освободившуюся ступеньку.
Он закрыл глаза и увидел, как где-то внизу длинная рука в перчатке открывает вентиль с веселящим газом (закись азота, эн-два-о).
6
– Поздно, – сказал высокий человек со своей ступеньки. Он был лысый, но Нестор понял, что это человек в шляпе.
«Да и некуда», – подумал Нестор, оглядываясь на милиционеров, которые только что поставили его на ленту эскалатора, а теперь смотрели сверху.
– А когда-то я мог, – сказал человек в шляпе.
– Вы не думаете, что это газовая атака там, внизу? – спросил Нестор. – Cлезоточивый какой-нибудь газ, сирень-черемуха. – И человек приподнял в знак согласия шляпу, которой до последнего момента у него на голове не было, но когда стало нужно, она оказалась.
– А я полагаю, что не газовая атака, а перестрелка из газовых пистолетов, – сказал возникший рядом человек с бородой и усами.
– Все же лучше, чем реальная стрельба, – сказал человек в шляпе.
– Иногда хорошо иметь с собой пистолет, хотя бы травматический, для защиты от хулиганов, – сказал человек с бородой, – но стрелять из пистолета в метро – это небезопасно для окружающих.
– А я придумал, – сказал человек в шляпе, – нужно, чтобы у людей были пистолеты, стреляющие шариками с краской. Если на человека напали, он стреляет в агрессора и метит его несмываемой краской.
– Пейнтбол, у людей это называется пейнтбол, – сказал человек с бородой, – а пистолет, стреляющий шариками, называется маркер.
– Я предпочитаю называть его «пистолет», – возразил человек в шляпе, – это название больше соответствует предназначению. Маркер – для игры, а пистолет – для обороны. Из этого пистолета пострадавший стреляет в агрессора. Которого, окрашенного, на выходе с эскалатора встречают эти, – он подмигнул в сторону Нестора, – розовые лица под желтыми козырьками фуражек.
– Может быть, желтые лица под розовыми козырьками? – поправил его бородатый.
– Желтые, зеленые – все равно, только козырек должен быть черный.
– Но хулиган уже успеет нанести человеку телесные повреждения, – возразил бородатый.
– Его должна остановить неотвратимость наказания.
– А если сам хулиган начнет баловаться таким пистолетом?
– Очень просто, – сказал человек в шляпе, – нужно, чтобы каждый пистолет можно было опознать по результатам выстрела и выйти на хозяина. Например, делать ствол с впрессованным вкладышем, который добавлял бы к красящему шарику микроскопическое, но достаточное для обнаружения количество специальной смеси точно отмеренного состава, – этакую своего рода химическую метку.
– А можно интереснее сделать, – сказал человек с бородой, – стрелять не шариком, а струей из баллончика, на коротком расстоянии этого достаточно. И – внимание – нужно, чтобы часть струи отклонялась в обратную сторону, пятная самого стреляющего, то есть обороняющегося. Это будет способствовать тому, чтобы баллончик использовался только в действительно серьезном случае. А на выходе с эскалатора желтые лица в фуражках остановят обоих и разберутся.
– Я придумал еще, – сказал человек в шляпе, – можно совместить камеры наблюдения и стреляющие краской устройства. И расставить повсюду. Так что нарушитель порядка неминуемо будет помечен. И желтое лицо, стоящее у выхода с эскалатора, сможет опознать его и принять меры.
– Правильно, – сказал человек с бородой, – еще можно изготовить специальные хлоппакеты с краской, которые, взрываясь, помечали бы цветами радуги жертву, преступника и окружающих их свидетелей.
– Вот, – человек в шляпе что-то вынул из своей шляпы и протянул Нестору, – бери.
– Что это? – спросил Нестор.
– Те самые хлоппакеты. Бери.
– Там есть лента с липучкой, – сказал бородатый, – прикрепляешь пакет на лоб, и когда тебя бьют по голове, он взрывается цветами радуги.
– И никто не уйдет не отмеченным, – сказал человек в шляпе.
– Вы думаете, что там могут побить? – Нестор посмотрел вниз.
– Мало ли что, – сказал человек.
– Нет, не хочу, – сказал Нестор.
– Нет так нет. – Человек отбросил хлопушку прочь, и она весело взорвалась где-то.
А человек достал из шляпы белого кролика.
7
Вокруг стояли и причитали старухи, одетые в черное.
Обернулись на Нестора: «Это все он».
Перестали причитать и плакать и угрожающе надвигались.
– Это он! – тыкала пальцем одна, самая худая и черная.
У каждой старухи была палка, точнее сказать – клюка, а у некоторых – остро заточенный зонтик.
Уже не пальцем ткнула, клюкой. И все в глаз норовила, в глаз.
«Это кошмар», – подумал Нестор.
Одни подступали с верхних ступенек, другие – снизу. Их было много. Они поднимали на Нестора свои палки и зонтики.
«Это кошмар». Нестор почувствовал, что внутри холодеет, а снаружи покрывается мурашками.
Все в глаз норовила попасть, но промахивалась.
«Это кошмар, – подумал Нестор, – но это ведь МОЙ кошмар. В конце концов, кто я здесь, тварь дрожащая или право имею?»
Топорик на петельке был у него под мышкой. Нестор достал и ударил.
И старух – тех, что оказались на пути, оказалось совсем немного.
8
Во сне – если это не легкий кошмар, по частям вспоминаемый утром, а настоящий, тяжелый сон, начало которого потеряно и забыто, а конец неразличим в перспективе, – во сне этом бесконечном каждое событие имеет шанс повториться, да что там – «имеет шанс», оно должно повторяться, и повторяться неоднократно.
Эту истину Нестор усвоил и ждал повторения.
И вот, повторилось. Хотя он мог сомневаться – считать ли это повторением случая, когда она, Лиля, пробежала мимо – по лестнице вниз, в той же юбке широкой с цветами и листьями. Стуча каблучками так, словно каменные были ступеньки или как по асфальту (стук, видимо, только в воображении Нестора был, как, впрочем, и все остальное). Он хотел догнать, предостеречь от того, что внизу – где стрельба, и газовая атака, и много пар сапог пинают железную бочку. Но остался на месте. Пробовал встать, но нога заболела в колене. С больной ногой не догнать. А когда нога прошла, то уже поздно было.
– Поздно, – сказал появившийся человек в шляпе и добавил, помедлив: – А когда-то я мог…
9
Человек стоит на ступеньке эскалатора, ведущего вниз.
А внизу – яма.
Не платформа с ее ровным каменным полом, а яма прямо в том месте, где закругляется лента эскалатора. Глубокая яма, в которой дно не просматривается даже мысленно – то есть не то чтобы этого дна впрямую не было, но как-то оно не предусмотрено планом.
И все, кто спускается вниз, в конце пути падают в эту черную яму.
Они обречены с самого того момента, как встали на ленту эскалатора.
Но у человека есть шанс изменить свою судьбу. Он может перепрыгнуть через перила – на эту, как ее называют, балюстраду, которая, впрочем, не нуждается в том, чтобы те, кто спускается вниз, называли ее каким-нибудь словом.
Или если не перепрыгнуть, то хотя бы перелезть, переползти, цепляясь. И стоять там, держась за столбик с рекламной картинкой, чтобы не унесло течением.
Но если уж перелез, переполз, перепрыгнул, то логичнее будет (если только пригодны здесь привычные приемы логики – индукция, дедукция и прочие инструменты отмывания истины), – логичнее будет сойти на ленту эскалатора, идущего вверх, выбрав свободное место. И люди, стоящие выше и ниже, сделают вид, что не заметили, и надзирающий голос из репродуктора не окрикнет (а мог бы, потому что перепрыгивать, перелезать, переползать – все это нарушение правил пользования метрополитеном, которые запрещают даже прислоняться к неподвижным частям этой, как ее называют, балюстрады).
Но правила нарушены и забыты, и человек может спокойно плыть вверх, поднимаясь как пузырек воздуха со дна бассейна. Но спокойно ли?
Что, если там, наверху, его ждет то же самое, что и внизу – глубокая яма в конце? Впрочем, не яма в прямом своем смысле, а скорее иносказательный образ неотвратимого – ровно так же, как и та другая, нижняя яма. Тогда не лучше ли будет еще раз перепрыгнуть, перелезть, переползти и на третьем, неподвижном эскалаторе прийти в себя?
Там сесть на ступеньку и сделать вид, что никто ничего не заметил.
Если хорошо сделать вид, то действительно никто не заметит – ни люди с соседнего эскалатора (которых, впрочем, не стоит принимать во внимание), ни надзирающий голос из репродуктора. Можно, наконец, сосредоточиться и поразмыслить в спокойствии, мысленно окружив себя непроницаемым для постороннего взгляда облаком.
И тогда человек понимает, что перепрыгивать, перелезать, переползать нет необходимости. Что окружить себя мысленным облаком можно и оставаясь на месте. А мысль – это сама по себе сила. И тогда можно воспарить – сперва как бы духом, а затем и телом – и взлететь, пролететь над предметами местного пейзажа, над теми, через которые прежде – только перебежками и переползанием.
А можно и просто закрыть глаза, как бы задремав, и очнуться в другом месте – то есть на других ступеньках (у мысли тоже есть свои границы).
Человек закрывает глаза, хотя мыслей у него нет о том, чтобы очутиться где-нибудь. Мыслей нет, но они могут и появиться, притом неизвестно какие. Вряд ли человека можно считать хозяином своих мыслей, в лучшем случае он может быть хозяином слов.
И вот человек чувствует, что ступенька, на которой он сидит и которая до какого-то момента была спокойна, начинает двигаться – непонятно пока, в какую сторону: вверх или вниз. Человек не знает, что произошло. Наверное, у него возникла мысль, что нельзя вечно сидеть на одной ступеньке. И силой этой мысли человек переместился на одну из движущихся лент, а может быть, пришла в движение та лента, на которой он сидит, потому что кто-то наверху нажал кнопку.
«Надо что-то делать». Человек открывает глаза.
«Не бегите по эскалатору», – говорит надзирающий голос, и человек вспоминает, что когда-то он мог. Он бежит вверх, навстречу движущейся ленте. Тело его становится легким, он бежит, едва касаясь ногами ступенек. Волшебное ощущение полета охватывает его. И человек, может быть, просыпается.
Главное во сне – это проснуться на позитивном моменте, а то там, наверху, еще неизвестно, что ожидает человека.
10
Подошла, как бы по асфальту стуча каблучками, и села рядом. Как уже было однажды, и Нестор знал, что момент повторится.
– Ты в какую сторону? – задал Нестор вопрос, вроде бы самый естественный.
Она промолчала.
«Самый естественный вопрос сразу же оказывается самым неуместным, – подумал Нестор. – Если бы этот вопрос задала мне она, я не знал бы, что ответить».
«Если бы мы и спустились вниз вместе, – подумал он, – то дальше ей все равно нужно было б направо, а мне – налево».
«И еще неизвестно, – подумал, – было бы там что-то внизу или нет в смысле идущего куда-нибудь поезда».
– А тебе не кажется, – спросил он, – что там, внизу, что-то вроде газовой атаки?
– Почему? – Она удивилась.
– Какой-то запах в воздухе.
– Запах? Тебе померещилось.
– И грохот какой-то внизу, ты не слышишь?
– По-моему, все нормально.
– А если бы там, внизу, случилось что-то действительно ужасное, – сказал Нестор. – И мы, это зная, продолжали бы двигаться вниз – вот так вот – медленно и тупо. Как человек скользит по обледенелой крыше, с силой закона природы приближаясь к краю падения. И кажется, что выхода нет. Но для того, кто успеет подумать, выход найдется. Нужно прыгать вбок, на эту, как ее называют – балюстраду.
– Если бы, если бы… Там тетечка сидит внизу, которая, если что случится, нажмет кнопку. Остановит и объявит.
– А почему эта тетечка говорит твоим голосом?
– Моим? С чего ты решил, что это мой?
– Я слышал, это твой голос, – с ненужной настойчивостью произнес Нестор.
– Тебе послышалось. С какой, собственно, стати? Да это и не голос, а запись.
– И когда она говорит «не бегите по эскалатору», это тоже запись?
– Ага. Она просто нажимает нужную кнопочку.
– Тогда, значит, это твой голос, который записан, – сказал Нестор.
«Что я пристал, – подумал Нестор, – ну, голос и голос».
– Чего, в самом деле, пристал, – сказала она. – Я, знаешь, нигде своим голосом не подрабатываю.
– Ладно, – сказал Нестор. – Я, собственно, не об этом. Голос – это дело десятое. А вот представь себе, что там внизу, в конце эскалатора – яма. И все, кто спускается вниз, падают в эту яму.
Он думал заразить Лилю тревожным настроением. Могло получиться, и тогда он перешел бы к другой фазе убеждения. И прыгнули бы вместе через перила, спасаясь.
– Куда-то ты фантазируешь не в ту сторону, – сказала Лиля.
– Они падают и не могут издать ни звука. Потому что яма наполнена удушливым газом. Один вдох, и дыхание перехватывает.
Нестор пытался воздействовать суггестивно. Из головы в голову передать мысленный образ. Это казалось возможным.
– Какой-то ужастик у тебя.
– Значит, нет? – спросил Нестор.
– Что «нет»?
– Ну, если возникает реальная опасность, то не грех будет прыгнуть через перила.
– Какая опасность?
– Вот был случай, когда лента эскалатора распалась, и все рухнуло вниз, спаслись только те, кто успел прыгнуть.
– Это не про нас.
– Значит «нет»?
– Значит «нет».
– Тогда я прыгну один. Прямо сейчас.
– Ты это серьезно? Ты это действительно серьезно? – Первый раз за все время она удивилась.
– Время, время! Сейчас, или будет поздно.
– Стой! Ты ненормальный.
Нестор прыгнул на балюстраду. Спиной чувствуя голос, уже уплывающий вниз. Туда, где плач раздавался и скрежет, внятный, наверное, только ему, Нестору. И тут же, не оборачиваясь, соскочил на ленту, идущую вверх.
11
На идущем вверх эскалаторе старухи плакали в голос.
Нестор закрыл глаза, чтоб не слышать. И почувствовал, что сидит на ступеньке со стаканом в руке и бутербродом в другой.
Ступенька катилась вниз.
Нестор открыл глаза.
– Мне понравилась эта идея о стрельбе краской в обе стороны, мягко воплощающая в себе закон кармы, – говорил человек в шляпе, и говорил, кажется, уже давно. – Ибо когда мы своим неискушенным взглядом видим хулигана, который дал кюкеля хорошему человеку, мы можем не знать, что в какой-нибудь прошлой жизни было дело, что именно этот хороший человек дал кюкеля хулигану. Но можем догадываться, что что-то такое было между ними прежде и что теперь хороший человек только получил свой кюкель обратно. То есть выданный кюкель некоторым образом говорит о равенстве между тем, кто при этой передаче выглядит жертвой, и кто – агрессором, потому что, в сущности, никогда не известно, кто первый начал.
– А что такое кюкель? – спросил Нестор.
– Из слов это должно быть понятно, – сказал человек с бородой.
– Иногда еще держат кюкель в кармане, – сказал человек в шляпе, – а иногда держат сухим.
– Береги кюкель смолоду, а брюхо с голоду, – сказал бородатый.
– Только не пойму, при чем тут краска, которая стреляет в обе стороны, – сказал Нестор.
– Ну, – сказал человек в шляпе, – если кто-то первый кому-то второму дал кюкеля, то, может быть, этот второй дал кюкеля первому еще раньше, поэтому оба должны быть помечены одним цветом.
– Чтобы потом, наверху, желтое лицо под козырьком фуражки разобралось, чей кюкель был первым, – сказал человек с бородой.
– Нет, – поправил его человек в шляпе, – это затем, чтобы при новой встрече первый и второй узнали друг друга. И когда они встретятся – может быть, уже в другой жизни, – один другому сразу же даст кюкеля, не имея понятия об истинном кармическом смысле этого действия.
– А жестким вариантом той же идеи был бы пистолет, стреляющий двумя пулями в противоположные стороны, – сказал человек в шляпе.
Он достал из папки с завязочками чертеж пистолета, у которого было два ствола. Один глядел вперед, другой – в обратную сторону. Проглядывалась замысловатая конструкция затвора.
– Пистолет кармы, – сказал человек. – Предмет, с практической стороны бессмысленный, но в качестве метафизического концепта имеющий право на существование.
«Ставьте кюкель справа, проносите слева», – сказал голос из репродуктора.
– Может быть, в качестве метафорического концепта? – предложил человек с бородой.
– А что, есть разница?
Человек в шляпе вернул чертеж в папку и начал разливать по стаканам из бутылки, которую, кажется, так и не выпускал из рук.
Нестор съел бутерброд.
На панели балюстрады проплыло слово, нарисованное жирным шрифтом – не матерное, а скорее рекламное, за ним – другое.
Где-то в высоте – который уже раз – раздался стеклянный звон (сигнал мобильного телефона, который никак не мог сделаться звонком будильника).
«Я ведь сплю, и это сон, который мне снится», – вспомнил Нестор и еще раз съел бутерброд – наверное, тот же самый.
«Не допускайте самопроизвольного перемещения своего кюкеля», – сказал голос из репродуктора, и чемодан человека с бородой (откуда-то у него оказался чемодан) заскользил вниз по ступенькам и скрылся из виду. Человек тоже исчез.
– Когда это кончится? – спросил Нестор, слушая повторяющийся сигнал мобильника. – То есть, я имею в виду, когда я проснусь?
– Когда мы достигнем низа, – ответил человек в шляпе.
«Вниз я боюсь», – подумал Нестор, слушая раздающийся оттуда грохот (много сапог, много бочек).
– Кто спускается вниз, тому суждено спуститься, – сказал человек в шляпе, – а кому суждено быть повешенным, тот не утонет.
– А если я опять прыгну через эту эспланаду, эстакаду, то есть балюстраду?
– Попробуй, – равнодушно произнес человек в шляпе, – только зачем обязательно прыгать. Это ведь сон вокруг, одна видимость, – он протянул руку, и она по локоть ушла в боковую панель. – Но с другой стороны, пока мы здесь, это для нас реальность. – Он убрал руку и ударил кулаком по той же панели, которая на этот раз проявила все качества твердого тела.
– Если не прыгать, то что? – спросил Нестор, но человек не ответил. Он отбросил свою шляпу в сторону, и она упала, звеня и подпрыгивая.
«Наверное, он хочет этим сказать, что разговор окончен», – подумал Нестор.
Он сел на ступеньку эскалатора (а может, он уже сидел давно на ступеньке) и закрыл глаза.
«Вход с открытым кюкелем запрещен», – произнес голос из репродуктора.
С соседнего эскалатора доносились плач и стоны как жужжанье далеких пчел.
Нестор прислушался и какое-то время слушал, ничего не предпринимая.
Вдруг отдаленные прежде звуки стали раздаваться совсем близко над головой Нестора. Он открыл глаза и поднялся на ноги. Вокруг стояли и причитали старухи, одетые в черное, а эскалатор шел вверх.
12
– Вот этот стеклянный звук, который мы иногда слышим, – спросил однажды Нестор, – такой звук, словно палочка стучит по ложечке, но который на самом деле – сигнал мобильника, который просит зарядки. Наяву этот сигнал звонит каждые двадцать минут, пока телефон не отключится. Почему у нас здесь он повторяется так нерегулярно?
– Все проще, – сказал человек в шляпе. – Дело в том, что наяву этот сигнал был один-единственный.
– Если один-единственный, то почему он повторяется все время? – не отступал Нестор.
– Вопрос сложный, – сказал человек в шляпе.
– Здесь нужно начать, отступя, – сказал человек с бородой. – Уточнить значения смыслов и смыслы значений. Что мы называем словом «время» и что имеем в виду, когда говорим «повторяется».
– Да. – Человек в шляпе приподнял свое канотье в знак согласия. – Поговорить о физической сути – о пространстве и о времени, об атомах, электронах, квантах, волнах вероятностей.
– Потому что человек так же неисчерпаем, как атом, – сказал бородатый.
Нестор задумался над сказанным и думал так долго, что спустился почти до самого низа.
Пора было спешить. Он привычным образом перемахнул через балюстраду. Не получилось, и тогда перебрался боком – как-то переполз к идущему вверх эскалатору.
«Надо будет добавить в слово еще одно эль, чтоб скользило. Вот так – баллюстрада, – подумал он. – Легче будет перебираться».
13
Нестору вспоминался один фильм. Там человек – не старый еще, но в возрасте – влюбляется в молодую девушку. Собственно, даже не влюбляется, но в нем возникает странное и необъяснимое желание. Он хочет положить руку на ее колено. Желание имеет силу мании, хотя и вполне безобидной.
С девушкой этот человек видится ежедневно – кажется, у них какое-то общее место отдыха. И вот они встречаются то за завтраком, то на пляже, то на прогулке (пляж и прогулки, впрочем, существовали только в предположении, да и в совместном завтраке Нестор не был уверен – в памяти у него осталась только финальная сцена фильма: легкий дачный столик в тени большого куста, может быть – куста сирени, но время цветения, наверное, уже миновало, два, опять же легких, стульчика, на которых сидят человек и девушка – не за столом, но вблизи, и он, маньяк этакий, наконец добивается своей цели – его рука на ее колене).
Нестор вспоминал этот фильм, потому что сам томился тем же желаньем, когда сидел на одной ступеньке с Лилей.
Он снимал с ее маленькой ноги туфлю и держал ее босую ногу в ладонях, но ему хотелось большего.
Иногда он проводил по ноге кончиками пальцев, и Лиля поджимала ногу, словно от щекотки, да это и была щекотка.
Он держал ногу в ладонях, и это была совсем настоящая нога, обладающая телесной плотностью, и тонкие косточки были под кожей в нужных местах. Нестор владел ею короткое время и отпускал на волю.
А подняться выше, к колену, никак не решался.
Человек из фильма, обозначим его инициалами Б. M. (что может означать Борис Михайлович, хотя в фильме его звали, наверное, иначе, или Боб Миллер, или Бони М, или попросту БенджаМин), не знал, как добиться желаемого. Нестор тоже не знал бы на его месте. Но Бони М все-таки смог справиться со своей проблемой – нашел способ.
У девушки был друг, к которому Б. М. (безобидный маньяк), естественно, ревновал, но которого и использовал с коварством, достойным лучшего применения. Этот друг иногда уезжал по своим делам в город, и Бенджамину на этой почве удалось сплести интригу, результатом которой было то, что девушка стала подозревать своего друга в неверности.
В критический момент (кажется, друг не приехал, как ожидалось, с вечерним рейсом автобуса или вообще остался в городе на ночь) Бенджамин оказался рядом с девушкой. Они сидели на складных тех самых стульчиках у куста нецветущей сирени, у столика летнего. И девушка плакала, а Бенджамин утешал ее. И естественным образом наступил момент, когда он положил руку девушке на колено и держал там какое-то время, поглаживая.
Главное, думал Нестор, добиться естественности момента. Но естественность была не той вещью, которой можно было добиться, для нее следовало создавать условия. Нестор думал рассказать Лиле про фильм – представлял, как рассказывает. А в ходе рассказа, может быть, естественным образом и возник бы момент, когда рука на ее колене была бы, что называется, в тему и к месту. Но разговор всегда тек в свою – другую сторону, и повода для естественного момента не возникало.
Нестор сомневался, достиг ли безобидный маньяк Бенджамин в полной мере того, что хотел, удовлетворил ли он вполне свою манию. Могло случиться, что, получив малое, он захотел бы большего или устремился бы к повторению эпизода. Более того, в стремлении своем он мог превратиться в законченного маньяка, тронувшегося на женских коленках, – не такого уж безобидного. Нестор представил, как в темной аллее парка этот маньяк подсаживается к одинокой девушке, читающей книгу на скамейке, или к молодой женщине с детской коляской, на этой же скамейке сидящей. Он сидит и смотрит куда-то вдаль пустым неподвижным взглядом и, продолжая смотреть, медленно кладет руку девушке на колено. У него, Бенджамина, есть некая мрачная харизма, и девушка не в силах сопротивляться, цепенея, словно под гипнозом. А левую руку (та, что лежит на коленке у девушки, – это правая) Бенджамин устраивает на колене молодой мамаши.
А есть еще вариант, когда маньяк Бенджамин специализируется на том, что трогает девушек за коленки в толпе – в метро или в тесном автобусе. Такой маньяк должен быть обязательно низкого роста, с длинными руками. Нестор представил его в шляпе и с бородой, хотя в этом был уже перебор: как говорится, тут что-нибудь одно – либо борода, либо шляпа.
Шляпа у Бенджамина была круглая с узкими загнутыми полями, а в другом варианте – широкая соломенная.
14
Это был фильм, сон, случайная встреча или прочитанная книга – что-нибудь из того, что оставляет след в памяти.
И там был человек. Это был не тот человек, который стоял на ступеньке (хотя какая-то ступенька, возможно, и была где-то рядом). И он был не маньяк (хотя с натяжкой можно было считать, что он подвержен своего рода мании).
Человек глядел в корень слов. Слова должны соответствовать заложенному в них значению, считал человек и был в этом уверен.
Ему было понятно, что педагог для детей – это то же самое, что демагог для народа.
Что детей надо любить, поэтому педагог должен быть педофилом (и не надо присваивать слову «педофил» не свойственное, не проистекающее из корня значение).
А демократия – это вообще неизвестно что. Мнимое слово, которое не обозначает ничего реального и придумано, чтобы дурачить тот самый демос, у которого власти нет и никогда не было.
А у кого тогда власть? Человек задумывался. Он смотрел, поднимая взгляд, и не видел в верхах реальной властной фигуры. Наверное, настоящая власть должна быть скрытой, думал он. «Криптос» – скрытый, – криптократия, вот должно быть правильное слово. Еще были слова «ксенократия» от «ксенос» – чужой, и «клептократия». В мрачном состоянии духа человек готов был видеть в них реальные механизмы власти. Они даже могли мирно сосуществовать – все три «К» в своеобразной гармонии. За красивой вывеской с надписью «демократия». Так иногда думал человек.
Еще он думал о демагоге и педагоге. Чтобы слова стояли в правильном отношении друг к другу, нужно было подправить их ложные, не проистекающие из корня значения. Хотя человек не знал: педагог должен равняться по образцу демагога, или демагог сделать шаг педагогу навстречу. Или оба они должны сойтись в некоторой равноудаленной точке.
Но детей педагогу надо любить – это безусловно.
Из другой области человеку не давало покоя слово «атом».
Со школьной скамьи он знал, что по-гречески «атом» означает «неделимый». Когда-то это было правдой, но времена прошли, и слово потеряло свое, проистекающее из корня значение.
Истинными атомами сейчас являются электроны, протоны и другие элементарные частицы. Против слова «элементарный» у человека пока не было возражений.
А со словом «квант» выходила совсем другая история. Вроде бы слово должно обозначать некую неделимую сущность, но quantum на латыни – это всего лишь «сколько». Сколько вешать граммов? Сколько надо, столько и взвесим.
Отсюда следует, что квантовая механика должна, по справедливости, сменить название. Начиная со слова «механика» – потому что на построение каких таких машин-механизмов рассчитана эта теория? Никаких машин в перспективе не просматривается, разве что в очень отдаленной перспективе. Не механика, значит, а физика.
Теперь нужно было разобраться со словом «квант». Его можно заменить словом «атом», но оно уже занято. Слово «индивид» подошло бы по своей корневой сущности, но ему хорошо на его собственном месте. А может быть, и незачем искать смысла на стороне, за пределами родного языка. «Физика неделимых» – почему нет? – хорошо выглядит на вес, и на ощупь солидно.
А слово «педофил» все-таки зря обидели. Человек перебирал слова: библиофил, скрипофил, перидромофил, даже глюкофил – ни в одном из них не было уничижительного намека на извращение. А педофилу не повезло. Но детей все-таки надо любить. А демократии не существует в природе. Человек вздохнул и обратил свое внимание к атому.
Атом представлялся ему в виде точки, не имеющей размера, но имеющей вес и определенное место в пространстве. Вообще-то было б корректней представить его как точку, как раз не имеющую определенного места, – что-то в виде размытого облака. Примерно так учила свежепоименованная физика неделимых. Но сейчас человеку хотелось определенности. Но тут уж, как говорится, что-нибудь одно – либо голова, либо шляпа.
Еще были простые, без подвоха, слова «разум», «воля», «сознание», которым хотелось найти место. Что-то из этого было на слуху и в контексте. «Разум вселенной», «разум атома» – говорил один философ, а человек слышал, а если не слышал, то мог прочесть написанное. На портрете философ был с бородой, но не лысый, и это придавало его речам убедительности.
О разуме человек не стал задумываться – непонятно, что там имел в виду старый философ. А с сознанием было вроде бы интуитивно ясно. Атом должен осознавать только факт своего существования, в этом – элементарный акт сознания. Вот, кажется, и все, но какая-то незавершенность чувствовалась в этой конструкции, чего-то не хватало. Если атом – это точка, имеющая свое место в пространстве, то атом должен осознавать это место. Не в смысле знания координат (первозданный мир, может быть, еще не опутан их сетью), а в смысле возможности отличить один атом (точку) от другого такого же, но находящегося в другом месте. То есть отличить себя от другого (для него, элементарного, это уже проблема). А кто, собственно, отличает, кто проводит различие? В этой картине неявным образом предполагается существование внешнего, объемлющего сознания, которое, собственно, только и может осуществить эту операцию. И оно как бы делегирует атому часть своих полномочий (подобно тому, как объемлющее пространство предоставляет ему место для размещения). «Сверху вниз делегирует, а не наоборот, потому что демократии нет ни здесь, ни там», – сказал человек, обращаясь к портрету бородатого философа, и тот промолчал в знак согласия.
«Но не избыточна ли эта схема по сравнению с той элементарной, к которой я стремился?» – подумал человек и снова посмотрел на портрет философа.
– Осознание идентичности, – произнес портрет.
– Точно, – обрадовался человек, – а осознание своей идентичности опирается на осознание различия между собой и другим. Но здесь тоже есть два варианта.
– Что-нибудь одно: либо голова, либо шляпа, – произнес портрет.
– Два варианта: с одной стороны, различие между двумя одинаковыми атомами может устанавливаться непосредственно – просто по факту того, что они разные, с другой стороны, оно может определяться опосредованно – атомы различны, потому что различно их местоположение.
И второй вариант предпочтительней, потому что атомы как-никак существуют в пространстве, и сравнивать один с другим так, как будто они находятся вне, было бы не экономией, а излишним напряжением усилий.
– Но это ведь не всё? – Человек посмотрел на портрет.
– Воля вселенной, – произнес портрет философа. – Покой и воля.
«Вселенная велика, а демократии нет в ней, – подумал человек. – А воля атома, возможно, это всего лишь стремление к движению в ту или иную сторону из того состояния покоя, в котором он по умолчанию пребывает».
На этом месте человек перестал думать, потому что надо когда-нибудь отдохнуть и фонтану.
Он вздохнул и закрыл глаза, сидя на ступеньке, которая, мягко подрагивая, скользила то ли вверх, то ли вниз (может, это был уже не тот человек).
– А детей надо любить, – сказал портрет.
– Надо любить, – уже задремывая, прошептал человек. – Встречу педофила, пожму ему руку.
15
В два прыжка Нестор перелетел через второй эскалатор, идущий вверх, к третьему – неподвижному.
Там сел на ступеньку. В неподвижном спокойствии он думал просидеть долго.
Но скоро услышал за спиной стук каблучков по асфальту.
«Неужели?» – и в ожидании замер.
Но оказалась не Лиля, а маньяк Бенджамин с бородой и в шляпе.
На ногах у него были лакированные туфли с каблуками.
Он сел рядом с Нестором.
Нестор потрогал топорик, который на петельке висел у него близко к телу, но инструмент, заточенный под старушек, наверное, не годился для маньяка.
Бенджамин молчал, и Нестор тоже молчал рядом с ним.
«Скорей бы уж», – думал Нестор. И вот почувствовал руку Бенджамина у себя на колене. Он хотел сбросить ее широким движением или встать и уйти, не оборачиваясь, но не мог пошевелиться и замер, холодея, словно ожидал чего-то страшного. Но ничего не происходило.
Ничего не происходило довольно долго. Наконец маньяк мягко и как бы осторожно пожал колено Нестора и убрал руку.
– А ты боялась, – произнес он бархатным голосом.
Его уже не было рядом.
Нестор видел его спину, удаляющуюся вниз по эскалатору.
Он отвел взгляд в сторону, и спина исчезла.
Нестор взял в руку топорик (который так и висел у него под мышкой) и, закрыв глаза, перенесся на идущую вверх ленту, где причитали и плакали старухи, одетые в черное.
16
У нестора на петельке под мышкой висел топорик.
Оружие, заточенное исключительно против старух в черном, которые, собираясь большим числом, поднимали на Нестора свои клюковатые палки и острия зонтиков.
Впрочем, от старух нельзя было требовать, чтобы они были реально в черном. Это Нестор предвзято красил их в черное. Такими они казались ему в массе, а стоило приглядеться, среди них оказывались пестрые и в горошек, в полоску, в цветочек, в ягодку.
Но причитали и плакали все на один голос.
Топорик при виде старух крутился и ерзал на своей петельке. И сам собою ложился Нестору в руку.
А иногда выскакивал вперед, как индеец в боевой раскраске, по пояс голый и с пером в волосах, заплетенных в длинную косу.
В деле своем он не знал ни жалости, ни сомнений, потому что был железный, как Феликс. И бил обушком по головам, которые раскалывались, брызгая на ступени своим внутренним содержимым.
Старухи валились легко, словно кегли. Их палки и зонтики со стеклянным звоном ломались на части. А старухи лежали, бледные и неживые.
Кровь текла по ступенькам, обильно, словно пущенная из крана.
Капала с потолка, как подземные воды, нашедшие течь.
Это был кошмар, от которого самое время было проснуться. Но проснуться Нестор не мог, и приходилось досматривать зрелище до конца, до того момента, когда усталый работник произносил, вытирая губы: «Что ж, как говорится, – мозги отдельно, а кровь отдельно». И возвращался на свое место, в петельку под мышкой.
Нестор вздыхал с облегчением. Закрывал глаза и оказывался на каких-то далеких ступеньках, лежа там с белым компрессом на лбу. Чьи-то прохладные пальцы касались лба, меняя тряпочку, иногда слышался чей-то голос.
А когда открывал глаза, готовый, кажется, проснуться дома в своей постели, никого не было рядом. И ничего не было – ничего, кажется, не было из того, что было, – ни крови, ни мозгов под ногами, да там и действительно ничего не было – иллюзия, и ничего больше.
17
Нестор хотел дать имена тем, у кого их не было.
С именем хорошо человеку, а без имени – такого даже и не бывает.
Скорее может случиться, что у человека окажется много имен (много – это, будем считать, больше трех), чем совсем уж ни одного.
А «человек в шляпе» – это не имя, и пройдет много времени, пока станет именем. То же самое и «человек с бородой». Много людей есть, которые в шляпах, много есть с бородой, и ни для кого это не имя. Есть даже такие, которые носят бороду и шляпу одновременно, хотя, как говорится, тут что-нибудь должно быть одно – либо борода, либо шляпа.
Нестор хотел дать этим двоим имена, так же как он однажды дал, недолго думая, имя безобидному маньяку Бенджамину. Какую-нибудь взаимносочетающуюся пару имен типа Пётр-Павел, Григорий-Константин или Бородин-Шаляпин. Но к ним не прилипало.
С топориком, висящим под мышкой, было проще. Конечно, легко было называть его просто топориком, пока он висел на петельке на своем месте. Но когда выскакивал, голый по пояс с пером в волосах и в боевой раскраске, то имя ему требовалось. Можно было назвать его Чингачгук или Монтигомо – но топорик не откликался.
Настоящее имя ему было Родион. Получив его, топорик преобразился. Теперь он выходил в длинном черном пальто, в сапогах. У него была мягкая светлая бородка и голубые глаза.
И глядя на него, все думали: «адекватно».
18
Однажды нестор решил составить список того, что не приходит в голову.
Все это были простые, в сущности, вещи, даже в чем-то очевидные.
Спросить у своих собеседников, человека в шляпе и человека с бородой, как их зовут. Как-то ведь сами себя они про себя называют и в разговоре друг с другом.
Может, они вообще не существуют за пределами его, Нестора, внимания и друг с другом не разговаривают? Об этом тоже можно спросить, хотя как-то оно вроде бы и неделикатно.
Вспомнить о том, чьи белые руки клали ему на лоб исцеляющий лечебный компресс.
Спросить человека в шляпе о белом кролике, которого он вынимает оттуда. Это разные кролики или каждый раз один и тот же?
О зеленых человечках поспрашивать – только непонятно, о каких.
Спросить у Лили – невзначай положив ей на колено руку, – почему она много раз спускается вниз и никогда (если что, то он бы заметил) – никогда не поднимается вверх, навстречу.
И еще – это отдельный вопрос – помнит ли она, о чем они разговаривали в прошлый раз на этих ступеньках?
Спросить у старух, которые в черном, что там такое с ними случилось внизу, отчего они причитают и плачут.
О чем-нибудь спросить Родиона, но уж если тот выходит на сцену, то становится не до того, чтобы что-нибудь спрашивать.
У кого-нибудь, кто спускается вниз, спросить, какая там наверху погода.
Задуматься об отсутствии естественных, как их называют, потребностей. Столько раз Нестор пил, а иногда даже ел, но сходить в туалет не приходило в голову. Оно и к лучшему.
Не приходило в голову пробежаться вверх по эскалаторной ленте, идущей вниз.
Или вниз по ленте, идущей вверх, – это тоже.
Или пойти поперек – за белым кроликом, которого человек, наверное, не просто так вынимал из шляпы.
Нестор написал этот список кривым фломастером на проплывающей мимо панели – коротко, тратя по два-три слова на пункт, и слова уплыли в разные стороны, путаясь и перемешиваясь друг с другом.
Что, собственно, и следовало ожидать от слов, которые не пришли в голову.
А ведь есть еще и такие вещи, которые не то что не приходят в голову, но о которых не приходит в голову даже подумать.
19
Сидели, пили пенную.
Снизу доносился шум, неясный и, как всегда, тревожный, но туда было еще далеко.
Мимо по балюстраде проплыло нарисованное кривым фломастером слово из трех матерных букв. Первая буква была «А», вторая – «Б».
«В который уже раз», – подумал Нестор.
– Мы, когда видим сон, можем проходить по одному месту неоднократно, – сказал человек в шляпе, – это нормально. Как по саду гуляя или по обширному дому, где много комнат, а в них мебель и картины на стенах. И в котором можно заблудиться, как в лабиринте.
Раздался многократно уже знакомый стеклянный звон и через короткое время повторился.
– И даже более того, – продолжал человек, – пространство сна ограничено по сравнению с пространством реальности, поэтому проходить несколько раз по одному месту придется неминуемо.
– Таким образом, – сказал человек с бородой, – если средь белого дня ты вдруг начнешь замечать на своем пути какие-нибудь повторяющиеся детали в виде предметов, картин или одинаковых слов, прозвучавших с разных сторон, то, значит, у тебя есть причина задуматься – не сон ли это.
– А если что-то повторяется слишком часто, то можно задуматься – не кошмар ли оно, – сказал Нестор. – Я говорю про этот стеклянный звон, который на самом деле сигнал мобильника. Почему-то у меня подозрение, что здесь что-то не так. Что-то вы недоговариваете в связи с этим звоном, и это подозрительно.
– Я не закончил мысль, – сказал человек в шляпе. – Пространство сна ограничено, но даже из малого количества элементов можно построить сколь угодно сложную конструкцию, если каждый элемент использовать многократно в сочетаниях с другими.
– Как слова мы строим из букв, а смыслы из слов, – сказал бородатый. – Из тридцати трех букв алфавита все, что угодно.
– Этих букв могло бы быть сорок три или двадцать три, и ничего бы не изменилось.
– Или даже тринадцать букв.
– Или три.
– Но тогда количество букв, необходимых для выражения тех же смыслов, возрастет непредсказуемым образом, – сказал человек с бородой.
– Возникает проблема, – произнес человек в шляпе, – сколько букв должно быть в языке – какое минимальное их число, – чтобы для передачи необходимых смыслов в среднем требовалось бы привычное нам количество букв?
– У нашего языка в этом отношении большой запас прочности, учитывая, сколько в нем свободных сочетаний букв, не соответствующих ни одному слову, и свободных сочетаний слов, не наполненных никаким смыслом.
– И что будет, если постепенно уменьшать количество букв в алфавите? Не увеличивая общего объема речи, разумеется.
– Сперва все прежде свободные сочетания букв окажутся заняты.
– Не все, потому что длина слова уменьшится.
– Потом у каждого слова будет появляться все больше синонимов.
– Это так.
– Потом фразы языка подвергнутся прессу так же, как раньше – слова.
– И в итоге получится что-то непредсказуемое, подобно тому как из черного угля под давлением в сто тысяч атмосфер получается прозрачный алмаз, блестящий цветами радуги.
– Каждая фраза будет иметь смысл, и даже не один.
– Смыслы не ходят поодиночке – где один, там, по крайней мере, и два.
– Где два, там, по крайней мере, и больше.
– Где два, там, по крайней мере, и три.
– Крайняя мера, она же – высшая мера, или крайняя мера – она же последняя. И тогда, если она последняя, два и три не могут быть крайней мерой.
«Они никогда не кончат», – думал Нестор. Два голоса сливались, и он уже не понимал, где говорит борода, где шляпа.
– Если бы в нашем алфавите было всего две буквы, то и число четыре было б не крайним в ряду. – И число восемь не было б крайним. – А смыслы тогда были б спрессованы до состояния алмаза. – И даже число девять. – И любое Бэ-Бэ-Бэ-А-Бэ-А-А-Бэ, повторенное с вариациями три тысячи раз, читалось бы хочешь как научный трактат, хочешь как роман, хочешь как документальное чтиво типа биографии какой-нибудь знаменитости. – Биографии Пушкина или Льва Толстого? – Если девять, то почему не десять? – Не думаю, чтобы в стране такого языка мог бы появиться свой Пушкин или Толстой. – Почему нет? – Они даже оба могли б воплотиться в одном лице. – А романы «Евгений Онегин» и «Анна Каренина» – совпадать буква в букву. – Не могу представить такого. – Отличие между ними проявлялось бы только при чтении. – Не могу представить. – Начиная со слов «мой дядя». – А как насчет числа двенадцать? – Или «все смешалось в доме». – Я тоже не могу, но почему бы и нет? – Если почему, то я тоже. – Если тоже, то я почему. – Если да, то почему бы и нет? – Почему-почему-почему?
– Довольно, – взмолился Нестор, – Хватит. Хватит-хватит-хватит.
– В нашей звездной окрестности есть планета Бу, у жителей которой в алфавите действительно всего две буквы, – сказал человек в шляпе и развеялся ветром. А человек с бородой растворился как сахар.
20
– Мы с тобой разные люди, – говорил Нестор. – Жаль, что мы с тобой разные люди. Я не могу спуститься вниз, оставаясь на этом эскалаторе. А ты не можешь прыгнуть вбок – на соседнюю ленту.
– Не вижу, зачем мне нужно было б куда-то прыгать, – сказала Лиля.
– А мне вот придется прыгнуть, – сказал Нестор и вздохнул.
– Есть люди, которые вообще боятся ездить в метро, так они и не ездят, – заметила Лиля.
– Это не страх, – солгал Нестор. – Человек должен ограничивать себя, чтобы оставаться человеком. Иногда его ограничивают культурные нормы или правила, которым он добровольно подчиняется, а иногда, – Нестор вдруг понял, что произносит чужие слова, словно не он сам говорит, а человек в шляпе, невидимо вставший за плечами, – иногда он по собственной воле накладывает на себя добровольные ограничения. Потому что если нет ограничений, которые человек так или иначе, но в любом случае добровольно, берет на себя, то, значит, все дозволено, правда?
– А по-моему, ты просто боишься, – сказала Лиля. – И тогда непонятно, зачем ты вообще встал на этот эскалатор. А если уж встал, то надо идти до конца. Может быть, в этом заключается долг и сермяжная правда. – Она улыбнулась, чуть раздвинув губы, и Нестор понял, что именно так мог бы улыбаться человек в шляпе, хотя и не помнил, как именно тот улыбается. Значит, она тоже произносила чужие слова, оно и похоже было.
– Но человек, по своей воле принимающий на себя ограничения, точно так же по своей воле может их и нарушить, – сказал Нестор (и это снова был человек в шляпе, который то за одной спиной стоял, то за другой, словно играя в прятки). – Наличие запрета предполагает возможность его нарушения, и человек перестал бы быть человеком, если бы время от времени не нарушал установленные запреты. И в конечном счете это всегда вопрос его свободного выбора – нарушить или не нарушить. Начиная еще от библейской истории с яблоком. И вот, – Нестор с облегчением почувствовал, что человек, стоявший за спиной, исчез, – не махнуть ли нам через эту, как ее называют, балюстраду. И вместе поедем вверх.
– Это будет как побег вдвоем, – засмеялась Лиля.
Это был ее собственный смех, без чужой примеси. Нестор обрадовался ему, как радуются неожиданной встрече, или как что-то упало с плеч. Обрадованный, он забыл, какой убедительный довод у него был наготове – может, не у него, а у человека в шляпе, из-за спины диктующего слова, но довод, он помнил, имелся, и самый убедительный.
– У меня появилось предчувствие, – сказал Нестор. Это было не то, что он собирался сказать, но хоть что-то. – Знаешь историю «Титаника»? Там было предчувствие у некоторых пассажиров, и они сдавали билеты. А другие – опаздывали к отплытию, как бы случайно. А некоторые матросы увольнялись. А еще, ты знаешь, были даже такие, кто уже после того, как корабль отчалил, бросались в воду и плыли к берегу, как тонущие крысы.
– Не тонущие, а с тонущего, – поправила Лиля. – С тонущего корабля крысы.
– Все равно, – сказал Нестор, – крыс там, я думаю, не было. Еще не успели заселиться на новый корабль. А вот предчувствие у меня есть относительно того, что нас, может быть, ожидает внизу.
– А у меня нет предчувствия, – сказала Лиля (не сказала, только пожала плечом, но ясно все было так, словно сказала).
– А вот посмотри, как выглядят люди, которые поднимаются снизу по встречной ленте, – выложил Нестор свой последний, долго приберегаемый довод. – Они плачут и стонут, поднимаясь наверх, посмотри.
Они поднялись на ноги и посмотрели.
На идущей вверх ленте молодые и веселые люди стреляли друг в друга шариками с краской. Их лица были раскрашены в цвета радуги.
– Нет, это не то, – быстро сказал Нестор. – Закрой глаза, сядь, и поднимемся снова.
Она подчинилась с неожиданной легкостью. Может, таков был момент, естественным образом наступивший, когда можно было попросить даже большего или решиться на большее, но момент если и был, то уже прошел, не принеся Нестору существенной пользы.