От приставаний меня спасает все тот же парень. Не проходит и пары минут, как он возвращается и просит меня на выход. На мои вопросы отвечает коротко:
– На допрос.
Мы идем по длинному коридору. В наручники меня не заковывают, но держат впереди. У двери, ведущей в кабинет, останавливаемся. Паренек стучит несколько раз, просовывает голову и спрашивает, можно ли. Дальше – толкает меня внутрь и… все. Ретируется, оставляя один на один с мужчиной лет пятидесяти. Он сидит за столом и словно меня не замечает, просматривает бумаги.
– Садись, что ли… – хмыкает, подняв голову.
Я присаживаюсь на стул напротив его стола. Складываю руки впереди себя и молча жду вопросов.
– Хранение и сбыт, – нарушает тишину грубым голосом, в котором не проскальзывает ни намека на сожаление. – Легких денег захотелось?
– Меня подставили, – произношу уверенно.
– Не ново, – хмыкает следователь.
Вспыхнувшая надежда, что мне верят, вмиг гаснет, когда слышу следующую реплику.
– Могла бы придумать что-то оригинальнее.
– Я не придумываю. Посмотрите на меня. Я разве похожа на…
– На барыгу? – его рот кривится в едкой усмешке. – Девочка… ты за дурака меня держишь или что? У нас тут таких, как ты, невинных овечек по десять человек за час проходит. Все вы тут говорите одно и то же. “Не ваше”, “вам подбросили”, “я не похожа”. Вас одной песне научили, вы ее и поете, но это так не работает.
Мужчина раздражается. Я же комкаю подол платья, которое нацепила для клуба. Знала бы, чем закончится этот вечер, ни за что бы не поехала ни в какой клуб. Я их и так не жалую, а теперь, кажется, у меня будет панический страх при виде зданий с неоновыми вывесками.
– Давай так… Я всегда стараюсь договориться. Ты мне сдаешь того, кто тебе эту дрянь поставляет, а мы постараемся сделать все возможное, чтобы ты получила как можно меньше. Если будешь сотрудничать, суд не даст тебе максималку. Годик-второй – и будешь на свободе или вообще ограничишься условкой. Личико у тебя смазливое, поплачешь в зале суда, раскаешься, и все.
– Я бы с радостью сдала вам всех, кто торгует этим, и тех, кто это поставляет, но я еще раз вам повторяю – меня подставили. Я тот пакетик в сумке в глаза не видела.
– Я надеялся, выйдет по-хорошему, девочка ты неплохая.
– Мне просто нечего вам сказать.
– А если мы хорошо попросим? Настоятельно…
Я плохо понимаю, о чем он говорит, но мне не нравится его тон… вроде бы и старается сказать как-то по-доброму, но выходит фальшиво. Я ежусь от трескучего голоса и едкого взгляда. Отворачиваюсь. А когда следователь поднимается со своего места и останавливается сзади, кажется, что от волнения упаду в обморок.
Его руки касаются моих плеч. Он ощутимо их сжимает, я начинаю дрожать от страха. Я мало знаю о том, как проходят допросы и что позволено следователям. Вот так прикасаться к подозреваемым можно? Или это уже превышение полномочий? А если да, то к кому обращаться?
Руки следователя исчезают так же быстро, как и прикоснулись. Он обходит меня, встает впереди, упирается в стол и, сложив руки на груди, смотрит на меня.
– Красивая ты девка… таких ломать особенно приятно, но жалко.
Я сглатываю, когда его сальный взгляд проходится по вырезу моего платья. Он не скрывает интереса, рассматривает меня. И его даже не смущает то, что я гожусь ему в дочери. Мерзко от одного взгляда, противно от того, что это может стать реальностью. Вопрос только когда. Он делает шаг ко мне, я инстинктивно вскакиваю и бегу к двери, которая оказывается запертой.
– Пугливая слишком, – смеется противно, словно ножом по коже полосует своим скользким смехом. – Как ты на такое пошла? Или думала, что не поймают?
Я готова заплакать. Когда задерживали, думала, что ошибка, когда в допросной сидела и слушала Билецкого, тоже думала, что это все какой-то бред и сюр. И вправду, зачем я кому-то понадобилась? И Марк как-то меня не впечатлил своими сухими словами: “четыре – и это минимум”. Слишком он это сказал равнодушно, профессионально, словно и не хотел испугать. Впрочем, может, и не хотел, просто констатировал факт.
Следователь же меня пугает. Я чувствую себя загнанной в тупик. Позади – деревянная запертая дверь, окна зарешечены, мужчина напротив надо мной насмехается. И надвигается. Ближе и ближе.
– Позвоните Билецкому, – выдыхаю, вжимаясь в уголок и чувствуя запах его противного до тошноты одеколона. – Он мой адвокат.
– Кто? – смеется мужчина. – Билецкий? Марк который? Девочка… ты за идиота меня, что ли, держишь? Откуда у тебя сам Билецкий в адвокатах?
Он тянет ко мне руку, хватает толстыми пальцами за локоть и вытаскивает из угла. Я кричу что есть силы, но он зажимает мне рот ладонью, которую я тут же кусаю, чувствуя противный вкус соленой кожи.
– С-с-сука… ты кем себя возомнила?
Я хватаю со стола лампу и упираюсь в стол задницей, понимая, что бежать некуда.
– Звоните Билецкому, сейчас же! Если вы хоть пальцем еще раз меня тронете – лишитесь места своего, ясно вам? Марк вас в порошок сотрет. Я… я его невеста!
Выпаливаю все это от ужаса, расползающегося внутри прочной паутиной. Я не уверена, что Марк Билецкий за меня заступится. Стоя здесь, в кабинете, я вообще не уверена, что он существует, что он приходил ко мне в комнату допроса. Если об этом не знает следователь, может, этого и не было?
– Невеста, – противно смеется мужчина напротив. – Если он не твой адвокат, пожалеешь, что вообще его имя вспомнила.
Я вскидываю голову, дерзко задираю подбородок. Не знаю, откуда такая уверенность и сила, потому что чувствую, что держусь из последних сил.
Все-таки он кого-то набирает… Заискивает в разговоре, имя мое называет. Закончив говорить по телефону, ухмыляется…
– Ну что, Василиса… Как думаешь, что с людьми в тюрьме за вранье делают?