Его первое футбольное впечатление: ощущение утомительной пестроты, рассеивающей внимание. Очень много людей. Время от времени накатывается яркая, блестящая зелень поля, приближаются красные или желтые майки играющих. Видимо, он совсем маленький, потому что запомнилось – до стадиона шли долго, а ведь они и тогда жили рядом. Отец берет его на руки. Это прекрасно.
– Смотри, Игорек, они в футбол играют. Ногой можно мячик бить, головой, грудью, чем хочешь. А вот руками нельзя. Понял? А это ворота, в них голкипер…
И отчетливое чувство разочарования при следующем объяснении отца, что голкиперу играть руками разрешается. Какая несправедливость!
Потом другое. Красно-синий резиновый мячик. Ребята постарше играют, кидаются на него тучей, каждый норовит ударить, а Игорь следит, не отвлекаясь. Мяч отскакивает как попало и вдруг отлетает в сторону и катится к нему. И он бросается навстречу – не затем, чтоб схватить мяч, а чтобы тоже ударить ногой, и пинает его, но, к своему удивлению, не попадает по мячу, а вместо этого с размаху шлепается на попку.
Потом бывало всякое. Бывали и мячи из тряпок, и покрышка, набитая сеном. Но такие заменители никогда не доставляли ему удовольствия. Мяч должен был прыгать.
Во дворе было две или три покрышки, вполне приличные, но лишь одна камера, и, играя, они постоянно страшились за нее, особенно при сильных встречных ударах, – она и так еле дышала. Надували каждый раз заново, потому что и накачанный до отказа мяч держал недолго, за ночь совершенно спускал, да и в игре часто начинал катастрофически съеживаться. Это было ужасно, – только разыгрались, а каждый видит и чувствует: отскок уже не тот, сейчас все кончится.
Расшнуровывали опавшую покрышку и с трепетом вынимали камеру. Не лопнула? Пока еще нет, просто где-то пропускает.
Камеру надували. Она давно уже потеряла симметричность – была вся в заплатах, а сбоку, ниже соска, пугающе выпирали пористые грыжи. Прикладывали ухо, определяя, где проходит воздух. Если оставалась вода в кадке под водостоком, поиски упрощались – камеру смачивали, и пузырьки безошибочно выдавали пораженное место.
Все смотрели на Пашу Сухова. Он был старший среди них, и, кроме того, у него был резиновый клей. Паша, не спеша, поднимался домой и выносил все, что нужно. С зами ранием сердца следил Игорь за его действиями: степенный Паша вырезал заплатку, зачищал резину шкуркой, мазал клеем. Теперь нужно было ждать, еще боясь поверить, что все обошлось, что все будет хорошо.
Но вот Паша сам надувает мяч, воздух из его легких наполняет камеру, а она изнутри приникает к покрышке, раздвигает, расправляет ее складки, делает неузнаваемой. Мяч уже позванивает, а Паша, красный, все дует, и хочется крикнуть: «Да хватит!» Но вот он сам перехватывает мокрый сосок, ловко загибает и еще раз – обратно и держит, пока кто-нибудь другой затягивает бечевкой. Потом шнуруется покрышка, и все! – неужели это правда?
Горькое воспоминание. Они играли во дворе, просто били в одни ворота против глухой стены двухэтажного дома. Мяч срезался, покатился поперек двора к дороге. А там ехал грузовик. Он ехал совсем небыстро, а они застыли на миг, прикидывая, и закричали все вместе, но по-разному, один: «Стой!» – другие просто: «А-а-а!» – а кто-то даже: «Дяденька!»
Шофер не свернул, не прибавил скорость, не притормозил. Он как ехал, так и ехал. Мяч перед самой машиной миновал первое левое колесо, с внутренней стороны толкнулся в переднее правое и медленно-медленно, будто это был сон, откатился влево под задние парные скаты. Раздался не выстрел, нет, – взрыв!
Они, словно не понимая, со всех ног бросились к дороге и подняли разорванную пополам – даже не по шву, прямо по коже – покрышку.
Грузовика давно уже не было видно.
Эта беда имела самые неожиданные последствия.
Отец с бригадой ездил в командировку, в Москву, получать для завода оборудование и привез Игорю не только новый мяч, но и тридцать пятого размера бутсы, и щитки, и гетры, и наколенники, и в придачу пластмассовый судейский свисток-сирену на четыре трубочки.
Он выложил все это нарочито небрежно, сказал подчеркнуто буднично: «Примерь! Впору?» – и все. Вот это был отец!
Бутсы поразили всех даже больше, чем мяч. Это были совсем настоящие бутсы с твердыми носками, обязательными ушками и шипами – по шесть на подошве. Ах, как он гремел ими по лестнице. Бутсы не то чтобы добавили ему авторитета, а скорее узаконили его. Важно, на чьих они ногах. Ведь если бы их обул не умеющий играть, над ним только бы посмеялись.
А он уже был человек. Его уважали. Не то что иных: пришел – играет, не пришел – тоже не беда. Его звали. Его ждали.
– Игоря подождем, Алтынова.
– Алтын, пошли!
Какое это счастье, когда ты можешь подбросить мяч головой, покидать с ноги на ногу, когда ты не боишься ударить с лету или приземлить высокую свечу.
Если время позволяло, играли не во дворе, а около леса, там была большая, ровная поляна, и стояли даже ворота, одни, правда, без перекладины. Тут же разбивались на две команды. Делалось это по справедливости. Определяли капитанов, а они уже быстро составляли всех по двое, так, чтобы в каждой паре были игрочки примерно одинаковой силы. Те расходились, обняв друг друга за плечи или за шеи, и сговаривались. Потом возвращались и называли свой засекреченный девиз, а капитаны выбирали по очереди.
– Вам «Спартак» или «Динамо»?
– Москва или Ленинград?
– Сосна или елка?
У кого сколько хватало фантазии. А самый маленький, вертлявый Левка Шухов, по прозвищу щучка, всегда предлагал какую-нибудь похабную несуразность.
В ту весну Игорь учился во вторую смену и с утра до школы проводил время на поляне. Иногда он появлялся первый, чаще там уже ожидали трое или четверо. Потом подходили еще, и уже можно было сыграть в двое ворот.
Нет, он учился вполне прилично, упрекнуть его было трудно. Но его обуяла страсть – играть, играть и играть. Вдвоем, втроем, одному, но только играть, чувствовать ногами, да что ногами – каждой порой и нервом, всем собой, – чувствовать этот мяч, это поле. Лишь зимой он немного отдыхал от своей страсти.
Как же он играл? У него были недостатки и слабости. Многого он не умел. Придет время – ему скажут об этом. Кое о чем знал он и сам. Он не любил играть головой, особенно сильно пробитый мяч или идущий с дальнего высокого навеса.
Однажды, он учился во втором или третьем, в доме были гости, и зашла речь о футболе. И один старинный приятель отца, который, правда, бывал у них очень редко, сказал:
– Самое совершенное и тонкое устройство на земле – это человеческий мозг. Природа спрятала его, поместила в удобную и довольно прочную шкатулку. Это сделано не просто так и не затем, чтобы ее трясти без надобности.
Вероятно, эти слова произвели на мальчика впечатление. Мать тут же стала высказывать опасения, что Игорь слишком увлекается футболом. Но другой друг отца, частенько бывавший у них, сказал слова, тоже запомнившиеся крепко:
– Футбол воспитывает настоящего мужчину. Он прививает смелость, силу, сметливость.
– Стойкость, – вставил отец, – благородство.
– Правильно. И нет лучше игры для мужчины. Так что ты за него не бойся…
Что же еще?
У него не было сильного удара. Может быть, оттого, что он был такой легкий, худой, стесняющийся своих тонких ног. А с левой он хотя и бил, но гораздо хуже, чем с правой. «Одноногий», – скажут ему потом.
Но у него были и достоинства. Скорость! Никто не мог с такой резвостью рвануться с места, да еще не теряя мяча, и столь же неожиданно затормозить, – противник в первом случае отставал, во втором пролетал мимо. У него было умение обыграть, обмануть, качнуться в одну сторону, а пойти в другую, и еще одно редкостное качество – чутье, футбольный инстинкт: он, и не глядя, чувствовал, где свои, где чужие и как следует поступать. А сильного удара у него не было. Но у него был точный удар. И почти каждый его пас был как подсказка, как шпаргалка. По голу издали он не бил, но когда уж выходил на ворота, вратарю бывало трудно угадать, в какой угол влетит мяч.
Он уже не раз слыхал за спиной: «Здорово играет Алтын!» – и чуть не подпрыгивал, но кровь не приливала к щекам, и не сиял, а, как отец, сохранял спокойствие. Так было еще приятней. Да он и играл-то не для похвалы, а для себя – для удовольствия, для радости, для счастья.
За час до школы он бросал играть и шел к дому. Шел именно он – ноги не шли, при каждом шаге приходилось преодолевать их упрямое сопротивление. Все свои силенки он оставлял на поляне. Усталость в ногах сидела такая, что можно было думать лишь об одном: дотащиться до дому и рухнуть, – пропуск занятий подразумевался. Правда, глядя на него, никто об этом не догадывался.
В пустой квартире он разувался прямо в коридоре, бережно ступая, входил в кухню и, поочередно стоя на одной ноге, задирал другую в раковину. Смывая руками въевшуюся в кожу, но легко сходящую грязь, он затыкал пяткой выливное отверстие, а потом отворачивал ногу и смотрел, как, закручиваясь, проваливается в трубу ледяная артезианская вода.
Потом он, чаще всего не разогревая, съедал оставленный матерью обед и вскоре, размахивая портфелишком и пиная по дороге камешки, вышагивал в школу.
По вечерам, если задавали не слишком много, он еще успевал поиграть во дворе. День заметно удлинялся, но все равно между домами сумерки сгущались быстро, нужно было спешить. Вот уже посторонние не видят мяча, а они, как кошки, видят и все играют, но вот и они уже замечают мяч в последний миг, когда он, пугая и заставляя невольно отшатнуться, вылетает из мрака, а потом совсем ничего не видно, и нужно кончать. Ах, еще бы немножко, какая обида!
А кругом покой, где-то вдалеке поют, уютно светятся окна, кто-то курит возле крыльца, и голос матери зовет наугад:
– И-и-горь!..
А самое скверное, когда, проснувшись, видишь за окном низкое серое небо, уныло стучит дождь, мокро, холодно, и чувствуешь себя обманутым, брошенным, никому не нужным.
Сладостное воспоминание. Играли во дворе, а мимо шли два футболиста из взрослой заводской команды – вратарь Платов, знаменитый на весь городок, и один нападающий – Игорь не знал его по фамилии, но видел на поле много раз. Они остановились, посмотрели, и нападающий сказал:
– Ну, давайте сыграем по-быстрому. Вас сколько, пятеро?
В воротах стоял щучка, но он испугался, и его заменил Паша Сухов, – и вправду, они били сильно, не церемонясь. Платов тоже водил и бил по воротам, но успевал вернуться и около своих ворот брал мяч руками. Они забили очередной гол и отошли, а Игорь, начав с центра, тут же обыграл нападающего. У него был такой фокус: приближаясь к противнику, он отпускал мяч, и когда тот, уверенный, что завладеет им, расслаблялся и терял бдительность, Игорь резким рывком доставал мяч, бросал себе на выход и на скорости обходил опешившего противника. И сейчас, догнав отпущенный мяч, он еще чуть изменил направление, заставив нападающего сделать шаг в сторону, и безжалостно оставил его за спиной. У того на лице задержалось выражение снисходительности, будто он нарочно пропустил мальчишку, а может быть, ему показалось, что все произошло случайно. Игорь выскочил на ворота. Платов стоял, чуть пригнувшись, большой, загорелый. Игорь замахнулся изо всех сил, весь нацеленный на левый угол, где вместо штанги лежала чья-то кепка. Он сделал это как только мог правдоподобно, но Платов не двинулся с места. И тогда в отчаянье Игорь решился ударить туда же, в левый угол, рядом с кепочкой, низом, носком правой ноги. И он так и сделал, но в самый последний миг, неожиданно для себя, глядя только влево, ударил по мячу внешней стороной подъема. Мяч пошел точно в правый угол. Хорошо, что правая штанга была настоящая – столб, – а то гол можно было и оспорить. Но мяч, слабо чиркнув по столбу, вошел в ворота. Футболисты посмотрели друг на друга, засмеялись и, больше не обращая на пацанов внимания, удалились, но все слышали, как Платов сказал нападающему:
– А шустрый парень…
Да, была взрослая команда. Команда завода имени Чапаева. Она и называлась «Чапаевец». В маленьком подмосковном городке ей не с кем было играть. Не было никакого чемпионата, первенства. От случая к случаю наезжали команды из других райцентров и поселков, иногда даже из Москвы. И еще был основной, постоянный соперник из соседнего городка, команда паровозоремонтного завода – ПРЗ, потом она стала называться «Локомотив». Это была сильная, уверенная в себе команда, каждый выигрыш у нее воспринимался особенно радостно, каждое поражение – настолько же горько.
Всякий раз нежданным счастьем было увидеть у ворот стадиона афишу. Футбол! Потом несколько дней мучительного ожидания – вдруг отменят? Но нет, как будто все хорошо, – народ к стадиону валит густо. И еще издали изощренный, футбольный слух ловит непередаваемо прекрасные звуки, заставляющие бледнеть от волнения и прибавлять шагу, – тяжелые, как отдаленный гром, гулкие удары мяча. На ворота уже навешены сетки, и команда только что вышла размяться, и вот уже форварды бьют по воротам, а Платов в удивительных прыжках, горизонтально лежа в воздухе, отбивает или ловит их мячи.
А где же противник? Еще не прибыл, запаздывает, но стадион ждет терпеливо, долго, и вдруг удовлетворенный шум: «Приехали!» – и видишь в сторонке, за трибуной, чужих игроков, прыгающих из кузова грузовика. Но случалось, что соперник так и не появлялся, и публика разочарованно расходилась.
А однажды не пришел судья. Замену ему нашли, конечно, сразу, но теперь не оказалось свистка. Команда уже стояла за воротами, мальчишки, напирая, толпились вокруг, и Паша Сухов, кивая на Игоря, сказал Платову:
– Вот у него есть свисток!
– Где? Давай сюда.
– Дома. Вот он здесь рядом живет.
Новый судья схватил велосипед, Игорь сел на раму, и они помчались. Напугав до смерти мать, он вломился в квартиру, мигом перерыл ящик, где обычно валялся свисток, не нашел, в ужасе перевернул другой ящик, опять открыл первый – свисток лежал на виду.
Они смотрели за игрой, не отрываясь, запоминая все не только памятью, но и ногами, телом. Перед ними был образец, эталон. Они старались снять с него копию, разве только меньшего размера. Они ловили каждый жест, каждое слово, каждое движение. Они всасывали в себя и удар защитника «ножницами», и то, как наглухо берет мячи Платов: «Как в мешок», – сказал Паша, и, уж конечно, как с ходу бьет по воротам Кубасов.
После матча они испытывали острейшее желание сейчас же играть самим, Игоря пронзало все растущее нетерпение, и, ощущая каждой клеточкой легкость и приподнятость, он почти бегом спешил к дому, к мячу.
А Кубасов был его кумир, вызывающий радость, гордость, обожание и уверенное чувство, что это на всю жизнь, какие бы великие игроки потом ни встретились.
Он играл без майки. Едва начинался матч, он стаскивал ее и отдавал Платову, – майка ему мешала, в ней было жарко. Его мускулистый, крытый ровным загаром торс сразу бросался в глаза. Кубасов играл правого инсайда и много забивал, именно так, как не умел этого Игорь. Подхватив мяч в глубине или получив пас на выход, он мощно разгонялся и, не меняя ритма шагов, не семеня, не подлаживаясь, в неуловимый миг наносил чудовищный удар с ходу. Это был сильный, резкий футболист, и, хотя он не был капитаном, с поля часто доносился его властный голос:
– Не спать!
Как-то он опоздал на игру с рядовой приезжей командой, но пришел уже в бутсах и, сев за воротами на траву, стал раздеваться. Игорь стоял вблизи и слышал, как Платов, обернувшись, бросил:
– Вдесятером играем!
Кубасов усмехнулся:
– Что же, вы без меня не можете обыграть этот мусорный ящик? – встал, потопал на месте и вышел в поле.
Еще он потрясающе бил пенальти. Едва назначался одиннадцатиметровый, пацаны с криком «Пендаль!» срывались и неслись к воротам, наискосок через поле, срезая угол, шарахаясь от игроков и боясь не поспеть вовремя к месту действия. Игорь до этого никогда не унижался.
Судья, держа мяч под мышкой, демонстративно отмеривал широкие метровые шаги, ставил мяч и отходил в сторону. Кубасов приближался к мячу, брал его руками и снова клал на то же место, затем, повернувшись к вратарю спиной, шел разбегаться. Некоторое время он внимательно смотрел на вратаря, начинал длинный разбег и, не доходя до мяча двух шагов, перед самым ударом, резко протягивал вперед руку и указывал, куда будет бить. Вратарь терялся: верить или нет? А в следующий миг мяч уже бывал в воротах, не обязательно в том углу, куда показывал бьющий.
Кубасов выделялся, запоминался. После каждой игры о нем только и было разговоров. Тоже вечером, после матча, когда они сами наигрались и стало темно, щучка рассказал, как Кубасов вел одну девушку в дровяной сарай.
– Я бы не узнал, да он фонариком светил, когда замок отпирал. А она вроде в клубе работает кассиршей.
– Да иди ты, – не поверил Игорь, а сам про себя заколебался: а может, и так, и сладко, несбыточно кольнуло – он, Игорь, знаменитый футболист, ведет в темноте девушку и светит фонариком.
– Гад буду, – уверял щучка.
– Ну и что, дети будут, – сказал, зевнув, Паша.
– Дети? – удивился щучка. – Почему дети?
– Дети от этого бывают.
– Да брось ты! – щучка был уверен, что над ним смеются. – От этого бывают дети?
Паша теперь вправду похохатывал:
– А ты и не знал? Спроси у Игоря.
– Правда, Игорь? – спросил щучка неуверенно.
– А ты что думал?
Все громко смеялись.
– Да бросьте вы, – произнес щучка с сомнением и обидой в голосе, посидел немного и ушел растерянный, но не убежденный.
Кончалось лето. Небо еще сверкало насыщенной голубизной, но березы уже не купались в нем, не блаженствовали, а стояли, безрадостно опустив плети, как ученицы, не выучившие урока, – отбывали повинность. А в листве старой липы, в разных местах, разрозненно вспыхивала желтизна. И в пожухлой траве, в кустах все больше застревало опадающих постепенно листьев. Потом и остальные с шумом обильно повалили вниз, по ним было жалко ступать, перед входом в лес хотелось вытереть ноги.
Зарядили дожди, начиналась иная жизнь, по иным законам. Вот уже поутру щиплет ноздри дымок в школьном коридоре – после долгого перерыва затопили печи.
Игорь Алтынов, как в холодную речку, отважно бросался в учебу. Сперва вроде лезть страшновато, а попривыкнешь – идет в охотку, с удовольствием, – не докличешься. Его иногда вдруг раздражало, что уроки задают маленькими кусочками, еще в пятом классе он от нетерпения прочитал за несколько дней учебник географии – всю годовую программу, так что учительница потом то и дело ахала: «Откуда ты знаешь?..»
Вот уже морозцем обожгло голую землю, и зима, спохватившись, подбросила снежку – прикрыться. Течет жизнь, размеренная школьными звонками. Светает поздно, первый урок при электричестве, а пришел домой, туда-сюда, и сумерки. Но стоит ли жаловаться, время есть и для лыж, а зима синяя, хрустящая, обдающая снежной пылью, слепит глаза, прихватывает за нос. И березы, изукрашенные инеем, привычно нереальные в дневной синеве.
На девчонок он пока еще не обращал явного внимания, хотя слышал, как они говорили у него за спиной, не всерьез, конечно, а чтобы слышал:
– А Игорек у нас симпатичный.
Хотя, может, отчасти и всерьез.
Он стал больше интересоваться своим изображением, щурил перед зеркалом зеленоватые глаза, их цветом он втайне гордился, старательно прикрывал светлым чубчиком несколько прыщиков на лбу, о которых мать сказала: «Возрастное!»
Однажды Игорь поздно задержался после уроков, уже стемнело, и, когда он спустился по странно пустой лестнице в раздевалку, там висело всего несколько пальтишек. Перемахнув через барьер, он пошел между вешалками, в проходе на полу валялось чье-то пальто, он перешагнул и только стал снимать свое, как его схватили сзади за плечо.
Это был высокий парень, старше на класс.
– Зачем сбросил? – закричал он. – Лучше подними!
– Оно там и было, – ответил Игорь спокойно.
– Не поднимешь? Ну, погоди, сейчас выйдем! – и он сам поднял пальто.
Мимо них по проходу промчался Толя Коляда, сорвал с крючка длинное черное пальто, набросил, как бурку, на плечи и пронесся обратно. Он хорошо играл в футбол, в защите, и был, пожалуй, самый здоровый парень в школе. У Игоря с ним были дружественные отношения.
Стоило дернуть его за руку или еще окликнуть вдогонку, а потом сказать возмущенно: «Толя, смотри, пристает какой-то…»
Но гордость не позволила, и Коляда умчался.
– Ну, погоди, сейчас выйдем! – прошипел парень.
Когда-то Игорь читал роман из старинной жизни. И там было одно предложение, которое ему очень понравилось, и он его крепко запомнил: «Если видишь, что тебя хотят ударить, бей первым!»
– Вот сейчас выйдем!
Они были вдвоем в раздевалке. Игорь не стал ждать, пока они выйдут, а ударил парня в скулу. Удар получился не очень сильный, парень только мотнул головой и сказал:
– Ну, сейчас выйдем, погоди!
Игорь дал ему еще раз. Так они и шли рядом по проходу, парень грозился, а Алтынов всякий раз отвечал ударом, одновременно ужасаясь тому, что с ним будет на улице. Вместе они вышли на освещенное крыльцо и по разметенной дорожке, плечо к плечу, бодро направились к воротам. Там парень, что-то неразборчиво пробормотав, до смешного слабо толкнул Игоря в грудь, круто повернулся и зашагал в другую сторону. А тот сунул руки в карманы и с облегчением, но еще ожидая подвоха и на всякий случай оглядываясь, пустился к дому.