«Раз я знаю, что ты придешь, я могу тебя ждать сколько угодно» А. Камю
Первые мелкие снежинки бились о мутноватое стекло просыпанной крупой, забеливали подмерзшие ложбинки.
«Надо розу прикрыть», – пожилой мужчина с трудом отошел от окна, снял с вешалки сиротливо пристроенную телогрейку, сунул ноги в растоптанные ботинки и вышел во двор.
Мешок с тряпьем отыскался не сразу, в сарае перегорела лампочка. Старик вытащил его на свет, вытряхнул прямо на подмерзшую землю. Из вороха старой одежды с призывным звяканьем выкатилась бутылка.
«Это еще в марте, до болезни, потом забыл, – говорил он собаке, вылезшей при виде хозяина из крепко сбитой будки, поддакивающим деревьям, размахивающим голыми ветками, вороне, таращащей мутный глаз на блестящее стекло с высоты забора, – забыл, Тонечка».
Ветер подхватил старый выцветший платок, закружил, играя, и бросил его на железный крюк, торчащий из столба. Ветхая ткань затрепетала, вырываясь.
«Тонечка, Тонечка, – приговаривал мужчина, снимая платок и пряча его на груди, – я со всем управился, картошки накопал на себя и на дочку, помидоры и огурцы закрутил, вот еще розу твою золотую от мороза спрячу».
Натруженные руки ловко укутывали небольшой кустик, посаженный совсем недавно прямо под окнами спальни.
Телефон разрывал тишину дома.
– Папа, папа, – кричала трубка голосом дочки, у тебя все нормально? Я дозвониться не могу.
– Конечно, во дворе был, не переживай Светик, все хорошо, розу вот укрыл.
– Папа, я приеду в выходной, надо убраться, постирать.
– Не надо, дочка, я и сам справляюсь. У тебя своих забот хватает – муж, дети.
– Папа, точно все нормально?
– Да что со мной будет-то, – неожиданно рассердился мужчина и повесил трубку.
Но телефон зазвенел опять.
– Ты как, Петрович? Что молчишь, не признал? – Любка, подружка Тонечки.
– Признал. Как жизнь, как здоровье?
– Нам болеть некогда, капусту вот солю. В гости позвать не хочешь, я пирогов напеку?
«Как бы не подавиться пирогами-то твоими», – подумал мужчина, а вслух сказал:
– Дочку жду, Светка с мужем обещали.
– Ну ладно, в следующий раз, – из голоса Любки исчезла веселость.
Сразу после похорон в дом зачастили помощницы. Котлетки, пироги, блины, домашняя колбаска под обязательные рюмки. Не помощницы, а участницы кулинарного конкурса. Александр Петрович пил, вливал в себя все эти наливки-самогонки, закусывал, не замечая вкуса, с жадностью к забытью, одержимостью мечты, что вот сейчас, после этой самой обжигающей дозы, он обязательно очнется и увидит напротив глаза Тонечки. Но чуда не было, он не пьянел. Менялись лица, голоса, а ожидание в разных глазах не менялось.
«Сорок лет, трое детей, целая жизнь, как можно думать, что я еще живу, ведь мы срослись в одно. Я там же где и Тонечка, а здесь просто оболочка, за домом и хозяйством приглядывает. Как они не видят?»
Но женщины все шли и шли. Наряжались в лучшие платья, бегали по парикмахерским, завивая и подкрашивая редкие волосы, натужно смеялись, рассказывали бесконечные истории из своей жизни, пропуская рюмку за рюмкой. Как он хотел забыться, хотел не видеть этого сватовства, этих жадных до чужих углов взглядов.
Безумное нашествие остановила только дочь. Светлане пришлось переехать к отцу и лично разворачивать невест от ворот.
Александр Петрович включил телевизор и прилег на самый краешек дивана. Дома все оставалось на своих местах. После сороковин дочка и старшая сноха хотели убрать вещи Тонечки, но он не позволил.
«Все останется, как было, – произнес он голосом, не терпящим возражений, – тронете, на порог не пущу».
Все и осталось: коробка с клубками и недовязанным носком, прикрытая от шкодливой кошки покрывалом, недошитое платье без рукава, свисающее со старенькой швейной машинки, корзинка с конфетами и таблетками на полочке у дивана, в ванной любимая мочалка жены, зубная щетка, баночка дешевого крема. Все эти скатерти-покрывала, все эти занавески любимого золотистого цвета. Мужчина не замечал, что золото давно потемнело, пожухло, покрывшись пылью.
Во дворе залаяла собака, ей вторил дверной звонок. На пороге стояла незнакомая женщина.
– Александр Петрович? Валентина, подруга детства Тонечки.
– Здравствуйте, – хозяин посторонился.
– Я только узнала. Мы с сыном переехали неделю назад, вернулись на родину. Простите, что не попала на похороны.
– Раздевайтесь, проходите, – мужчина поставил чайник, порылся в шкафах, но кроме варенья ничего не нашел.
– Мы жили в другой стране…
– Я знаю, Тоня говорила. Она очень радовалась вашей встрече пару лет назад.
– Да, я приезжала к сестре, только вот с вами мы не познакомились, вы, кажется, гостили у старшего сына. Теперь мы совсем перебрались, а Тоня… Всю дорогу мечтала, что теперь будем вместе, расскажите, как она ушла.
– Быстро. Полежала всего неделю, увезли в больницу, а там сказали, что поздно. Я забрал ее домой, а наутро ее не стало.
– Как выдохнула…
– Да, но не только свою жизнь. Извините, – хозяин тяжело опустился на табурет.
– Вы позволите, я похозяйничаю, – и, не дожидаясь ответа, гостья прошла на кухню.
По дому растекался забытый запах выпечки. Огромное блюдо с румяными оладьями, ароматный чай, как прежде…
Слушая рассказы Валентины о детстве супруги, Александр Петрович неожиданно заплакал, впервые в своей жизни.
«Санюшка», – услышал он голос жены.
– Санюшка, – Валентина смотрела на него Тонечкиными глазами, – Санюшка, надо вдохнуть. Дыши!