Был сильный дождь. По лужам бежит мальчик лет шестнадцати. Что же он забыл в такую погоду? Где-то вдали играет музыка гитары, а гитарист поет хриплым голосом про неразделенную любовь. Машины проезжают, оставляя свой след водой на его обуви и штанах. Капли текут по стеклам, так и говоря пареньку: «Не пиши…»
Он подбегает к театру. Только сейчас я могу разглядеть его получше: у него на спине портфель, естественно промокший также, как и весь хозяин, а также у паренька сияли глаза. Всюду была серость и дождь, темнота, а у него глаза сияли, будто бы два маленьких светлячка.
Он подбегает к дверям театра, заходит туда и тут же бежит к кассе. Он положил на столик свой портфель и вытащил оттуда огромную стопку листов, как стало ясно, его позу. Он писал ее находясь в больнице, это была театральная сценка, довольно хорошая и явно будут течь слезы у любого, кто ее прочтет. Он молил бога тогда, будучи в больнице, и из уст его были произнесены самые искренние молитвы.
Женщина, стоящая на кассе, куда-то звонит. Охрана выходит из-за дверей, берет мальчика и собирается вышвырнуть из стен театра. Женщина берет рукописи паренька и кидает вслед за ним, прямо в лужу. Постепенно труды паренька смокают в воде и уже становятся неразличимы. Не разберешь, где слезы, а где капли дождя на глазах парня. Охрана холодно закрывает двери театра и начинается представление: снова крутят прозу классиков.
Парень протирает слезы на глазах и уходит домой. Дома он, как ни в чем не бывало, садится за стол и берет ручку. Он снова пишет. Раз не получилось раз, значит, получится во второй. Такова бессмысленная жизнь любого писателя. Писатель в любом случае не работа, и даже не хобби, быть писателем означает иметь за собой столько грехов, чтобы бог наделил тебя такой участью, как писательство. Писательство есть проклятье, возможно даже и правда, данное богом. Сможешь пробыть писателем долго, значит, попадешь в рай. Не сможешь, помирай в аду. Возможно даже, в аду на твоей же земле. Как Пушкин.
Смерть как никогда близка писателям. Они сочиняют про нее прозу, стихи, чуть ли не восхваляя. Писатель связан со смертью. Писатель либо в своих произведениях любит, либо мстит. Да даже простая любовь выходит на ненависть, а ненависть выходит из любви. Но все всегда склоняется к смерти.
А зачем все это? Все эти огромные труды? Зачем так марать бумагу? Ради чего? Ради того, чтобы оставить свой след? Ты не изменишь ею, этой бумагой, этот мир. Это всего лишь след, след, как надгробие, где лежит писатель. И кто подойдет к надгробию, прочтет эти смявшиеся грязные листы, да и скажет, что он писал совершенство. А при жизни не замечали, так как слепы были. Такая участь, значит, бог простил, раз помнят.
Мальчик пишет. Еще пишет. Потом однажды приходит домой, смотрит на бумажки, и видит: страница потерялась. А может, и вовсе всего произведения дома нет. И он пишет снова. По три раза переписывает одно и тоже, меняет сюжет, персонажей, лор и мораль произведения, а может и вовсе убивает их. Все же писательство, как выяснил давно он, это первым делом про смерть.
И он берет свои рукописи, и снова их съедает лужа. Может, он даже понесет их в издательство, и даже если то их примет, он принесет туда все свои деньги, возьмет книжку, и пойдет на рынок. Поторгует там своими книжками, и придет домой с парой копеек, и снова понесет их в издательство. Может, где-то там сидит маленький ребенок, прижимает его книжку к себе и шепотом говорит: ты стал мне другом. И парень идет и пишет еще. Позже его изобьют какие-то дяденьки на рынке, вышвырнут, а может и полиция заметит, оштрафует, опозорит перед семьей, и снова писать.
И этого мальчика зовут Тимур. Агаев Тимур Джафарович. Да, это я. Писатель, на чьих руках давно забытые стихи и опубликованные книжки, на чьих руках и промокшие листы, и вполне себе целые произведения, коих и к груди прижать не жалко. Писатель, для которого каждая его книга либо позор, либо огромный труд, чуть ли не стертый некогда в порошок. Я знаю, никто не любит, когда писатель сам пишет автобиографию, но ведь кто еще напишет ее подробнее, чем я? Учитывая, что жизнь моя вполне себе запутанная и интересная, и не каждый догадается, что там и как. Но у этой автобиографии будет посыл. Посыл простой, постыл вполне себе разумный. Человек, не стань писателем. Не надо, это тебе не нужно. Иди дальше, путник, своей дорогой, не иди сюда.
Это не твое. Тебе это не нужно. Тебе не нужны все эти страдания, поиски себя, тебе не нужно быть писателем. Стань программистом, раз так тянет печатать, а еще лучше и вовсе будь врачом или пожарным. Хотя бы с голоду не умрешь.
Многие писатели начинали писать бедными и заканчивали писать в лютой безнадеге и бедности. И куда их это привело? Никуда. Писательство словно беговая дорожка, как не беги, ты никуда не добежишь.
Многие писатели начинали писать вовсе не из-за какого-то вдохновения или божественного дара. Скажу больше, большинство всеми любимых классиков начинали писать только потому, что им нечем было долги оплачивать, а после этого это превращалось в фанатизм. Приняв форму фанатизма, то становилось уже божественным испытанием, и приходилось влезать и выплачивать долг уже перед богом. Иначе же кара не заставит себя ждать.
Я родился в Туркменистане, в прекрасном, белоснежном городе Ашхабад. В свои три года мы переехали с семьей в Россию, в Сибирь, в довольно большой городок Красноярск. Моя семья была не совсем благополучной, да и я не был особо требовательным. Я с детства понял, как работает мир, перестал просить у родни карманных денег и пошел на подработку. Меня принимали в основном в микрофинансовые конторы и парикмахерские, и за огромную проделанную работу выплачивали копейки, коих еле-еле хватало на карманные расходы в принципе, а я ведь еще и хотел помогать семье. Я любил писать с детства. Мама говорит, что как только я научился писать, бумагу приходилось покупать им домой пачками. А также я много читал. У меня не было телефона или компьютера в малом детстве – лишь только пара книжек, сказки П. Бажова, «Что? Зачем? Почему?», «Карлсон», и подобное. Позже домой отец купил телевизор и приставку Dendy и SEGA Mega Drive. Я полюбил видеоигры, а также часто смотрел мультики.
Позже моя писательская тяга продолжилась уже в школе. Я писал в начальных классах, но одноклассники, не очень любящие меня за мою нерусскую внешность, лишь мяли листы с моими рукописями и выбрасывали в мусорное ведро, откуда я их доставал и старался разобрать хоть одно слово на помятых до безумия клочках бумаги. Но все равно я продолжал писать, даже несмотря на эти издевки со стороны одноклассников. Поэтому, возможно, у меня в школе никогда и не было друзей. Участь писателя проявляется не только в постоянной тяге писать.
Уже в старших классах я понял, что можно с писательства зарабатывать. Я ушел с работы и посвятил жизнь писательству. Первые мои произведения были опубликованы на ЛитРес: Самиздат. Поначалу я публиковал бесплатные, низкокачественные и просто плохие рассказы. Позже, когда я уже научился писать, я начал публиковать их платными. И мне начали приходить первые деньги. Сначала это было несколько сотен рублей, позже и несколько тысяч. Я понял, что нашел золотую жилу. Или свою участь? Тогда я об этом, в любом случае, не задумывался.
Не знаю почему, но у меня действительно не было друзей в школе. А кто захочет дружить и общаться с зажатым в себе парнем, зашуганным, да еще и у которого слишком творческие интересы: писательство и художественное искусство. Не было среди моего класса художников и писателей, а если и были, смотря на меня так и говорили: сумасшедший. Мои идеи всегда были больные: стать известным, богатым. Я всегда был мечтателем, потому и писатель.
Но я рад, что не стал с ними общаться. Я безумно рад этому. У них нет ни чести, ни совести, ни принципов, раз совершенно без зазрения этих жизненно важных органов они могут издеваться над теми, кто не смог бы им ответить. Но я всегда отвечал, когда их издевки начинали касаться моих родных и близких. О себе не думал, пусть делают и говорят все, что хотят, но родных и близких, друзей и даже собаку я в обиду никогда не давал. Они вели себя как дети даже тогда, когда уже вот-вот должны были переступить порог и войти во взрослую жизнь. Представлять, как же им там было нелегко с их простейшими и детскими мировоззрениями, я даже и не хочу.
Однако не все из школы мне запомнилось как плохое. Например, в старших классах у нас была учительницей русского языка Евгения Галичина Ивановна, которой я навсегда останусь благодарен. Она одна из тех самых учителей, что признали меня как писателя и помогали на протяжении всей жизни. Казалось, если не она, забросил бы я писательское дело, прогнувшись под детский вопль одноклассников. Но все же наши мировоззрения и с ней сильно отличались: она любила классику всем сердцем, когда я же постоянно говорил про хаос, про новую литературу, буквально исповедовал футуризм, или как я его называл, агаевизм.
Но это не мешало нам с Евгенией Ивановной находить общий язык, быть не просто учеником и учителем, а хорошими собеседниками. Она навсегда оставила след во мне, а значит, оставила след и в моих произведениях, и возможно даже, во всей современной и не только литературе. Я рад, что такой человек обрел бессмертие.
Но упомянув о школе не мог не сказать, что учеником я был никудышным. Я учился не потому, что надо, а потому, что нравится, и как только предмет начинал мне надоедать или становиться более скучным, я забивал на него и переходил к чему-то другому. Этим же обосновываются и мои плохие отметки в школе. Пускай было время, когда я вовсе был ударником. Тогда нашим классным руководителем был Сергей Сергеевич, который тоже мне сильно запомнился и явно запомнился на всю жизнь, а теперь и оставил свой след здесь. Он был тем человеком, перед которым мне было стыдно получать плохие отметки, и я старался быть максимально успешным в учебе, да так, что чуть ли не тянул на ударника. Но Сергей Сергеевич ушел из нашей школы в другую, так как там ему предложили чуть более выгодную работу. Я могу его понять, но после его ухода я будто осиротел. Вряд ли я мог потом похвастаться такими же хорошими оценками, как тогда, при нем.
Вообще начало старших классов для меня было началом всего: первые рассказы на ЛитРес, первые знакомства. Поговорим про это время. Я мечтал стать кем-то больше, чем являюсь.
Странное стихотворение. Веч
Самосвал, самопал,
Самоуверенность,
Самоирония,
Самосуд, самодержавия,
Самородный суп
Из чистого золота,
Само бывал я
На границах племени Майя,
И даже на рутине бывал я,
Дай мне, нет, не давай мне,
Я запутался еще давно в себе,
Дашь – залетишь, нет – улетишь,
Странный я, знаю еще тебе
Бывал уже. Я думал и ты
Знаешь как душат чужаков,
Вой пацанов
С общественных дворов
Невыносим. Ох,
Странно, но я думал, (всегда)
Что это я дебил.
Самопал, сам я запал,
Самоопыление, но я еще не остыл,
Само был, и так разбито жил,
Тужил, но не корыто
У меня сегодня разбито.
Я не с улиц,
И даже не текстовик,
Но я пишу с душой, пожалуй,
Этого хватит.
Сегодня – повелитель миров,
А завтра…
Само вор, самообман,
Самовар, самокат,
Гордые улицы России,
Пустыни Азии,
Богачи Европы,
И когда земля будет
Гордостью плебей и лесостепей,
И когда не Маркса книга красная
Надерет страниц
Тогда свершится самосуд,
А пока я велитель небылиц (прощай)…
Слышал, что белый кот
Днем обязательно серый,
Но тогда кто этот белый кот,
Что каждый день ведет со мной беседы;
Бесы и беды,
Нет у меня успеха двери,
Но зато есть хороший лом,
Им буду бить металлолом,
Пробьюсь, кто бы камни не кидал,
Каждую строфу с сердца оторвал!
Меня учили вере и надежды,
Я учился доброте и прежде
Никогда не кланялся невежде.
Но так и не сумел говорить: "Стоп"!
Мне уже затирали и про трон и вяз,
Но пыл в моей крови так и не понимал,
Ты робот, и тобой правит культ,
А я человек, что ищет путь
домой…
Каждый день – вечный жид,
Белокурый парень скажет:
"Дай ВАЗ",
Но вот только не пегас,
Он сгорел,
Выхлоп ВАЗ как я – не погас.
А нас сломать пытались
Со злости бил кто, издевались,
Жизнь пред жестка ко мне была,
Я вырос! Но будущее ближе -
Сожму этой суке горло! Да…
Рифма добра и зла,
"Детка" и "жестка";
Зов вольных ворон,
И не нужно больше слов,
Звон дворов, глухой загон,
И не ведал больше дел,
Продал золото на мел -
Стало тише;
Глухая пустота прошла
По городскому затишью:
Совесть стала чиста,
Да и руки стали чище,
А если хлеб и есть,
Крик мой заглушат свыше.
Мою радость сменит месть,
И бывает – моли же
Меня о помощи себе,
Прости, но, возможно, ниже
Суждено пуститься тебе,
И берегись,
И в ровень мнись.
И в брось,
И вновь,
И в глаз,
И вас,
Чувство
И похищение,
Прощение,
И не ведали
Здесь люди
Золотого прощения.
Общение с дьяволом снова!
И снова стих
Из реальности в историю,
Не попадет на бумагу,
Но улетит
В страну далекую.
Ходишь в черном -
Как отражение души,
Совсем не сложно ж нам,
Как поскорей к тебе уйти.
Ты ходишь в черном,
А все мысли позади.
Умру в бреду,
И ты храбрость прояви,
Люди пусть идут,
И не смотри им в след,
Ибо увидишь ты лишь бред,
Да и меня прости,
Иди и не ищи меня вовек.
Зачем тебе отчасти я?
Только напасть и нес,
Сколько не живу -
А я людям ненависть лишь нес,
И глупый пляс пустил,
Прости меня,
Свой вклад не внес.
Средь сотен лошадей нашелся жеребенок,
Что с рождения
Смотрел на свое отражение бледнея,
Цепенел, холод льется вместо крови,
И смотрит на горы там вдали.
С детства мечтал уйти,
Убежать, бежать быстрее
Чем псы пасут овец.
Живут в унынии,
Жутка еда, но зеленые линии.
Давно стать хотел
Так стал конем,
А стадо его давно ушло в чернозем,
Новые жеребята, новые мечты,
А он на своей – сорвался и беги!
Родные места остались далеко позади,
А то, что было далеко – стало в близи,
Но там лишь лес, и не подозревает
он совсем,
Что где-то из кустов подкрадывается
Его смерть…
Приходи на годовщину нашего рождения,
Взросление – безумие,
Я беглый жид, зато с мужчинами;
Слушай, неладно все с тобой, поди,
Да ладно – давай поговорим еще, веди,
Расскажи – нет ли причин таких, что
Странности твои мимолетнее моих,
Холодный душой, ледяной глыбой нимб.
Прохладно убить человека всегда,
Бережно поставлю на полку, тогда
Настроение струн души испортит
То мгновение, и наверное
На сердце шрам, и не менее
Зашить труднее…
Смерть – это бар, смерть – это паб,
Не найду я рифму -
Рифмоплет мой под бобами сегодня.
Я заменяю Мокси,
Со слова, к слову
Почему разделились мы?
Верные паиньки,
Один человек, страна, да и та же вера,
Но почему-то странный жид сегодня я,
В нас ли запомнят Люцифера?
Неправильный вид,
Неправильное поверье.
Дон или Енисей протекает рядом,
Верь мне! Нет,
Какая разница?
В моей душе сегодня дождь,
А я вечный жид!
Еврейская душонка душит
Море по волнам и суши,
Мою мокрую душу высушит.
И все эти Церберы пусть идут,
Всем известен путь, куда придут и попадут;
В аду сегодня особенно жарко,
Не правда ли?
Я знаю, ведь правды на право ведь!
Я правовед с лишним весом,
Раз все святые, правда, тут,
То встретимся в аду…
Все сегодня волки-одиночки
И я один из них.
К слову, вы все очень похожи,
Все же стая одиночек – не миф иной.
Белый волк, то есть Ведьмак,
Постой, сегодня Ведьмак каждый второй,
И все сегодня волк, волк человек другому,
И нет скрепного – я не скрепной,
И не скрипач, я волк иной…
Я вечный жид.
Только не с чистого листа,
Только не все с начала, пожалуйста,
Сном не является,
Слишком много я потерял, уже
Помнится мне,
Это было простое утро,
Ни слова,
Такое бывает у каждого из нас,
Даю слово,
Но правда все пошло не по плану сегодня,
Ведь мир поделил меня
Строго по горизонтальному,
Листу не быть чистым
С запачканными страницами,
Жизнь не в книге черна,
Если заляпал ты их,
Так и есть, так всегда,
Быть может я выпал, да,
Вымыл свои края,
Но книга не камень,
Быстро стала лужой та,
Теперь в этой луже
Буду плавать я, кажись, всегда.
Были и дамы,
Говорю прямо,
Плакало право,
В коме давно человечность.
(пугает сегодня людей доброта)
Было всегда -
Хороший друг тот,
Что когда все плохо
Не отвернется от тебя никогда.
И не потому, что тому
Что-то надо,
Просто так, об косяк,
Говорю прямо.
Все тут ослы говорят,
Что тут не была доброта,
Но я-то знаю точно,
Что она была тута всегда.
Но знай, краски левых душ проясни,
Беды и темы, что стало, было, и
Ты верность прояви, стань
Самим собою нынче, я и ты -
Наши оттенки одной души,
Одного цвета, но белого света
не видно,
прости,
Молю, меня прощай, узнай,
Делаю себя я не со зла,
И руби ты краски мои,
Пусть золотой зуб вылетит
с рубилом,
А холст станет пылью, гнилью…
Серые дома, и не менее серые стоны,
Серые тона, а люди с грубым тоном,
Город будто магистраль -
течет в одном направлении,
Но тем не менее, есть факт,
Людей разбило деление,
В одной стае много стай,
Свих полков и орунов,
Вой ребят с дворов
Мне снится каждую ночь
в кошмарах,
(забей, тут люди идут своей дорогой)
Забей, люди тут нам
не дороже комаров.
Стоимость, налоги,
На людей ведь
Навесили ценники,
И так еду в машине я,
И наконец-то выйдя,
Снова в мыслях, ну и что,
Но внезапно вижу ее…
Прости, но моя любовь угасает,
Пусть и остаюсь тебе я благодарен
За то, что втоптала в грязь меня
Именно такая, как ты…
Пожалуй, правда – плесень,
Она ужасна, (но так хороша)
Но ее можно получить
Только будучи в крови,
Из споров.
Я весь в грязи,
Будто слово в душу,
Хочешь правды?
Возненавидь лживое доверие,
И хватит верить на слово,
Но правда ведь -
Меня послали послы за слово.
И мне ты верь,
Мне плевать на мэра
И на его слова, ведь
Чтобы он мне не сказал
Мне плевать.
Я не желанный человек,
Я ошибка,
Много мнимых людей,
Странностей общества
не сосчитать,
Люди ругают серые дома
за серость и тоску,
Хотя веселее не может их
сделать только
прирост ткани на руках.
Я нежеланный ребенок мира,
И мое рождение, до
появления на тропе мира
ошибка,
Наша страна
топит одиночек, словно котят,
А я иду без темы,
И я больше, чем твоя семья;
День и ночью писал и орал,
Ох, я так хотел стать
чем-то большим, чем я сам?
Но путь встретит обрывом,
И до него лишь шаг,
Мне шаг до мэра,
Забудьте меня вот прям так.
Назойлив, устойчив,
В меру впитан страхом,
Бессмысленное письмо,
Но если что-то навел,
Значит, в этом был идеал,
Скрывал ты мыслей вал,
И вот не выжил потенциал.
Сделал шаг на встречу поезду,
Пропал в тени, тенях
этой глупой смерти,
И худи бледнее белизны
Стало пропастью для других,
(пропахла кровью)
Вся в крови, уж извини, но так.
Иначе я не мог,
Но встретили меня спокойно,
Я жив, тому и удивлен,
Да говорят – не будешь
спать покойно,
(спи спокойно)
Только не сделай из себя
жесткий раствор, яд,
И тогда все спокойно, жид,
И ты будешь жить,
Но учти, не подходи
К дочери моей уж лучше,
Сам знаешь – мишенью станешь,
А врагом в моих
глазах быть очень опасно.
Иди, ступай, вечный жид,
И не переступай меня более
Уж лучше никогда.
Я разрушаю мост,
что возвел я сам,
И под осколками,
найдут меня там потом,
И узнаете, все вроде хорошо,
Но зарой меня, чтоб
не очерствел я окончательно!
Но вдруг желания мои
вмиг исполнились все -
Слышен выстрела двиг,
И я на теплой земле.
Мне поступил звонок,
И она говорит, что
Переживала и знала,
Но рада, что все хорошо,
Что я (будто бы) жив и здоров,