И вечерние тени в углах не легли пока
в доме, где ни прислуги, ни няньки, ни плоского потолка,
только ангельский сонм, часовые особенного полка
при отделе искусств небесной канчелярии…
А ему тридцать семь, и он уже полубог,
по сравнению с ним природа – мазня, лубок.
Только вот Маргерита… Он видит ее лобок,
и его начинает трясти, как в приступе малярии…
При дворе тихо шепчутся… Выжил-де из ума,
он таскает ее за собою во все дома,
а она ничто из себя сама,
да тайком греховодит с учениками.
Он приводит ее даже в ризницу или в неф,
и священники смотрят, от злости окаменев,
только папа вечно сменяет на милость гнев,
потому что сердце даже в парче не камень.
Но в июльские ночи, когда затихает Рим,
только ангел все видит, безмолвен, да и незрим,
он давно насмотрелся на ветреных форнарин*,
но не может вмешаться, будучи подневолен.
Если блуд создает божественные холсты,
если мир, изумленно глядя на них, застыл,
провидению грешник любой постыл,
посему дом и гулок, и пуст, а маэстро болен…
На рассвете она вернется, как было уже не раз,
от расспросов уйдет, бросив пару ничтожных фраз…
И писать бы с нее мадонн, как он был горазд,
но в груди разгорается ревность… Одним движеньем
он пытается сдернуть с нее покров,
только поздно, он слишком уж нездоров…
И бесстрастный ангел вмиг оставляет кров,
возвращаясь к центральному персонажу «Преображенья»…
*La fornarina (ит.) булочница