Екатерина Великая. Владычица Тавриды - читать онлайн

Императрица Екатерина Великая, желая усилить свое влияние на события в Европе, предпочитала оставаться в своей внешней политике сдержанной и осторожной, как и в первые годы своего правления. Не в пример ей, Фридрих Прусский, казалось бы – просвещенный монарх, но во внешних делах отличается беспрецедентной агрессивностью. Желая расширить размеры своего маленького государства, дабы достичь своей цели, он, кроме частых вероломных вторжений со своим войском в чужие пределы, не гнушался никаких средств, включая и раздел Речи Посполитой, где он выступил инициатором оного. Екатерина такожде не терзалась угрызениями совести за участие в ее разделе, понеже мораль в отношении соседственных государств попросту отсутствовала. И есть ли бы, она, к примеру, отказалась участвовать в разделе, Фридрих бы нашел кого другого, и все равно сей раздел имел бы место. К слову сказать, та же мораль была и у противников России – поляков из магнатских и шляхетских кругов, коими двигало, надобно полагать, не едино их патриотизм, борющийся за национальную независимость. По крайней мере, участников Барской конфедерации не можно считать невинными жертвами расправы над Польшей. Еще до раздела, оные конфедераты сумели заключить договор с Османской империей, пообещав ей Киев, который отнюдь не принадлежал им. Себе же, в случае победы Османов, они желали заполучить русские города – Смоленск, Стародуб и Чернигов. Словом, себя они, вестимо, не желали обидеть. Екатерину заботила токмо собственная страна. Она прекрасно ведала, что торговля через Балтику не удовлетворяла хозяйственных нужд империи. Разновидность вывозимых товаров был не велик: лес, руда, чугун, пенька, холст. Земли северных губерний давали скудный урожай, едва-едва удовлетворявший внутренние потребности. Посему, надобно было везти рожь и пшеницу с центральной и южной части России за сотни верст к замерзающему на зиму Балтийскому морю.

На заседании Вольного экономического общества, руководимого князем Григорием Орловым, был зачитан доклад, в котором утверждалось, что губернии к югу от Смоленска, Костромы, Воронежа и соседственных городов, весьма заинтересованы в сбыте своей продукции через Черное море. Сухопутные перевозки обходились купцам в пятьдесят раз дороже морских. А путь к морю преграждало извечно враждебное Крымское ханство. Екатерина понимала, что с сим врагом надобно было бы предпринять нечто радикальное, окончательное и бесповоротное. Таковое, что навеки бы уничтожило угрозу со стороны татар, кою Россия терпела веками, отдавая, как дань, тысячи православных, плененных татарами Екатерина не уставала ломать голову, как усмирить набеги неукротимых крымских татар.

Союзник России, прусский король Фридрих, занимал двусмысленную позицию. Помогать Екатерине без выгоды для себя, он, понятно, не желал. Ей известно, что своему брату он доверительно поведал, что, к его монаршему сожалению, «Россия – страшное могущество, от которого через полвека будет трепетать вся Европа». Но он не против был способствовать ее усилению, понеже быв с нею в союзе, он всегда мог рассчитывать на какие-то дивиденды для своей Пруссии. Участвовать же в войне с османами или татарами на стороне России он не собирался, презрительно изражаясь:

Сердце «старого Лиса» обливалось кровью при выдаче из своей казны ежегодных договорных сумм для воюющей с Турцией России.

Размышляя о событиях последних лет, Екатерина усмехнулась: однако «хитрый Лис» и на сей раз не прогадал: выдвинув варианты о разделе Речи Посполитой, он отхватил себе кусок, что называется, пожирней. Да и Австрия не обидела себя. Одни британцы, заинтересованные в торговле с Россией и ненавидящие Францию, не чинили препятствий, пропустив в нужное время русский флот из Балтики в Средиземное море. Что ж, каков привет, таков ответ: война с Портой завершается и ни турецкому султану, ни прусским Гогенцоллернам, ни австрийским Габсбургам, ни тем паче французским Бурбонам, она спуску более не даст, допрежь не доведет своих намерений до достойного конца.

Екатерина была довольна результатами дипломатической работы, которую проводил под ее руководством Никита Панин, награжденный пять лет назад графством, хотя, как и многие иностранные дипломаты, почитала его весьма ленивым. Сам Панин говорил близким друзьям, что его нервы чрезвычайно ослабели и, что он уже не в состоянии много заниматься делами. Может статься, он готовит ее к своему удалению от службы? Как бы оное порадовало Чернышевых и Орловых! И сама бы она токмо порадовалась!

Все же, надобно отдать ему должное: Панин благороден и бескорыстен. Об том свидетельствует его поступок, изумивший всех окружающих. Отставив Панина от наследника, она щедро его наградила. Он же положил отдать почти половину в подарок трем своим преданным ему главным подчиненным чиновникам, не имеющим собственного состояния – Бакунину, Убри и Фон Визину.

Однако, война с Портой не кончалась, что весьма выводило Екатерину из равновесия. В связи с этим, ей приходится существенно укротить свои помыслы об освобождении христиан на Балканах, понеже в условиях войны с турками, при постоянном противодействии Австрии, всему тому, что требовала для себя победная Россия, трудно было думать о чем-то еще, тем паче, что по Уралу и Поволжью гулял с восставшим крестьянством опасный самозванец, донской казак Пугачев, всклепавший на себя имя ее покойного мужа, Петра Федоровича. Ей надлежало пока отложить неотступное свое желание отвоевать у Османской империи Дунайские княжества, дабы предоставить им независимость.

Екатерина была благодарна своему послу, Алексею Михайловичу Обрескову, недавно освобожденному султаном из турецкой темницы. Он подсказал ей форму отношений с балканскими христианскими народами таковую же, что имеет и турецкий султан, который считается духовным владыкой всех мусульман, независимо от их государственной принадлежности. Обресков посоветовал ей заиметь подобный статус владычицы по отношению к православным, живущим во всем мире, и потребовать, подобно султану, признать на них ее духовные права. Екатерина хвалила себя, что она сразу же подхватила и использовала здравую мысль своего опытного дипломата. Посему одна из важнейших статей будущего мирного договора долженствовала содержать идею религиозного покровительства христианским подданным султана со стороны русской государыни.

Алексею Обрескову было поручено заняться длительной и, требовавшей немалого терпения, процедурой мирного урегулирования между двумя странами, и выдвинуть идею покровительства христианам Россией. Совсем недавно императрица получила от своего дипломата известие, что сей пункт оказался приемлемым для османов, разрешавших посланникам императрицы делать в пользу православной церкви разные представления, и содержала обещание султана «принимать оные в уважение яко чинимые доверенною особою соседственной и искренно-дружественной державы». В отношении Молдавии и Валахии, Высокая Порта соглашалась с уважением относиться к российским ходатайствам в пользу княжеств. Еще бы! Как им было не согласиться, зная, каковую силу в себе содержит Российская империя.

Новый 1774-ый год, Екатерина решила ознаменовать для себя возобновлением забытой на несколько лет привычки записывать в тетрадь свои мысли и основные события, которые будут иметь место в ее жизни. Она разложила перед собой свои бумаги с записями, и, по своему обыкновению, принялась размышлять, касательно итогов своего правления за минувший год, не забывая подвести итоги и приватной жизни. По всем своим оценкам у нее складывалось вполне благополучное мнение о своем пребывание на троне. Самое главное: за годы царствования и управления российским государством, благодаря военным победам, особливо последним, она многократно упрочила свое положение, как монархини. Императрица Екатерина, как она о себе понимала, царила везде и всюду. Она чувствовала, что имя ее было на слуху ежеминутно, народ ощущал ее присутствие всегда и во всем. О ней говорили при дворе, в армии и флоте. Не давали забыть о ней упоминания ее имени в ектеньях во всех церквях.

Все сословия, включая мещан и крестьян, боготворили ее. И было за что: как полагала не токмо она, под ее мудрым руководством, страна и народ медленно, но упорно шли к своему процветанию. Новые, руководимые ею, постановления правительства способствовали оживлению свободного предпринимательства, по ее указу было разрешено всем желающим без ограничений заводить ткацкие станки, заниматься ремеслом, который был по душе верноподданному. Действовал ее указ «О не запрещении промыслов и рукоделий, которыми городские жители сыскивают пропитание». Капитал становился главным показателем купеческой состоятельности. Оные меры способствовали притоку новых активных и деятельных людей в промышленности и торговле, росту числа вновь созданных небольших предприятий. Увеличивалось число владельцев, принадлежащих к третьей гильдии и, соответственно, уменьшилось число купцов второй гильдии.

Члены первой гильдии резко оторвались по богатству от второй и тем более третьей гильдий. Согласно «Жалованной грамоте городам» гильдейское купечество было освобождено от уплаты подушной подати, оно было также освобождено от рекрутской повинности и от телесных наказаний. Богатые и уважаемые купцы получили широкий доступ к городскому самоуправлению.

Польский вопрос пока более не беспокоил государыню. Теперь там уже почти два года, по совету прусского короля Фридриха, распоряжался барон Отто Штакельберг, отправленный туда ею в качестве российского впосланника и полномочного министра. Он же, вместе с прусским уполномоченным Бенуа, выполнил важную миссию, представив Варшавскому правительству декларацию трёх дворов – Русского, Прусского и Австрийского, поделивших между собой земли Речи Посполитой. Оба дипломата, таким образом, навлекли на себя ненависть шляхты.

Шестилетняя русско-турецкая война, долженствовавшая обеспечить России судоходство по Черному морю и, самое главное, занять подобающее место среди Европейских стран, можно сказать, близилась к завершению, что необычайно радовало Екатерину. Едино – надобно токмо дождаться подписания с турками мирного договора.

Сей зачинающийся год был особливым для нее годом не токмо из-за войны с турками и супостатом Емелькой Пугачевым. Он знаменателен для нее тем, что она прожила в России тридцать лет! Из них, вот уже более одиннадцати лет она правит российским государством. Исправно правит, раз политики изволят почитать ее обладательницей самой разумной головы в Европе. Однако, втайне, сама она так не считает: где-то она имеет упущения, коли по земле русской гуляет смутьян Емелька Пугачев и все еще не схвачен.

Мысли о том, что результаты ее управления бескрайней страны могли быть уничтожены каким-то Пугачевым, самозванным вождем бунтовщиков, под именем ее покойного мужа Петра Третьего, пугали Екатерину. Стало быть, не суждено будет свершиться ее искреннему устремлению к улучшению жизни в России, и непоколебимой вере в воспитании здесь нового человека. Понимание сего удручало ее. Ужели она не права, что мягкое управление и справедливые законы долженствовали в будущем уничтожить злодеяния, которые теперь учиняет чернь? Бунтовщики, теряя человеческое лицо, отрубают головы, руки и ноги у своих невинных жертв, насилуют женщин, не щадят ни малых, ни старых, ни даже священников и монахов. Тысячи людей оставленные без куска хлеба, обречены ими на голодную смерть. Как темно, оказывается, человеческое нутро! Как страшен их бунт! Крестьяне вовсе не покорная паства, а подлинно легковозбудимая масса, ненавидящая своих хозяев, готовая в любое время подняться и в ярости уничтожить их. Хотя мало кто из них не понимает, что их бессмысленный и беспощадный бунт будет иметь единый конец.

По всему видно, что события развиваются стремительно, время упущено, и срочно надобно трезво оценить обстановку. С октября прошлого года императрица Екатерина взяла на себя верховное руководство подавлением Пугачевского восстания, действуя через аппарат Военной Коллегии и ее президента – Захара Григорьевича Чернышева, а такожде путем рескриптов и переписки с командующими войсками, воюющих против Пугачева. Она внимательно изучала донесения своих губернаторов, карты движения бунтовщиков, выслушивала доклады своих генералов и главу Военной Коллегии, коей мнил, что Оренбургская крепость по людским и съестным запасам, также, как и оснащением оружия, могла выдержать зимнюю осаду. Что ж, сие, в каковой-то мере, утешало ее. Она издала манифест, по которому Пугачев был объявлен вне закона, и велела священникам читать оный в своих приходах. Однако, как доложили ей, призывы Пугачева просочились и в Москву. Там начались беспорядки, и мог бы случиться бунт, кабы не активные действия генерал-губернатора Волконского, коий выезжал, дабы успокоить их, чуть ли не в каждый уголок города. Чернь мечтала о свободе, и ее мог им дать, по их чаянью, новый добрый царь. Агенты Екатерины доносили, что многие дворяне тайно, но довольно слышно роптали, желая избавиться от чужестранной царицы, дабы на престол встал настоящий русский император, что восстановит старые порядки и обычаи.

Екатерина, сохраняя самообладание, велела пресекать всякие крамольные разговоры, виновных в распространение сплетен и слухов – хватать и вынуждать клясться верности императрице.

Во дворце же, где она учиняла законы и указы, проводила дипломатические приемы и проживала свою приватную жизнь, почти во все годы ее правления существовали и противоборствовали две партии, возглавляемые Никитой Ивановичем Паниным и братьями Орловыми. Однако, не ведая сего, они делали ей важную услугу, понеже их противостояние было на руку Екатерине: оно помогало ей не терять нить всех происходящих событий при дворе, внутри страны и позволяло, благодаря своей прозорливости и интуиции, поддерживать равновесие в своем близком и дальнем окружении.

Совсем недавно ее возмутило весьма неординарное событие: ее сын и наследник, Великий князь Павел, без каких бы то ни было намеков с ее стороны, отважился подать ей пространную записку с размышлениями о политическом положении России. В ней Его Высочество, в свои двадцать лет, тщился доказать несостоятельность всей внешней политики России. По его мнению, война с Турцией имеет быть пагубной для империи, близкие же отношения с Пруссией, напротив, – в интересах России. Чуть ли не в каждой строчке оной записки Екатерина примечала помыслы Никиты Панина и его близких сподвижников – секретарей Фон Визина и Бакунина, как раз тех, кои знали о заговоре Малого двора против нее, но донес о том лишь едино Бакунин. Императрица не позволила предать огласке оный факт, простила своему сыну и невестке, понеже другого лучшего выхода из той ситуации и не было. Сама же подача записки Великого князя говорила об уверенности окружающих его людей в своих позициях. Ах, как хотелось Екатерине доказать им противное от их уверенности! И она, вестимо, докажет, дайте токмо совсем немного времени!

Никите Ивановичу Панину, уволенному с должности наставника Великого князя и, посему, съехавшего с дворцовых апартаментов, Екатерина велела вести токмо чужестранные дела, что он и делал, как всегда медленно, но вполне успешно. Опальный брат его, генерал-аншеф Петр Иванович Панин, проживавший в Москве, фрондировал после отставки, высказывая в открытую свое недовольство государыней, вызывая тем самым ее неудовольствие и невольное презрение к его потугам вернуть себе должность в армии. Сей человек не знал, что «лишнее пожелаешь, последнее потеряешь». Так или иначе – Панины теперь ее мало волновали. Теперь она обратила все свое внимание на ослаблении влияния в придворных кругах братьев Орловых.

Сии прежние ее ангелы-хранители обладали значительной властью, особливо, князь Григорий Григорьевич. Он командовал артиллерией и ее личной стражей, Кавалергардским корпусом. Из четырех гвардейских полков, расквартированных в Петербурге, ему подчинялась Конная гвардия, Алексею Орлову-Чесменскому – Преображенский полк, Федору Орлову – Семеновский полк. Не было Орловых токмо в Измайловском полку. Григорий Орлов, исполняя свои обязанности, соответствующие его должностям, все еще вращался около нее, тем паче, что именно с ним ей, как женщине, было труднее всего расстаться, хотя его место теперь занимал совершенно пресный и, как оказалось, малообразованный князь Александр Семенович Васильчиков. Как она ни старалась привыкнуть к нему, ничего не получалось. Ощущение неприязни к молодому фавориту усиливалось, и ночью, как токмо Васильчиков уходил, она лила слезы, понимая, как с ним несчастлива.

На данный момент, к вящему неудовольствию Екатерины, все Орловы собрались в столице. Алексей и Федор прибыли из Архипелага в самом конце декабря. Но, они в скором времени вернутся командовать и далее флотом на Средиземном море. Алексей уже имел у нее аудиенцию, представил свои рекомендации касательно грядущего мирного договора с Турцией. Ему не нравились предварительные условия мирного соглашения. Он мечтал захватить пролив Дарданеллы и разгромить Константинополь. Аудиенция длилась долго, понеже государыня сама мечтала о захвате Константинополя, и возродить там православное христианство. Граф Алексей, зная о разрыве между ней и его братом, как бы прощупывал возможность наладить промеж ними отношения. Но от Екатерины повеяло таковым неодолимым холодом, что он отставил свои тщания на сей счет, понеже понимал: «берегись бед, пока их нет». До беседы с императрицей, в глубине души он не верил кардинальному повороту дел. Но после первой же аудиенции понял всю сериозность положения для их фамилии.

Екатерина чувствовала, что граф Алексей не оставил своих тайных мыслей по поводу своего желания самому завладеть ее сердцем. Холодность ее поначалу не особо принял близко к сердцу, полагая, что Екатерине надобно время, дабы забыть Григория. А попозже он сумеет отодвинуть теперешнего находившегося «в случае» – молокососа, князя Васильчикова. О позиции и планах графа Чесменского Екатерина догадывалась и весьма была рада, естьли бы он поскорее отбыл на Архипелаг. Орловы прямо-таки давили на нее своим присутствием. Тем паче, что князь Григорий Григорьевич продолжал исправно исполнять свои обязанности генерал-адъютанта, и часто нес дежурство во дворце. На стороне опальных Орловых были глава Военной коллегии, граф Захар Григорьевич Чернышев, фельдмаршал граф Петр Александрович Румянцев, генерал-прокурор князь Александр Алексеевич Вяземский и Иван Иванович Бецкой. Екатерина обдумывала, как ей намеками и прямыми беседами отрезвить сих орловских сподвижников.

Избавиться от их влияния было непросто: надобно было набраться терпения и постепенно довести их влияние до минимума. Что ж, «кто терпелив, тот удачлив». Великим благом было то, что герой войны фельдмаршал граф Петр Румянцев все еще находился в театре военных действий. Генерал-прокурор князь Вяземский и Бецкой всегда были более всего привержены ей, государыне. Решение касательно графа Захара Чернышева было простым: недавно она пожаловала его вице-президентом Военной коллегии с чином генерал-фельдмаршала, и он, в благодарность, оказался полностью в ее власти.

Иногда у нее появлялись мысли сумления: не срубила ли она сук, на котором сидела? Избавляясь от Паниных и Орловых, Екатерина понимала, что, по сути дела, она оставалась одна, и не было никакой уверенности, что все окружающие ее сановники станут поддерживать ее внутреннюю и внешнюю политику. Мало того, европейские монархи в один голос осуждали ее, как женщину без репутации. Прусский Фридрих, презирающий весь женский род, окруженный мужским двором, предвидя, что опала его приверженца, Никиты Панина, повредит союзу России с Пруссией, делал язвительные и непристойные замечания касательно императрицы, легко меняющей своих фаворитов. Многодетная, Австрийская королева благочестивая Мария-Терезия, даже не хотела произносить ее имени. Англия и Франция такожде, при всяком удобном для них случае, выражали свое презрение. Екатерине оставалось токмо игнорировать их мнение и думать, как же ей быть далее со своей приватной жизнью, которая ей самой была не по душе.

Что и говорить – не хватало ей острого ума братьев Григория и Алексея Орловых! Но к ним не можно было более обращаться, понеже она от них отказалась! Надобно было принимать государственные решения самой. Надобны были новые успехи, новые выдающиеся люди, кои могли бы обеспечить ей поддержку в управлении огромной страной. Ее возмутило изречение все еще гостившего у нее, Дидерота, коий высказал глупейшую мысль, якобы «Россия – колосс на глиняных ногах». Стало быть, ей надобно доказать ему и всей Европе, что Россия есть несокрушимая сила! Не инако!

Екатерина, смолоду испытавшая всю тяжесть многолетнего одиночества, никогда не была так глубоко и безысходно одинока, как теперь! Она нуждалась в сильном волевом и, вместе с тем, государственного уровня человеке, коий мог бы разделить с ней бремя власти, кому она бы могла доверять. Тем паче теперь, когда по Руси рыщет со своим сермяжным войском, бесцеремонно раскачивая ее трон, супостат Пугачев. Но где же взять такого человека?

Наступило послеобеденное время. Она позвонила и попросила статс-секретаря Козьмина пригласить в кабинет Мельхиора Гримма, коий наравне со своим другом, Дени Дидеротом, находился во дворце с утра до вечера, ожидая, когда императрица освободится. В последнее время она полюбила говорить с ним более, чем с его другом-философом, коий своими пространными рассуждениями о человеческой природе и бесконечными вопросами о крепостных крестьянах, изрядно донимал ее. Едино успокаивало Екатерину то, что француз-философ в скорости собирался уехать. Императрица с самого начала почувствовала большее расположение к Гримму – умному, образованному и обходительному, как и она, приземленному швейцарцу, коий ничем ей не надоедал. Фридрих Мельхиор Гримм получил образование в Лейпцигском университете. Екатерине нравилось, что сей господин, старше ее на шесть лет, окроме того, что обладал необыкновенным знанием людей и тактом в обращении с высокопоставленными лицами, такожде имел обширные знания и отвечал весьма полновесно на все ее вопросы. Говорил он и на французском, и на немецком языках.

– Давно хотела спросить, барон, как вы очутились во Франции? – любопытствовала государыня Екатерина Алексеевна.

Мельхиор с готовностью ответствовал:

– Я познакомился в Лейпциге с графом Шенбергом и, по его приглашению, поехал с ним в Париж в качестве воспитателя его детей.

– Вот как! Полагаю, вы прекрасный воспитатель. А как вам удалось познакомиться с д’Аламбером, Жаком Руссо, Дидеротом, Гольбахом?

– Благодаря моему положению в богатом семействе Шенберга, я стал вхож в дома оных господ.

– Стало быть, вы весьма известны во Франции! Чем вы там занимались, опричь воспитания детей?

– Поначалу, главным образом, принимал участие в музыкальной жизни столицы.

Музыка меньше всего интересовала императрицу, посему, удивленно приподняв бровь, императрица допытывалась:

– Токмо?

– Нет, Ваше Величество, – улыбаясь ее настойчивости, ответствовал Гримм. – Лет двадцать назад я начал упражняться литературой, литературной критикой и корреспонденцией.

Литературой, особливо, эпистолярным жанром, императрица и сама интересовалась изрядно! Беседа паки полилась в сем русле и заняла пол часа.

Часто после ужина Екатерина посылала за ним и, занимаясь рукоделием, разговаривала с бароном Мельхиром совершенно непринужденно, иногда до полуночи, о литературе и всем на свете.

В печальную зиму семьдесят четвертого, когда в стране бушевала крестьянская война, Гримм стал ее спасением, понеже она не хотела смотреть ни оперы, ни комедии, ни трагедии. Перестала ее увлекать и карточная игра. Все развлечения тяготили и усугубляли и без того невеселое настроение. Ее весьма удручало, что на ее предложение остаться на русской службе, барон Гримм, собиравшийся уезжать весной, ответил отказом, побоявшись, как он объяснил ей, начать все сначала в свои пятьдесят лет.

Екатерина с грустью размышляла о своей приватной жизни. Многолетний почитатель ее, граф Алексей Григорьевич Орлов, делавший всевозможные попытки сблизиться с ней, вестимо, горазд во всех отношениях, и он смог бы стать ее соправителем, но он брат Григория Григорьевича, поелику ни к чему ей лишние разговоры и раздор в их семье! Она выбрала, можно сказать, первого попавшего смазливого конногвардейца, дежурившего у ее дверей, но он скучен и все его ласки совершенно пресны. Ужели ей терпеть его до конца дней своих? Ни за что! Раз пошел таковой сыр-бор, и она уже известна своим якобы непостоянством, что ж – она будет искать того, кто будет ее устраивать во всех отношениях. Вот тогда она покажет всем, как она может быть постоянной, такой постоянной, что и не сыскать лучше ее. Не даром же говорят: «не привыкай к плохому, подожди хорошее» и «не унывай, на Бога уповай». Она не устает просить Всевышнего послать ей человека, коего она полюбит всем сердцем. А коли не встретит такового, то может статься, ей придется терпеть около себя Александра Васильчикова.

Раздумывая о своем одиночестве, мысли ее все чаще возвращались к кавалеру, коий был интересен ей со времени их первой встречи почти двенадцать лет назад. Генерал-поручик Григорий Александрович Потемкин – умница, острослов и красавец! Ей казалось, что сей недюжинный человек, мог бы справиться с любыми трудностями. По крайней мере, сумел бы изловить враля Емельку Пугачева. Весьма хотелось бы, дабы сей генерал-поручик оказался именно таковым.

Скорей бы он приехал, она почти уверена: Григорий Потемкин сумеет найти способ остановить сей бунт… Но никаких приватных отношений… По крайней мере, не стоит торопиться приблизить его к себе так, как она позволила себе, расставшись с Орловым, «случайно» обратив внимание на Васильчикова. Так случайно, так опрометчиво, что сей князь Васильчиков оказался «в случае». Неудивительно! Еще не то может учинить женщина, когда она в отчаяние! Она из тех, кто никогда не примирится со своим несчастьем, она будет искать и рано или поздно найдет свое счастие! А «без надежды, вестимо, что без одежды: и в теплую погоду замерзнешь». Возможно, Всевышний обделил ее сим, понеже слишком много дал ей и без того, но она все равно будет тщиться найти его, понеже бессчастная жизнь ей совершенно ни к чему. Вот уж, доподлинно, она отдаст полцарства за любовь!

Из осажденного с октября месяца прошлого года, Оренбурга, пришла с гонцом депеша от генерал-губернатора Оренбургской губернии Ивана Андреевича Рейнсдорпа, где докладывалось, что к крепостному валу были высланы казаки, сумевшие передать указ Пугачёва к войскам Оренбургского гарнизона с призывом сложить оружие и присоединиться к «государю». Крепость под руководством коменданта Рейнсдорпа продолжала делать вылазки. Многочасовые бои давали свои результаты, но солдаты проявляли робость и страх. Посему, дабы не дать возможность солдатам и казакам переходить на сторону Пугачева, было принято решение обороняться за стенами крепости под прикрытием крепостной артиллерии.

Пленные пугачевцы давали показания на некого пугачевского полковника Хлопушу, коий оказался бывшим уголовником – Афанасием Тимофеевичем Соколовым. Сей вор, Хлопуша, безобразной внешности, оказался весьма способным организатором и командиром, уведшим в свое войско работного люда с шестидесяти заводов по всему Поволжью. Токмо на Демидовских Авзяно-Петровских заводах он собрал пушки, провиант, деньги, сформировал отряд из мастеровых и заводских крестьян, а такожде взял с собой закованных в кандалы приказчиков.

Немолодой комендант Оренбурга, Иван Рейнсдорп, писал в Военную коллегию, что многие солдаты очень вяло ведут себя во время боя, не желая убивать своих братьев-бедняков. От оного известия Екатерина пребывала в большой растерянности. Оренбург, как докладывал глава военного ведомства, Захар Чернышев, – серьезный форпост, в военном плане был мощной крепостью. Вокруг города был возведён земляной вал, укреплённый десятью бастионами и двумя полубастионами. Высота вала достигала четырех метров и выше, а ширина – тринадцати метров. С наружной стороны вала шёл ров глубиной около четырех метров и шириною в десять метров. Гарнизон Оренбурга, имевший на вооружении около сотни пушек, состоял из трех тысяч человек, из них около полутора тысяч солдат. Радовало и то, что еще осенью семьдесят третьего, в Оренбург, из Яицкого городка, успел беспрепятственно подойти отряд из 630 яицких казаков, оставшихся верными правительству. В середине ноября туда пробился бригадир Алексей Алексеевич Корф с корпусом в две с половиной тысячи штыков. Теперь крепость защищали более шести тысяч солдат. Екатерина изволила написать указ со словами благодарности защитникам Оренбургской крепости.

На беду, с самого начала Пугачевского движения, надеясь на хорошую укрепленность и верность гарнизона, Сенат особливо не обеспокоился касательно движения пугачевского восстания. Фаворита Васильчикова такожде не беспокоило положение дел, он полагал, что сие вовсе не его дело, есть кому и без него разобраться, как изловить главного бунтовщика. Чего с него взять: молод еще, неопытен, поелику весьма постный во всем. Екатерина называла его про себя не иначе, как «холодным супом».

Сенат заволновался, когда в декабре стало известно о присоединении к пугачевцам огромного числа башкирцев во главе со старшиной Кинзя Арслановым. Башкиры, стало быть, составили около половины войск самозванца. Пугачевские атаманы Чика-Зарубин и Иван Грязнов осадили города Уфу и Челябинск, а такожде, пришло известие, что Пугачев ожидает подмоги от Казахского хана Нурали и султана Дусали. Везде, где проходили разношерстные войска самозваного, как называли его крестьяне, – «надеи-государя» Петра Третьего, российские города и веси встречали их с колокольным звоном и хлебом с солью. Сей факт был нестерпимо обидным для российской царицы.

Екатерина еще раз перечитала письмо губернатора Новгородской губернии Якова Сиверса, самого образованного и талантливого губернатора всей империи, коий приняв нищую Новгородщину, в короткий срок, сделал ее вполне знатной по всем показателям, особливо в сельском хозяйстве. Екатерина была ему благодарна пуще всего касательно повсеместной посадки в его вотчине земляных яблок и приобщения крестьянства к новому полезному овощу, вполне заменяющего хлеб. Яков Сиверс беспокоился о своей губернии в связи с грозными событиями в Поволжье. Придвинув лист бумаги, она принялась писать ему ответ:

Отложив письмо, она задумалась. Последние годы она увлеклась историей, проводила много времени с архивными документами. Мысленно окунувшись во времена царя Ивана Грозного, коий практиковал кровавые казни без суда и следствия, она подумала, что может статься и ныне стоило так расправиться с бунтовщиками? Но к чему все сие привело во времена грозного царя? Ни к чему хорошему: последовала смута, объявился самозванец Отрепьев, завладевший при помощи поляков русским троном. Настало безвременье, страшные беды и неимоверные усилия народа, чтобы изгнать нашествие польских захватчиков. Нет, лучше с огнем не шутить!

Вспомнился паки Иван Сусанин. И отчего не все таковые, зачем в народе нарождаются предатели, подобные вралю – Емельке Пугачеву? Где иваны сусанины? Боже Вышний, как много страшного ей еще предстоит перенести! Казни прекращены в царствование Елизаветы Петровны. И она, просвещенная императрица, никак не хочет их возобновлять. Но все вельможи вокруг нее токмо и твердят о непременной казни Пугачева и его ближних сподвижников. Как быть?

Сегодни, от напряженных мыслей у нее заболела голова, разыгралась мигрень. Тяжесть в затылке давила и Екатерина прилегла. Глаза закрылись. Перед сном замелькали мысли: как знатно, что сегодни приехал генерал-поручик Григорий Потемкин. Генерал, кажется, не примыкает ни к одной из придворных группировок и оное – изрядный плюс. Фельдмаршал Петр Румянцев прекрасно отзывается о Потемкине, да и Григорий Орлов говорил о нем всегда уважительно. Ей, царице, нужон сильный, государственный человек. Следившая за деятельностью Григория Потемкина с момента своего восхождения на трон, видя его усердную ревность к службе и особливое отношение к ней, императрице, Екатерина, намеренно помогая ему продвигаться по служебной лестнице, полагала, что сей кавалер вполне созрел и способен потрудиться на благо родному Отечеству. Брюсша постоянно твердит ей, что сей молодец, давно и страстно любит свою государыню, да и она не слепая: его отношение к ней отнюдь не просто уважительное. Она знала, что генерал-поручик Потемкин в недалеком прошлом пребывал в крайнем нетерпении в своем желании попасть «в случай» и стать ее фаворитом. Но она не забыла, как придворные были ошарашены появлением у нее нового фаворита Васильчикова. Все были уверены, что императрица будет всегда жить токмо и не инако – с красавцем Григорием Орловым, посадившим ее на трон, а тут малоизвестный молодец Васильчиков! Однако, как они плохо знают свою императрицу! Впрочем, порой ей кажется, что она сама себя вовсе не знает! Заснула Екатерина с приятной мыслью, что завтра она непременно встретится с прибывшим с театра военных действий Потемкиным!

Генерал-поручик Григорий Александрович Потемкин медленно поднимался по лестнице в приемную императрицы. Шел он, не спеша: его «Брегет» показал, что у него до аудиенции есть еще три минуты. Он не предполагал, что командир кавалергардов, Григорий Григорьевич Орлов, уже сам доложил императрице о следующей персоне. На широкой, покрытой красной ковровой дорожкой лестнице, появился спускавшийся вниз, князь Орлов. Встретившись почти на середине лестничного пролета, генералы кивнули друг другу, готовые разминуться.

– Что нового при дворе? – осведомился Потемкин.

Тот, пожав плечами, едва взглянув на него, ответил сухо:

– Ничего, окроме того, что вы поднимаетесь наверх, а я, как видите, спускаюсь вниз.

Сказав сии слова, Орлов продолжил свой путь скорым шагом. Потемкин с некоторым недоумением проводил его взглядом. Что он имел в виду? Неужто, доподлинно, звезда Орлова закатилась, а его – токмо начала свое восхождение?! Ужели пришла его пора, и нечего ему сумлеваться на сей счет? Знакомые, белые с позолотой, двухстворчатые двери широко открылись перед ним. Императрица Екатерина Алексеевна стояла посередине комнаты, лицом к входящему.

Потемкин почувствовал, как дрогнуло сердце, в ногах появилась слабость. Стиснув зубы и сжав губы, он сделал усилие над собой, дабы она не заметила его волнение. Он шел военным шагом и вдруг очутился прямо перед ней, понеже государыня шагнула ему навстречу. Ея Императорское Величество Екатерина Вторая приветливо улыбалась, глаза нестерпимо сияли.

– Отчего вы, Григорий Александрович, зная, что я жду вас, так долго ехали в столицу? По моим расчетам, вам должно было быть здесь, по крайней мере, еще неделю назад, – обратилась она к нему, заговорив своим приятным, с едва заметным акцентом голосом, окидывая его ласковым взором.

Исполинского росту генерал-поручику пришлось согнуться в три погибели, дабы поцеловать протянутую руку. Императрица показалась ему совсем маленькой, и он сделал шаг назад, дабы лучше видеть ее.

– Ваше Императорское Величество, и рад был, но почти месяц я упражнялся делами своего корпуса, устраивая полки на зимние квартиры. Спасибо, друг мой, бригадир Сергей Бредихин помог, как мог. Из Ясс я отправил ордер бригадиру Павлу Сергеевичу Потемкину: принять в свою команду пехотные полки корпуса. Я понимал, что вы зовете меня, но все же думал, что поездка моя будет, как и в прошлый раз, временно́й. Стало быть, надобно было покончить с делами, как они того требовали. Вы сами ведаете, война есть война, солдат просто так не бросишь…

Потемкин, оправдываясь, напряженно разглядывал императрицу, хотя хотел казаться веселым и непринужденным. Она остановила на нем строгий взгляд.

– Что ж, похвально, что так ревностно относитесь к своим обязанностям, генерал, – заметила она, глядя ему прямо в глаза.

– Как же иначе, Ваше Императорское Величество! Опричь того, – объяснялся он, – отпуская меня в столицу, главнокомандующий, Петр Александрович Румянцев, дал мне важное поручение: лично доложить моей государыне о нуждах армии и о мерах, необходимых для скорейшего окончания слишком затянувшейся войны.

Екатерина, слегка улыбнувшись, молвила:

– Что ж поговорим и о затянувшейся войне, генерал.

Показывая жестом руки на кресло супротив нее, она пригласила:

– Пройдемте к столу.

Шелестя складками тяжелого черного бархатного платья с белыми шелковыми кружевами, прошла к своему креслу. Выглядела она прекрасно: глубоко открытую грудь украшали жемчуга. Особливо красиво смотрелась нитка крупного индийского жемчуга обвивавшую середину высокой шеи. Красивый белый парик, украшенный маленькой диадемой, завершал роскошный наряд императрицы. Потемкин залюбовался ею, проницательно догадываясь, что она нынче одевалась именно для него.

– Слышала нарекания касательно главнокомандующего, – государыня пытливо посмотрела на Потемкина. – Может статься, они не бепочвенны.

Тот сразу же среагировал:

– Каковые могут быть нарекания, Ваше Величество? После того, как Суворов разбил турок под Туртукаем, сам Румянцев с корпусом в тринадцать тысяч штыков и сабель застрял под Силистрией. Засуха выжгла поля и луга, лошадей кормили камышом из речных плавней, начался их падеж. Дела на фронте шли худо. Поверьте, я там был! – воскликнул он. – Главнокомандующий вынужденно снял осаду и отвел войска на левый берег Дуная. Мы ведаем, что клеветники и враги его, принялись сочинять доносы, по причине которых Петр Александрович заметно пал духом.

Императрица слушала внимательно. Последние слова ее раздосадовали.

– Когда прекратится вечная людская зависть! Доложите генерал-поручик подробнее о нуждах армии и затянувшейся войне, о коих просил вас доложить главнокомандующий армией, граф Румянцев. Хотелось бы все услышать, стало быть, из первых рук. Потом уж я ознакомлюсь с его письмами.

Григорий изложил все коротко и четко.

Екатерина Алексеевна что-то отмечала у себя на бумаге. С минуту поупражнявшись письмом, она паки ласково обратилась к генералу:

– Стало быть, на фронте есть еще один Потемкин, ваш брат? – вдруг спросила она.

– Троюродный брат, Ваше Величество. Вполне толковый офицер, на четыре года младше меня, учился, как и я когда-то, в Московском Университете, военную службу начал в Семеновском полку.

Екатерина, пытливо взглянув на Потемкина, заметила:

– Вот как! Тогда, может статься, надобно найти ему применение достойнее. Полагаю, Григорий Александрович, он тоже, как вы, умен?

Потемкин слегка порозовел, но по-военному кивнув головой, сериозно ответил:

– Спасибо, государыня, за лестный отзыв об моей персоне.

Императрица помолчала, поправляя свои рукава, затем непроизвольно слегка коснулась рукой прически.

Потемкин выглядел совершенно возмужавшим, в сравнении с тем, какового она видела почти три года назад. Красавец, бравый генерал, мужественный, даже, кажется, неотразимый. Красивые губы и белые зубы, глаз не оторвать от роскошной шевелюры! Потемкина она ни разу не видела в парике. «Циклоп» как называла его Брюсша, выглядел слегка надменным, понеже больной глаз его с чуть прикрытым веком смотрелся слегка высокомерно прищуренным.

Наконец, она прервала молчание:

– Сказывают, вы тяжело болели несколько месяцев…

Потемкин скривил губы, показывая, что тема сия ему малоприятна.

– Да, Ваше Величество, государыня Екатерина Алексеевна, – ответил он неохотно. – К несчастию моему, эпидемия лихорадки не обошла меня стороной, но, благодаря моим друзьям-запорожцам и их старинному народному средству, как видите, ныне я жив и здоров. Они же меня уговорили записаться казаком в… Запорожскую сечь. Прозывают меня там Гриц Нечеса.

– Нечеса?!

Екатерина звонко рассмеялась. Улыбавшийся Григорий, заразившись, тоже весело засмеявшись, объяснил:

– Понеже, валяясь хворый, я редко расчесывал свою гриву. Вот и Нечеса…

– Ах, господин генерал-поручик, – иронично заметила императрица, – недолго вам оставаться под таким замечательным именем, понеже я собираюсь ликвидировать сию Сечь.

– Пошто государыня? Чем они вам не угодны? – удивился Потемкин.

– Не угодны! – подтвердила уже сериозно свои слова императрица. – Ни к чему нам войска, которые неизвестно кем и как управляются. Таковые войска могут явиться гнездом смутьянов. А вы ведь, генерал, знаете, какая ныне смута в государстве? Хуже некуда! Посему, я придерживаюсь народной мудрости: «с огнем не шути, с водой не дружи, ветру не верь».

Говоря сие, она на мгновение поднесла руки к голове, сжала виски. Видно было, не сладкие мысли посещали ее. Потемкин, жалея ее, импульсивно наклонился к ней, невольно выразив сострадание.

– Знатная поговорка, Ваше Величество!

Екатерина скользнула взглядом в его сторону. Увидев выражение его лица, улыбнулась.

– Но, допрежь у меня имеются в наличии таковые молодцы, как вы, Григорий Александрович, кои не забывают пещтись об Отечестве, то я не буду впадать в дешперацию.

Потемкин, вскочив со своего места, горячо воскликнул:

– Не надобно никакой дешперации, Ваше Величество! Я завсегда готов умереть за свою государыню и Отечество! Одно ваше слово, и я поскачу на край света, за ради нашей Северной Семирамиды, – последовал дерзкий ответ.

Императрица, улыбаясь, смотрела благосклонно на паки склоненную над ее рукой, голову отважного храбреца.

– Не так далеко, генерал! – молвила она. – Достаточно того, что вы будете давать зрелые советы, сей воюющей на два фронта Семирамиде здесь, в Северной Пальмире. Ибо о том, что делать с сложившимся положением я думаю уже не один месяц. Учиненные нами решения, как оказалось, неудачны. Мне надобна помощь мужественного и зрелого ума. Вы ведь знаете, что и мудрым людям надобен иногда совет.

– О, да! Я знаю, государыня-матушка, все подробности о втором фронте и о бунтовщиках в Поволжье. Мой друг, пиит Гаврила Державин, воюет в рядах нашего общего друга генерал-аншефа, Александра Ильича Бибикова. Он прописал мне о действиях генерала против Пугачевского движения. Я бы сказал, что, имея всего-то полтораста кавалеристов и около трех тысяч пехотинцев, Александр Ильич уже более месяца не токмо тщится защитить город, но и делает наступательные вылазки.

Глаза императрицы весьма оживились:

– Он необыкновенный человек! – воскликнула она. – И я всегда об том знала! – Полная противоположность, отстраненному мною, злосчастного генерала Василия Кара, коий и звание-то генеральское не должон иметь, – добавила она с презрением.

Екатерина замолчала, видя, что Потемкин что-то желает сказать. Тот не замедлил:

– А каково! Бибиков организовал в Казани дворянскую милицию! Город, почитая его, сформировал в помощь ему вооруженный корпус из дворян в триста человек, да и магистрат не подкачал – выставил конный эскадрон гусар!

Екатерина, удивляясь его осведомленности, с грустью добавила:

– Паче того, родственник Бибикова, генерал-майор Ларионов, взял на себя командование оными корпусом и эскадроном. Я была в Казани шесть лет назад, не поверю, что сей мощный город, сдастся на милость подлому самозванцу.

Она помолчала, ожидая, что скажет генерал, но тот смотрел на нее, и всякий раз, при встрече с ее взглядом, не отводил глаза.

– Однако, – прервала молчание Екатерина, – результатов пока нет. Мятежники, продолжают наступать. Трудно, особливо, с башкирцами. Подполковник Лазарев понес большие потери в схватке с ними.

Потемкин вдруг дерзко, но твердо заявил:

– Надобно выбить пугачевцев из Оренбурга и Татищева, переломить ход противостояния. Тогда, полагаю, легко будет овладеть бунтовщиками. Нужны дополнительные войска.

Озадаченная его искренним напором, Екатерина, взглянув на него с улыбкой, оглянулась на свой стол, заваленный бумагами и депешами. Позвонив в колокольчик, приказала принести кофе на двоих.

– Вы ведь, Григорий Александрович, любите кофе? – спросила государыня, обращаясь к нему с легкой улыбкой.

– Люблю крепкий кофе, Ваше Императорское Величество, – живо ответствовал генерал.

– Вот и ладно! Вкусы у нас здесь совпадают, – сказала Екатерина с некоторой ироничностью.

Потемкин не замедлил возразить:

– А я давно заметил, государыня Екатерина Алексеевна, у нас во многом вкусы схожи!

Екатерина паки иронично ответствовала:

– Схожи? Любопытно! – но тут же перевела материю разговора:

– Завтрева собирается Государственный совет, будем решать каковые войска слать против Пугачева и под чьим командованием. Я думаю о генерал-майорах Павле Мансурове и Петре Голицине.

Екатерина смотрела внимательно в лицо Потемкина, ожидая его реакцию.

– В князе Голицыне я не сомневаюсь, – заметил тот, – о Мансурове тоже слышал похвалы.

Императрица удовлетворенно кивнула.

– Однако, – добавил Потемкин, – я бы туда сразу направил генерал-поручика Суворова. Сей генерал покончил бы с бунтовщиками одним махом.

– Я такожде высоко ставлю Александра Васильевича, но война с турками еще не окончена. Турецкий фронт – моя главная болячка, понеже никак не можем заключить с ними достойный для нас мирный договор. А унижение России мне не с руки.

Лицо Потемкина сразу омрачилось.

– Согласен, милостивая государыня, согласен!

Оба паки помолчали, затем Екатерина молвила:

– Тяжело, вестимо, Александру Ильичу Бибикову, надобно поспешествовать ему помощью. Слишком дорог он государству нашему.

Потемкин вскочил:

– Ваше Величество, пошлите не медля меня к нему!

Екатерина Алексеевна посмотрела на него укоризненно.

– Полноте, генерал! Не для того я вас вызвала из пекла осажденной Силистрии! Нет у меня желания, дабы вы теперь воевали с чернью. Отдохните, придите в себя, а там мы найдем для вас и, кстати, для вашего брата, достойное применение.

Проговорив еще полчаса и выяснив все касательно армейских дел, императрица встала. Потемкин явно не хотел уходить, вымученно улыбнувшись, он приложился к руке.

Над головой своей услышал слова:

– Жду вас нынче, генерал, на представлении русской комедии в придворном театре. Сядете по левую от меня руку.

Потемкин вскинул повеселевшие глаза.

По лестнице он, можно сказать, скатился в самом радужном настроении. Остановившись на первом этаже, он убрал с лица улыбку: нечего выставлять свои чувства на обозрение всем встречным. Тем паче, что впереди у него должна была состояться сериозная встреча с первым, после императрицы, лицом государства – Никитой Паниным, надобно было передать ему письмо из Москвы от его брата генерал-аншефа Петра Панина. Ему же, малоизвестному генерал-поручику, будет полезно свести знакомство с сим вельможей. Авось, не станет мешать в будущем его сближению с государыней Екатериной Алексеевной. Тем паче, что тот, как ему известно, всегда был в оппозиции к Орловым.

Григорий Потемкин видел, что императрица не спешит приблизить его, во всяком случае, никакие знаки на оное он не приметил, чего он, впрочем, и не должон был ожидать, но на что в тайниках своей души весьма надеялся.

Панин за чашкой кофе, вел, можно сказать, партикулярный разговор с коллегами о событиях внутри страны и за ее пределами, когда доложили о прибытии генерала Потемкина с пакетом для него. Встав и приняв пакет из рук генерала, Панин жестом пригласил его присесть рядом с братьями Чернышевыми и коллежским секретарем Фон Визиным.

– Думаю, вас не надобно представлять, давно друг друга знаете, – молвил он, многозначительно глянув на присутствующих. Потемкин согласно кивнул. Чернышевы улыбнулись. Серые выразительные, немного заплывшие глаза Фон Визина, смотрели изучающим взглядом. Читать послание брата Никита Иванович при всех не стал: положив его на стол, и приказав принести кофе прибывшему генералу Потемкину, он, тяжело ступая, вернулся к своему креслу, и, разместив поудобнее свое тучное тело, обратился к нему со словами:

– Вот, генерал-поручик, здесь ведется беседа о военной славе русской. Вы, как боевой генерал, присоединяйтесь. Мы утверждаем, что Семилетняя война показала славу русского оружия!

– А кто скажет, что нет? – горячо выступил, нахмурив брови, Иван Чернышев. – На седьмой год войны Восточная Пруссия была прочно занята нашими русскими войсками. Не много-не мало, а дисциплинированные немцы в кафедральном соборе Кенигсберга, забыв своего короля Фридриха, принесли присягу императрице Елизавете Петровне. Депутация дворянства и бюргерства посетила Петербург и выразила царице благодарность за гуманное поведение русских войск и управление краем.

Захар Чернышев, собрав густые седеющие брови на переносице на дородном породистом лице, глубокомысленно, звучным басом, спокойно отметил:

– Самое главное, сам Прусский Фридрих смирился с потерей провинции, понеже, как оказалось, его стратегический талант был неспособен справиться с грозной коалицией России, Австрии и Франции.

Потемкин, выслушивая тираду графа Захара, вдруг бецеремонно прервал его своим замечанием:

– Тогда говорили, что у него не было и ста тысяч солдат, противу более двухсот у нас.

– Что и говорить: Пруссия агонизировала! – гордо заявил Захар Чернышев, не удостоив молодого генерала взглядом.

– А наш император, в то же самое время, прилюдно театрально лобзал бюст Фридриха и бросался на колени перед его портретом, – говорил осуждающе с усмешкой Фон Визин.

– Думаю, самому Фридриху были странны сии пылкие чувства русского самодержца, коий не скрывал пренебрежение ко всему русскому, – заметил с сарказмом граф Захар Григорьевич.

– Сказывают, прусский монарх советовал Петру быстрее короноваться!

– Ну, что вы! Нашему царю было не до того! Даже своего идола Фридриха не послушал! Петр Федорович в то время готовился к походу на коварную Данию, некогда отторгнувшую у его голштинских предков провинцию Шлезвиг, – паки иронически заметил Панин.

– Он полагал, короноваться не к спеху: ему нечего бояться, дескать, он знает русских и держит их в своих руках, – презрительно хихикнул Иван Чернышев, поглаживая локоны своего парика.

– Однако, его в какой-то степени можно и понять, – заметил глубокомысленно Панин. – Он сын своего отца, герцога Голштейн-Готторпского Карла Фридриха, между прочим, двоюродного дяди нашей императрицы. Тот тоже планировал войну с Копенгагеном. Желая отвоевать Шлезвиг, даже женился на дочери Петра Великого – Анне. Он предполагал, что в приданое за невестой, помимо денег и соболей, получит еще русскую армию, а заодно и флот.

– Вот так замашки у деда нашего Великого князя Павла Петровича! И что же, получил ли он желаемое? – паки вмешался в разговор генерал Потемкин.

Панин горячо отозвался:

– А то! Теща оного герцога, императрица Екатерина Первая, сочувствовала его далеко идущим прожектам, и заявляла, что ничего не пожалеет ради любимой дочери! Снарядили линейных кораблей, фрегаты, галеры… К походу по суше готовился корпус в сорок тысяч штыков и сабель – и все это ради отвоевания у датчан неведомого солдатам и матросам Шлезвига.

Потемкин удивленно мотнул головой:

– Неужто все оные войска пошли завоевывать сей Шлезвиг?

– Смерть Императрицы Екатерины Первой помешала оному, – пояснил Захар Чернышев, бросив надменный взгляд на незадачливого, несведущего генерала.

Все помолчали.

– Ну, все знают, что было далее? – полувопросительно обратился ко всем Панин.

– Воцарилась Анна Иоанновна, – молвил Иван Чернышев, глянув исподлобья на брата. – Началась Бироновщина. Ничего хорошего.

– Однако интересы России царица Анна Иоанновна блюла, – резюмировал Никита Панин. – А вот после ее смерти, государственные дела пришли в полное расстройство. Фельдмаршал Бурхарт Миних арестовал ее полюбовника, регента Эрнста Бирона. Затем сам Миних, неожиданно для себя, получил отставку. Можливо вообразить, что происходило? – взволнованно обратился ко всем с сим вопросом Панин.

– А смешнее всего, господа, что годовалое дитя, – Фон Визин повысил голос, – стало быть, император Иоанн Шестой, возвел «своим» указом своего же отца, Антона-Ульриха Брауншвейгского, не нюхавшего пороха, в чин генералиссимуса.

Граф Иван Чернышев, оглянувшись на брата, хмыкнул.

– Ну и понятно, что вся сия возня вокруг трона породила ненависть русских к курляндцам и брауншвейгцам, – брезгливо резюмировал граф Захар Григорьевич.

– Тогда и обратились к царевне Елизавете Петровне, дщери Петра Великого, – паки подал голос Иван Чернышев.

– Вестимо, – подхватил Панин и встал, дабы пройтись и размять отечные ноги, – дочь Великого Петра, – продолжил он, – преданная православию и нашим обычаям, могла, как вы ведаете, при случае и русскую сплясать, слыла своей в казармах гвардейцев и никогда не отказывалась быть крестной матерью их детей. А главное, в глазах россиян дочь Великого Петра являлась законной и естественной претенденткой на престол.

– Я знаю, что тогда французы, наши первые соперники, знатно зашевелились, – заметил Захар Чернышев.

Панин, расхаживающий по кабинету, остановился и горячо воскликнул:

– Еще как зашевелились! Сподвигли шведов на очередную войну с нами, но, – граф язвительно улыбнулся, – генерал Ласси разгромил их армию! Французский дипломат, хитрый де Шетарди, стал уговаривать императрицу Елизавету, пойти на уступки земель разгромленным шведам, но наша императрица отказала им. По Абосскому миру к России отошли города Вилманстранд, Фридрихсгам и Нейшлот. Границу, стало быть, отодвинули от Петербурга. Отношения с Францией обострились до такой степени, что, по сю пору, наши страны не поддерживают официальных связей.

Потемкин запальчиво и горячо заметил:

– И не худо без них живем! Наш Петербург краше и по всем статьям лучше их Парижу!

– Но, – Панин поднял палец, – когда наглый Фридрих, со своим военным талантом, оттяпал земли соседей, то поневоле возник немыслимый ранее союз Австрии, Франции и России.

– И каждая из оных государств не любила, и по сю пору не любит, другую, – заметил с насмешкой Захар Чернышев.

Панин, укоризненно посмотрев на Чернышева, сказал:

– Согласен, но чего поневоле не сделаешь, когда видишь, как обнаглел сосед по имени Людовик.

Фон Визин, тряхнув своим кудрявым чубом, с усмешкой молвил:

– Помню, как возмущалась императрица, когда наша, союзная тогда Франция, терпевшая везде поражение, писала своему послу Брейтелю, что нужно опасаться в равной мере последствий слишком большого влияния или слишком большого успеха русских в той войне. Каково?

– Ха-ха, – хохотнул смешливый Иван Чернышев.

– Ему предписывалось, – Никита Панин остановился, закатил свои большие груглые глаза и наизусть процитировал: «если позволят обстоятельства… остановить успехи армии России». Сие в то время, когда сами французы, наши союзники, терпели поражение за поражением на поле боя!

– В том-то все и дело! Однако, они упорно продолжают считать российское войско вспомогательной силой, не заслуживающей никаких лавров, – запальчиво заметил генерал Потемкин.

– А Австрияки? Им надобно было дабы российская армия сражалась, прежде всего, ради возращения им, отвоеванной у них пруссаками Силезии, – угрюмо прокомментировал Панин.

Все, паки замолчали, пережевывая про себя события недавних лет.

Толстый Панин, пыхтя, уселся на свое место и, прервав молчание, авторитетно заявил:

– Так или иначе, наш покойный император Петр Федорович, взойдя на трон, одним росчерком пера свел к нулю итоги пяти кровопролитных войн.

– Так вот и представьте, – заговорил Захар Чернышев, – что оставил сей почивший злосчастный император своей супруге, нашей Императрице Екатерине Алексеевне?

Граф Чернышев принялся загибать пальцы:

– Первое: пустую казну, понеже всем известно безалаберное правление его тетки Елизаветы Петровны. Опричь того, за казначейством числилось восемнадцать мильонов долгу.

Второе: армия восемь месяцев не получала жалованья.

Третье: повсюду народ приносил жалобы на лихоимство, взятки, притеснения и неправосудие. Четвертое: флот был в упущении, армия в расстройстве, крепости разваливались.

Генерал-поручик Потемкин, замерев, слушал внимательно, сдвинув брови и широко открыв здоровый глаз.

– Бедная Императрица, – молвил он, растерянно оглянувшись на Чернышевых. – Как же она одолела все оное безобразие?

– Вот так и одолела! – весело воскликнул граф Иван Чернышев. – Она часто сказывала, что мечтает о пяти годах покоя, дабы привести обремененное долгами государство в наилучшее состояние, каковое токмо она могла.

Григорий Потемкин улыбнулся:

– И ведь смогла! – воскликнул он.

– Вестимо, смогла! – радостно вторил ему Иван Чернышев.

Панин, кивнув, отметил:

– Наши мысли с императрицей были совместными, их знают во всех Европейских дворах. Я вам их наизусть зачитаю.

Паки, закатив глаза, он продекламировал строчки из послания государыни:

– «Мы затверделому австрийскому самовластию и воле следовать не хотим и во взаимных интересах наших с оным двором ведаем определить истинное равновесие», «Россия независимо от других держав собою весьма действовать может» и «Мы ни за кем хвостом не тащимся». Вот так, друзья! – сказал Никита Панин, победно оглядывая Чернышевых, Фон Визина и Потемкина. Все гордо встрепенулись.

Потемкин высказался за всех:

– Что тут и говорить: оная Европа больше нуждается в России, чем Россия в Европе! Али не так?

Захар пренебрежительно отозвался:

– А то! Европа то знает, но признаться не хочет. Но ничего, мы подождем: сие дело времени.

Генерал Потемкин изразился поговоркой:

– Придет и наш черед садиться наперед!

Панин паки поднял кверху палец:

– Вот тогда-то, друзья, я и предпринял первые шаги в сооружении «Северной системы», или, как я его назвал «Северного аккорда» – не то, что союз между странами, а некое согласие жить в мире – в противовес французам и туркам, вечно готовым со всеми воевать.

– Неужто Франция таковая грозная? – паки удивился генерал Потемкин.

– Я бы назвал сию страну забиякой, – убедительно и твердо ответствовал на вопрос Потемкина Панин: – К оному «аккорду», вы, вестимо, знаете, удалось привлечь Англию, Пруссию, Данию, Швецию и Польшу. Не так-то просто оное было учинить, господа!

Все паки помолчали, иногда переглядываясь.

Вдруг генерал Потемкин, задал вопрос, обращаясь к графу Панину:

– А как же теперь Польша? Ужели она все еще в оном союзе, коли ее так расчленили? К тому же, сказывают, России достался наименьший кусок, супротив Австрии и Пруссии. Сказывают, Григорий Орлов, даже грозился, слыхивал, убить вас, граф, за то…

Панин нахмурился.

– Руки коротки, – возразил он. – К тому же, едино токмо я был против раздела Речи Посполитой. Но никто не желал слышать меня, – он с досадой махнул рукой. – А уж когда императрица велела заняться разделом, что мне оставалось делать?

Панин паки сердито встал и нервно пройдясь, подошел к столу с картами, ткнув пальцем в карту, молвил:

– Верно говорите, генерал: профита у нас меньше. Но время работает на нас. Императрица умна, как видите – подвинула турок куда подальше. Стало быть, может статься, скоро будем делить Турцию.

Панин поднял глаза. Все гордо обменялись взглядами.

Потемкин, не глядя ни на кого, смело заявил:

– Мы оную туретчину изрядно попотрошили, пора и вовсе изгнать бусурманов из греческих земель и возродить православную Византию!

После ухода генерал-поручика Потемкина, Екатерина, поразмыслив, положила, что его надобно непременно пригласить назавтра в Эрмитаж тоже, понеже будет большой прием. Да и вообще надобно приглашать его на обеды каждый день. Отчего бы и нет? Потемкин был ей по нраву всегда, но на сегодняшней аудиенции, пожалуй, она с каждой минутой все более и более проникалась к нему доверием. Ей даже подумалось о нем, как о сказочном герое, который «взглянет – огнем опалит, а слово молвит – рублем одарит». Хотя герой он – настоящий, воюющий противу магометанских нехристей. Екатерина прикинула, как все можливо получше учинить, и, придвинув к себе бумагу, собралась было написать генералу записку с приглашением в свой кабинет, но вспомнила, что сын ее, Великий князь, наведывается к ней по вторникам и пятницам, а завтрева ведь пятница. Хотя Павел был болен и мог не прийти, рисковать она не стала: еще генерал не раз побывает в ее кабинете, а сегодни она его еще увидит в театре. Екатерина раскрыла пакет от Румянцева и зачитала письмо, в котором главнокомандующий рассказывал о тяжелом положении войск, в связи с оным – о происках недругов, и намекнул на отставку словами:

Обмакнув перо в чернила, Екатерина отписала ему письмо, где категорически отвергала отставку, уверяя его в полном своем доверии. Окроме прочего, она писала:

Екатерина вздохнула: скорее всего после сего письма, Румянцев, обретя уверенность, что она на его стороне, более не станет проситься на покой.

Вечером, после театра и ужина Екатерина, соскучившаяся по умной и, одновременно, веселой беседе, так была увлечена разговором с генерал-поручиком Потемкиным, что не заметила, что ей давно пора спать. И не мудрено: разговор шел о Пугачеве, о возможности подослать к нему своих разведчиков, такожде о забавной материи – графе Калиостро, известного во всей Европе алхимика, врачевателя, масоне, коий устраивал сеансы с «духами», узнавая чрез них людские тайны. Екатерина много смеялась, весело молвив под конец:

– Тогда и вы настоящий «Дух», понеже от вас не скроешь никаких тайн. Потемкин, выразительно посмотрев на императрицу, дерзко молвил:

– Не знаю и не хочу знать никаких тайн, окроме, – здесь он помедлил, закусив пухлую губу, и глядя в ее смеющиеся глаза, довершил, – тайн моей императрицы!

Екатерина, все еще улыбаясь, бросила на него продолжительный проникающий взгляд, но не промолвила и слова в ответ. Подав ему руку, она дала знать, что ему пора покинуть ее покои.

В середине февраля двор переехал из Царского Села в Петербург. В первый же день, на обеде в Зимнем дворце, среди двадцати приглашенных были гофмаршал Николай Михайлович Голицын, князь Александр Васильчиков и Григорий Потемкин. Придворные, заметив фавор Потемкина, муссировали его имя, его чины, его военные заслуги, обсуждали его дядей и теток со стороны матери и отца. Кое-кто, оказалось, знал Потемкина со времен его учебы в Московском университете, вспомнили, что он был среди сорока сподвижников Екатерины, возведших ее на престол, такоже, как и то, что был среди тех, кто сидел за столом с убийцами Петра Третьего. Нет, определенно не было возможности скрыть что-то от всезнающих и всевидящих глаз царедворцев!

После обеда Екатерина уединилась с Потемкиным в своем кабинете. Говорили о смерти турецкого султана Мустафы. Екатерина положила, что надобно написать главнокомандующему Румянцеву воспользоваться ситуацией и нанести новые удары противнику, с тем, дабы начать переговоры о мире с Верховным визирем. Потемкину она повелела секретно подготовить список чинов канцелярии графа Петра Александровича Румянцева.

Придворные заметили, что в последующие дни Потемкин был всякий раз приглашен на ужины и вечера в Эрмитаже, затем оставался с императрицей в кабинете на какое-то время.

Встречаясь с генералом Потемкиным, часами разговаривая с ним, чувствуя его сумасшедшее к ней мужское притяжение, коему было невозможно противостоять, Екатерина поняла, что готова на близость с ним, но паки боялась, что уж слишком скоро у нее пришло таковое решение и, что надобно бы повременить, не делать того, чего потом бы стыдилась. Она намеренно держала его на расстоянии протянутой руки, и всякий раз сразу отходила от него, боясь за свою выдержку.

Среди прочего остроумного его разговора, ей особливо нравилось, что Потемкин многим придворным дал смешные прозвища. «Аптекарем», к примеру, он прозвал Ивана Ивановича Бецкого.

– Отчего «Аптекарь»? – смеясь вопрошала Екатерина.

– А похож на знакомого аптекаря, – отвечал Потемкин, – такового, знаете, человечка с окулярами на внушительном длинном носу.

Рыхлого обер-гофмаршала, распорядителя придворной жизни, преданного ей, Николая Михайловича Голицына прозвал «Толстяком».

– Колико детей имеет сей необозримый Толстячок? – полюбопытствовал Григорий Александрович.

– У него с Екатериной Александровной, урожденной Головиной, три красавицы дочери и сын Александр, – живо ответила Екатерина, ожидая реакцию генерала. Тот высоко поднял свои четко очерченные брови.

– Что ж так? Отстает от батюшки! Сам-то Толстячок, колико ведаю, был семнадцатым дитятей в семье генерал-фельдмаршала князя Михал Михалыча Голицына.

Екатерина пожала плечами:

– Доподлинно? Семнадцатым?

– Не был бы Толстяком, небось не отстал бы, – съязвил Потемкин, не отвечая на вопрос императрицы.

– В таком разе, я буду называть вас «Духом», – весело заявила Екатерина Алексеевна.

– Духом? – возразил Потемкин. – Не пугайте, Ваше Величество! Я не Калиостро, чужие тайны мне не ведомы. Придумайте что-нибудь земное, простое.

«Сей господин весьма и весьма проницателен!» – отметила себе Екатерина. И тут же ей вспомнилась поговорка: на Руси не все караси – есть и ерши. Потемкин – еще тот ерш!

– Разве плохо быть для кого-то Добрым Духом? Однако, я не настаиваю, Григорий Александрович. Придумаю, что-нибудь еще, – кокетливо пообещала она.

В течение последующего дня Екатерина токмо и думала о прозвищах для острослова Потемкина. Непременно хотелось встретиться с ним, но вечер был занят: после настойчивых уговоров Григория Орлова посетить его домашнюю обсерваторию, она, наконец, согласилась поехать к нему нынче после полудня. Екатерина была там всего лишь раз в самом начале ее существования. Ей не хотелось обижать бывшего фаворита отказом. Взяв с собой Перекусихину Марью Саввишну и двоюродную сестру Орловых, Протасову Анну, она отправилась к нему в гости. Встречали их Григорий и Алексей, коего Екатерина никак не ожидала встретить там. Оказывается, граф Алексей Григорьевич токмо намедни прибыл из своего поместья. Братья, целовали ручку государыне и Перекусихиной, долго обнимались с Анной.

Бывший ее любимец сразу пригласил всех к столу. За трапезой, они провели около полутора часов, толкуя события последнего времени, о турецкой войне, о безродном самозванце Емельке, о морских сражениях, о завоеванных русским флотом средиземноморских островов, о коих так красноречиво и с увлечением рассказывал граф Алексей Григорьевич.

После обеда направились в домашнюю обсерваторию.

– Что такое созвездие? – говорил Орлов и тут же отвечал: скопление звезд, их сочетание, чтоб легче их было запоминать и узнавать на ночном небе, как, к примеру, созвездие Гончих псов, Скорпиона, Тельца, Девы и другие. Их всего восемьдесят восемь.

– Ах, как много! Как же вы ухитряетесь их распознавать? – любопытствовала государыня Екатерина Алексеевна.

– Легче всего опознать созвездие «Большой Медведицы». Она в форме ковша. Посмотрите, вон она, – князь показал рукой на сияющие звезды на темном небе.

Екатерина, как и все, устремила свой взгляд по направлению его руки. Быстро найдя глазами созвездие, радостно воскликнула:

– Вижу, вижу. Ковш с ручкой!

Остальных дам небо и звезды не особо волновали, но и они с аттенциею смотрели в указанном направлении, но никакого ковша не находили.

После подробного объяснения императрицы и графа, наконец, все-таки разглядели его.

Орлов довольный собой и своими собеседницами, пригласил их посмотреть звезды ночного небо, через оптическую трубу. С полчаса они разглядывали ночное небо, поминутно восхищаясь блеском и размером увеличенных звезд.

– Их на небе тысячи, – сообщил Алексей, но мы глазами способны увидеть токмо две тысячи звезд. Посему люди научились следить за ними через телескоп.

– Ах, как много вы знаете, граф Алексей Григорьевич! – похвалила графа государыня.

Но тот, увлеченный звездами, даже не обратил внимания на лестное замечание императрицы.

Он продолжал:

– По звездам, как известно, моряки узнают на море на каковой примерно широте и долготе находится их корабль. Не один раз звездное черное южное небо направляло нас на правильный путь.

– Ох, и трудная, полагаю, работа морская, – отметила императрица. – А где Полярная звезда? Вот та? – она показала на самую яркую звезду.

– Она, государыня! – ответил князь Григорий. – Она самая яркая в Северном полушарии земли, звезды же на Южном полушарии нам не видны. Мы крутимся вокруг солнца, но ближе нас к нему планеты Меркурий и Венера.

– В самом деле? А возможно там такожде есть люди? – обратилась Протасова к Орловым.

Григорий с насмешкой посмотрел на сестру, пожал плечами.

– Маловероятно…

– Но ведь и Земля – настаивала та, – планета; здесь есть люди, может статься, там животные без людей живут.

Орлов засмеялся.

– Можливо. Бог знает… А нам туда не надо. Нам и здесь хорошо на нашей красавице – Земле!

– Точнее, ты хотел сказать, в нашей России, – поправил его Алексей Григорьевич.

– А еще точнее, в родном Санкт-Петербурге, рядом с нашей императрицей, – откровенно льстил императрице князь.

Екатерина скользнула по нему глазами, улыбнулась, но ничего не сказала.

– Звездочеты или, как их называют? Кажется, астрологи… Так они полагают, что у каждого человека есть своя звезда, он под ней родился.

Орлов улыбнулся.

– Так и есть. Существует наука астрология, которая утверждает, что у каждого человека есть своя звезда и от оного зависит его судьба.

Протасова, задрав голову, оглядывая черное небо, спросила:

– Любопытно… где же моя звезда? Где же моя судьба?

Екатерина насмешливо оглянулась на нее. Перебрав плечами, она молвила:

– Что-то прохладно стало. Не простудиться бы. Поедемте-кa домой, пора и честь знать. Пора хозяевам и отдохнуть.

Она быстро направилась к выходу.

Не хотелось ей слышать льстивые слова, да и о звездах рассуждать такожде. Поистине, ей и без них весьма нехудо живется на сей бренной земле. Опричь того, ей были неприятно их мужское навязчивое ухаживание. В голове у нее находился совсем другой мужчина. Потемкин! Его она хотела видеть и более никого!

На уговоры братьев Орловых остаться еще, императрица не снизошла, и в скорости, вместе с подругами и сопровождающими, уехала.

Мысли Екатерины об нем были неведомы Григорию Потемкину, но он догадывался, что именно ее сдерживает в их отношениях. Видя, что императрица, по прошествии недели после его приезда, не решается идти навстречу его чувствам, он положил переехать в Александро-Невскую Лавру послушником. В конце концов, все приходит вовремя для тех, кто умеет ждать. Он как раз из тех. Проницательный от природы, умея действовать стратегически, дабы Екатерина ускорила свое решение, кое, он знал, будет для него благоприятным, Потемкин положил использовать тактику своего отсутствия, и, стало быть – взять императрицу измором. Других препятствий для него не существовало: Орлов в опале, князь Васильчиков ничего из себя не представляет. С ним его познакомила сама императрица за ужином после первой с ней аудиенции. Красавец князь, не произвел на него никакого впечатления, тем паче, что почти не принимал участия в их разговоре с государыней, хотя она раза два обращалась к нему, дабы вовлечь в беседу. С виду он «малина, а раскусишь – мякина». Нет, сей молодец ему не соперник!

День и ночь, думая, как добиться своей цели, сидя в монастыре, где его посещала, влюбленная в него, графиня Прасковья Брюс, он ждал, когда императрица позовет его. Да и другие придворные не забывали наезжать к бравому одноглазому генералу, отрастившему густую русую бороду и проводившему время за молитвами и беседами со священнослужителями, коих не переставал поражать своими знаниями. Времени Потемкин не терял: сочинил песню и передал ее с Прасковьей Александровной императрице.

К оной песне, он уговорил графиню Брюс передать Екатерине, что один вид его возлюбленной усугубляет страдания и без того непереносимые, вот отчего он поселился вдали от нее.

Екатерина столкнулась с его упрямым характером еще десять лет назад, когда он, повредив глаз, собирался остаться в монастыре, дабы вести жизнь святого затворника. Она помнила, как нелегко было его оттуда вытащить. Потребовался ее личный приказ, после коего, он появился в свете, как бы без особливого желания. Вестимо, его стеснял его незрячий глаз, но потом он весьма скоро освоился и, казалось, забыл о своем изъяне на лице.

Да, приятно читать о себе вирши подобного рода, но не теперь, когда страна полыхает в огне войны взбунтовавшегося народа, а правительственные войска успешно ими уничтожаются. Дела идут из рук вон – плохо, к примеру, совсем недавние: генерал Иван Александрович Деполонг, взяв Челябинск своим двухтысячным корпусом, вынужден был оставить его через три недели. Так что, ей должно учинять, как говорил французский король Людовик, «сначала дела государственные, потом приватные».

Графиня Прасковья Александровна, мечтала поскорее положить конец бесполезным выездам в Лавру, где уже дней десять томился любезный ей, боевой генерал, Григорий Потемкин. Графиня почитала себя счастливицей, понеже была на короткой ноге с самой императрицей, и все благодаря своей матушке, Екатерине Румянцевой, коя являлась гофмейстериной Великой княгини Екатерины Алексеевны еще с первых лет ее жизни в России. По счастью, она и Великая княгиня были одного возраста и им, юным девицам, токмо начинающим познавать сей мир, было о чем поговорить. Императрица – ее вечная соперница, кою она, графиня Брюс, слава Богу, обожает. Иначе трудно себе даже представить, чем ей, статс-даме государыни, меняющей полюбовников, как перчатки, могло все обернуться. Однако, как оказалось, подруга ее, государыня Екатерина Алексеевна, не в пример ей, делилась с ней не всеми мыслями. По крайней мере, о ее любимцах: и о Салтыкове, и о графе Понятовском, и о князе Васильчикове она узнавала едва ли не последней. Правда, Григорий Орлов, можливо сказать, появился в спальне императрицы при ее непосредственном содействии. Тут уж никто не станет отрицать сей факт.

Новый возможный фаворит императрицы, по совести сказать, к ней относился как-то не сериозно, даже с долей насмешливости, но Прасковье Александровне сие не помеха, лишь бы Григорий Александрович не оставил ее без своей ласки. Словом, нынче графиня чаяла приложить все свои усилия, дабы монастырский послушник Григорий Потемкин возвернулся ко двору. Посему, выбрав удобное время, она заговорила о нем с императрицей:

– Государыня, душа моя! Вы видите из послания генерала Потемкина, как он с ума сходит по вам. По всему видно, он изнывает в Божьей обители. От любви к вам он возненавидел сей свет!

Лицо императрицы невольно посветлело, было видно, что сие изречение было лестным для ее самолюбия. Но она постаралась поскорей загасить радость. Притворившись непонимающей, Екатерина снисходительно молвила:

– Что ж я могу для него учинить? Я же не гнала его, не отвергала, всегда любезно принимала, приглашала на всевозможные приемы… Что ж ему еще надобно?

Теребя батистовый носовой платок, графиня тихим вкрадчивым голосом заметила:

– Кто ж их поймет, Ваше Величество! Мужчины таковой народ, что сами не знают, чего желают. Я полагаю, любя вас, он хочет быть поближе к вам. Может статься, ожидает достойной должности…

– Должности? Хм… Сие сам генерал сказал вам? – спросила Екатерина Алексеевна и, не дожидаясь ее ответа, сказала:

– Так я и не против оного, пусть просит, чем хотел бы упражняться.

– Екатерина Алексеевна, голубушка! Вы знаете, как он самолюбив… Думаю, вам следовало бы своим приказом извлечь его из монастыря.

Екатерина делала вид, что рассеянно просматривает бумаги на столе. На самом деле, она весьма злилась, что Потемкин вздумал скрываться от нее в монастыре. После небольшой паузы спросила, не глядя в лицо подруге:

– Что, Параша, в самом деле, он таков по мужской части, каковым ты мне его представила?

Графиня, не ожидавшая такового вопроса, на секунду растерялась, но быстро пришла в себя.

– О, да, Ваше Величество! Не сомневайтесь, мужчина он редкий!

Екатерина перестала возиться с бумагами.

– Оно и заметно было по нему с самой ранней молодости, – заметила она раздумчиво.

– Да, – согласилась графиня, – мужественен и умен!

Екатерина Алексеевна кивнула:

– Не частое сочетание, согласись! К тому же, чует мое сердце, на сего кавалера можно будет положиться в любом трудном и даже опасном деле.

Графиня с готовностью воскликнула:

– Не сумлевайтесь, государыня, у него такая сила воли, он ни минуты не сидит без дела, стало быть, любое упражнение ему по плечу!

Встав, императрица прошлась по комнате. Вспомнив о присутствии всех Орловых в Петербурге, подумала: «Была – не была! Колико можно мне терпеть!»

– Вот что, – сказала она вдруг, – езжай к нему на моей карете и привези сюда. Жду его через два часа.

Прасковья Александровна токмо не взвизгнула. Резво подскочив к императрице, она бурно обняла и поцеловала ее в щеку. Через пять минут она уже ехала в Лавру, хваля себя за умело проведенное дело. Веселая графиня надеялась, что Екатерина, имея Васильчикова, просто прикажет Потемкину прибыть ко двору, дабы он исполнял каковую-нибудь должность. Ей же мечталось, что он так и останется поклонником императрицы, а ей, графине, – любовником. Но все повернулось инако.

«Пробир-дама», как государыня изволила называть графиню Прасковью Брюс, понеже редко кто из известных ловеласов не оказывался в ее постели, уверила Екатерину, что Потемкин очень интересный возлюбленный. По наущению преданной подруги Перекусихиной, дабы проверить здоровье нового кандидата в фавориты, Григория Потемкина пригласили к лейб-медику императрицы Ивану Самойловичу Роджерсону, коий осмотрев его, нашел его совершенно здоровым.

Потемкин понял, что ему предоставляется шанс, и он его не собирался упустить, как когда-то, сказывали, упустил его с императрицей Елизаветой граф Никита Панин, заснув в решительный момент, пока та была в купальне. Как говорится: человек ходит, Бог водит. Пожалуй, Всевышний и привел его туда, куда он молил его привести.

Государыня Екатерина Алексеевна находилась за городом, в Царском Селе. Генерал-поручик Потемкин прискакал туда. Несколько дней он получал от государыни приглашения на всевозможные рауты и приемы.

В один из холодных вечеров императрица присутствовала на представлении русской комедии в придворном театре, а засим встретилась с Потемкиным у себя. Отпустив всех, она продолжила занимательную беседу с весельчаком и тонким балагуром генералом Потемкиным. Удвоив натиск в проявлении своих чувств, Потемкин кинулся ей в ноги, обняв их и страстно целуя, на сей раз сумел так заговорить ее, таковые нашептать комплименты, что Екатерина еле удержалась (она ведь приказала себе не иметь с ним отношений, пока не удалит Васильчикова), так что ему не удалось завладеть ею. Потемкин, насупившись, тщась скрыть растерянность, отступил. Оба сделали вид, что ничего особливого не произошло. Но когда через полчаса они заспорили о чем-то маловажном, страстно доказывая друг другу противоположное, когда Екатерина, едва сдерживаясь, чуть было не топнула ногой, а он, покраснев лицом, упрямо сжал рот, когда она в ответ на его жесты рукой, тоже махнула в его сторону, он поймал ее за руку и резко притянул к себе. Ощутивши сумасшедший жар, исходящий от него, она уже ничего не могла с собой поделать. Собственно, Екатерине легко было сдаться, понеже давно мечтала о нем. И ни одной минуты никогда не пожалела об том: Брюсша, в самом деле, была права – Григорий Потемкин обладал всеми теми достоинствами, о которых она мечтала. Они не спали до часу ночи – необыкновенно поздно по сравнению с ее обычным распорядком.

Проснувшись не в шесть, как обычно, а в девять утра, она нашла себя под боком Потемкина, раскинувшегося на кровати во весь свой гигантский рост. Впервые в жизни, привыкшая рано вставать Екатерина, не хотела покидать постели. Она была оглушена наплывом чувств и ощущений. Горели три свечи в дальнем углу спальни императрицы. Она приоткрыла веки и тут же прикрыла, не желая расстаться со своим необычным состоянием. Чувствуя, что волшебство рассеивается, она неожиданно поняла, что у нее мокрые глаза. Текли непрошенные, беззвучные слезы, кои она промокала простыней. «Искусный обольститель!» – думала она, разглядывая спящего Потемкина. Видимо, почувствовав ее пристальный взгляд, тот проснулся. Всевидящий «Циклоп» сразу заметил ее мокрые глаза.

– И что сие значит, царица моя? – спросил Потемкин после небольшой паузы.

В голосе фаворита была заметна обеспокоенность. Но Екатерина понимала, что он догадался о причине ее странных слез. Стесняясь, она все же попыталась объяснить их:

– Сама не знаю, что на меня нашло. Видимо, так бывает у женщин от переизбытка чувств. Со мною такового прежде не случалось. Чаю, не испужала тебя, mon ami?

Последовал немедленный ответ:

– Эк, испужала меня! Я сам тебя любил и люблю до слез. Не смотри, что не видела их, – сказал он насмешливо и подмигнул ей.

Екатерина заулыбалась. Сии слова тронули ее; она благодарно прижала его крепкую руку к себе.

– Эдак вы, сударь, любую женщину может заполучить, даже самую стойкую, не то, что меня, живущую с «холодным супом», – сказала она, лукаво улыбаясь и отворачивая лицо от его взгляда.

– Холодным супом? – с удивлением переспросил Григорий.

– Так я называю князя Васильчикова, – сказала она саркастически.

Потемкин расхохотался.

– Коли суп, да еще холодный… Таковым супом можно отобедать, но не вкусно… – он, не докончив свою мысль, спросил:

– Позвольте полюбопытствовать, как вы соизволите меня прозвать? Не горячим ли супом?

Потемкин, навалившись на согнутую в локте руку, безотрывно смотрел на нее. Екатерина улыбнулась:

– Не знаю пока. Но про себя я всегда называла вас «умницей». Я же не знала, милый мой, что опричь того, у вас так много других достоинств, Гришешишенька. Как вам новое прозвище?

Потемкин усмехнулся, пожал плечами.

– Хм… Я и не запомню, как оно произносится…

– Запомнишь, милый. Времени на то будет у нас много, – заверила она его, заглядывая ему в глаза. Рука ее хотела все время касаться тела нового любимца, отчего тот все время находился в возбужденном состоянии и не желал отпускать ее.

Через несколько часов, ближе к обеду, Григорий Александрович, азартно игравший в тот момент в бильярд с статс-секретарем императрицы, Иваном Елагиным, получил от Екатерины записку:

Самодовольно улыбнувшись, Потемкин опустил записку в широкий карман модного кафтана.

К своему немалому удивлению Потемкин в то утро, опричь парадного мундира, получил в подарок один мильон рублев на хозяйство. Щедрость императрицы была поистине царской!

Его молодой камердинер Захар Зотов был в состоянии столбняка, когда его хозяин, нарядившись в новый, осыпанный брильянтами мундир, выделил ему жалованье в пять раз паче обычного, и выложил на расходы неимоверную сумму.

Да, ни с кем еще Екатерина не была так щедра! Она понимала, что ее новый любимец не идет ни в какое сравнение со всеми ее предыдущими фаворитами. Потемкин нравился ей всегда, но теперь, кажется, у нее от него помутился белый свет. Она хотела видеть его так часто, как токмо было возможно.

Лежа утром в постели, она прикидывала, как все можно учинить сегодни вечером, дабы скорее встретиться со своим новым фаворитом. Как ей не хотелось, чтоб целых два дня в неделю вечернее время занимал Великий князь! Еще в ночной рубашке, не умытая, она, придвинув к себе бумагу, писала Григорию:

Для императрицы было важно, что среди прочих своих мужских достоинств, Григорий Потемкин имел живой интерес к государственным делам, радел для своего отечества и, обладая острым умом, мог давать дельные и меткие оценки всякому событию, как в стране, так и за ее пределами.

Вместе с Екатериной генерал Потемкин смеялся над переменами в облике Пугачева, который, по сообщению пришедшего с тех мест, теперь ходил в красном кафтане, отороченном белыми кружевами. Пуще того – стал, как истинный царь, являться перед своими сподвижниками, держа скипетр и серебряный топорик.

Потемкин, как и она, был весьма рад, что мятежникам не удалось взять очередную крепость, даже после того, как там была взорвана звонница. Вместе с государыней он посмеялся и над свадьбой Пугачева, коий женился на молоденькой казачке Устинье Кузнецовой, имея живую и здоровую «жену» в лице императрицы Екатерины Второй.

– Откуда он взялся, сей бродяга? – вдруг как-то спросил Потемкин, ловко натягивая на себя полотняную рубашку. – Любопытная он, однако, личность…

– Что и говорить, трудно быть любопытнее. Обыкновенный донской казак, с тех же мест, что и Стенька Разин. Он был переселен в числе пятисот семей в город Моздок, служил в Моздокском казачьем полку, был даже избран атаманом, но за какие-то промашки был арестован и содержался там в тюрьме, откуда бежал.

Екатерина замолчала.

Нахмурив брови, Потемкин медленно промолвил:

– Ловок сей казак… Мо-з-д-о-к. Крепость основанная, кажется, в семьсот шестьдесят третьем, основное население – грузины, армяне, черкесы, осетины, греки.

– Вот-вот, потому и переселили туда русские семьи.

– Хм, бежал, стало быть… Куда же стража смотрела?

Екатерина, сделав недовольную гримасу, промолчала.

Не прошло и недели с начала их отношений, как Потемкин за обедом заговорил о своем членство в Государственном Совете. Он так и заявил:

– Думаю, как близкое тебе лицо, я вполне могу занять место в Государственном Совете. Человек я вполне знающий и имеющий опыт для оной должности.

Такое заявление озадачило императрицу, тем паче, что предыдущие ее любимцы таких притязаний не имели. Ее попытку уговорить его не спешить, понеже он еще малоизвестен, не успел зарекомендовать себя на государственной службе, Потемкин выслушал, недовольно хмурясь.

– Стало быть, так, – сказал он непререкаемым голосом, – ты мне доверяешь или нет?

Екатерина растерянно кивнула:

– Доверяю…

– А раз доверяешь, то никто не может мне помешать служить тебе и отечеству. Ужели не так? – он, слегка отстранившись, пытливо посмотрел на Екатерину.

– Но, Гришенька, чего тебе стоит подождать немного, пусть все-таки люди обвыкнут, что ты… мой… любимец.

Григорий отвернулся. Екатерина поцеловала его в плечо, пытаясь примириться – потянула за руку, но Григорий не отвечал. Потом все же повернулся, но лицо было угрюмым и неприветливым.

И как Екатерина не старалась расшевелить его, он лишь хмурился, пока она, заплакав, не ушла к себе в спальню. Он и не подумал идти за ней. Через минут десять, она получила от Потемкина записку, где он пенял ей, что он не знает, кто и что у нее теперь на уме. Ему непонятно, что его ждет, каковое место он занимает при ней и дворе. Опешивши, Екатерина не знала, что учинить, дабы успокоить его и вернуть к себе.

Потемкин обожал русскую баньку. Тем паче, что в мыленке императрицы был широкий диван, на котором можно было отдохнуть после парной бани.

– Каковое же сие удовольствие распариться, разнежиться и отдохнуть рядом с любезной голубкой своей, – говорил он ей утром, придя к ней в спальню во время одевания. – Сегодни же прикажите, государыня, топить мыленку, ох и попаримся мы там от души!

Екатерина, смотревшая на него в зеркало, порозовела. Живое ее воображение уже нарисовало себе картину в баньке, где они вдвоем.

– Непременно, Григорий Александрович! – молвила она, отворачиваясь от его взгляда.

Потемкин уже с третьей ночи не оставался надолго в постели императрицы, уходил в свои покои, понеже, не в пример Екатерине, не любил рано просыпаться. Да и ночи становились совершенно бессонными, понеже с трудом отрывались друг от друга.

Предложение о мыленке Екатерине понравилось, но находиться открыто нагой, продолжительное время перед ним ей не хотелось: фигура ее была хороша, но уж не совершенна, понеже, хоть и похудела она в последнее время изрядно, но все же телеса были тяжеловатыми. Вечером она поведала ему свои сомнения.

– Ну, и что? Женщина и должна иметь вес, а то, что ж держать я буду в своих руках? Кости? Нет, не падок я на них, поверь мне, – уверял ее Григорий.

– Не знаю, милый, – отвечала она, – не привычно как-то.

– И хорошо, что не привычно. Ужо ты заметила, со мною все непривычно.

Прикусив губу, Потемкин смотрел на нее своим глазом так, что Екатерина вспыхнула и скорее отвела глаза.

– Заметила, заметила… Хорошо, уговорил… Но… я обернусь в простыню.

Потемкин подошел, целуя, крепко прижал ее к себе.

– Что ж, обернись, я ничего противу оного не сказываю. Токмо посмотрим, колико времени та простыня пробудет на тебе.

Екатерина приказала натопить к вечеру мыленку. Однако встретиться ей там с Потемкиным не удалось, поскольку фрейлины обычно первыми купались, когда топилась баня. Именно в тот день их набралось изрядно там, в довольно позднее время. Пришлось ей, скрепя сердце, написать своему любимцу записку что, все ее фрейлины там и, скорее всего, уйдут не ранее чем через час. Встреча в мыленке была отменена. Она случилась токмо через два тоскливых дня. К счастью, на сей раз Перекусихина позаботилась, чтоб там никто не появился. Встреча с Григорием продлилась намного дольше ожидаемого. Мария Саввишна уж и места себе не находила, и все порывалась сходить в мыленку, узнать на месте ли ее подруга. Но так и не решилась, побоялась гнева государыни.

Потемкин был в восторге от Екатерины! Он заявил ей, что при всех будет называть ее государыней-матушкой. Первое, что пришло ему в голову на следующее утро после взаимных ласк, мысль, что она – огонь баба! Да, еще каковой неистовый огонь! Он с обидой подумал: «И оное в сорок с лишком лет! Кому же отдавался ее жар десять и двадцать лет назад? Кого она одаривала свои лобзания и ласки? Их, тех молодцев, вестимо, было не один и не два, а скорее – двадцать два!»

Конечно, сам он не вел монашескую жизнь, но ведь все годы любил токмо ее, а она и не вспоминала о его существовании! Теперь же, когда он просит ее стать членом Государственного Совета, где он мог бы показать на что он способен, он зрит, что императрице сие не по душе. Что бы оное значило? Ужели она не видит, что он умнее многих ее вельможных помощников? Кто знает, отчего Екатерина так нерешительна? Кто на нее имеет особливое влияние? Не Васильчиков же! Али у нее есть какой тайный муж, окроме сего «холодного супа»? Подобные мысли путались и не давали ему спокойно дышать и жить. При мыслях о встречи с ней в ее спальне или мыленке, грудь его вздымалась, ноздри раздувались, и он токмо не рвал на себе волосы. Не верил он ни ее ласкам, ни признаниям. В конце второй недели февраля, он даже не явился на ее просьбу прийти. На ее записку, где она выразила удивление на его отсутствие, он написал ответную записку, что не верит ее любви, что у нее толико перебывало любимцев, что он у нее скорее всего, временный фаворит.

Екатерина была в шоке от такового поворота любовных отношений. Она считает часы и минуты, мечтая о встрече, а он не желает видеть ее! Можно сказать – требует объяснения о ее прошлой жизни. Вспоминая их обоюдные разговоры, императрице, естественно, ночью было не до сна. Ведь он много знает о ней, сам расспрашивал, и она без утайки отвечала ему. По сути дела, вся ее приватная жизнь не была секретом для ее двора. Чего же более он желает узнать? Утром она решилась написать ему письмо-исповедь. Написать все, как было и как есть, он поймет, ведь, что от сердца идет, то до сердца дойдет.

Придвинув чернильницу и перо, она вывела:

Далее перо понеслось по бумаге, как будто само собой, как бы в продолжение прерванного мысленного объяснения:

Екатерина посмотрела на листок со своими откровениями. «Да, императрица, – подумала она, – могла ли ты предположить когда-нибудь, что придется тебе писать кому-то подобное?»

Паки перечитав свою исповедь, она немедленно отправила ее по назначению через Толстяка-гофмаршала Голицина.

Григорий Потемкин, написав императрице свои претензии по поводу ее фаворитов, боялся, что, разгневавшись, она может отослать его куда подальше, и тогда прощай карьера, а главное – его любовь – Екатерина. Допрыгается, доиграется он. Ведь бывает, что «и медведь летает, токмо не в гору, а под гору». Он любил ее и понимал, что она единственная на всей земле, коя соответствует ему, как женщина мужчине. Да, она на десять лет старше и уже не блестела красотой, но как блестели ее прекрасные глаза, как бледнели пред ней все записные красавицы двора! Понятно: она императрица! Но сие положение ее было далеко не главным в облике царицы.

На дверях ее Эрмитажа было написано: «Хозяйка этих мест не терпит принужденья», и все приближенные чувствовали себя вполне свободно, но не настолько, дабы могли чувствовать себя, как дома. Императрица умела держать дистанцию. Некоторое напряжение всегда присутствовало рядом с государыней, даже у него, того, в коего она была так влюблена. Потемкин задавался вопросом, почему так происходит, что заставляет его и других людей так воспринимать ее, и весьма скоро определил в чем дело. Было в ней нечто трудно постижимое, хотя, как ни странно, она казалась довольно откровенной во всех отношениях. Однако всегда существовала та грань, кою она сама не переходила и другим не дозволяла. Особливо, сие касалось фамильярности: ни один человек не мог себе позволить подойти к ней слишком близко в прямом и переносном смысле.

Разговаривая с ней, никто не знал, что на самом деле происходило у нее на уме и в душе. Ее сдержанность, глубокий ум, выдержка бесконечно поражали окружающих. Она на все реагировала удивительно так правильно, что и придраться было не к чему. Потемкина привлекал ее ум, манеры, любезность, мягкость, все оное необычайно сочетающиеся с твердостью ее необратимых решений. Словом, Потемкин, лишь утвердился в давней мысли: не любить ее было невозможно и осознавал: связан он с ней навек, без нее ему не интересно жить.

Григорий Александрович не стал отвечать на исповедь Екатерины запиской, сам пришел. По его виду, Екатерина сразу определила – прощена! Он явился, среди дня, когда на приеме у нее находился граф Сольмс, прусский посланник. Ей весьма хотелось избавиться от него, посему она была вдвойне рада приходу своего любимца. Сольмс, видя нетерпение императрицы, сам закруглился со своей беседой и, попрощавшись, удалился. После объятий, взаимных извинений и признаний, Екатерина и Григори договорились встретиться нынче же вечером. Весь день императрица была в счастливом ожидании. Пришел в свое обычное время ее чтец, Иван Бецкой, обожатель Орловых, и, с места в карьер, паки стал увещевать ее отправить генерала Потемкина назад в армию для всеобщего и, пуще всего, ее блага. Екатерина слушала, но молчала, зная – он высказывает мнение придворных. Она должна знать, что думают ее приближенные о ее новых отношениях, но делать будет, как посчитает нужным. А что ей надобно, даже необходимо? Без всякого сомнения, теперь ей, как воздух, нужон генерал Потемкин.

Она, выпроводила Бецкого раньше обычного, сетуя, что устала и желает пораньше лечь спать. Прислуга и прочие угомонились, как токмо она улеглась в постель. Было еще рано и, дабы поскорее встретиться с Григорием, она, быстро одевшись, пошла за ним в вифлиотеку, где он играл в бильярд с Григорием Орловым. Но заглядывать туда не решилась, надеясь, что Потемкин сам вот-вот выйдет. Сердце билось и трепетало. Каждая минута била ей в висок. Но ее «Дух» и не думал появиться. Она устала прислушиваться к глухому разговору за дверью и, разбитая, вернулась в спальню. Вестимо, князь Орлов, специально учинял все, дабы не выпустить Потемкина к ней. С трудом заснув, утром она, в исступлении, написала ему письмо:

Отправив письмо через Толстяка, приняв несколько вельмож, дав указания своим статс-секретарям, она вместе с Перекусихиной, Брюс и Протасовой, уехала в Смольный монастырь, убить время до вечера, а заодно и отвести душу среди молодых воспитанниц, кои давали нынче смешную комедию. Среди них особливо блистала юная Екатерина Нелидова Екатерина. По возвращении во дворец, ее статс-секретарь Сергей Матвеевич Козьмин передал ей письмо от Потемкина:

Екатерина прикусила губу: ни слова в ответ на ее терзания! Токмо его амбиции… Смел, отчаянно смел! Что ж и на том спасибо! Тут же, присев на пять минут за стол, она отписала ему:

Таким образом, амбициозный Григорий Александрович Потемкин был пожалован в генерал-адъютанты. Чему он был несказанно рад и степень его благодарности Екатерина прочувствовала в тот же вечер сполна.

Тем временем, в самом начале марта, в Казань прибыл корпус подполковника Ивана Ивановича Михельсона, ранее квартировавший в Польше. Главнокомандующий правительственными войсками, генерал Александр Ильич Бибиков, довольно успешно руководивший действиями генералов Петра Голицына и Павла Мансурова в местах крестьянского восстания у Казани и Самары, теряя последнее время, немало своих солдат, беспрерывно преследовал самозванца Пугачева. Для подкрепления его войск, императрица спешно направила ему десять кавалерийских и пехотных полков, остатки корпуса Кара, четыре лёгких полевых команды.

В начале генваря, челябинские казаки подняли мятеж и попытались захватить власть в городе, но были разбиты городским гарнизоном. В середине генваря в Челябинск вступил, подошедший из Сибири двухтысячный корпус генерала Ивана Александровича Деколонга. В течение всего генваря разворачивались бои на подступах к городу, но в начале февраля генерал был вынужден оставить город пугачёвцам. Воодушевленный лже-царь, взял на себя руководство затянувшейся осады городовой крепости Михайло-Архангельского собора, но после неудавшегося штурма, вернулся к основному войску под Оренбург.