За ужином Яр все-таки замечает наши переглядки с Егором и спрашивает, что мы скрываем. Пока я раздумываю, как деликатно сообщить о грозящем нашествии моих родственников, а Егор елозит вилкой суп по тарелке, мой муж предполагает:
– Заказывать новый гардероб?
На мне модный сарафан в зебру, но может же быть, что это единственное, что уцелело. Увы, истинную причину нашего странного поведения Яр даже в страшном сне не увидит, а раз Егорка молчит, придется мне… обрадовать предстоящими смотринами…
Я знаю своего папу, он не ограничится взглядом-рентгеном. Соберет факты, какие только можно, даже слухами от соседей не побрезгует ради такого дела. Хотя, сомневаюсь, что жители соседних особняков откроют двери незнакомому мужчине и тем более, станут трепать языками. Двух из них я видела в передачах известной ведущей, про светские тусовки, им как-то привычнее пафосно, через губу, по два слова в минуту. Хотя, если бы ведущим взяли моего папу, боюсь, на страну посыпалось бы море откровений – заговорит и разговорит мертвого.
Его бы сюда вместо меня, он бы нашел слова, а я все мнусь. Сидим вот, едим с аппетитом, – ну, если не считать задумчивого Егора, – на столе таинственно горят свечи, а мне думается о сладостном пробуждении, очередной записке Яра на завтрак и поцелуе, которым мы успели обменяться, когда он вернулся.
– Тебе жарко? Погасить свечи? – спрашивает участливо Яр.
Наверное, опять меня выдают щеки. Отвлекаюсь на глоток вина, еще раз с надеждой посматриваю на мальчишку, а тот – с еще большей надеждой на меня.
– Мне поиграть в угадайку или просмотреть запись с камер? – размышляет вслух Яр.
– А ты их еще не видел? – удивляюсь. – Обычно ты сразу к камерам, а потом уже к нам.
Он смотрит вопросительно. Ну да, какое там обычно? Женаты пару дней и случаев таких было всего парочка, а я уже выговариваю. Но он делает вид, что не замечает моей шпильки и спрашивает любезно:
– Еще вина?
– Да, хочу, – говорю я.
Он загадочно улыбается, и ждет. Чувствую его ожидание как свое собственное. Но больше, кажется, ждет не моих слов, а слов Егора. Воспитывает в мальчишке силу воли, что ли? Видно же, что тот и так едва не трепещет в его присутствии.
Эх, придется мне. Если и разозлится, то я за ночь его как-то утихомирю поцелуями, а Егор до утра после взбучки будет как в воду опущенный.
– Здесь, понимаешь, какое дело… – начинаю неуверенно.
– Ну-ну? – Яр откидывается на спинку стула, сложив на груди руки. Мол, жду, давайте, готов к представлению.
– Яр…
– Я сделал одну глупость! – выпаливает мальчишка и завладевает не только вниманием брата, но и моим. Поднимает от тарелки глаза и говорит уже медленней и уверенней. – Но я ни о чем не жалею.
Не жалеет он – как же! Изменить ничего не может, мое семейство на чемоданах, вот и приспосабливается. Кстати, хорошая тактика.
– Ну-ну? – все так же любезно интересуется Яр.
– Я сегодня воспользовался телефоном Златы.
– Я уже понял, что тебя тянет к ее вещам, – усмехается Яр, а усмешка такая, обещающая самые разнообразные наказания нам обоим, как заговорщикам. – Что дальше?
– А что дальше, ты ни за что не догадаешься, – говорю я, потому что Егор на минуту теряется от внимания брата, а мне, как настоящей женщине, внимание такого мужчины льстит.
– Вечер перестает быть томным, – усмешка Яра достается уже только мне, но действует странным образом.
Мне хочется рукой сбросить на пол посуду и канделябры, выставить Егорку за двери, закрыться, заставить мужа упереться бедрами в этот аристократический дубовый стол и…
– Ох, я поторопился, – говорит Яр, сбивая мой жар, – вечер еще может исправиться.
И мы играем в гляделки до неуверенного "кхе-кхе" Егора.
– Может, я к себе пойду? – спрашивает мальчишка с надеждой, что легко отделается.
– Как?! – всплескивает руками Яр. – И я так и не узнаю новость дня?!
Егор протискивается к двери, с опаской посматривая на меня – не выдам ли раньше, чем он скроется. Но у меня слегка кружится голова от выпитого и от планов на мужа, и я незаметно благосклонно киваю.
– О, нет, – каким-то невероятным образом Яр оказывается у двери раньше, закрыв путь к отступлению. Мы с Егором почти синхронно вздыхаем, понимая, что не удалось объяснения перенести на завтра.
– Ну что, каяться? – шепчет мне мальчик.
– Давай, – пожимаю плечами, а пока каверзник перебирает свой словарный запас для смягчения приговора, любуюсь его будущим истязателем. Какая прыть, какая грация – мой собственный лев, вот же меня угораздило!
– Ну ладно, – сокрушается Егор и начинает исповедь.
Лицо моего мужа с каждым словом мрачнеет и вот когда уже кажется грянет гром, я быстренько достаю из заначки громоотвод.
– А не пора ли ребенку спать? – оттесняю озадаченного супруга от двери.
Ребенок усиленно кивает, мол, да, никто детей до утра на кухнях не держит, вдали от компьютеров, айфонов и телевизоров, и ужом проскальзывает на волю. Я запираю дверь и оборачиваюсь к мужу. По блеску в темных глазах и прищуру догадываюсь, как много он хочет мне сказать, но мне не до разговоров.
– Я соскучилась, – делаю шаг в клетку к зверю, обнимаю его за пшеничную гриву. – Очень.
А дальше не до объяснений становится и ему, потому что я жарко целую его губы и не позволяю отстраниться даже на секунду. Мои руки зарываются под рубашку и брюки, а потом на освобожденные от одежды участки тела набрасывается мой жадный язык. Новый для меня опыт, удовольствие полностью для партнера, но дрожу почему-то я, и желание пронзает меня, и вскрик Яра делю с ним своим приглушенным стоном…
Он поднимает меня с колен, гладит по голове.
– Так что это за страшная тайна? – спрашивает, восстанавливая дыхание.
– Ты же не думаешь, что я…
– Нет, – гладит утешительно по спине, – я не думаю, что ты сделала мне очень приятно и незабываемо ради вашего маленького секрета. Я просто падок на тайны.
– Ох, – выдыхаю невесело и признаюсь: – Яр, тебе очень скоро предстоит познакомиться с моими родственниками.
Замерев на секунду, его руки возобновляют рисование у меня по спине.
– Сразу со всеми?
– Нет, – успокаиваю, – только с некоторыми.
– А по правде?
Мои словечки в его устах вызывают улыбку, и я успокаиваюсь сама.
– А по правде, Егор пригласил тяжелую артиллерию: маму, папу и бабушку.
– Могло быть хуже?
– Могла быть атомная атака, если бы он зазвал мою крестную. Она бы не уехала раньше, чем переженила всех твоих охранников, не выдала замуж повариху и горничную. Да и соседям-холостякам брачного возраста до ста было бы чего опасаться.
– Да с поварихой проблем нет, она-то согласна, – смеется Яр, – это доктор все присматривается к ее пирожкам. Слушай, а как же ты не оказалась замужем при такой свахе?
– А я ведь первая в семье получала высшее образование, – поясняю, – для замужества рановато было. А потом, сразу по окончании института, сюда уехала. Но можешь себе представить, как крестная расстроилась, узнав, что я вышла замуж, и предполагаемым на меня кандидатам пришлось дать отставку.
– Я оказался прытким, – хвалится Яр.
– Или я? – намекаю, кто с кем познакомился.
– Если бы я не хотел, у тебя бы ничего не вышло. Ты собиралась уйти, если помнишь. Я тебя удержал.
– Да, а я набросилась на тебя прямо у дверей клуба.
– И это видели очень многие, – охотно подхватывает он, видимо, кайфуя от моего смущения. Я-то думала, поспорит для приличия, скажет, что это он все, а я просто поддалась его чарам…
– Не вздыхай, – целует меня в макушку, – они не осуждали тебя.
– Правда?
– Да. Они мне завидовали.
Мы уходим в комнату, и после совместного принятия ванны, лениво лежим в кровати, любуясь, как лунный свет ползет по ковролину. Моя очередь рисовать узоры на теле Яра; расположившись вполне уютно на его грудной клетке, я выбираю вместо холста живот.
– Слушай, – вдруг вспоминаю, – а кто мне чай по утрам приносит?
– Повариха. Я мог бы сам, но пока ты проснешься, он будет совсем остывшим. А записку пишу я, – подмигивает.
– А Лариса тебе звонила сегодня?
– Звонила.
Говорить о моей подруге не хочет, отвечает коротко – да, нет, но этого хватает, чтобы сложить картинку. Зарплату они согласовали, правда, подруга пыталась сумму нагло повысить, но после вопроса, какой у нее опыт в данной сфере, быстро согласилась на все условия.
– А то, говорит, подумала, что еще чуть поторгуемся и ей придется бесплатно на меня работать, – рассказывает Яр. – Сегодня звонила, сказала, что осваивается. Завтра заеду, посмотрю, помогу: в салон все-таки вложены деньги и терять их по дружбе глупо.
Я поцелуями набиваюсь в компанию, и сходимся на том, что когда Яр будет в салоне, меня туда же подвезет Макар.
– Не жалеешь, что уступила работу подруге?
– Нет, это не мое.
– А что твое?
Я надолго замолкаю.
– Уснула?
– Нет, думаю.
– Повторить вопрос утром?
Поднимаю к нему лицо, целую чуть колючий подбородок и пока не завелась, отрываюсь от мужа.
– Знаешь, – говорю, – я не очень люблю говорить об этом… Я сказки пишу.
Яр ждет, а я жду его реакции. Так и молчим, рассматривая друг друга. Наконец он откликается своим фирменным:
– Ну-ну?
А я уже почти все сказала, и как по мне доступным русским языком, но раз нужны пояснения, продолжаю.
– Мне нравится писать сказки. А многие люди считают творческих… эм… странноватыми…
– Правда? Я пока ничего не замечал, но буду к тебе присматриваться…
– Вот ты не веришь, а я когда-то встречалась с одним парнем, а он взял, прочитал некоторые мои сказки и меня бросил.
– Не скажу, что я сожалею о его поступке.
– Яр!
– А что такого было в твоей сказке?
– Да ничего! – возмущаюсь, несмотря на то, что обида старая. – Там просто одна из жаб курила, как паровоз, и от нее несло так, что вокруг все цветы вяли.
– А тот парень был из партии зеленых?
– Да нет, – мнусь, – он тоже курил много и… там еще эта жаба… пыталась поцеловать царевича, который от нее уворачивался… и… жабу тоже звали Толик…
Кровать начинает трястись от хохота, а я волнуюсь, как бы мы не оказались на полу. Там, конечно, мягкий ковролин, и чистенький, и вдвоем везде уютно и тепло, но я как-то быстро разнежилась после свадьбы. В общежитии и солдатская односпалка с одеялом вместо матраса считалась за счастье.
– Интересно, а какую сказку ты написала последней? – отсмеявшись, спрашивает Яр.
– Да вот как раз сегодня одну начала писать… она еще не закончена…
– Ясно, пока почитать не дашь. И о ком она?
Я закрываю глаза и передо мной встает целый подземный мир, пропитанный невозможностью и любовью.
– Она о гноме, который очень сильно любил одну фею, фею Недовольства.
– Фея красивая?
– Для него очень.
– А гном для нее?
– А красоту гнома не каждому дано увидеть. Я потом тебе дам почитать. Если хочешь, – добавляю поспешно, а то вдруг ему неинтересно, а я здесь со своим доморощенным творчеством…
– Да, хочу, – говорит он, и целует.
А мне кажется, я совсем скоро расплавлюсь, и мои чувства из категории "чуть-чуть" перейдут в "это очень опасно, детка!".
Обнимаю его, пристраиваюсь на плече и почти уже сплю, когда слышу шаги по лестнице, такие, как у моего папы, "мертвяки, на зарядку!" – называется.
– Ты Егору пожелал спокойной ночи? – вскидываюсь.
– Забыл, – трет лицо Яр, и кряхтит совсем как его братец, вставая. – Думаешь, стоит сходить?
– Думаю, стоит.
Он оборачивается ко мне для поцелуя на дорожку, когда дверь распахивается.
– Не успел, – расстроено говорю я и утыкаюсь ему в спину.
– Зато мы очень даже вовремя! – звенит сиреной женский голос с порога, вынуждая включиться торшер сбоку, и я высовываю из-за спины мужа растрепанную голову.
Высокая блондинка в алой шляпе – хмурюсь, врывается в нашу комнату как к себе домой – хмурюсь еще больше, и мой муж молчит – толкаю кулачком его под лопатки. Это привлекает его внимание, и он оборачивается с каким-то ошалелым выражением лица. Заметив, что я не в духе, целует в щеку, несмотря на верещание блондинки, что это неприлично, и переключает внимание на внезапную гостью.
– Чем обязан? – спрашивает ее.
Я удивлена его холодным тоном не меньше женщины: она долго дышит открытым ртом, но потом берет себя в руки и движется прямо на нас. Я снова прячусь за мужа, он ловит мои руки, прижимая к себе. Вместе мы – сила! Но лучше я побуду у него за спиной…
– Да как ты смеешь?! Со мной?! Вот так?! – шипит женщина.
Ой, мамочки, кажется, будут жертвы, я буквально чувствую внутренний рык Яра и как у него удлиняются когти. Ой, от страха я путаю слова и замечаю в сопернице недостатки. Морщины – немного, но есть, возраст лет на десять моего больше, да и фигура у нее хороша, но слишком бюстообъемна, а Яр уже привык к моему второму, не отучать же его!
Не сдамся! Не отдам! Мое!
Я приподнимаюсь на коленях, в упор глядя на приближающуюся женщину.
– А она! – верещит женщина, грозно тыкая длинным ногтем. – Бесстыжая лимита! Нищенка!
– Это вы по тому судите, что я сплю без ночнушки? – спрашиваю невинно и приподнимаюсь еще выше.
Женщина возмущенно ахает, и видимо, спеша ей на помощь, в комнату вваливается какой-то мужик. Бросает на меня беглый взгляд, деликатно отворачивается и смело идет к женщине-фурии.
– И к чему этот скандал на ночь глядя? – спрашивает ласково, как ребенка. – До утра потерпеть не могла?
Между тем Яр укутывает меня в плед и целует, отвлекая от странной парочки. А они говорят между собой, будто нас здесь и нет.
– Да как я могла вытерпеть?! – возмущается женщина. – Это уму непостижимо! Он женился! Опять!
– Наконец-то, – поправляет мужик.
– Он женился на ней! – женщина снова тыкает в мою сторону пальцем, и я не выдерживаю.
– Жалеешь, что не на тебе?! – едко интересуюсь.
Мужик и мой муж переглядываются, потом мужик задерживает взгляд на мне, а я… а я понимаю, кто передо мной. По крайне мере, сильно догадываюсь, потому что еще остается шанс, что я не успела выставить себя хамкой перед новыми родстенниками.
– Я не такого хотела для своего сына! – возмущается женщина, и я таки чувствую, что будь она ближе, с удовольствием проткнула бы меня этим искусственным ногтем. Все, никакого шанса, что хамство мне не аукнется.
А вечер обещал закончиться мирно…
– Ну раз ты так спешила познакомиться с моей женой, что до утра не усидела в гостинице, пожалуйста. – Яр приобнимает меня за кокон из пледа. – Злата Юрьевна Самарская. Прошу любить и жаловать.
Женщина возмущенно пыхтит, а муж, наклонившись к моему уху, шепчет с ухмылкой:
– Ты, кажется, интересовалась моими родителями?
А я смотрю через его плечо на эту ужасную женщину, от которой у меня дрожь, и шепчу так же тихо, как эхо в горах:
– Я бы на месте Егора тоже с ними жить не хотела.
Женщина взвизгивает и метлой вылетает из комнаты. За ней, извиняясь, выходит мужик, а мой муж, держась за живот, корчится на кровати и, утирая слезы смеха, весело предупреждает:
– Готовься, будет война!
Но я же говорила, что мирный воин, верно? И единственное, к чему точно готова при военных действиях – прятаться.
Так и поступаю на следующий день. Просыпаюсь раньше супруга и напрашиваюсь уехать с ним, пока родственнички не прикатили из гостиницы. Меня, кстати, сильно так удивило, что они остановились не у нас и не у себя, – наверняка, в состоянии позволить себе держать в городе квартиру для таких визитов, – но Яр сказал, что ничего удивительного. Квартира есть, и не одна, но сейчас сдается каким-то депутатам из нового созыва, и выселять их ради каприза… А остановиться здесь тоже не могут, потому что приехали без приглашения. У них, видите ли, четко соблюдаются некоторые правила приличия.
Я тут же поинтересовалась, нельзя ли в эти правила добавить пункт, чтобы не вламывались по ночам в спальню молодоженов? Яр успокоил, что это не повторится, он обязательно поговорит с родителями, подчеркнул, что поговорит сам, но я настояла на обещании, что мы теперь будем запирать дверь, а то тут и так… пытаешься отвлечься от всего, чтобы познать Дао…
Выбиваю согласие и поцелуй, и на этом моя удачливость заканчивается. Яр приносит мне чай и сырок и все-таки уезжает один, а мне остается ждать, пока он позвонит и скажет, что освободился и едет в салон. Впрочем, это я поначалу думаю, что только это и остается, но в голове уже роятся картинки про гнома и фею и я, подхватив толстую тетрадь, устраиваюсь на кровати и пишу, пишу, пока кисть не начинает ломить. Но я, может, еще бы погуляла по сказочному подземелью со своими героями, если бы не почти уже знакомый звук со стороны окна.
Вздохнув, чтобы незваный гость видел, что я не в настроении его развлекать, распахиваю окно настежь.
– Заходить? – спрашивает он.
– Как хочешь, – возвращаюсь к своим записям.
Он заходит, с любопытством поглядывая на блокнот. На всякий случай говорю, что там ничего секретного нет, это не мой дневник. Он делает вид, что не обижается и нагло садится в кресло, закинув ногу за ногу и придирчиво меня рассматривая. Не кавалер – так что я не смущаюсь, что не накрашена, а прическа самая простая – коса до пояса. Одежда чистая – самое главное, а остальное… сам же говорил, мол, многое – мишура.
Я лежу и пишу, Егор сидит и молчит. Как долго – не знаю, потому что увлекшись, могу долго витать в сказочном мире. Я здесь, но меня словно и нет. Вот и сейчас я возвращаюсь к реальности, только услышав вопрос:
– Прочтешь для меня?
И то ли сама постановка вопроса так действует, то ли решающим фактором становится, что сказку я только закончила, не вижу причин ломаться. Обычная сказка, и я не мастер слова – предупреждаю на всякий пожарный, но Егор просьбы не отменяет.
– Ну хорошо, – говорю, – слушай.
И начинаю читать…
Гномы шептались:
– Опять фея Недовольства пожаловала к Рыжему…
– Не иначе как захотела игрушку новую…
– Так есть у нее. Рыжий. С ним и забавится…
Так громко шептались, что фея услышала. Огромное царство гномов, а стен нет, только перегородки из кореньев трухлявых. Услышала фея и разозлилась так сильно, что сама от себя не ожидала. А Рыжий вот он, рядом, делает вид, что оглох, что ли? Стоит истуканом, смотрит на нее ласково, словно прикоснуться хочет, и дела ему нет до обидных слухов сородичей.
– Игрушка? – усмехнулась фея, внимательно гнома рассматривая, и крикнула громко, чтобы другие наверняка услышали: – А ведь они правы, пожалуй! Игрушка! Что с тебя еще взять? Да только забавы никакой, так, тоска одна. Сделай, что заказывала и не спущусь больше в темноту вашу!
Гном отвернулся, чтобы не заметила, как расстроили его слова гостьи. И ведь не спустится, задели ее сплетни. Говорить фея может путано, с издевками, может врать, но если слово даст – сдержит. А что делать ему?
Ждать, зная, что не увидит?
И что сам в ее мир подняться не может?
А заказ ее… Ох…
И вдруг Рыжий просиял весь, взобрался на табуретку, чтобы стать выше, прикоснулся к мочкам ушей феи – слегка, она вряд ли даже заметила, заглянул в глаза ее, цвет подбирая, задержался чуть дольше положенного и руки убрал.
– Быть может, тебе это понравится? – затаил дыхание, не творением волшебным, а феей любуясь, потому как даже синие звезды блестели в ушах ее словно смущаясь и признавая свое поражение рядом с таким совершенством.
Сполз покров со старого зеркала, покрутилась фея, всматриваясь в свое отражение. То вверх пшеничные волосы соберет, то отпустит их снова, то улыбнется, то приподнимет бровь хмуро. Видно, что ей понравилось, и сказать что-то хотела не грубое, да только снова услышала громкий шепот других гномов.
– Это не то, что заказывала! – процедила. – Неужели так сложно запомнить? Бездарь ты! Недоучка!
Говорит холодно, а глаза вопреки воле хозяйки, радостью и теплом согревают. Но не может она иначе, не умеет, да и по статусу не положено. А гном стерпит, привык, да и… главное, что она ничего не заподозрила и снова придет к нему, а он снова заказ не выполнит. Пусть злится, пусть обзывает – он привычный, но так для нее будет лучше.
Подавил смутный вздох, а пока фея крутилась у зеркала, не удержался и прощупал карман своего смокинга. Надежно спрятана его тайна, а на сердце неспокойно, будто случиться что-то должно, но задерживается.
По его душу, по его…
И песчинки вон, в часах замерли…
А пока смотрел на фею, любовался лицом безупречным, фигурой божественной, вдыхал запах подснежников и знал, что прощается. И спешил запомнить ее такой, как сейчас, холодной, но притягательной, с поджатыми показной злостью губами, но призывающей их раскрыть, говорящей ложь с изумительной правдивостью.
Кожу ее ласкал свет свечи – нежно, едва прикасаясь, с придыханием. Как мечтал о том Рыжий. И как запрещал себе. И как уже никогда не сумеет…
– В общем, гном, – фея закрыла зеркало, приблизилась почти вплотную, склонилась над Рыжим и начала тыкать в него длинным пальцем. – Принимаю я твой неумелый подарок, но хватит с меня побрякушек! Слышишь, гном? Хватит! Дай мне брошь, чтобы рядом с сердцем носить можно, из камня, который меня отражает, и свободен! Запомнил на этот раз? Сделаешь?
Близко фея к гному стояла, так близко, что ее дыхание согревало впалые щеки… И Рыжий давил в себе возмущение от ее речей и пытался унять внутренний голос, повторяющий в сотый раз:
– Не увидишь ее, не увидишь…
– Насмотрись на нее и забудь…
– Дурачок! Твой секрет раскроется…
Гном вдруг дернулся, и прощупал карман снова. Нет, на месте, да и фея пока еще рядом. Примерещилось и послышалось, старый стал, впечатлительный…
– И что ты там прячешь? – недовольно спросила фея. – Ну-ка, покажи! Слышишь?
Гном покачал головой. Нет! Не возможно! Она не должна… Но фея уже протянула руку к карману – секунда и догадается, а тогда…
– Нет! – решительно выдохнул Рыжий и неожиданно для самого себя потянулся к губам феи.
Она вздрогнула, пальцы запутались в волосах Рыжего, но едва стон пронзил тишину, потянули с силой, наказывая за блажь.
– Мразь! – отчеканила, сплевывая в отвращении. – Карлик! Пустое место!
– Поверь, я… – пытался все объяснить гном, хотя слова от него разбегались.
– Ты смеешь со мной еще спорить? – возмутилась фея. – Сотру! Весь род, по седьмое колено! Всех тех, кто шептал в подземелье обо мне дикие сплетни!
А такие слова даже он не спустит, потому что их не бросают на ветер.
– Не сможешь, – прервал ее Рыжий и чтобы смотреться на равных, опять взобрался на табуретку. – Ты на моей территории!
Усмехнулась фея.
– Ну что же, – прищурилась в предвкушении. – Не я, так другой за меня заступится. Как думаешь, что скажет Аид о разврате своих маленьких подданных? А? Опишу ему поцелуй твой в подробностях – пусть посмеется! Со смехом он проще на убийство решается.
Прокрутив на безымянном пальце перстень из золотой пыльцы, фея исчезла.
Вот и сбылись предчувствия, вот все и сталось…
Но менять, даже если бы мог, ничего не хотел. Поцелуй… Ее поцелуй… И ее тайна останутся с ним… Мастером истины, говорящим с камнями… Последним из своего рода…
Но не страшно…
Дождался наступления сумерек и чтобы не подставлять ни в чем неповинных товарищей, уверенно поднялся из гномьего царства. Сел у озера, чтобы к звездам поближе, и улыбкой без слов прощался…
А фея Недовольства тем временем сама не своя по коридорам замка Повелителя блуждала. Что-то сломалось в ней после поцелуя гнома, треснуло, и больно стало дышать, непривычно. Когда у трона Аида сидела, разрешение на убийство выспрашивая, когда в ложе его пойти согласилась, недовольство не отпускало. Недовольство ли? Взгляд Персефоны кнутом обжег, объятия Аида клубок змей напомнили, но в теле ее поселилось нечто, что грызло и давило сильнее совести.
Совести?
Странные мысли для феи, жуткие…
Просил Аид на всю ночь остаться – ушла. В другой раз – отмахнулась. Солгала с легкостью. Но не будет другого раза, не хочется… Быть может, виной тому обида на Рыжего. Накажет его – успокоится?
И нечего медлить. Сегодня же!
Выходя из покоев Повелителя, с Персефоной столкнулась. Неприятный разговор, злости много, потому почти все слова мимо прошли, только несколько фраз в память врезались…
– Зря я верила, что найдешь свое – успокоишься. Мечешься, переходишь дорогу другим, не задумываясь. А свое в грязь втаптываешь, – выговаривала с достоинством Персефона. Да только что фее Недовольства чужое мнение? Хоть хорошее, хоть плохое не радовало.
– Чего от меня ждешь? – рассмеялась в лицо сопернице. – Покаяния?
– Пустота не стоит моего ожидания.
Странные речи, колкие, но вряд ли значимые. Так, обычная женская ревность. Но сомнения все же закрались, больно уж слова… человеческие…
Не идти, что ли, к гному? Ну его?
Спрятаться хотелось, забиться в угол, но месть требовала насыщения. И вот один коридор подземелья вторым сменился – вот и царство гномов, вот комната… Но в ней Рыжего не было. Потухла и свеча, что уродство его отражала…
Другие гномы топтались у входа.
Другие.
– Нет причин тебе здесь задерживаться, – возмутился один из них и пальчиком пренебрежительно тыкнул, в точь как она себе с Рыжим дозволила. – Заказ твой давно выполнен, а боле ногой не ступай к нам. У нас ходоки свои при Аиде, через ремесло да знания привечаемые, а не через простыни.
Но фея пропустила обидное мимо ушей, только одно взволновало ее равнодушие. Заказ выполнен? Но ведь…
– Никогда жалость гномам к лицу не была, – перебил один из смешных карликов. – И другие чувства для нас лишние. Все о броши своей печешься, о гордости, а того, кто о тебе пекся, на смерть отправила. Прокляты будут твои крылья, волшебная пыльца истощится, недовольство с лица сойдет, внутренний взор откроется, одумаешься, но поздно будет. Поздно и навсегда. Проклята!
– Проклята! – повторили другие гномы.
– Проклята! – отразило эхо.
Почувствовала фея, как крылья замерли, и мертвыми на спину опустились. Увидела, как перстень из волшебной пыльцы песком обернулся и осыпался. Хотела закричать, вырваться, но жестокость слов в душу врезалась, пуще веревок связывая. Душу… Странно все это. Непривычно. Больно. И не заслужено. Был бы он здесь, заступился – мелькнула мысль.
Только кто он?
И тут же увидела… Маленький человечек на берегу озера, смотрит на воду, не шевелясь, словно и не живой вовсе.
Вздох услышала тягостный.
– Рыжий! – окликнула.
Осмотрелся гном, еще раз вздохнул и что-то достал из кармана потертого смокинга.
– Это то, из чего твое сердце, – прошептал проклявший ее гном и вышел.
– Это то, за что ты его сгубила, – прошептал второй и ушел во след первому.
– Это ты и есть. Холодная, острая и уже без чужих для тебя крыльев, – хохотнули другие и оставили фею одну с миражами.
А она смотрела на гнома у озера, на рассвет, подступающий к его огненной шевелюре, и плакала, и рыдала навзрыд, и не верила, что все кончено, потому что как раз сейчас она начинает жить, а он…
– Никогда не узнаешь, любимая, – прошептал гном. – Никогда не увидишь свое настоящее отражение.
И забросил булыжник в озеро. Тихо, пусто, и круги развеялись вместе с криком сожженного гнома.
Брошь из камня, который ее отразить сумеет…
На груди, рядом с сердцем…
Проклята…
Нет, соврали гномы, соврали…
Не сейчас проклята, не сегодня, и не за невинную смерть Рыжего. Проклята до рожденья, потому как сердца не было. Лишь булыжник. Такой же, как покоится в озере.
Выполнил свой заказ Рыжий.
Настоящий мастер, последний из говорящих с камнями.
Поднялась фея с колен – и когда опустилась – не ясно? И пошла вдоль пустых коридоров подземных, под шепот маленьких жителей. И болело в груди так, будто она потеряла что-то безумно важное и будто в груди билось разбуженное сердце, последний подарок Рыжего…
– А в каждой сказке должен быть намек – добрым молодцам урок? – спрашивает Егор, когда я умолкаю.
– В хороших – наверное, а в моих – как выйдет.
Егор поднимается с кресла, садится на кровать рядом со мной и говорит совершенно потрясающие вещи для каждого автора:
– Мне понравилась сказка. И я понял, о ком был намек. Каждый может ошибиться – это об Аиде и злых словах феи к Рыжему. Когда любишь, способен на все – это про гнома. И даже если сердце приносит боль, это все равно лучше, чем когда оно застывает булыжником. Вот только…
– Что?
– Вот только не думаю я, что твоя фея заслуживает такой жертвы.
– Гном считал по-другому, – усмехаюсь.
– Я сейчас образно говорю, – отмахивается мальчишка. – Это же сказка-перевертыш. Ты – гном, а Яр – фея. Специально написано так, чтобы меньше кто догадался. Вот я и говорю, что вряд ли твоя фея… заслуживает такой жертвы.
Я хочу расспросить его, хочу, чтобы успокоил мои смутные подозрения, но в коридоре слышатся шаги, и я узнаю этот мерзкий голос, который приближается к комнате.
– Блин, – сокрушается Егор, – значит, мне вчера не послышалось… мама приехала…
При этом говорит тоном, будто приехал зубной врач. Но я, честно говоря, тоже морщусь и запираю поспешно дверь. Сплю я, сплю, разве непонятно?
Правда, возмущение за дверью столь громкое, что сон при таком ультразвуке противопоказан, но мы с Егором затыкаем уши и по тихому сматываемся на балкончик, переждать. А пока там сидим, он уговаривает меня взять его с собой в салон и напоить сладкой газировкой, потому что у него есть план, как не попасть на глаза его маме.
Рискованный план, я же скалолазанием не занималась, но лесенка, которую спускает из своей комнаты Егор, кажется надежной, а внизу нас уже встречает Макар. Да и второй этаж всего! Я решительно перекидываю одну ногу через бортик и… правильно… по закону подлости слышу снизу громкий изумленный голос свекрови.
– Ах! Посмотрите на нее! Она хочет покончить жизнь самоубийством, а мой сын скажет, что это я ее столкнула! Ах! Она хочет нас с ним поссорить!
Егор присел и хихикает на балконе, изо всех сил стараясь себя не выдать. Я вишу с одной ногой под взглядом сбежавшейся охраны, они суетятся, кажется, как и свекровь, не замечая лесенку. И в этот момент изматывающий вой прерывает звонок моего мобильного.
– Тихо! – кричу я вниз. – Муж звонит!
Свекровь что-то там возмущается, но я угрожаю, что действительно навру Яру будто меня спихивают с балкона и все молча, изредка повизгивая соло, ждут, пока я наворкуюсь.
– Все! – так же решительно убираю ногу с лесенки, подтягиваю лесенку ее на балкон – еще пригодится. Машу рукой зрителям, в том числе и тем, что в шляпе-торшере алого цвета. – Мне пора! Макар, заводи машину! Не будем заставлять Ярослава Владимировича ждать! – заявляю строго.
И величаво покидаю сцену, а потом подхватываю сумочку и несусь по лестнице, а за мной галопом бежит Егор, чтобы успеть к машине, пока к ней не подобралась дама-торшер.
Запыхавшись, вваливаемся в салон машины и смеемся, наблюдая в заднее стекло, как машет нам раскачивающаяся на ветру шляпа.
Первый день военных действий, а я уже подустала. Интересно, в этой войне подразумевается плен для отдохнуть или только один вариант – насмерть?