Очень обидно в тринадцать лет стоять на большой ярмарке без единой монетки. Даже медной. Но разве от тетки Берны утаишь денежку? Она их особым чутьем определяет. Как и посетителей. Сразу видит, кто пожалеет приемышку Сэльви и подаст ей медную кипку или целую серебрушку.
Родилась в семье сестры – уже виновата. Осиротела – снова тяжкий грех. Выжила в сгоревшем селе, когда все прочие погибли – тоже не радость. Прошлого не помнит – еще хуже несчастье, грозящее ежеминутными обвинениями в неразумности. Посуду не убрала – достойна наказания, так еще и пирог не подала вовремя, и подметая, пыль подняла… Да что перечислять! Нет ни пользы, ни облегчения. Вот и на ярмарку Сэльви взяли только с одной целью: чтобы стояла возле смирной лошадки и следила за санями. На два шага отойти – и то запретили…
Она честно стояла, переминаясь, подрыгивая и постукивая валенком об валенок, чтобы хоть немного согреться. Смотрела за теткиным имуществом и изредка позволяла себе бросить короткий взгляд в сторону чужого праздника.
Мимо чинно проходили семьи. Все – нарядные, говорливые, раскрасневшиеся… Сразу понятно: работящие люди, толковые. И детей не бьют. Наоборот: хвалят, балуют, покупают им пряники. Узорные, медовые – дорогущие! Такие пекут лишь в далекой северной Леснии. Запах – и тот радует.
Сэльви сосредоточенно прищурилась, потянула носом, пытаясь составить рецепт – по этому самому принесенному ветерком дивному аромату. Испечь она способна что угодно. Тетку, впрочем, и это злит – уж больно ловка… Но, само собой, величайшее преступление Сэльви – её внешность. Любая черноглазая и черноволосая здесь, на границе Эрхоя, подозревается в ведьмовстве.
– Ведьмочка, – весело окликнул знакомый басок. – Ты? Да точно, ты и есть! Ох и хороши твои пироги, малышка. И удачу ты приворожила, не иначе. Конь с тех пор, как ты с ним пошепталась, не спотыкается. И торг у меня ладно идет.