На следующий день к восьми вечера Лукреция вернулась домой. Привез ее Флигель на одном из автомобилей Ладовой. Подняться в дом поначалу отказался. Объяснил это буднично:
– Дом наверняка прослушивают.
Совершенно замороченная Лукреция никак на эти его слова не отреагировала.
В десять утра в следственном изоляторе ей сообщили, что найдена предсмертная записка профессора Ционовского. Почти сразу приехал Крэзи-бой с большим чином из МВД. Экспертиза и заключение по ней были сделаны в рекордные сроки – за четыре часа, материала для сравнения почерка профессора было предостаточно. Потом в ожидании постановления об освобождении Крэзи-бой развлекал Лукрецию в комнате для допросов воспоминаниями прошлого под чай с конфетами. Полковнику Крылову было явно не по себе.
– Может, глотнем для ясности? – он достал из внутреннего кармана кителя плоскую фляжку с коньяком.
Лукреция ничего не ответила, складывая горкой скомканные фантики от съеденных конфет. Но когда Крэзи-бой плеснул себе в чашку коньяка, отобрала фляжку и допила все из горлышка.
– Я не курила сорок шесть часов, – сказала она после этого.
Крэзи-бой суетливо покопался в карманах.
– У меня только сигареты.
Лукреция взяла одну, но закуривать не стала – сидела и нюхала. Крэзи-бой перешел к ближайшим событиям.
– Лейтенантик Наташкин оказался не без способностей. Вчера добился постановления на повторный обыск помещения, в котором был найден мертвый профессор. Ну, как добился… не без моей помощи. Сегодня к восьми утра вскрыли опечатанное помещение в присутствии вашего участкового, а там книг и папок всяких!.. Сама видела, что мне объяснять. Участковый начал книги потрошить, а Раков мебель осматривать. Я подъехал к девяти, комната была засыпана бумажками по колено, а еще и половины не разгреблось. Мне даже поплохело от такого зрелища. Но ради тебя я решил пригнать группу моих ребят, чтобы они по одной каждую бумажку и книжку перебрали, в коробки складывали и выносили это наружу. Пока ребята добирались, лейтенант нашел скомканную записку в кресле, в котором профессор собственно…
– Вот так просто взял и нашел? – уныло поинтересовалась Лукреция.
– Она была глубоко засунута между сиденьем и подлокотником. И нашел ее Раков не просто, а как полагается, в присутствии понятых, Таисии Маслёнкиной и твоего покорного слуги…
– Туся была понятой? – встрепенулась Лукреция.
– Была. И сильно страдала, что нельзя самой поискать, а нужно только ждать и наблюдать. Обещала все убрать после нас.
– Это значит, Лайка тоже была при обыске? Они говорили?
– Кто?.. – удивился Крэзи-бой.
– Дочка моя с Раковым! – закричала Лукреция и вскочила.
«Успокоительную» таблетку полковник достал из другого кармана кителя. Из коробочки от леденцов.
– Лайка разговаривать-то осмысленно начала не так давно, а к посторонним ближе чем на два метра не подходит до сих пор. Не понимаю, чего ты завелась? – Крылов помогал Лукреции запить таблетку, мученически кривясь лицом от стука ее зубов о стакан.
Через пятнадцать минут женщина расслабилась до бессмысленной улыбки и радостного обожания всех, кто входил в комнату. Крэзи-бой решил, что уже можно зачитать текст предсмертной записки:
– «Предчувствиям не верю и примет я не боюсь, – начал он проникновенно. – Ни клеветы, ни яда я не бегу. На свете смерти нет. Бессмертны все…» (Тарковский, «Жизнь, жизнь»)
– Не-е-ет! – заплакала Лукреция, шлепая по столу ослабевшими ладонями. – Не на-а-адо, пожалуйста, я не могу больше его слышать!.. Засунь себе это стихотворение в ж…!
– Ладно, ладно, – опешил Крэзи-бой и решил сначала молча пробежаться по тексту глазами. – Дальше в прозе, своими словами и по делу: «В благодарность за осознание жизни, ее красоты и уродства, кончаю свое бессмысленное на данный момент существование с любовью в сердце, простив всех врагов и завистников…», двоеточие – «Неймарка, Глуховского…», ты подумай – целый список.! Ладно, это мы опустим, «…изношенность тела не дает более радоваться победам и бороться с неудачами, сознание подводит, и ребенок, обученный мною понятию слов и обучивший меня животной радости существования, вырос. «Час предвкушаю: смяв время, как черновик, ока последний взмах и никоторый миг…» (Цветаева из «Крысолова»). Ухожу в никоторый миг 15 сентября 1995 года, старый, больной и счастливый выполненным. Простите, кому любви пожалел».
Полковник Крылов достал платок, вытер вспотевшее лицо и тяжко вздохнул, покачав головой.
– Не предсмертная записка, а целая поэма! Знаешь, я пока читал, засомневался, что наши спецы вообще поймут, о чем это. Но профессор молодец – число указал и вообще… в конце определился с мотивами. А как тебе – «простите, кому любви пожалел», а? Поэма…
– Крэзи, миленький, я хочу полежать, и чтобы – никого, и тихо, ни звука… – жалобно попросила Лукреция, не утирая слез.
Лейтенант Раков забирал Смирновскую из карцера.
– За что вас отправили в изолятор? – спросил он в машине у дома, пытаясь вывести Лукрецию из оцепенения – за всю дорогу она не сказала ни слова.
– Я заплакала почему-то… и попросила где-нибудь полежать в тишине. Ты читал записку Ционовского?
– Конечно. Еще я читал его статью в литературной газете, «эссе» называется. В том же стиле. Ни у кого и тени сомнения быть не может, что это написал именно профессор.
– Где ты ее взял?
– Я нашел записку в кресле, она была засунута…
– Где ты ее взял?!
– Скажу после официальной регистрации брака, – окаменел лицом Раков. – Разрешите просьбу. Не говорите Ладовой о нашей сделке.
– А вот скажу! – злорадно объявила Лукреция. – Завтра же! Крэзи-бой обещал ее привезти сюда из аэропорта. Шагом марш в дом!
Раков вышел и постоял, насупившись, глядя как Лукреция решительно направилась к террасе. Вздохнул, осмотрелся и догнал ее.
– Вы только в доме о делах не говорите.
– Паранойя? – спросила Смирновская. – Кому я нужна? У меня нет тайн.
– Вы можете сами того не зная, подставить других.
– Я тебя умоляю!..
– Не надо умолять. Лучше перестаньте болтать о вашем увлекательном прошлом и близком круге. Такая болтовня приводит потом к обыскам. Что ваш друг полковник Крылов искал в доме профессора накануне его смерти? Там был неофициальный обыск, точно вам говорю!
Лукреция остановилась.
– С чего ты взял, что там были люди Крылова?
– Это элементарно. Пробил по базе Конторы через код Ладовой номер машины, которая стояла неподалеку от дачи профессора. Дальше – дело техники. Вспомните, что вы могли выболтать Крылову в последний его приезд, и найдете причину обыска.
– Значит, пробил номер, – кивнула Смирновская. – А ты что делал в доме Ционовского в тот день?
– В тот день – ничего, – Раков покосился на женщину рядом и решился: – Я действительно ничего не делал в тот день в доме профессора. Хотя должен был. Наталья приказала поискать у Ционовского тетрадки Аглаи. Я пришел, а там стоит автомобиль, и в доме – никакого движения, дверь заперта. Я понял, что соваться нельзя и ушел к станции. Ночью часа в три приехал уже на машине и решил начать не с дома, а с пристройки. Обнаружил мертвого профессора и…
– И его предсмертную записку, да? – Лукреция толкнула лейтенанта кулаком в плечо.
Он улыбнулся жалко:
– Не надо, пожалуйста…
Лукреция ударила сильней и размахнулась левой. Раков уклонился от удара в челюсть, захватил ее кулак и зашептал:
– Вы поймите, я не хотел ничего плохого. В тот момент меня больше беспокоила проблема собственного рабства. И вам тогда ничего не угрожало. Это уже потом, когда вас задержали…
– Ты слишком прыткий, – Лукреция, нахмурившись, выдернула руку. – Ты… Ты меня все время нервируешь! Я хочу помыться и отдохнуть. Знаешь о диагнозе моей дочери?
– Я не врач, – отбился Раков.
– Это точно! – Лукреция быстро пошла к крыльцу. – Ты – интриган и шантажист.