Вырезка из газеты «Дейлиграф» от 8 августа
(приложенная к дневнику Мины Меррей).
От собственного корреспондента в Уитби
Мы только что пережили один из самых сильных и внезапных штормов. В тот день было довольно жарко, что вполне обычно для августа. В субботу вечером стояла прекрасная погода; в живописных окрестностях Уитби – Малгрей-Вудс, бухте Робин Гуда, Риг-Милл, Рансуик, Стейтес – было много отдыхающих. Пароходики «Эмма» и «Скарборо» сновали вдоль побережья – перевозили на редкость большое количество пассажиров. Погода была на удивление благоприятной до обеда, а потом завсегдатаи Восточного утеса у кладбища, откуда открывается широкий обзор моря на север и восток, обратили внимание, что высоко в небе на северо-западе появились перистые облака, предвещающие дождь. Дул слабый юго-западный ветерок, обозначаемый на барометре как «№ 2: легкий бриз». Служащий береговой охраны немедленно сообщил об этом, а один старый рыбак, более полувека наблюдавший с Восточного утеса за переменами погоды, предсказал – и очень взволнованно – скорый шторм.
Закат среди живописных нагромождений облаков и туч разных оттенков был так великолепен, что на утесе у кладбища собралась целая толпа – полюбоваться этим зрелищем. Заходящее солнце начало клониться за темную линию мыса Кеттлнесс, четко вырисовывавшегося на фоне неба, и окрасило облака в самые разные цвета: огненный, багряный, розовый, зеленоватый, лиловый, все оттенки золота; кое-где виднелись небольшие, различной формы, ясно очерченные островки абсолютной черноты… Это зрелище не могло оставить равнодушными художников, и, несомненно, в следующем мае зарисовки «Перед штормом» украсят стены Королевской академии художеств и Королевского института художников-акварелистов.
Многие капитаны тогда решили, что их «мелюзга» и «мулы», как они именуют свои малые суденышки и буксиры, останутся в гавани, пока не кончится буря. На закате ветер стал затихать; к полуночи воцарились штиль, духота и гнетущее предгрозовое напряжение, которое плохо действует на чувствительных людей.
На море было мало огней – лишь несколько береговых судов, которые обычно не отходят далеко от причала, и рыбачьи лодки. Единственный парус на горизонте – иностранная шхуна, она двигалась на запад под всеми парусами. Безрассудная отвага или полное невежество капитана и его помощников стали темой для пересудов. Пока она находилась в поле зрения, с берега подавали сигналы, чтобы команда из-за приближающейся опасности спустила паруса. До самого наступления темноты шхуну видели мягко покачивающейся на волнах, ее паруса бессмысленно развевались.
Корабль наш спит,
как в нарисованной воде рисованный стоит[12].
К десяти часам тишина стала совершенно невыносимой, хотя было отчетливо слышно блеяние овец в долине и собачий лай в городе, а оркестр на пирсе, исполнявший популярные, французского типа мелодии, вносил диссонанс в великую гармонию умолкшей природы. Вскоре после полуночи с моря донесся странный звук, а откуда-то сверху – зловещий глухой гул.
Буря грянула внезапно. С немыслимой быстротой преобразился весь пейзаж. Ярость вздымающихся, перекрывающих друг друга волн нарастала. Море, только что гладкое, словно зеркало, за несколько минут превратилось в ревущее, всепоглощающее чудовище. Волны с белыми гребнями бешено бились о песчаные берега и скалы, обрушивались на пирсы, омывая пеной фонари маяков, расположенных в конце каждого пирса гавани Уитби. Ветер ревел и дул с такой мощью, что даже сильный человек с трудом удерживался на ногах, да и то если удавалось мертвой хваткой вцепиться в железные стояки. Пришлось очистить пристань от толпы зрителей, иначе число жертв этой ночи стало бы значительным. И плюс ко всему с моря на берег пополз туман – белый, влажный, напоминающий привидения. Он был такой липкий, сырой и холодный, что не требовалось особой фантазии, чтобы представить себе, будто это духи погибших в море прикасались к своим живым собратьям ледяными руками смерти; многие содрогались, когда мертвенная пелена окутывала их. Временами туман рассеивался и просматривалось море в сверкании непрерывной череды молний, сопровождавшихся внезапными раскатами грома, сотрясавшими, казалось, все небо.
Открылись поразительно величественные виды – оторваться от них было невозможно: море вздымалось подобно горам, с каждым новым валом швыряя вверх клочья белоснежной пены, которые ветер подхватывал и уносил в бесконечность пространства. Время от времени, с лохмотьями на мачте вместо паруса, в поисках укрытия стремительно проносились рыбачьи лодки. Мелькали белые крылья попавшей в шторм чайки. На вершине Восточного утеса офицеры береговой охраны впервые включили недавно установленный там прожектор, и он сквозь прорехи, возникавшие в тумане, освещал поверхность моря. Пару раз это действительно помогло: например, благодаря его свету избежала крушения одна полузатопленная рыбачья лодка: проскочив в гавань, она не разбилась о пирс. Всякий раз, как очередное суденышко оказывалась в безопасности, толпа на берегу бурно ликовала, радостные крики на мгновение прорезали рев бури и затем уносились, подхваченные новым порывом ветра. Вскоре прожектор обнаружил вдали шхуну под всеми парусами – очевидно, ту самую, замеченную еще вечером. К этому времени ветер повернул к востоку; зрителей на утесе охватил ужас, когда они поняли, в какой опасности оказалась шхуна. От гавани ее отделял большой плоский риф, из-за которого в прошлом пострадало множество добротных судов; и при ветре, дувшем в этом направлении, судно не могло войти в гавань. Близился час прилива, но волны были так высоки, что вздымались, казалось, с самого дна – у их оснований просматривались прибрежные отмели, а шхуна на всех парусах неслась с такой скоростью, что, по выражению одного морского волка, «она мчалась прямиком в ад». Затем снова надвинулся туман, плотнее прежнего, влажная серая пелена, оставившая людям единственную возможность – слышать; рев бури, раскаты грома, шум могучих волн, доносившиеся сквозь влажную завесу, стали как будто еще громче и резче.
Лучи прожектора теперь были направлены на вход в гавань у Восточного пирса, где ожидалось крушение. Люди затаили дыхание, но ветер вдруг подул к северо-востоку и рассеял остатки тумана. И тогда – о чудо! – взлетая на волнах, на головокружительной скорости, загадочная шхуна, возникнув между молами, на всех парусах вошла в безопасную гавань. Прожектор ярко осветил ее, и все невольно содрогнулись: к штурвалу был привязан труп, голова его безвольно моталась из стороны в сторону при каждом покачивании корабля. И больше на палубе – ни души! Все были потрясены: никем не управляемый – разве что мертвецом! – корабль чудом вошел в гавань! Впрочем, все случилось гораздо быстрее, чем пишутся эти строки: шхуна в мгновение ока пересекла гавань и врезалась в гору песка и гравия, за долгое время намытую приливами и штормами в юго-восточном углу под Восточным утесом, известным среди местных как пирс Тейт-Хилл.
Корабль, разумеется, врезался в песочную горку на полном ходу, так что все крепления, опоры и канаты напряглись до предела, а верхняя часть мачты рухнула; но самое странное: лишь только шхуна коснулась берега, на палубу выскочила громадная собака, как будто ее вытолкнуло ударом о берег, пронеслась к носу и спрыгнула на песок. Она помчалась к утесу, на котором расположено кладбище, нависающее над проходом, ведущим к Восточному пирсу столь резко вниз, что надгробные плиты, или, как их называют на местном диалекте, «сквозные камни», обнажаются в проемах обвалов. Собака исчезла во мраке, контрастирующем с ярким лучом прожектора.
На пирсе Тейт-Хилл никого не было: жители домов, расположенных по соседству, уже спали или же находились в верхней части города. Поэтому первым на борт поднялся офицер береговой службы, дежуривший на восточной стороне гавани. Сигнальщики, управляющие прожектором, осветили вход в гавань и, ничего не заметив там, направили луч на безлюдную шхуну. Офицер побежал на корму, потом к штурвалу, наклонился, присматриваясь к безжизненному телу, и сразу отпрянул, словно чем-то потрясенный. Это усилило всеобщее любопытство, и многие бегом устремились к месту происшествия. От Западного утеса через Дробридж до пирса Тейт-Хилл путь не близок, но ваш покорный слуга – довольно хороший бегун и намного опередил остальных. Тем не менее на пирсе я увидел уже целую толпу, но береговая служба и полицейские никого не пускали на корабль. Мне же, как корреспонденту, главный смотритель порта разрешил подняться на палубу, и таким образом я оказался в числе тех немногих, кто видел мертвого моряка еще привязанным к штурвалу.
Неудивительно, что офицер был изумлен и даже потрясен: такое увидишь не каждый день. Мертвец был привязан за руки – одна поверх другой – к рукоятке штурвала. Причем та рука, которая оказалась внизу, прижимала к деревянному ободу крест с распятием, а прикрепленные к нему четки были обмотаны вокруг запястий и рулевого колеса. И все это вместе крепко-накрепко перетянуто веревками. Видимо, раньше бедняга находился в сидячем положении, но из-за свирепой бортовой качки, которой неубранные паруса только способствовали, мертвое тело швыряло из стороны в сторону, причем так сильно, что веревки врезались в мясо до кости.
Составили подробный протокол о происшествии, а доктор – военно-морской врач Дж.-М. Кэффин, проживающий на Ист-Эллиот-плейс, 33, и пришедший вслед за мной, – после осмотра заявил, что этот человек скончался предположительно два дня назад. В кармане покойного нашли тщательно закупоренную бутылку с вложенным в нее маленьким бумажным свитком, оказавшимся дополнением к судовому журналу. По мнению офицера береговой службы, этот моряк сам связал себе руки, затянув узлы зубами. То, что первым на борт шхуны поднялся представитель этой службы, предупреждает возможные осложнения в Адмиралтейском суде, ибо береговая служба в отличие от гражданских лиц не может претендовать на вознаграждение за спасенное имущество покинутых судов.
Юридическая сторона вопроса сразу стала предметом обсуждения, и один молодой студент-правовед громко утверждал, что судовладелец уже потерял свои права на шхуну по закону о «мертвой руке», поскольку штурвал находился в руке мертвеца – это служит символом, если не доказательством, смены владельца. Само собой разумеется, погибший моряк с большим почетом был вынесен с места своей последней вахты – стойкость его сравнима с верностью долгу юного Касабьянки – и помещен в морг до начала расследования.
Внезапно налетевший шторм начинает стихать, люди расходятся по домам, небо над йоркширскими долинами постепенно розовеет. В следующем номере ждите дальнейших подробностей о покинутой шхуне, каким-то непостижимым образом в бурю нашедшей путь в гавань.
Уитби, 9 августа
Обстоятельства, открывшиеся после вчерашнего столь необычайного прибытия шхуны во время шторма, оказались еще более загадочными, чем сам факт присутствия на палубе мертвеца. Выяснилось, что это русская шхуна «Деметра», пришедшая из Варны. Ее груз состоял всего из нескольких больших деревянных ящиков с черноземом и серебристого песка, который обычно использовался как балласт, и был адресован стряпчему из Уитби – мистеру С.-Ф. Биллингтону, проживающему по адресу: Кресент, 7. Сегодня утром он приехал в порт и принял груз. Также и русский консул по договору о фрахте согласился взять шхуну под свое попечительство, заплатил портовые сборы и проч.
Все только и говорят о чрезвычайном происшествии. Чиновники из Комитета по торговле следят за точным исполнением всех формальностей. Дело это стало «девятью днями чуда», и они явно заботятся, чтобы потом не было никаких жалоб. Большой интерес вызвала собака, спрыгнувшая на сушу, едва корабль врезался в берег. Многие члены Общества защиты животных, популярного в Уитби, готовы приютить ее. Но, к общему сожалению, собаку нигде не могут найти – она как сквозь землю провалилась. Возможно, так напугалась, что сбежала из города и теперь прячется где-то на пустошах. Некоторые опасаются, как бы не случилось что-нибудь страшное, ведь, судя по всему, это настоящий хищник. Сегодня рано утром нашли мертвой большую собаку, мастифа-полукровку, принадлежащего торговцу углем, что живет рядом с пирсом Тейт-Хилл. Собака лежала на дороге напротив двора хозяина. Очевидно, подралась с каким-то лютым зверем: у нее разорвано горло, вспорото брюхо – похоже, острыми когтями.
Позднее
Благодаря любезности инспектора Комитета по торговле мне разрешили ознакомиться с судовым журналом «Деметры»; он велся исправно на протяжении всего плавания, за исключением последних трех дней, но в нем не было ничего примечательного, кроме упоминания о пропаже людей. Гораздо интереснее оказался бумажный свиток, найденный в бутылке; его сегодня изучили, и то, что в нем говорилось, было еще загадочнее, чем содержимое журнала, и, видимо, не мне суждено разгадать эту тайну. Поскольку ни в журнале, ни в свитке нет ничего сугубо личного, мне разрешили опубликовать все записи в газете, что я и делаю, опуская лишь некоторые профессиональные детали, относящиеся к судоходству и коммерции. Такое впечатление, будто у капитана перед выходом в море возникла какая-то мания, развившаяся во время плавания. Хотя, конечно, это предположение следует принимать cum grano[13], поскольку я пишу под диктовку секретаря российского консула, любезно согласившегося перевести для меня документы с русского, а времени у нас было в обрез.
Судовой журнал «Деметры»
Варна – Уитби
Запись от 18 июля. Происходят такие странные явления, что отныне я буду вести подробный отчет до прибытия на место.
6 июля закончили принимать груз – серебристый песок и ящики с землей. В полдень отплыли. Ветер восточный, свежо. Экипаж: пять матросов, два помощника, кок и я (капитан).
11 июля на рассвете вошли в Босфор. На борт поднялись турецкие таможенники. Бакшиш решил все проблемы. Вышли в четыре часа дня.
12 июля, Дарданеллы. Снова таможенники и пограничники на своем катере. Опять бакшиш. Таможенники работают тщательно, но быстро. Хотят, чтобы мы поскорее убрались. Затемно вышли в Эгейское море.
13 июля прошли мыс Матапан. Экипаж чем-то недоволен. Люди выглядят напуганными, но не говорят, в чем дело.
14 июля с матросами что-то произошло. Все они надежны и проверены – плавали со мной и раньше. Помощник никак не может добиться от них, что случилось; ему сказали только: на судне творится что-то неладное – и перекрестились. Он рассердился на одного из матросов в тот день и ударил его; я ожидал конфликта, но ничего не последовало.
16 июля утром помощник сообщил, что пропал матрос Петровский.
Непонятно, что произошло. Дежурил по левому борту прошлой ночью, после восьми склянок. Абрамов сменил его, но в кубрик Петровский не вернулся. Люди крайне подавлены. Говорят, что ожидали этого, но ничего не объясняют, твердят лишь: на корабле что-то не то. Помощник сильно злится на них и опасается дальнейших неприятностей.
17 июля, вчера один из матросов, Ольгарен, пришел ко мне в каюту очень напуганный и сообщил, что, по его мнению, на корабле находится посторонний. Во время своей вахты он укрылся от сильного дождя за рубку и вдруг увидел, как высокий худой человек, явно не из команды, прошел по палубе и исчез. Ольгарен крадучись последовал за ним до самого носа, но никого не нашел, а все люки оказались задраены. Его охватил панический суеверный страх – боюсь, как бы и остальные не впали в панику. Чтобы предотвратить ее, сегодня же велю тщательно обыскать весь корабль.
Чуть позже я собрал команду и объявил: раз уж возникло подозрение, что на корабле чужак, мы тщательно обыщем судно, от носа и до кормы. Первый помощник рассердился, назвал это глупостью, которая лишь дезорганизует людей, и вызвался успокоить их ганшпугом. Но я приказал ему встать к штурвалу. Остальные же, стараясь держаться вместе, при свете фонарей начали тщательный обыск. Мы осмотрели все. В трюме был только груз – большие деревянные ящики, никаких подозрительных закутков, где бы мог спрятаться человек. После обыска люди успокоились и, повеселев, вернулись к работе. Первый помощник хмурился, но молчал.
22 июля
Последние три дня штормит, все матросы возятся с парусами – бояться некогда. Кажется, все забыли про свои страхи. Помощник повеселел, отношения наладились. Я похвалил людей – в непогоду они славно потрудились. Прошли Гибралтар и через пролив вышли в океан. Все хорошо.
24 июля
Шхуну преследует злой рок. Недавно потеряли одного матроса, впереди в Бискайском заливе ужасная погода, а тут прошлой ночью пропал еще один – исчез. Отработал вахту, как и первый, – и больше его не видели. Люди в панике; они составили петицию – просят позволить дежурить по двое, боятся нести вахту в одиночку, я разрешил. Помощник в ярости. Как бы не дошло до крайности: либо он, либо команда могут перейти грань.
28 июля
Четыре дня ада; попали в какой-то водоворот, буря не затихает. Спать некогда. Люди выбились из сил. Не знаю даже, кого поставить на вахту. Вызвался добровольцем второй помощник – у команды появилась возможность поспать несколько часов. Ветер слабеет. Волны еще велики, но море уже спокойнее, и корабль не так бросает.
29 июля
Еще одна беда. Сегодня ночью команда слишком устала, и на вахте стоял всего один человек – второй помощник. Когда утром матрос пришел сменить его, то никого не нашел, кроме рулевого, и поднял шум, все выбежали на палубу. Провели тщательный обыск – и никого. Теперь я без второго помощника, а команда в панике. Мы с первым помощником решили носить при себе пистолеты и быть начеку.
30 июля
Вчера вечером мы радовались: Англия уже близко. Погода чудная, идем на всех парусах. От усталости я просто свалился и крепко заснул. Меня разбудил помощник и сообщил, что исчезли оба вахтенных и рулевой. На шхуне остались только помощник, два матроса и я.
1 августа
Два дня туман, на горизонте – ни одного паруса. Надеялся, что в Английском канале смогу подать сигнал о помощи или зайти в какой-нибудь порт. Но мы вынуждены плыть по ветру: нет сил управлять парусами. Но спускать их не решаемся, потому что не сможем поднять вновь. Кажется, мы обречены. Теперь и первый помощник сник, даже больше, чем остальные. Его сильный характер как бы исподволь сработал против него. Матросы уже за пределами страха, работают бесстрастно и терпеливо, готовые к худшему. Они – русские, он – румын.
2 августа, полночь
Задремал на несколько минут и проснулся от крика как будто у моей двери. В тумане ничего не было видно. Бросился на палубу и столкнулся с помощником. Он сказал, что тоже прибежал на крик; вахтенного на месте не оказалось. Еще один исчез. Господи, помоги нам! Помощник говорит, что мы уже прошли Дуврский пролив, он видел Норт-Форленд, когда туман рассеялся, – как раз в тот момент и раздался крик матроса. Если так, то мы уже в Северном море, но только Бог может провести нас сквозь туман, который будто преследует нас. Но Бог, кажется, нас покинул.
3 августа
В полночь я пошел сменить рулевого, но у штурвала никого не оказалось. Ветер не утихал и гнал шхуну прямо по курсу. Я не решился оставить штурвал и позвал помощника. Через несколько секунд он выскочил на палубу в нижнем белье. И выглядел изможденным, глаза безумные – опасаюсь за его рассудок. Подбежав, он сипло зашептал мне на ухо, будто боясь, что сам воздух его подслушает: «Оно здесь, теперь-то я знаю. Вчера ночью, на вахте, я видел его – оно внешне как человек, высокий, худой, мертвенно-бледный. Стояло на носу и осматривалось. Я подкрался к нему и ударил ножом, но клинок прошел сквозь него как сквозь воздух. – И помощник вытащил нож и с яростью рассек им воздух. – Но оно здесь, и я найду его. Оно в трюме, возможно, в одном из ящиков. Открою их все один за другим и посмотрю. А вы управляйте шхуной». И, приложив палец к губам, с угрожающим видом он направился вниз. Поднялся порывистый ветер, я не мог оставить штурвал. Помощник появился вновь – с ящичком для инструментов, с фонарем – и начал спускаться в ближний люк. Он обезумел, совсем взбесился, он бредил, остановить его было невозможно. Впрочем, содержимому ящиков он повредить не мог: в накладной указано «земля» – ничего с ней не случится.
Я остался у руля и веду эти записи. Полагаюсь только на Бога и жду, когда рассеется туман. Тогда, если не смогу по ветру загнать шхуну в какую-нибудь гавань, обрублю паруса и подам сигнал бедствия.
Теперь почти все уже кончено. Только я понадеялся, что помощник наконец успокоится – слышал стук его молотка из трюма и думал, работа пойдет ему на пользу, – как вдруг раздался страшный крик, от которого кровь в моих жилах застыла, и он, совершенно не в себе, с блуждающим взглядом и искаженным от страха лицом, пулей выскочил из трюма. «Спасите! Спасите!» – кричал безумец, озираясь в тумане. Ужас его сменился отчаянием, и он произнес уже спокойнее: «Уйдем вместе, капитан, пока не поздно. Он там. Теперь я понял, в чем секрет. Море спасет меня от него, это единственный выход!»
И прежде чем я успел сказать хоть слово или остановить его, помощник вскочил на фальшборт и бросился в море. Мне кажется, теперь я тоже понимаю, в чем секрет: этот сумасшедший уничтожил людей, одного за другим, а теперь сам последовал за ними. Да поможет мне Бог! Как я отвечу за все эти ужасы по прибытии в порт? И когда же я наконец там окажусь? Да и случится ли это когда-нибудь?
4 августа
По-прежнему туман, сквозь который не могут пробиться лучи восходящего солнца. Как и всякий моряк, я нутром чувствую наступление рассвета, а почему – и сам не знаю. Не решился спуститься в трюм и оставить штурвал: так и провел всю ночь и в сумраке увидел его! Прости меня, Господи, но помощник был прав, прыгнув за борт: лучше умереть достойно; умереть, как подобает моряку – в море – кто ж тут поспорит. Но я капитан и не имею права покинуть корабль. Однако все же перехитрю этого дьявола, это чудовище: когда силы начнут оставлять меня, привяжу руки к штурвалу, а с ними – то, к чему он – или оно – не посмеет прикоснуться. И тогда пусть дует любой ветер – попутный или нет, но я спасу свою душу и капитанскую честь.
Слабею, а ночь уже приближается. Надо быть готовым ко встрече с ним… Если я погибну, может быть, кто-нибудь найдет эту бутылку и поймет… если же нет… что ж, пусть никто не усомнится в том, что я был верен своему долгу. Господи, Пречистая Дева и святые угодники Божии, помогите бедной заблудшей душе, старавшейся исполнить свой долг…
Конечно, вопрос о виновном остается открытым. Нет никаких неопровержимых свидетельств; непонятно, кто же все-таки убийца – не сам ли капитан? Почти все в Уитби считают капитана героем, ему устроят торжественные похороны, уже решено, что гроб с его телом провезут вверх по реке Эск в сопровождении целой флотилии, а затем – назад, к пирсу Тейт-Хилл, где на кладбище он и будет предан земле. Владельцы более ста судов уже вызвались принять участие в церемонии прощания.
Никаких следов громадной собаки; многим ее жаль, поэтому, вполне вероятно, город взял бы ее под опеку. Завтра состоятся похороны капитана. Отныне еще одной тайной моря станет больше.
Дневник Мины Меррей
8 августа
Люси вела себя этой ночью беспокойно, и я тоже не смогла толком выспаться. Шторм был ужасный, при каждом завывании ветра в трубах я невольно вздрагивала. При наиболее резких порывах казалось, будто где-то вдалеке стреляют из пушек. К моему удивлению, Люси спала крепко, хотя во сне дважды вставала и начинала одеваться. К счастью, я всякий раз вовремя просыпалась, и мне удавалось, не разбудив ее, уложить в постель. Лунатизм – непостижимое, странное явление: при любом физическом препятствии сомнамбула отменяет свою прогулку и возвращается в постель.
Рано утром мы встали и отправились к гавани – узнать, что там ночью произошло. Народу гуляло мало, хотя светило солнце, а воздух был чист и свеж. Большие, мрачноватого вида волны, казавшиеся черными по контрасту с белоснежной пеной на гребнях, врывались в гавань через узкий проход, напоминая задиру, протискивающегося сквозь толпу. Как бы там ни было, а я порадовалась, что Джонатан был на суше прошлой ночью. Впрочем, на суше ли? Где он? Как он? Я все больше беспокоюсь за него. Если бы только знать, что делать, я на все готова!
10 августа
Похороны бедного капитана проходили очень трогательно. Кажется, присутствовали все суда и суденышки порта, а их капитаны на собственных плечах несли гроб от пирса Тейт-Хилл до кладбища. Мы с Люси пришли на нашу скамью пораньше, траурный кортеж как раз двинулся вверх по реке к виадуку, а затем повернул обратно. Нам было видно все как на ладони. Похоронили несчастного недалеко от нашей скамьи, так что мы наблюдали, как его гроб опускали в могилу.
Люси, бедняжка, очень расстроилась. И никак не могла успокоиться; боюсь, сказывается ее лунатизм. Странно, что Люси не говорит мне о причине своего беспокойства, хотя, возможно, она и сама не может понять, в чем дело.
Подействовала на нее и смерть бедного мистера Суэйлза, которого сегодня утром со сломанной шеей нашли подле нашей скамьи. По словам доктора, он упал с нее, видимо чего-то сильно испугавшись – на лице у него застыло выражение такого несказанного ужаса, что, по словам нашедших его людей, у них мурашки побежали по коже. Милый, славный старик! Может быть, пред ним предстала сама Смерть!
Люси такая впечатлительная, она гораздо чувствительнее других. Только что она разволновалась из-за пустяка, которому я не придала особого значения, хотя очень люблю животных. Дело в том, что один человек, который часто наблюдал отсюда за лодками, пришел сюда, как обычно, с собакой. Они всегда вместе. И оба очень спокойные: ни разу не видела, чтобы он сердился, а она лаяла. Но во время панихиды собака ни в какую не хотела подойти к своему хозяину, сидевшему рядом с нами на скамье, а, остановившись в нескольких ярдах, начала лаять и выть. Мужчина говорил с нею ласково, потом строго и, наконец, сердито, но она все равно не унималась, продолжая выть, будто взбесилась. Глаза у нее сверкали, шерсть встала дыбом, как хвост у разгневанной кошки. В конце концов хозяин разозлился, подбежал к ней, пнул ее, схватил за загривок и швырнул на надгробную плиту, рядом с которой стояла наша скамья. Едва коснувшись камня, бедняжка тут же затихла и начала дрожать. Она не пыталась сойти с плиты, а припала к ней, съежилась и тряслась в таком ужасе, что все мои попытки успокоить ее оказались безуспешны. Люси тоже переполняла жалость, но она даже не пыталась погладить собаку, а лишь смотрела на нее в таком отчаянии, что мне стало больно. Мне кажется, она слишком ранима и в жизни ей будет нелегко. Наверняка ночью ее будут преследовать кошмары, для нее слишком уж много всего: и корабль, управляемый привязанным к штурвалу мертвецом с распятием и четками, и душераздирающие похороны, и собака, охваченная то бешенством, то страхом.
Я решила, что будет лучше, если Люси ляжет спать после того, как устанет физически, поэтому повела ее гулять по утесам в бухту Робин Гуда и обратно. Надеюсь, теперь ей не захочется бродить во сне.