Дневник Джонатана Гаркера
(продолжение)
Проснулся я в своей спальне. Если ночное приключение мне не приснилось, то, видимо, граф и перенес меня сюда. Я тщательно все обследовал, но так и не пришел ни к какому выводу. Насторожили некоторые мелочи – например, моя одежда сложена не так, как обычно. Часы остановились, а я всегда завожу их на ночь… Но все это, конечно, не доказательства, а, возможно, лишь косвенные свидетельства того, что я не в себе. Нужно найти настоящие доказательства. Как бы то ни было, одно меня порадовало: если меня сюда принес и раздел граф, то он, похоже, очень спешил – карманы не тронуты. Уверен, дневник оказался бы для него загадкой, и он, разумеется, забрал бы его или уничтожил. Моя комната, которой я раньше опасался, теперь стала моим убежищем; нет ничего отвратительнее тех ужасных женщин, ждавших – ждущих случая высосать мою кровь.
18 мая
При свете дня я вновь пошел в ту комнату – я просто обязан докопаться до истины. Дверь на верхней площадке лестницы оказалась закрытой. Ее захлопнули с такой силой, что дерево местами расщепилось. Мне удалось разглядеть, что она заперта не снаружи – на защелку, а изнутри.
19 мая
Несомненно, я в западне. Прошлой ночью граф очень любезно попросил меня написать три письма: в первом сообщить, что моя работа близится к завершению и через несколько дней я выеду домой; во втором – что я выезжаю на следующий день после даты письма; в третьем – что я уже покинул замок и приехал в Бистрицу. Мне хотелось воспротивиться, но в моем положении открыто ссориться с графом – безумие, пока что я совершенно в его власти; отказ возбудил бы его подозрения и разозлил. Он и так понял, что я слишком многое узнал и не должен оставаться в живых – чересчур для него опасен; мой единственный шанс спастись – тянуть время и искать выход. Возможно, подвернется случай бежать.
В его глазах я снова заметил вспышку гнева, напомнившего мне сцену с той блондинкой. Граф стал объяснять мне, что почта бывает здесь редко и нерегулярно, письма же успокоят моих друзей; он пытался убедить меня: если по каким-то причинам я пробуду в замке еще некоторое время, он может задержать два моих последних письма в Бистрице. Любые мои возражения лишь привели бы его к новым подозрениям. Я сделал вид, что согласен, спросил лишь, какие даты проставить в письмах. Он подумал минуту и ответил:
– Первое пометьте двенадцатым, второе – девятнадцатым, а третье – двадцать девятым июня.
Теперь я знаю, сколько дней жизни мне отпущено. Господи, помоги мне!
28 мая
Появилась возможность бежать или по крайней мере послать домой весточку. В замок пришел цыганский табор и расположился во дворе; я кое-что знаю о цыганах. Местные цыгане имеют свои особенности, хотя у них много общего с цыганами всего мира. Тысячи цыган живут в Венгрии и Трансильвании фактически вне закона. Как правило, они пристраиваются в имении какого-нибудь знатного аристократа или боярина и называют себя его именем. Они бесстрашны, чужды какой-либо религии, но суеверны и говорят на своем наречии.
Напишу домой несколько писем и уговорю цыган отвезти их на почту. Я уже завязал с ними знакомство через окно. Они почтительно поклонились мне, сняв шляпы, и делали какие-то знаки, столь же непонятные, как и их язык…
Я написал Мине – стенографически, а мистера Хокинса попросил с нею связаться. Мине я объяснил свою ситуацию, но умолчал об ужасах, в которых еще сам не совсем разобрался. Выложи я ей все откровенно, она бы перепугалась до смерти. А если письма попадут к графу, он не узнает моих тайн – точнее, того, насколько я проник в его тайны…
Я пропихнул письма и золотую монету сквозь решетку на окне и, как мог, знаками показал, что письма нужно опустить в почтовый ящик. Один из цыган подобрал их, прижал к сердцу, поклонился и вложил в свою шляпу. Больше я ничего не мог предпринять. Проскользнув к себе, я стал читать. Граф все не появлялся, тогда я занялся дневником…
Вскоре пришел граф, сел рядом со мной и, показав мне письма, сказал вкрадчивым голосом:
– Вот эти послания мне передали цыгане; уж не знаю, откуда они взялись, но я, конечно, позабочусь о них. Взгляните! Одно от вас адресовано моему другу Питеру Хокинсу; другое… – Тут, открыв конверт, он увидел странные знаки, лицо его омрачилось, глаза злобно сверкнули. – Другое – о, низость, грубое попрание законов дружбы и гостеприимства! – не подписано. В таком случае оно не представляет для нас никакой ценности.
И граф спокойно поднес письмо и конверт к пламени лампы, быстро превратившему их в пепел. Потом продолжил:
– Письмо Хокинсу я, конечно же, отправлю, раз оно от вас. Ваши письма для меня неприкосновенны. Простите, мой друг, что в неведении я распечатал его. Не запечатаете ли вы его снова?
Он протянул мне письмо и – с почтительным поклоном – чистый конверт. Мне не оставалось ничего иного, как написать на нем адрес и молча вернуть. Он вышел, и я услыхал, как плавно повернулся ключ в замке. Выждав минуту, я бросился к двери – она была заперта.
Я прилег на диван и заснул. Час или два спустя в комнате бесшумно появился граф и разбудил меня. Он был очень любезен и оживлен.
– Вы устали, мой друг? Ложитесь в постель. Это лучший отдых. К сожалению, не могу составить вам компанию сегодня вечером – очень занят; зато, надеюсь, вы выспитесь.
Я пошел к себе, лег и, как ни странно, спал прекрасно. И в отчаянии бывают свои минуты покоя.
31 мая
Проснувшись наутро, решил запастись бумагой и конвертами из своего чемодана и держать их в кармане на случай, если подвернется возможность послать письмо, но меня ждал очередной сюрприз, точнее, удар! Исчезли все мои бумаги с деловыми записями, железнодорожные расписания и справочники, необходимые в путешествии, аккредитив, то есть все то, без чего за пределами замка делать нечего. Посидев и подумав немного, я решил поискать их в саквояже и в платяном шкафу, куда повесил одежду.
Мой дорожный костюм, а также пальто и плед бесследно пропали. Очередные злодейские козни.
17 июня
Сегодня утром, сидя на краю постели и ломая голову, как быть, вдруг услышал во дворе щелканье кнутов и цокот лошадиных копыт по каменистой дороге, ведущей в замок. Обрадовавшись, бросился к окну и увидел: во двор въехали два больших фургона, запряженных каждый восьмеркой сильных лошадей. Их сопровождали словаки в больших шляпах, широких поясах с множеством металлических заклепок, в засаленных тулупах и высоких сапогах, с длинными палками в руках. Я метнулся к двери, хотел спуститься вниз в надежде выйти к ним через главный вход – может быть, его откроют для них. И вновь неудача: дверь заперта снаружи.
Тогда я подбежал к окну и окликнул их. Они с недоумением посмотрели наверх и стали пальцами показывать на меня. Подошел цыганский вожак и сказал им что-то – они рассмеялись. После этого все мои усилия – жалобные крики, отчаянные мольбы – были напрасны: словаки даже не глядели в мою сторону. Я для них не существовал. В фургонах привезли большие прямоугольные ящики с толстыми веревочными ручками – явно пустые, судя по легкости, с которой их сгружали. Соорудив в углу двора целую гору из ящиков, словаки получили от цыгана деньги и, поплевав на них на счастье, вразвалку направились к лошадям. Вскоре я услышал затихающее вдали щелканье их кнутов.
24 июня, на рассвете
Вчера вечером граф рано ушел от меня и закрылся у себя в комнате. Я собрался с духом, быстро поднялся по винтовой лестнице и выглянул из окна, выходящего на юг, надеясь выследить графа – там явно что-то затевалось. Цыгане по-прежнему размещаются где-то в замке и чем-то явно заняты: время от времени до меня доносится глухой звук, будто орудуют мотыгой или лопатой. Они, наверное, заметают следы. Видимо, это последний этап какого-то жуткого преступления.
Пробыв у окна около получаса, я заметил какое-то движение в окне графа. Слегка отпрянув, я стал внимательно следить и наконец увидел хозяина замка. И на этот раз был потрясен – он надел мой дорожный костюм, а через плечо перекинул тот самый ужасный мешок, который, помнится, унесли с собой кошмарные женщины. Ясно, на какое дело он отправился и к тому же в моей одежде! Вот, значит, каков новый злодейский замысел графа: его примут за меня, тем самым он убьет сразу двух зайцев – в округе будут думать, что я сам отсылал свои письма, а любое совершенное им злодеяние местные жители припишут мне.
Меня охватила ярость, ведь все это действительно может случиться, я же заперт здесь, как самый настоящий заключенный, хотя и лишен защиты закона – элементарного права, которым пользуется любой преступник.
Решив дождаться возвращения графа, я довольно долго сидел у окна. Потом в лучах лунного света заметил странные мелькающие пятнышки вроде крохотных пылинок. Кружась, они то и дело собирались в легкие облачка. Наблюдая за ними, я постепенно успокоился и даже постарался поудобней устроиться в оконном проеме, чтобы полюбоваться этой игрой природы.
Жалобный вой собак где-то далеко внизу, в долине, скрытой от моего взора, заставил меня вздрогнуть. Он становился все громче, а витающие в воздухе пятнышки принимали новые формы, танцуя в лунном свете под эти звуки. Меня неодолимо потянуло откликнуться на этот смутный зов, в моей душе пробуждались какие-то неясные, полузабытые чувства… Гипноз! Пятнышки кружились все быстрее. Лунный свет, казалось, трепетал, когда они проносились мимо меня и исчезали во мраке. Постепенно сгущаясь, они приняли форму человеческих фигур. Тут я встряхнулся, вскочил и с криком опрометью бросился бежать: в призраках, проступивших в лунном свете, я узнал тех трех женщин, жертвой которых мог стать. И лишь оказавшись в своей комнате, куда не проникало лунное сияние и где ярко горела лампа, я почувствовал себя в безопасности.
Часа через два я услышал какую-то возню в комнате графа, потом резкий, мгновенно прерванный вопль. Затем наступило молчание, глубокое и ужасное. Я похолодел, сердце заколотилось. Кинулся к двери – заперта! Я – в тюрьме, скован по рукам и ногам. Нервы мои не выдержали – в отчаянии я заплакал.
И тут во дворе раздался душераздирающий женский крик. Я кинулся к окну, открыл его и сквозь решетку увидел женщину с растрепанными волосами. Она припала к воротам и схватилась за сердце – после быстрого бега. Заметив меня в окне, она бросилась вперед и пронзительно закричала:
– Изверг, отдай моего ребенка!
Упав на колени, простирая руки, несчастная продолжала выкрикивать одни и те же слова, терзая мое сердце. Она рвала на себе волосы, била себя в грудь, все более предаваясь отчаянию. Потом кинулась вперед – я перестал ее видеть, но слышал, как она колотила кулаками во входную дверь.
Откуда-то сверху, вероятно с башни, послышался резкий, повелительный голос графа. Издалека, с разных сторон, ему ответил вой волков. Через несколько минут их стая, точно вода, прорвавшая плотину, заполонила двор. Женщина замолчала, стих и звериный вой. Вскоре волки, облизываясь, удалились поодиночке…
Я даже не мог пожалеть эту женщину, ибо понял, какая участь постигла ее ребенка: смерть была для нее лучшим исходом.
Что же мне делать? Что? Как вырваться из этого кошмара – ночи, мрака и ужаса?
25 июня, утро
Лишь тот, кто познал ужас ночи, может понять сладость наступления утра. Солнце сегодня утром поднялось так высоко, что озарило верхнюю часть больших ворот напротив моего окна. Светлое пятно на самой их верхушке показалось мне похожим на голубку из ковчега. Пелена страха рассеялась от тепла. Нужно что-то предпринять – сейчас, немедленно, при свете дня, пока мужество меня не покинуло! Вчера вечером ушло с почтой одно из моих писем с заранее проставленной датой – первое из той роковой тройки; когда уйдет третье письмо, меня уже не будет на этой земле.
Только не думать об этом. Действовать!
Именно по ночам меня терзают страхи и я ощущаю опасность. Я до сих пор не видел графа при дневном свете. Неужели он спит днем, когда люди обычно заняты делом, и бодрствует по ночам, когда принято спать? Если бы мне удалось пробраться в его комнату! Но это невозможно. Дверь заперта, путь отрезан.
Конечно, если хватит смелости, попасть туда можно.
Там, где прошел один, пройдет и другой. Я своими глазами видел, как граф, выбравшись из окна, полз по стене. Почему бы мне не последовать его примеру и не пробраться к нему через окно? Шансов на успех, конечно, мало, но положение отчаянное. Рискну! В худшем случае меня ждет смерть – но достойная человека, а не безропотная смерть теленка. Возможно, тогда предо мной откроются небесные врата.
Господи, помоги мне! Прощай, Мина, если меня постигнет неудача; прощай, мой верный друг и второй отец; прощайте все! Еще раз прощай, Мина!
Тот же день, позднее
Я рискнул и благодаря Создателю благополучно вернулся в свою комнату. Изложу все по порядку.
Полный решимости, я выбрался из окна, выходящего на юг, на узкий каменный карниз, опоясывающий эту часть замка. Стена сложена из больших, грубо отесанных камней, штукатурка между ними со временем выветрилась. Сняв ботинки, я начал отчаянный спуск. Взглянул вниз один-единственный раз – хотел убедиться, что высота не пугает меня, потом больше туда не смотрел. Направление и расстояние до окна графа я знал хорошо. Я спускался, цепляясь за все, что мог. Голова не кружилась; думаю, я был слишком взволнован.
Казалось, прошло совсем мало времени – я очутился на подоконнике и поднял оконную раму. Дрожа от нервного возбуждения, сжавшись, проскользнул в окно: к моему удивлению и радости, в комнате никого не оказалось! Мебель примерно в том же стиле, что и в южных комнатах, ее мало – несколько разрозненных предметов, покрытых слоем пыли; такое ощущение, что ими никогда не пользовались. Ключа в замке не оказалось. Его вообще нигде не было. Единственное, что я нашел, – кучу золота в углу: римские, британские, австрийские, венгерские, греческие, турецкие монеты, все в грязи, как будто они долго пролежали в земле; и я обратил внимание, что всем им не менее трехсот лет. Там были и украшения, даже с драгоценными камнями, но все потускневшие от времени, испачканные землей.
В другом углу комнаты я обнаружил какую-то дверь, оказавшуюся довольно тяжелой. Поскольку я не смог найти ключ от комнаты или от входной двери в за́мок, что было моей главной целью, я должен был продолжать поиски, иначе все мои усилия были напрасны. Дверь была не заперта и вела в каменный коридор, который заканчивался крутой винтовой лестницей. Осторожно ступая – темная лестница освещалась лишь благодаря бойницам в мощной каменной стене, – я спустился вниз и попал в еще более темный тоннель, откуда доносился тошнотворный запах только что вскопанной затхлой земли. И чем дальше по тоннелю, тем этот смрад становился сильнее.
Наконец я распахнул тяжелую полуоткрытую дверь и оказался в старой разрушенной часовне, по-видимому служившей фамильной усыпальницей. Ветхая крыша давно обвалилась; в двух местах ступени вели вниз – в склепы, земля там была выкопана и насыпана в большие деревянные ящики, очевидно те, что привезли словаки. Вокруг ни души. Я начал искать еще какой-нибудь выход, но не нашел. И тогда решил на всякий случай обследовать каждый дюйм этой зловещей часовни. Спускался, хотя мне было страшно, даже в склепы, куда с трудом проникал тусклый свет. В двух из них не нашел ничего, кроме обломков старых гробов и кучи пыли; но в третьем меня ждало открытие…
Там, в одном из пятидесяти больших ящиков, на свежевырытой земле лежал граф! Мертвый или спящий – я не мог определить: открытые и неподвижные глаза, но без той остекленелости, которая появляется после смерти; несмотря на бледность, на щеках угадывалось тепло жизни, да и губы были, как всегда, красные. Но лежал он неподвижно – без пульса, без дыхания, без биения сердца. Я наклонился к нему, тщетно пытаясь обнаружить хоть какой-то признак жизни. По-видимому, он лежал там недолго – свежевырытая земля еще не подсохла.
Около ящика стояла крышка с просверленными в ней отверстиями. Подумав, что ключи могут быть у графа, я начал было искать их, но тут увидел в его застывших глазах такую лютую ненависть – хотя едва ли он мог сознавать мое присутствие, – что нервы не выдержали: я бросился вон и, выбравшись через окно его комнаты, вскарабкался по стене замка к себе. Запыхавшись, бросился на постель и попытался собраться с мыслями…
Сегодня срок моего последнего письма, и граф вновь предпринял шаги, чтобы доказать его подлинность, я опять видел, как он в моей одежде выбрался из окна и, подобно ящерице, спустился по стене. Я просто сходил с ума оттого, что у меня нет ружья или другого оружия, чтобы убить его; но боюсь, любое оружие, сделанное рукой человека, тут бессильно. Я не стал ждать, когда он вернется, опасаясь вновь увидеть жутких сестриц. Пошел в библиотеку и читал, пока не лег спать.
Разбудил меня граф. И с мрачным видом сказал:
– Завтра, мой друг, мы расстаемся. Вы возвратитесь в свою прекрасную Англию, а я – к делу, результаты которого могут исключить возможность нашей новой встречи. Ваше письмо домой отправлено; завтра меня здесь не будет, но все готово к вашему отъезду. Утром придут цыгане – они здесь кое-что делают – и несколько словаков. После их ухода за вами приедет коляска и отвезет вас в ущелье Борго, где вы пересядете в дилижанс, идущий из Буковины в Бистрицу. Надеюсь, что еще увижу вас в замке Дракулы.
Я не поверил ему и решил испытать его искренность. Искренность! Сочетать это слово с таким чудовищем кощунственно. Я спросил прямо:
– А почему бы мне не поехать сегодня вечером?
– Потому, дорогой мой, что кучер и лошади отправлены по делу.
– Но я с удовольствием пройдусь пешком. Готов уйти немедленно.
Граф улыбнулся – так мягко, так вкрадчиво, так демонически, что я сразу понял: он что-то замышляет.
– А как же ваш багаж? – спросил он.
– Ничего страшного, я могу прислать за ним позднее.
Граф встал и сказал с такой любезностью, что я не поверил своим ушам, столь искренне это прозвучало:
– У вас, англичан, есть одна поговорка, которая близка мне и нашим боярам: «Сердечно приветствуй гостя приходящего и не задерживай уходящего». Пойдемте со мною, мой юный друг. Я и часу лишнего не продержу вас здесь против вашей воли, хотя мне очень грустно и расставаться с вами, и видеть, как вы хотите быстрее уехать. Идемте!
Величественной поступью граф начал спускаться по лестнице, любезно освещая мне путь лампой. Вдруг он остановился:
– Слышите?
Невдалеке раздался вой волков, казалось возникший по мановению его руки, как начинает звучать музыка большого оркестра, повинуясь дирижерской палочке. После минутной паузы он с видом победителя проследовал дальше, к выходу – отодвинул засовы, снял цепи и потянул на себя дверь. К моему великому изумлению, она была не заперта, я не заметил даже намека на ключ.
Дверь приоткрылась – вой усиливался и свирепел: волки уже сгрудились у порога, в дверном проеме были видны их красные пасти с щелкающими зубами, когтистые лапы просовывались в щель. Стало ясно, что в этой ситуации спорить с графом бессмысленно. С такими противниками, к тому же послушными ему, я ничего не мог поделать.
А дверь продолжала медленно открываться, и лишь граф, стоявший на пороге, отделял меня от волков. Мелькнула мысль: все, моя участь решена, он бросит меня волкам, и я сам его надоумил. Такой дьявольский поворот был вполне в духе графа.
Не видя иного выхода, я закричал:
– Заприте дверь, я подожду до утра! – и заслонил лицо руками, чтобы скрыть слезы горечи.
Взмахом могучей руки граф захлопнул дверь, и скрежет задвигаемых засовов эхом разнесся по замку.
Мы молча вернулись в библиотеку, пару минут спустя я уже был у себя в комнате. На прощание граф послал мне воздушный поцелуй; в его глазах горел красный огонек триумфа, а на губах играла улыбка, которой в аду мог бы гордиться Иуда.
Я собирался уже лечь, как вдруг услышал шепот близ моей двери. Я подкрался к ней и замер. Слух не обманул меня – я различил голос графа:
– Назад, на место! Ваш час еще не пробил. Ждите! Имейте терпение! Сегодня моя ночь. Завтрашняя будет ваша!
В ответ раздался тихий сладостный звенящий смех. Вне себя от гнева я распахнул дверь и увидел тех трех ужасных женщин, облизывающих губы; при моем появлении они с отвратительным хохотом убежали…
Я вернулся в комнату и бросился на колени. Неужели близок конец? Завтра! Завтра! Господи, помоги мне и тем, кому я дорог!
30 июня, утро
Возможно, это моя последняя запись в дневнике. Проснулся перед рассветом. И вновь опустился на колени – помолиться и собраться духом перед смертью.
По едва ощутимой перемене в атмосфере я почувствовал, что наступило утро. Раздался долгожданный крик петуха, опасность отступила. Я радостно поспешил вниз: своими глазами видел, что входная дверь не заперта – значит, можно бежать. Трясущимися от нетерпения руками снял цепи, отодвинул тяжелые засовы. Но дверь не поддалась. Меня охватило отчаяние. Вновь и вновь я пытался открыть дверь и так дергал ее, что она дребезжала, несмотря на свою массивность. Замок был заперт. Видимо, уже после того, как я расстался с графом.
Безумное желание любой ценой раздобыть ключ овладело мною; я решил вновь спуститься по стене и проникнуть в комнату графа. Он мог убить меня, но теперь смерть казалась мне наименьшим из возможных зол. Не медля, я бросился к восточному окну и, цепляясь за каменные выступы, прополз по стене. Как я и ожидал, в комнате графа никого не было. Но не было там и ключа, лишь поблескивала груда золота. Через дверь в углу комнаты я спустился по винтовой лестнице, по темному коридору прошел в старую часовню. Теперь я знал, где искать это чудовище.
Большой ящик стоял на том же месте у стены, но был накрыт крышкой – с приготовленными гвоздями, оставалось только вколотить их. Я знал, что найду ключ, только обыскав графа, поэтому снял крышку и поставил к стене. И тут я увидел нечто, наполнившее меня ужасом до глубины души, – наполовину помолодевшего графа: его седые волосы и усы потемнели, щеки округлились, зарумянились, губы заалели, на них еще сохранились капли свежей крови, из уголков рта стекавшей по подбородку и шее. Даже пылающие глаза, казалось, ушли в глубь вздувшегося лица, ибо веки и мешки под глазами набрякли. Казалось, будто это чудовище просто лопалось от крови. Граф был как отвратительная пресытившаяся пиявка.
Дрожь и омерзение охватили меня, когда я наклонился к нему в поисках ключа – другого выхода у меня не было: передо мной маячила реальная возможность грядущей ночью стать жертвой пиршества этой кошмарной троицы. Я обыскал тело, но ключа не нашел. Прекратив поиски, еще раз взглянул на графа. На его раздувшемся лице играла насмешливая улыбка, она просто вывела меня из себя. И этому монстру я помогал перебраться в густонаселенный Лондон, где, возможно, на протяжении веков он будет упиваться чужой кровью и расширять круг себе подобных!
От этой мысли в голове у меня помутилось. Мне безумно захотелось избавить мир от этого чудовища. Но под рукой у меня была только лопата, которой пользовались рабочие, насыпая в ящик землю. Я размахнулся и нацелил ее острый край прямо в ненавистное лицо. В этот момент граф повернул голову и посмотрел в мою сторону взглядом василиска, буквально парализовавшим меня. Зато лопата вдруг словно ожила и, пытаясь уклониться от своей цели, едва не выпрыгнула из моих рук; однако, хоть и вскользь, она задела графа и, оставив глубокую метину на его лбу, бессильно упала поперек простертого тела; снова схватив ее, я задел крышку, которая рухнула на ящик и скрыла от меня чудовище. В последний миг передо мной мелькнуло вздутое, окровавленное, злорадное лицо, место которому на дне преисподней.
Я ломал голову, что же мне делать дальше, мозг мой просто плавился от напряжения, отчаяние нарастало. Через некоторое время я услышал сначала вдалеке, а потом все ближе веселую песню, поскрипыванье тяжелых колес и звонкие щелчки кнутов – это были цыгане и словаки, о которых говорил граф. Взглянув последний раз на ящик с мерзким телом, я кинулся в комнату графа, рассчитывая улучить момент, когда откроют входную дверь, и выбраться на волю.
Напряженно вслушиваясь, я наконец различил скрежет ключа – открылась тяжелая дверь. Но это был какой-то другой вход, и кто-то имел от него ключ. Затем прозвучал и затих отозвавшийся эхом топот ног. Я решил снова бежать вниз, в часовню: похоже, именно там находится еще один вход, но в это мгновение, по-видимому от сильного сквозняка, дверь на винтовую лестницу так хлопнула, что в комнате поднялась пыль. Я бросился к захлопнувшейся двери, но не смог ее открыть. И вновь я пленник, петля судьбы все туже затягивалась у меня на шее.
Пишу, а внизу слышен топот ног и грохот бросаемых на пол тяжестей – должно быть, груженных землею ящиков. Вот застучал молоток – ящики забивают гвоздями. А теперь тяжелые шаги по направлению к выходу. Хлопнула дверь, звякнули цепи, в замке́ проскрежетал ключ; слышно, как ключ вытащили, открылась и закрылась другая дверь, скрипнул замок, громыхнул засов…
По двору и каменистой дороге покатились тяжелые колеса, защелкали кнуты, зазвучала и стала удаляться цыганская песня.
Я один в за́мке с этими ужасными женщинами. Типун мне на язык! Какие же это женщины? Вот Мина – женщина, с этими кровопийцами у нее ничего общего. Это же бесы преисподней!
Нет, я не останусь с ними наедине; попытаюсь еще ниже спуститься по стене замка. Возьму с собой немного золота на всякий случай – вдруг выберусь из этого ужасного места. А там – домой! Ближайшим и самым скорым поездом! Прочь от этого кошмара, из этой проклятой страны, где обитает дьявол со всем своим отродьем!
Предамся Божьей милости, лишь бы не угодить в руки этих монстров. Конечно, пропасть обрывиста и глубока, но, по крайней мере, на дне ее человек может успокоиться как человек. Прощайте все! Прощай, Мина!