Тут явился ещё один слуга, из тех, которые приносили им из селения провизию, и сказал:
– Вы знаете, что произошлов деревне, товарищи?
– Откуда нам это знать? – ответил один из них.
– Тогда знайте, – продолжал слуга, – что сегодня утром умер знаменитый пастух-студент по имени Гризостом, и поговаривают, что умер от любви к этой отвратительной девке Марцеле, дочке Вильгельма богатого, которая любит щеголять в пастушьей одежде по нашим чащобам!
– Из-за Марцелы, говоришь? – переспросил один из пастухов.
– А то как же, – ответил козопас, – И как ни удивительно, он заповедал в своем завещании, чтобы его похоронили в поле, как если бы он был Мавр, и обязательно у подножия скалы, под большим пробковым дубом, ибо и до того было известно, да и он сам нередко подтверждал это, там было место, где он встретил её в первый раз. И он также завещал и другие вещи, такие, про какие святые отцы сказали, что они не могут быть исполнены, и хорошо, что они не будут исполнены, потому что они попахивают языческими обрядами. На всё это его великий приятель Амброзий, тоже студент, который также одевался вместе с Гризостомом пастушком, теперь заявляет, что следует в точности исполнить всё, ничего не пропустив, что повелел Грисостом, и в деревне по этому поводу творится великий переполох и возмущение. Но, к тому, что сказано, можно добавить то, что Амброзий и все пасторы, его друзья хотят, и завтра они пойдут хоронить его с великой помпой там, где я сказал – в чистом поле. Я, по крайней мере, обязательно пойду туда, если узнаю, что завтра не надо будет разносить еду.
– Мы все сделаем то же самое! – ответили хором козопасы, – и бросим жребий, кому придётся отстаться здесь пасти коз.
– Верно глаголишь, Пётр, – сказал один козлопас, – хотя не нужно только больно думать об этом, я сам тут останусь и буду отдуваться за вас всех, и не приписывай всё это моей добродетели или тому, что мне на всё это наплевать, просто мне трудно теперь ходить, из-за того, что я на днях занозил ногу! Я бы пошёл, если бы не эта глупая нога!
– Тем не менее, как бы то ни было, мы будет очень благодарны тебе! – ответил Пётр.
И Дон Кихот тут стал расспрашивать Петра, кем был умерший и что он знает о той пастушке. На что Пётр ответил, что он знал, что умерший – сын местного богача, идальго, живёт по соседству с деревней в горах, много лет крутился среди образованных людей в Саламанке, после чего вернулся на свою родину и с тех пор почитается здесь очень мудрым и чрезвычайно начитанным человеком.
– Прежде всего, люди утверждают, что он лучше всего знаком с наукой о звездах и о том, что происходит на небе, в том числе на Солнце и Луне, и при этом с удивительной точностью всегда предсказывал нам солнечные и лунные затемнения.…
– Друг мой ситный, – с ласковой усмешкой поправил его дон Кихот, – ты неверно называешь затмения двух главных светил – Солнца и Луны затемнениями…
– Но Пётр, никак не отреагировав на такие детские замечания, продолжил свою сказку, сказав:
– Ещё у него хорошо выходило предсказывать, когда должен быть уродный год, а когда год неуродный…
– Может быть, друг мой, вы хотели сказать, – сказал Дон Кихот, – урожайный или неурожайный?
– Уродный или урожайный, какая к чёрту разница, это дела чёрта с два меняет, что в лоб, что по лбу, если что! – ответил Петр, – так вот… Вот я и говорю, что этими своими предвещалками, и тем, что он им говорил, он сделал и отца своего, и друзей своих, которые отдавали ему должное и имели ум слушаться его советов, стали вдруг очень богатыми, потому что они делали только то, что он им напророчил, а он им говорил: сей в этом году ячмень, а не пшеницу, лучше будет, а в том – давай засевай нут, и не спорь, сей нут, а не ячмень, на следующий год будет масла хоть по кадык залейся, а за ними три года капли с носа не упадёт!
– Эта наука называется астрологией! – сказал Дон Кихот.
– Я не знаю, как его зовут! – твердил Петр, – Но одно я знаю, как свои пять пальцев, и даже туже того, и это то, что собаку он в этом съел такую, какая никому тут и не снилась. В конце концов, чёрти знают почему, не прошло и пяти месяцев после того, как он прикатил к нам на наши шеи из Саламанки, когда в один прекрасный день он вдруг принарядился в пастуший наряд, и пошёл с овчиной и посохом, как Моисей или Авраам какой-нибудь, сразу забыв свои прежние городские привычки, которые он заучил со школы, а вместе с ним приоделся в пастушка и другой его закадычный дружок по имени Амброзио, который был его вечным собутыльником в университете. А, совсем забыл сказать, что Гризостом, наш добрый покойник, был великим сочинителем всяких куплетов, так, что его мёдом не корми, а он всё время строчил колядки для Рождественской ночи, и действа в лицах на день тела Господня, которые потом разыгрывали служанки и прочая молодёжь, да так, что все просто кипятком пысали! А когда жители нашего местечка вдруг усекли, что оба эти школяра с бухты-барахты вдруг оделись этими долбаными пастушками, они были так ошарашены, что ходили друг к другу и всё спрашивали, как такое возможно, и так и не могли догадаться, что привело их к такому ужасному концу. Уже в это время отец нашего Гризостома нарезал кони, и он тут, бац, унаследовал дикую кучу всякого имущества, движухи и недвижимости, мебели, всякого мелкого и крупного скота, птицы, но самое главное целую гору денег, и всё это вдруг упало ему на голову, хотя я не скажу, что он не был того достоин, был, и он заслужил честно говоря всего этого богатства, потому что он был очень хорошим спутником и товарищем, к тому же ещё и и благотворителем и другом добрых людей, и имел лицо как у ангела. Затем пришло понимание, что переодевание в костюм пастуха было вызвано не чем иным, как прогулкой по этим безлюдным местам в поисках пастушки Марцелы, которую тут склонял один козлопас, и в которую без оглядки втрескался потом наш бедный покойный Гризостом, вознамерившись найти её в лесной чащобе и вместе с ней поселиться в какой-нибудь безлюдной пустыни на предмет обоюдной любви. Представьте себе! Идиллия полнейшая! И вы хотите теперь, небось, хотите спросить меня, узнав всю подноготную нашего Хризостома, кто же такая была эта чудная хищница Марцела: может быть, и даже я уверен, что это так и будет, вы не услышите ничего подобного во все дни вашей жизни, такая история, даже если вы доживете дольше Чесотки до возраста Срары…
– Может, Сарры? – вопросил Дон Кихот, не в силах выносить опечатки дикого козлопаса.
– Сыт по горло, – ответил Пётр, – и если вы, господи, будете ходить со мной, как банный лист за задницей, то на каждом шагу мы не закончим эти россказни и через год!
– Простите, друг, – сказал Дон Кихот, – меня за то, что я попытался убедить вас, что Срара так сильно отличается от Сарры, как не знаю что. Но вы ответили очень хорошо, потому что, между нами говоря, лучше пережить чесотку, чем Сарру, а тем более Срару, и, ради Бога, пожалуйста, продолжайте свою историю, и я больше ни в чём не буду вам перечить, а уж тем более – мешать!
– Я вот что скажу, Господин мой, о душе моей, – сказал козлопас, – что в нашей деревне был еще более богатый крестьянин, чем отец Гризостома, которого звали Гильермо, и которому Бог дал, помимо великих богатств, дочь, от которой при родах умерла её мать, которая была самой честной женщиной во всех этих краях! Она и сейчас стоит предо мной, с тем же лицом, похожим на Солнце, а с другой стороны она была похожа на Луну, и, прежде всего, какой прекрасной хозяйкой она была! Каким другом бедняков! Поэтому я думаю, что ей теперь очень хорошо, и если говорить о нынешнем дне, то я думаю, она ныне наслаждается вместе с Богом в самой лучшей части небесного Эдема! Натолкнувшись на смерть такой хорошей жены, её муж Уильям затосковал и помер, оставив свою дочь Марцелу, девушку юную и богатую, на попечении своего дяди – сельского священника, и она стала жить в нашей деревне. Росла девочка такой красавицей, что мы, видя её, всегда вспоминали о её матери, которая тоже была невероятно красивой, и при всем том все думали, что дочь неминуемо должна превзойти красотой свою мать. И так было, что, когда она достигла четырнадцати – пятнадцати лет, никто не мог, посмотрев на неё, нее благословлять имя Бога, за то, что он произвёл такую красоту, такой ум и воспитанность, и больше всего было много молодых людей, которые мало того, что влюблялись в неё – им просто голову сносило! Её дядя держал её под семью замками и никуда не пускал из дому, но, тем не менее, слава о её великолепии была так велика, что из-за нее, из-за её несметных богатств, не только от местные крестьяне, но и соискатели на много лиг в округе, и питомцы самых лучших семейств умоляли, просили и суетились вокруг дяди, чтобы он отдал им её замуж. Но он, который по правде говоря был добрым христианином, хотя и хотел отдать её замуж чуть позже, когда она достигла зрелости, но потом изменил свои намеренья, не из-за прибыли и имущества, которые были в его власти, но из-за того, что сама она не давала на то согласия. И поверьте, что это было сказано не раз в деревне, в хвалу доброму священнику! Я хочу, чтобы вы знали, господин путешественник, что в этой нашей глуши, где кто только кому косточки не перемывает и не рассказывает сплетни, где кругом бормотание, то если люди так хорошо отзываются о ком-то, как они отзывались о нашем священнике, то спорить нечего – он на самом деле – хороший человек, который во всём верен своим прихожанам, и лучше его в деревне не найдёшь!
– Это правда, – сказал Дон Кихот, – только прошу тебя, Педро, не томи, продолжай, потому что сказка твоя очень хороша, и ты, добрый Пётр, имеешь великий талант рассказчика!
– Ручаюсь, Господь не лишит меня своего покровительства! Удача, вообще – главное в жизни! А в остальном вы знаете, что там у них было – хотя дядя бегал за любимой племянницей и предлагал ей то того, то другого претендента на её сердце и руку и рассказывал ей о качествах каждого соискателя, которые сучили ногами при виде красоты Марцелы, умоляя её наконец выйти замуж и выбрать жениха по своему вкусу, но она никогда не отвечала на эти предложения согласием, объясняя, что не хочет выходить замуж, потому что, де, будучи такой слишком юной девушкой, она не чувствует себя настолько умной и умудрённой жизнью, чтобы нести бремя преждевременного брака. Согласившись с этими, вроде бы, справедливыми оправданиями, дядя бросил свои понукания и рекламу женихов в попытке заинтриговать её, и стал ждать, когда она наконец повзрослеет, и наконец остановится на ком-то по своему вкусу, ибо он полагал, и надо сказать, полагал очень разумно, что родители не должны ломать жизнь своих детей и принуждать их через пень-колоду действовать их помимо своей воли. Но вот, долго ли, коротко ли было дело, да только в один прекрасный день прекрасная и чересчур разборчивая Марцела, внезапно облачилась в пастушеские наряды и сделалась пастушкой, и уже совсем не слушая советов дяди и всех других людей, которые, конечно пытались отсоветовать ей делать это, вышла в поле вместе с другими пастушками, и стала пасти своё стадо. Вот тут-то, как она вышла на публику, ее красота была явлена окончательно, и я не знаю, как бы это получьше выразиться, целая куча богатых плейбоев, идальго и крестьян, вырядившись в костюмы типа Гризостомовских, вслед за ней тоже отправились бродить по этим чахлым полям. Один из них, как уже говорилось, был нашим покойником, о котором люди говорили, что он не просто любит её, но воистину боготворит. Не следует полагать, что Марцела, добившись полной свободы поступать так, как ей заблагорассудиться и почти не имея возможности для уединения, хотя бы ничтожным намёком создала впечатление, что в этих условиях её безусловная честность и скромность может быть подвергнута сомнению, совсем наоборот, в этом смысле она стала ещё бдительнее, чем была под патронажем дяди, и потому из всей этой пёстрой компании ухажёров ни один не смог бы сказать, что она хоть кому-то дала малейший повод надеяться на взаимность.
Нет, конечно, она не бежала и не уклонялась от компаний и бесед с пастухами, и в обращении с ними была чрезвычайно вежлива и дружелюбна, но тотчас же, как любому из них встревало в голову открыть ей своё чувство, выразть намеренье, любое из них, даже столь же праведное, как святой церковный брак, она отшвыривала их от себя, и они отлетали от неё, как камень, выпущенный из пращи. И таким образом своими действиями она причиняла больше вреда всем окружающим, чем если бы она была распространительницей моровой язвы, ибо доброта и красота притягивают сердца тех, кто обращается к ней, чтобы служить ей и любить её, но презрение и разочарование приводит их к отчаянию, и очутившись в такой ситуации, они не знают, что сказать, но начинают обвинять объект своей любви в жестокости и неблагодарности, употребляя ещё более крепкие выражения. И если бы вы когда-нибудь были здесь, мой господин, вы бы увидели, как эти горы и долины вторят плачу отвергнутых, которые следуют за ней, ругаясь и проклиная. Недалеко отсюда есть место, где растут почти два десятка высоких буков, и нет ни одного, на гладкой коре которого не было бы вырезано или написано краской имя Марцелы, а над некоторыми из них вырезана корона, как будто уверение, что красота Марцелы заслуживает почестей вершины человеческой красоты. Один пастух ревнует другого, кто-то жалуется на жестокую судьбу, ласковые песни мешаются с отчаянными стонами, появляются такие, которые проводит все дни и ночи, сидя у подножия какой-то скалы или дуба, и там, не смыкая залитых слезами глаз, ушедшие в себя и углублённые в свои мысли, там они встречают утреннюю зарю, и потом среди жара самого вирепого полдня их можно видеть лежащими бесчувственно на пылающем песке, где они
осыпали благочестивые небеса своими горесными стенаниями. И вы представляете, как это выглядело, когда на фоне этих страдальцев, не обращая на них никакого внимания, свободно и весело мимо них шла торжествующе прекрасная Марцела? И все, кто её знал, ждали, на чём наконец остановится её сердце и кто будет блаженным, который сможет приручить её, испытывая теперь такое ужасное состояние и наслаждаясь такой потрясающей красотой. Поскольку всё, о чем я так много рассказывал, абсолютная правда, и то, что наш пастух рассказал о причине смерти Гризостома, тоже правда, и поэтому советую вам, господин мой, не пренебрегать завтра его похоронами, на которые явятся очень многие, потому что у Гризостома было много друзей, и от того места, где он приказал похоронить себя – до нас – не более полумили.
– Я, конечно, пойду, – сказал Дон Кихот, – и я благодарен вам за то, что вы одарили меня этим поразительным повествованием и такой же поучительной историей.
– О! – повторил козлопас, – Я до сих пор не знаю и половины случаев, произошедших с любовниками Марцелы, но может быть, завтра мы столкнёмся с каким-нибудь пастухом, который расскажет нам всё остальное поподробнее. А теперь вам необходимо поспать под кровлей, потому что ночная свежесть и туман могут повредить вашей ране, хотя это такое хорошее лекарство, что, будучи наложено на вашу рану, оно вылечит и мёртвого, и вам, таким образом, нечего опасаться.
Санчо Панса, который уже изнемогал от многослословных сказок козопаса и, проклиная их на каждом шагу, принялся упрашивать дон Кихота идти спать в хижину Петра. Тот согласился, и подражая поклонникам Марцелы, всю ночь провёл в мечтаньях о своей госпоже Дульчинее Тобосской и её несравненных достоинствах. Санчо Панса же расположившись между Росинантом и ослом, спал не как несчастный влюбленный, а как человек, которого вдоль и поперёк измолотили колотушками.