Когда измученный, еле живой Санчо подъехал к своему господину, Дон Кихот сказал бедняге:
– Знаешь, мой добрый Санчо, теперь я окончательно убедился, что этот замок, или, как ты его называешь, постоялый двор, наверно, заколдован. Эти злодеи, так жестоко потешавшиеся над тобой, не могут быть обыкновенными людьми; это, конечно, призраки, выходцы с того света, могущественные волшебники. Они и на меня наслали чары, ибо я был словно прикован к своему седлу и не мог двинуться с места. Но клянусь честью, если бы мне удалось перелезть через забор, я бы жестоко отомстил за тебя, – я бы нарушил даже рыцарский закон, запрещающий рыцарю вступать в бой с не посвященными в рыцарский сан.
– Да я и сам отомстил бы за себя, – ответил Санчо, – не ослабей я так после дьявольского бальзама. Но что поделаешь, когда не можешь пошевелить ни рукой, ни ногой. Однако вы напрасно думаете, ваша милость, что негодяи, потешавшиеся надо мной, – призраки или волшебники. Это самые обыкновенные люди из мяса и костей вроде нас с вами. У каждого из них есть свое имя – я слышал, как они перекликались: одного звали Педро Мартинес, другого Тенорио Эрнандес, а хозяина двора зовут Хуан Паломеке-Левша. Так что, сеньор, если вы не могли перелезть через забор и сойти с лошади, то дело тут совсем не в колдовстве. Где уж избитому до полусмерти человеку лазить через заборы! Однако скажу вам, ваша милость: все эти поиски приключений доведут нас до таких злоключений, что, чего доброго, мы скоро разучимся отличать свою правую ногу от левой. Уж простите меня, дурака. Но самое лучшее и разумное, что мы можем сделать, пока нас еще не совсем искалечили, – это вернуться домой. Уже близко время жатвы; самая пора теперь заняться хозяйством, вместо того чтобы бродить по свету, кидаясь из огня да в полымя.
– Мой бедный Санчо! Как мало ты сведущ в рыцарских делах! Молчи и вооружись терпением! Настанет день, и ты собственными глазами увидишь, какое это благородное дело – посвятить себя рыцарским подвигам. Скажи мне, что может дать большую радость и удовлетворение, чем победа над врагом? Признайся, что лучше этого нет ничего на свете.
– А хотя бы и так, – ответил Санчо, – в этих делах я ничего не смыслю. Знаю только одно: с того дня, как мы сделались странствующими рыцарями, – вернее сказать, сделались вы, сеньор, потому что я только ваш оруженосец, – мы не одержали ни одной победы, кроме победы над бискайцем, да и то в этом сражении ваша милость потеряла пол-уха и полшлема. С тех пор мы ничего не видели, кроме колотушек да зуботычин. А мне на долю выпало сверх того подбрасывание на этом проклятом одеяле. А вы еще, словно в насмешку, говорите, что подбрасывали меня не люди, а какие-то призраки, которым я и отомстить-то не могу, чтобы испытать, так ли велико удовольствие от мести, как утверждает ваша милость.
– Потерпи немного, Санчо, – ответил Дон Кихот. – Я надеюсь добыть меч, обладающий чудесным свойством: кто им владеет, не подвластен никакому колдовству. Возможно, что счастливая судьба даст мне в руки меч Амадиса, – а это один из самых замечательных мечей в мире, потому что он остер как бритва и нет таких прочных или заколдованных доспехов, которые могли бы устоять против него.
– Боюсь, – ворчал Санчо, – что если вашей милости и удастся добыть такой меч, то он окажется пригодным только для рыцарей, а оруженосцу придется снова расплачиваться своими боками.
– Отбрось свой страх, Санчо, – сказал Дон Кихот, – скоро Небо будет благосклоннее к тебе.
Занятые этой беседой, они медленно ехали вперед, как вдруг Дон Кихот заметил на дороге огромное облако густой пыли. Увидев его, он обернулся к Санчо и вскричал радостным голосом:
– Настал день, о Санчо, когда ты увидишь, к каким великим подвигам готовила меня судьба! Вот наконец такое приключение, где мне понадобится вся мощь моей руки; я совершу деяния, которые будут вписаны в книгу «Славы» для поучения потомству. Видишь, Санчо, встающее впереди облако пыли? Оно скрывает огромнейшее войско, направляющееся в нашу сторону.
– Уж если на то пошло, – заметил Санчо, – то целых два войска, потому что с другой стороны несется точно такое же облако.
Дон Кихот оглянулся и очень обрадовался, убедившись, что Санчо говорит правду. Его расстроенному воображению всегда и всюду мерещились битвы, чары, приключения, подвиги, любовные безумства и поединки, о которых рассказывается в рыцарских романах. Немудрено поэтому, если он ни на минуту не сомневался, что это двигаются навстречу друг другу две враждебные армии. На самом же деле эту пыль подняли два больших стада баранов, которых перегоняли с одного пастбища на другое. Но Дон Кихот с таким жаром утверждал, что это две огромные армии, что Санчо в конце концов поверил и спросил:
– Сеньор, если это и вправду два враждебных войска, так что же нам-то делать?
– Что делать? – воскликнул Дон Кихот. – Наше дело – помогать угнетенным и слабым. Мы обязаны поддержать ту сторону, которая больше всего будет нуждаться в помощи. Знай, Санчо, что армией, идущей к нам навстречу, предводительствует великий император Алифанфарон, повелитель огромного острова Трапобаны, а тот, кто ведет войска позади нас, – его враг, король гарамантов Пентаполин.
– А из-за чего воюют эти два сеньора? – спросил Санчо.
– Из-за того, – ответил Дон Кихот, – что Алифанфарон влюбился в дочь Пентаполина, очаровательную девушку, христианку; Алифанфарон – язычник, и отец девушки не хочет выдавать ее за языческого короля, пока тот не отречется от лжепророка Магомета и не примет нашей веры.
– Пропади моя борода, – воскликнул Санчо, – если Пентаполин не вполне прав! Я от всего сердца рад помочь ему.
– Этим ты исполнишь свой долг, – сказал Дон Кихот, – потому что для участия в таких сражениях совсем не надо быть рыцарем.
– Это-то я понимаю, – ответил Санчо. – Но вот в чем беда: куда мы спрячем моего осла, чтобы потом найти его? Мне кажется, что не подобает вступать в бой, сидя верхом на осле.
– Ты совершенно прав, – сказал Дон Кихот. – Пусти его на все четыре стороны и не заботься, найдется ли он после. Одержав победу, мы добудем тысячи лошадей, так что даже Росинанту грозит опасность, что я променяю его на лучшего коня. А теперь, пока дело не дошло до битвы, слушай меня внимательно: я тебе перечислю главных рыцарей обеих армий. Но чтобы тебе легче было рассмотреть их, подымемся на соседний пригорок, откуда будут хорошо видны оба войска.
Так они и сделали, но и с пригорка нельзя было ничего толком разглядеть. Густая пыль скрывала оба стада, однако это не смутило Дон Кихота. В своем воображении наш рыцарь видел две враждебные армии. Протянув вперед руку, он уверенно заговорил:
– Смотри, Санчо, вот рыцарь в золоченых доспехах: на его щите изображен лев с короной, лежащий у ног девушки. Это доблестный Лауркалько, повелитель Пуэнте-де-Плата. Рядом с ним воин в доспехах, украшенных золотыми цветами, это – грозный Микоколембо, великий герцог Киросии. Дальше, справа от него, – настоящий великан, неустрашимый Брандабарбаран де Боличе, повелитель трех Аравий, на нем панцирь из змеиной кожи, а в руках у него вместо щита дверь, принадлежавшая храму, который разрушил Самсон, когда он, умирая, мстил своим врагам. Теперь, если ты обратишь взоры в другую сторону, ты увидишь во главе противоположной армии вечно побеждающего и ни разу еще не побежденного Тимонеля Каркахонского, властителя Новой Бискайи; на нем лазурные доспехи, покрытые золотом и серебром, в руках у него щит с изображением золотой кошки и с надписью: «Мяу». Как утверждают, это сокращенное имя его дамы – несравненной Миулины, дочери герцога Альфеньикена Альгарбского. Рядом с ним на могучем коне молодой рыцарь в белоснежных доспехах и с белым щитом без девиза. Этот вновь посвященный рыцарь, француз Пьер Папин, сеньор Утрикский. А тот, что подальше, в небесно-лазоревых доспехах, вонзающий железные шпоры в бока своей быстроногой полосатой зебры, – могучий герцог Персии Эсиартафилардо дель Боске, с пучком спаржи на щите и девизом, написанным по-кастильски: «Проследи мою судьбу».
И, воодушевляясь все больше и больше, Дон Кихот перечислял множество рыцарей обеих воображаемых армий, наделяя каждого особыми приметами, гербом и девизом.
– В войске, что впереди нас, – продолжал он без передышки, – собраны самые различные племена. Тут есть народы, пьющие сладкие воды прославленного Ксанфа; за ними следуют горцы, пришедшие из окрестностей Массилии; далее идут племена, просеивающие чистейший золотой песок в счастливой Аравии. Вот блаженные народы, живущие на дивных прохладных берегах светлого Термодонта. Далее движутся нумидийцы, не верные своему слову; за ними персы, прославленные за свою стрельбу из лука; мидяне и парфяне, сражающиеся на бегу; арабы с их кочевыми шатрами; скифы, столь же известные своей жестокостью, как и белизной кожи; эфиопы, с проколотыми губами, и многое множество других народов, имена которых я не в силах вспомнить. В другой армии впереди всех шествуют племена, утоляющие свою жажду хрустальной водой Бетиса, берега которого покрыты оливковыми рощами; за ними выступают те, что освежают и умывают свои лица влагою многоводного, золотоносного Тахо; еще дальше те, кто обитает на плодоносных берегах дивного Хениля. А вот народы, беззаботно живущие на роскошных лугах Хереса. Взгляни: вот и богатые ламанчцы в венках из золотых колосьев; вот и последние потомки древних готов, пасущие стада свои на просторных лугах у вод извилистой Гвадианы; вот те, что дрожат от холода в лесистых Пиренеях и на снежных высотах Апеннин. Словом, Санчо, ты видишь здесь все племена и все народы, какие только существуют во вселенной[27].
Каких только стран не назвал Дон Кихот, каких народов он не перечислил!
Многие из них существовали только в романах, которыми была набита его голова. Санчо внимательно слушал своего господина, не решаясь вымолвить ни слова. Только время от времени поворачивал он голову в надежде увидеть рыцарей и великанов, которых называл Дон Кихот. Но, кроме облаков пыли, он ничего не мог разглядеть. В конце концов Санчо не выдержал и воскликнул:
– Куда, к черту, запропастились, сеньор, все эти рыцари и великаны, о которых вы толкуете? Я, по крайней мере, ни одного из них не вижу. Или все они так же очарованы, как призраки, являвшиеся к нам прошлой ночью?
– Что ты говоришь! – воскликнул Дон Кихот. – Неужели ты не слышишь ржания коней, барабанного боя и звуков труб?
– Ничего я не слышу, – ответил Санчо, – кроме блеянья овец и баранов.
Действительно, оба стада баранов были уже совсем близко.
– Страх, овладевший тобой, – сказал Дон Кихот, – мешает тебе видеть и слышать. Ведь страх-то в том и выражается, что наши чувства теряют свою ясность и все представляется в искаженном виде. Но раз ты так боишься, то отойди в сторонку и предоставь мне действовать одному. Поверь, что я один сумею даровать победу тем, кому явлюсь на помощь.
С этими словами он вонзил шпоры в бока Росинанта и, взяв копье наперевес, с быстротой молнии помчался с пригорка.
– Господин мой, сеньор Дон Кихот, – принялся кричать Санчо, – вернитесь! Клянусь Создателем, вы нападаете на овец и баранов! Вернитесь, заклинаю вас именем моего отца! Ну что это за безумие! Поверьте мне, здесь нет ни великанов, ни рыцарей, ни доспехов, ни щитов, ни небесной лазури, ни всей этой чертовщины! Да что же это он делает, грехи мои тяжкие!
Но ничто не могло остановить Дон Кихота. Несясь во весь опор, он громко восклицал:
– Мужайтесь, верные защитники благородного Пентаполина! Вперед, за мной! Я отомщу вашему врагу, низкому Алифанфарону!
С этим возгласом он врезался в самую гущу стада овец и принялся колоть их своим копьем с такой яростной отвагой, словно это были его смертельные враги. Напрасно пастухи отчаянными воплями пытались остановить его. Дон Кихот не унимался и продолжал разить направо и налево. Тогда, видя, что слова не помогают, пастухи взялись за свои пращи и стали швырять в Дон Кихота камнями величиной с кулак. А тот метался среди обезумевшего стада, восклицая:
– Где ты, надменный Алифанфарон? Выходи на бой! Я – рыцарь, готовый один на один сразиться с тобой и наказать тебя за дерзкое нападение на Пентаполина Гарамантского.
Но тут ему в бок попал такой увесистый булыжник, что едва не раздробил костей.
От адской боли Дон Кихот решил, что он уже убит или смертельно ранен; вспомнив про свой бальзам, он схватил жестянку и поднес ее ко рту. Но прежде чем он успел сделать несколько глотков, второй булыжник выбил жестянку у него из руки и размозжил челюсть. Если уже от первого удара у бедного рыцаря помутилось в голове, то от второго он без чувств упал на землю. Подбежавшие к нему пастухи вообразили, что он убит. Они поспешно собрали свое стадо, взвалили себе на плечи штук семь покалеченных овец и поскорее убрались восвояси.
А Санчо, глядя с пригорка на безумства своего господина, рвал на себе волосы, проклиная тот день и час, когда судьба связала его с безумным идальго.
Когда пастухи со своими стадами удалились, Санчо спустился с холма и подбежал к Дон Кихоту, лежавшему недвижно на земле.
– Ну не прав ли я был, сеньор Дон Кихот? – воскликнул Санчо. – Ведь я же кричал вам, что это не армия, а всего-навсего стадо баранов.
– Санчо, друг мой, – слабым голосом отвечал Дон Кихот, – поверь, что все это подлые козни моего коварного врага, волшебника, вечно преследующего меня! Завидуя славе, которую я должен был завоевать в этой битве, он превратил вражескую армию в стадо баранов. Ты легко можешь убедиться, Санчо, что я говорю правду; садись на осла и поезжай за ними. Ты увидишь, что, отъехав подальше от меня, рыцари снова примут свое прежнее обличье и из баранов превратятся в славных воинов. Но впрочем, погоди. Прежде всего помоги мне. Боюсь, что я получил тяжелые раны.
Санчо кинулся к ослу, чтобы достать из сумки мазь и бинты и перевязать раны Дон Кихота, но сумки не было. Убедившись в этом, Санчо чуть не сошел с ума от горя. Он сыпал ужасными проклятиями, клялся, что бросит своего господина и вернется домой, кричал, что ему плевать на все острова и губернаторства.
Тем временем Дон Кихот поднялся, придерживая рукой разбитую челюсть. Он взял под уздцы верного Росинанта, который ни на минуту не отходил от своего хозяина, и направился к Санчо. Санчо стоял молча, припав грудью к своему ослу и закрывая лицо руками. Видя его глубокое отчаяние, Дон Кихот сказал:
– Знай, Санчо, – тому, кто хочет возвыситься над другими, и терпеть приходится больше. Все грозные бури, обрушившиеся на нас, свидетельствуют о том, что скоро небо прояснится и дела наши пойдут хорошо. Ибо ни горе, ни радость не бывают слишком продолжительны, а из этого следует, что если горе тянулось долго, то, значит, радость уже близка. Поэтому брось печалиться о постигших меня невзгодах. Ведь ты же невредим и вполне благополучен.
– Как так благополучен! – вскричал Санчо. – Разве тот, кого вчера подбрасывали на одеяле, не был сыном моего отца? А сумка, которая пропала вместе со всем моим скарбом, разве она чужая, а не моя?
– У тебя пропала сумка? – спросил Дон Кихот.
– То-то и есть, что пропала, – ответил Санчо.
– Значит, нам не придется сегодня обедать, – сказал Дон Кихот.
– Но ведь на этих лугах, – ответил Санчо, – должны расти те травы, которые, по словам вашей милости, могут с успехом заменить обыкновенную пищу странствующим рыцарям.
– По правде говоря, – сказал Дон Кихот, – всем травам я предпочел бы добрую краюху хлеба с парой копченых сардинок в придачу. Но что об этом толковать! Садись, добрый Санчо, на своего осла и поезжай за мной. Бог милосерд, он посылает пищу мошкам в воздухе, червям в земле и головастикам в воде. Его солнце светит всем – и злым и добрым, а его дождь поливает и праведных и грешников. Он непременно позаботится о нас, своих слугах.
– Вашей милости, – сказал Санчо, – больше бы пристало быть проповедником, чем странствующим рыцарем.
– Странствующие рыцари обязаны все знать и все уметь, – ответил Дон Кихот. – В прежние времена бывали рыцари, которые могли произнести речь или проповедь не хуже любого доктора Парижского университета. Знай, мой друг, что никогда копье не притупляло пера, как и перо – копья.
– Хорошо, сеньор мой, пусть будет по-вашему, – сказал Санчо. – А теперь давайте-ка двинемся в путь и поищем где-нибудь ночлега. Хоть бы Господь помог нам сыскать местечко, где нет ни волшебных одеял, ни призраков, ни очарованных мавров. Провались я, коли мне охота еще раз с ними встретиться.
– Попроси, сынок, Божьей помощи, – сказал Дон Кихот, – и веди меня куда хочешь, потому что на этот раз я готов предоставить тебе выбор ночлега. А теперь протяни-ка руку и пощупай, сколько у меня не хватает зубов. Вот здесь, справа, потому что тут у меня сильнее всего болит.
Санчо засунул ему в рот руку и спросил:
– Сколько зубов у вашей милости было здесь раньше?
– Четыре, – ответил Дон Кихот, – и все, кроме зубов мудрости, целые и здоровые.
– Не ошибается ли ваша милость? – спросил Санчо.
– Говорю тебе, что четыре, если не пять, – ответил Дон Кихот, – потому что за всю мою жизнь мне не рвали зубов и ни один не сгнил и не выпал от простуды.
– А теперь у вашей милости, – сказал Санчо, – с этой стороны внизу осталось два с половиной, а наверху ровно ничего, ни одной половинки, совсем гладко стало, как ладошка.
– Вот несчастье! – воскликнул Дон Кихот, услышав от оруженосца эту печальную новость. – Лучше бы мне отрубили руку – только, конечно, не правую, чтоб было чем держать меч. Ибо знай, Санчо, что рот без коренных зубов – то же, что мельница без жернова; для человека каждый зуб дороже алмаза. Но что поделаешь, еще не такие невзгоды могут постичь нас, принявших на себя суровый обет рыцарства. Садись, мой друг, на осла и трогайся в путь, а я последую за тобой всюду, куда пожелаешь.
Санчо сел на осла и поехал по большой дороге, в ту сторону, где он надеялся найти ночлег. А Дон Кихот плелся за ним на своем Росинанте: ехать быстрее он не мог, так как еле держался в седле от боли в боку и челюсти. Чтобы хоть чем-нибудь развлечь своего господина, Санчо завел с ним вот какую беседу.