– Боже, ну и запах! – возмутилась Мина, огибая угол дома, – Тут что, где-то нелады с канализацией?!
– Да тут везде с ней нелады, – неохотно отозвался Паша, – район-то древний, что тут поделаешь? А здесь, конкретно, какая-то труба на поверхность выходит, так что, кумар стоит уже не первый год.
– Но тут же дети играют! – вполне серьезно поразилась она, словно не осознавая, что для этих самых детей игры в войнушку на берегу речки "парашки" давно вошли в привычный уклад жизни.
Паша улыбнулся, в который уже раз подумав о том, до чего же непохожа на остальных и отрешена от этого мира его девушка. Все для Мины было в диковинку, все необычно и, порою, пугающе. Безногий попрошайка на улице вызывал у нее приступ искренней жалости, и она отчаянно ругала Пашу, заявлявшего, что этот инвалид, собирающий деньги, якобы, на операцию, зарабатывает, таким образом, куда больше него самого, а все собранные деньги пропивает вечером в ближайшей пивнушке. Запах канализационных нечистот, такой нормальный и обыденный, она воспринимала не как нечто само собой разумеющееся, а как что-то жуткое и выходящее из ряда вон! "И как же здесь живут люди?!" Да как все!
Нет, конечно же, она видела не только плохое среди того, что сам он считал обычным и не заслуживающим внимания. Среди темноты серой обыденности Мина, подобно лучу фонарика, выхватывала то, что хотела ему показать, ярко высвечивая это на общем фоне. Она видела и хорошее, гораздо лучше, чем он сам. Паша помнил, как однажды Мина залюбовалась полетом сороки – птицы, которую сам он называл не иначе, как "длиннохвостое чудовище", и сам он, поневоле, по-новому взглянул на эту "грозу огородов", кажущуюся такой неуклюжей.
Только Мина, и никто больше, могла засушить на память цветок шиповника, который он воткнул ей в волосы на первом свидании.
Только она. За это он ее и любил….
Вот только, порой, эта ее способность всему удивляться, здорово удивляла его самого. Например, сейчас.
– Это еще не запах, – улыбнулся он ей, нежно взяв за руку, – Хочешь, я проведу тебе маленькую экскурсию по злачным местам "Юбилейного"?
– А стоит? – спросила Мина, – Мы, ведь, кажется, всего лишь хотели срезать путь до остановки?
– А мы его и срежем, только сначала еще один маленький круг навернем. Я думал, что тебя интересует все древнее и загадочное?
– А что древнего есть здесь? – она оживилась, не смотря на то, что была уверена в том, что он всего лишь шутит.
– Дома! – торжественно объявил Паша, – Древние, полувековые деревянные дома. Быть может, даже, и более, чем полувековые. А удивительное там то, что в них до сих пор живут люди.
Мина недовольно нахмурилась.
– Ну а мы то там что забыли?
– Как что? Ты же меня сбила с мысли, так и не дав сказать главного! Один дом там недавно малость погорел. Жильцов в нем уже нет, двери на распашку, так что, спокойно можно внутри полазить, посмотреть, какой он из себя.
Теперь она призадумалась вполне серьезно. Если Паша рассматривал эту прогулку (или, правильнее было бы назвать ее вылазкой) как очередное приключение, то она видела в этом нечто большее. Дом, в котом еще недавно жили люди, в спешке бежавшие из-за пожара. Возможно, даже, оставив вещи. Нет, не телевизор с видеомагнитофоном, конечно, а, скажем, плакаты на стенах, старый деревянный стол, на котором детской рукой вырезано что-то вроде "Павел + Вильгельмина = Любовь". Конечно же, это может быть опасно, и вот это уже привлекало Пашу и отбивало желание идти туда у нее. Но все же….
– Пошли! – сказала она, загадочно улыбнувшись, – У меня, почему-то, предчувствие, что нас ждет что-то интересное.
Улица Пятницкого, неофициально признанная худшим районом "Юбилейного" жилмассива, встретила их традиционным запахом нечистот из разливавшейся во дворе одного из двухэтажных домов лужи. Должно быть, канализационные системы здесь не ремонтировались с момента постройки бараков НЗХК, превратившиеся, впоследствии, в жилые дома, стоявшие здесь, как минимум со времен окончания Великой Отечественной. Довершало картину запустения и безнадежности этого клочка земли из 6-7 домов, ощущение контраста с остальными зданиями и сооружениями. Позади – более или менее жилые пятиэтажки с традиционными "хрущебами", впереди – девятиэтажный панельный дом, которому не стукнуло еще и двадцати лет. Справа – детский сад, почти к самой ограде, которого и подступала зловонная лужа, расположившаяся под окнами живущих здесь людей. Быть может, именно из-за нее во дворах не было слышно детского смеха, да и в ближайшей к ним части садика не резвились малыши, предпочитавшие другой его край. Слева – большое и красивое здание районной поликлиники, словно бы не замечающее своих мелких, несчастных соседей.
А среди разваливающихся и устало кренящихся на бок домишек, подобно шейху среди рабов, гордо возвышался трехэтажный кирпичный дом, отстроенный на месте одного из снесенных бараков. Правда, и в нем также не распахивались окна, навстречу летнему солнцу, и не кричали счастливые дети.
– Все эти дома собираются сносить, – пояснял на ходу Паша, помогая Мине перебраться через темный ручеек, – А на их месте стоить вот такие, вот, трехэтажки. На первые два этажа вселяют старых жильцов, а за счет продажи третьего пытаются вернуть часть денег за строительство. Государственный проект…. Вот только, пока что, только один дом снесли, а остальные стоят и, видимо, будут стоять, пока не сгорят все, к чертовой бабушке. Самое забавное, что кое-кто даже стремится сюда переехать! Дескать, продадим свою квартиру, купим новую здесь – денег уйма останется. А через годик-другой дом снесут, отгрохают новый, и будет у нас и куча денег, и новая квартира. Многие уже так и сделали – перебрались сюда жить. Так теперь и ждут, когда же за их дом возьмутся. А еще…
– Т-с-с-с!… остановила его Мина, – Не трандычи! Лучше прислушайся.
Паша последовал ее совету.
– Слушаю. Ну и что? Ничего особенного. Тихо.
– Вот именно, что тихо. Возле девятиэтажки играют дети, но и их почти не слышно. Это место словно глотает любые звуки.
Он мысленно усмехнулся. Как всегда, Мина видит и слышит то, что недоступно ему. Если, конечно, это не ее личные глюки!
– А, по-моему, все проще. Место гадкое, поэтому даже разговаривать здесь неохота. Вот и тишина….
–Кто знает. – Мина неопределенно пожала плечами, не оставляя, впрочем, сомнений, что уж она-то знает все. Теперь Паша не мог сдержать улыбку, да и не пытался этого сделать.
– А вот и тот дом. – сказал он, указывая вперед. – Пришли!
Издалека этот дом ничем не отличался от остальных, но вот если подойти поближе – различия обнаруживались более, чем разительные. Многие из окон других домов были закрыты ставнями – окна же этого, по крайней мере, на первом этаже, были просто заколочены фанерой, а осколки выбитых стекол валялись возле фундамента. Чердачное окошко украшал словно бы впечатанный в стену над ним султан черного дыма, при ближайшем рассмотрении оказавшийся прогоревшими досками.
Если остальные дома выглядели умирающими, то этот был УЖЕ мертв.
– Пойдем внутрь? – спросил Паша, – Вход с той стороны, если его, конечно, не заколотили.
Мина, словно не услышав его, зачарованно смотрела на дом. Ей он уже не казался умершим. Скорее, спящим, или…. Затаившимся! Ожидающим чего-то и потому не желающим уходить из этого мира окончательно. Быть может, именно их?…
– Ну, так что, пойдем? – переспросил Паша.
– Что-то мне уже не кажется это хорошей идеей? Может, не стоит?
– Опять "шестое чувство"?
– Что-то на него похожее.
– А может быть, ты просто боишься?
– Может быть…
Она не знала. Ее тянуло в этот дом. Тянуло узнать все его тайны, но в то же время, она боялась его черных провалов окон, его легкого, едва заметного запаха гари….
– А он не рухнет? Я имею в виду, на нас, когда мы будем там?
– Не должен, – оптимистично улыбнулся Паша, обняв ее. – На вид он еще крепкий. Но ходить там, пожалуй, стоит, все же осторожнее, особенно на втором этаже. Кто знает, насколько сильно прогорел пол или потолок. Но, я думаю, серьезные дыры мы увидим сразу. Так пойдем?
– Пойдем. – решилась Мина, бросая последний взгляд на окна второго этажа.
Дверь. Порог. Скрипучая лестница, сумрачный коридор, в который с трудом пробивались блики света из щелей в закрывающих окна досках. Все двери в квартиры были открыты. Вернее, нет, некоторые были открыты, а некоторых не было вовсе. Даже на уцелевших не хватало замков – кто-то выдрал их "с мясом". То ли хозяева, забиравшие из своих квартир все целое, то ли кто-то, пришедший сюда поживиться.
Паша шел впереди, осторожно перешагивая валяющиеся на полу обломки косяков, дверей и чего-то еще.
– Начнем с левой квартиры. – произнес он, почему-то шепотом. Наверное, так же, как и Мина, боясь потревожить спящий дом. Хотя, разве можно было потревожить его сильнее, чем войдя в его чрево?
В квартире, естественно, царило не меньшее запустение, чем в коридоре. Никакой мебели, ободранные во многих местах обои и месячный, если не больше, слой пыли. Однако, не было видно никаких следов разгула огня – видимо, пожар начался выше и так и не добрался до первого этажа.
Не заботясь, больше, о собственной безопасности или, по крайней мере, ненадолго позабыв о ней, ребята разбрелись по разным частям квартиры, ища что-то, интересное каждому из них. Паша внимательно осматривал все комнаты, ища что-нибудь, что могло бы пригодиться – розетки, провода, или еще что-то, забытое хозяевами. Мина же просто задумчиво бродила вдоль стен, иногда прикасаясь к ним рукой. Порою ей казалось, что она, в самом деле, слышит отголоски прошлого. Приглушенные временем голоса людей…. Слишком сильно приглушенные, чтобы можно было их разобрать.
– Тут ничего интересного! – крикнул Паша из помещения, когда-то бывшего кухней. – Пойдем в другую квартиру.
И в эту секунду Мина услышала голоса. Сдавленные, приглушенные, едва различимые, но все же, куда легче воспринимаемые, чем те шорохи, что она слышала до этого.
"Не бойся… Они …. Не за нами…."
"Может… заберут его?…"
"Если не услышат нас…"
"И тогда… сможем …"
"Да … уйти!"
Дрожа всем телом Мина отступила в центр комнаты, но два спорящих голоса не исчезли, когда она отняла руку от стены.
"Она, кажется, слышит нас!"
"Тогда молчи…. Пусть они…"
Продолжения разговора, если он, конечно, был, Мина не услышала, так как в этот момент чьи-то сильные руки крепко схватили ее за плечи.
Она хотела закричать, но не смогла – вырывающееся из груди сердце встало плотным комком в горле, мешая не то, что кричать, но, даже и говорить.
– А-а-а! Напугал?! – злорадно завопил Паша у нее под ухом, но, развернув дрожащую от страха Мину лицом к себе, тут же умолк, встретившись с ней взглядом.
– Дурак. – коротко бросила она, вырываясь из его рук.
– Прости. – пробормотал он, – Я не хотел… Я не думал, что ты так сильно испугаешься.
Мина ничего не ответила на это, лишь наградила Пашу испепеляющим взглядом, на который была способна лишь она одна, и направилась к выходу из квартиры.
– Хочешь уйти?
– Нет. – ответила она, – Хочу осмотреть весь этот дом.
И с этими словами Мина исчезла в соседней квартире. Проклиная себя за глупость, Паша зашагал следом.
Ничего принципиально нового они не обнаружили и во второй квартире. Все то же ощущение заброшенности, разгрома и запустения. Оторванные от пола плинтуса, отправившиеся не то на новое место жительства хозяев, не то на дрова соседского дачника, вынесенные с петель двери, одна из которых валялась на полу. Разбитая раковина на кухне и унитаз в туалете…. Здесь так же не было видно следов огня, зародившегося, вероятно, на чердаке.
Ребята обследовали квартиру в полном молчании, стараясь не наступать на скрипучие доски и вообще, производить как можно меньше шума. Паша не отходил от Мины ни на шаг, то ли оберегая ее от возможных несчастий, то ли просто пытаясь вымолить таким образом прощение. Сама же Мина, не замечая ничего вокруг, вслушивалась в окутавшую дом тишину, надеясь вновь услышать беседу его обитателей, кем бы, или чем бы они ни были.
– Ничего интересного. – прокомментировала Мина, закончив осмотр последней комнаты.
– Пойдем дальше?
– Пойдем.
Последняя квартира на этаже встретила их совсем иначе, нежели первые две. Едва перешагнув ее порог, Мина тут же вновь услышала голоса. Но не те, что ранее, шептавшиеся о них, а совсем иные. Голоса из иного времени. Из прошлого, при чем, совсем недавнего…
– Ты слышишь? – удивленно спросила она, чувствуя, как спина вновь покрывается щекочущими кожу мурашками.
– Слышу что?
– Людей?
Паша обеспокоено посмотрел на нее. Когда твоя девушка начинает слышать людские голоса в пустом доме, это означает, что либо у нее абсолютный слух, а тебе пора обратится к ЛОРу, либо у нее галлюцинации, и уже ей следует обратиться к врачу, вот только совершенно иной специальнсоти.
– С улицы? – на всякий случай спросил он, – Или здесь?
Но Мина уже скрылась в ближайшей комнате, не обращая на него внимания. Паша чертыхнулся и двинулся за ней, уже жалея о том, что вообще потащил ее в эту погоревшую развалину.
Эта комната не походила на все те, через которые ребята уже прошли. Так же, как и все, она была разгромлена и покинута, но сравнительно недавно. На стенах, кое-где, уцелели обои, а там, где они все же были сорваны, висели плакаты с изображениями голливудских звезд или забавные детские рисунки. Вряд ли жильцы съехали отсюда недавно. Скорее всего после пожара здесь просто устроили свой "шалашик" окрестные дети, разукрасив стены и соорудив себе в углу импровизированное кресло из утащенных из под дверей квартир ковриков.
Мина замерла в центре комнаты, вслушиваясь в голоса и пытаясь вычленить из них хоть что-то, что можно будет разобрать и осмыслить. Паша, тем временем, с улыбкой расхаживал вдоль стен, с интересом рассматривая рисунки, забавные подписи к ним и плакаты.
"Когда мне будет двадцать – я обязательно женюсь на Бритни Спирс." – гласил один из детских автографов, расположившийся под наполовину ободранным плакатом юной певички.
"К тому времени она станет отъевшейся, толстой, и ее возьмет себе разве что твой папа" – гласил другой.
"Саша, я тебя люблю!" – кричала надпись, сделанная баллончиком с красной краской, а для ее подтверждения чуть ниже было нарисовано истекающее кровью сердце, пронзенное стрелой. Странный образ любви…
Признания в любви друг другу, сообщения о том, что "Здесь был Вася" и обещания прибить того, кто "…утащил вчера из шалаша амулет!". Все они отдавали каким-то истинно детским очарованием, которое Паша уже успел потерять в свои восемнадцать, ощущение которого оставляло некий теплый осадок на сердце. Ему даже казалось, что и он слышит голоса, прорезающие толщу времени и долетающие, таки, если не до его слуха, то уж, наверняка, до его разума.
– … Смотри, что я принес!
– … И на кой он нам?!
– … Давай попробуем. Мне вчера в школе пацаны рассказывали, что крышу от этого срывает начисто.
– Но…
– Да что ты волнуешься! Амулет же с нами. Ничего не случится.
– … Да, но…
– Амулет. – тихо произнесла Мина, словно вспомнив что-то.
– Что? – спросил Паша, словно в его голове сейчас также не пронеслась мысль об амулете. Что это за амулет, кто, и почему утащил его "из шалаша", почему дети, голоса которых он только что слышал, так доверяли его силе.
– Амулет… – повторила Мина. – Они говорили об амулете. Он должен был защитить их!
Паша подошел к ней и обнял за плечи. Мину вновь била мелкая дрожь, как несколько минут назад, когда он, по глупости своей, решил подшутить, подкравшись к ней сзади.
– С тобой все нормально? – спросил он, чувствуя, как у него самого шевелятся волосы на затылке.
– Да. – Мина отстранилась от него. – Он в соседней комнате…
– Кто? – спросил Паша, но осекся. Он знал, о чем она говорит.
– …Повесим его на стену? В соседней комнате есть гвоздь…
– … Да я там его и нашел…
Когда он вошел в комнату, бывшую, видимо, когда-то детской, Мина уже стояла у стены, сохранившей еще остатки разрисованных розовыми лепестками обоев.
– Паша! – позвала она, почувствовав его появление. – Иди сюда. Посмотри, какая прелесть!
Она отошла чуть в сторону, позволяя ему рассмотреть что-то, висящее на стене. Амулет… Паша сразу понял, что это был именно он. Тот самый амулет, в силу которого верили дети, собиравшиеся здесь, чтобы поиграть. На первый взгляд он не представлял собой ничего особенного. Плетеное из серых ниток кашпо (при чем, не исключено, что нитки, когда-то, были белыми), безвкусно и несимметрично расшитое крупным бисером. Три туго сплетенные косички уходили вниз: две, с вкраплениями бисера, свисали по бокам, и одна, в два раза толще других – внизу. Венчал ее голубой плоский камень овальной формы с большим белым наростом в центре. Словно два камня различной расцветки и окраса сжали при высокой температуре, навеки сплавив, объединив их в некое подобие громадного глаза, бесстрастно взиравшего сейчас на двух ребят, осмелившихся нарушить его покой.
– Какой он красивый, не правда ли?! – улыбнувшись спросила Мина, протянув руку к амулету. В ее глазах больше не было страха. Казалось, загадочное кашпо с разноцветным бисером успокаивало нервы одним своим видом.
– Стой! – воскликнул Паша. – Не трогай его.
– Почему? – удивилась она, – Он, ведь, такой милый.
– Милый то он милый, но… – Паша на миг растерялся, не зная как объяснить свое нежелание иметь ничего общего с этим амулетом. – …Но, может он… заразный!
Мина мелодично рассмеялась, заставив развеяться всего его сомнения. В самом деле, если она не боится амулета, то почему это должен делать он? Почему бы не положиться на природную способность Мины ощущать, осязать Добро и Зло в любом их проявлении? На ее чувство опасности, даже если его собственное говорит обратное? Разве он не может ошибаться?
– Да что ты?! – радостно воскликнула она, – Он не может быть заразным! Он не может быть плохим вообще! Он создан для того, чтобы защищать, а не наоборот!
– Хорошо, тебе виднее. – Паша подошел ближе и неловко прикоснулся рукой к голубому камню, венчающему амулет, ощутив на миг что-то похожее на тепло.
– … А ты помнишь, что случилось с Танькой?
– … Конечно помню. Но мы же не такие дураки, чтобы…
Амулет и в самом деле успокаивал, заглушая не только тревожные мысли, но и тревожные голоса. Он дарил ощущение покоя и безмятежности, испуская теплые и приятные флюиды….
Дети.… Десяти – двенадцатилетние подростки, проводившие здесь свободное время… Они что-то знали о нем, об этом амулете. Они любили его.… Почему бы ему не полюбить его тоже?
Паша неохотно убрал руку от гладкой поверхности голубого камня и перевел вопросительный взгляд на Мину.
– Этот тот самый амулет, о котором говорили они?
Ее лицо при этих словах расцвело почище прекраснейшей розы в саду.
– Так ты тоже слышал их?!
– Да. – теперь ему и в голову не приходило сомневаться в ее нормальности, равно как и в своей. Они слышали голоса детей, игравших здесь несколько дней или, быть может, месяцев назад. Почему бы и нет? Иногда прошлое не торопится уходить, уступая место тому, что придет после него. Разве нам не знакома сердечная боль от разлуки с любимыми, не отпускающая даже через несколько лет? Разве мы не слышим их прощальные слова во сне, долетающие до нас через пелену дней? Они тоже вестники прошлого, и пусть здесь сейчас оно ощущается несколько иначе – это даже не исключение из правил, а лишь новое его воплощение. Видимо, этот мир наполнен не только тем, что мы можем видеть или осязать, но еще и тем, что нам остается только чувствовать.
Теперь, когда его руку не согревал голубой камень амулета, Паша мог, наконец, рассмотреть в деталях и эту комнату. Вновь никаких следов огня – теперь можно было окончательно сказать, что пожар прошелся только по второму этажу, если не вообще лишь по чердаку, так как следы дыма и прожженные доски они видели лишь у чердачного окошка. Здесь не было заметно и следов погрома – не выдраны из пола доски, почти не тронуты обои, не побиты и не расписаны стены. Даже плинтуса, видимо, отодранные во всех квартирах, здесь уцелели полностью. Похоже было, что из этой комнаты просто с минимально возможными потерями вывезли всю мебель, покидая дом после пожара, и даже наведывавшиеся в брошенное строение вандалы и игравшие здесь дети не решились нанести здесь ни малейшего ущерба. Для детей она, кажется, была святыней – здесь висел их амулет. Оберег, защищавший их от.… От злых духов? Злых взрослых? Не важно.… А для неизбежно забредающей сюда шпаны? Неужели амулет имел какое-то воздействие и на них?
Рассуждая таким образом, Паша не заметил, как Мина подняла что-то с пола в другом конце комнаты и направилась к нему.
– Взгляни. – сказал она, протягивая ему небольшую досточку из прессованного дерева, размером чуть больше альбомного листа.
В центре пожелтевшей от лежания на влажном воздухе деревяшки был нарисован, а если быть точнее, то выжжен, при чем, очень качественно, портрет девочки с длинными, развевающимися по ветру, волосами. Она была изображена в полупрофиль, словно бы создававший этот портрет художник запечатлел ее в тот момент, когда она, оборачиваясь к нему, поймала порыв ветра и, счастливо рассмеявшись, забыла на миг о позировании, наслаждаясь ласкающими кожу движениями воздуха. Ее глаза, широко распахнутые от удивления и счастья, излучали доброе детское тепло, невинность и красоту. Именно такими они бывают в 12-13 лет, незадолго до момента начала превращения ребенка во взрослого человека. Когда он уже научился получать наслаждения от самого факта своего существования, но еще не понял, что за любое удовольствие в этой жизни приходится платить.
Вокруг портрета юной нимфетки, незавершенным эллипсом, располагались еще семь портретов детей, образующих своего рода рамку для него. Контраст между изображением в центре и окружающими его, был более чем очевиден. Лица семерых детей – двух девочек и пятерых мальчишек, в отличии и очаровательной прелестницы с развевающимися волосами, были раза в два меньшего размера и в них не чувствовалось жизни… Невидимый ветер не обдувал их лица и не ерошил детские волосы, а их глаза не просто не светились радостью. Они вообще не светились, что было совершенно непохоже на жизнерадостных детей. Их взгляд был безжизненным, словно они и в самом деле… были мертвы!
Паша заставил себя оторвать взгляд от картины, показавшейся ему, вдруг, неимоверно жуткой. Он и сам, когда-то, увлекался выжиганием по дереву, но никогда бы не решился выжечь подобное творение. Портреты всех детей были выполнены с особенной, педантичной тщательностью. Ни одной лишней линии, ни одного неправильного штриха. Картина была выполнена мастерски!
– Что ты о ней думаешь? – спросила Мина.
– Великолепная работа. Вот только, жутью какой-то от нее веет… Дети, что по краям.… Какие-то они… неправильные!
– Или безжизненные. – подсказала она.
– Точно. Именно так.
– Но девочка в центре….
– Да, она другая.
Мина задумалась на секунду, а затем произнесла:
– Она ведьма.
– Ведьма?! – удивился Паша.
– Да, именно ведьма. Ведьма – не в смысле злая колдунья, а… В общем, она наделена силой, разве ты не чувствуешь этого в портрете?
– Не знаю что, но что-то в ней есть. – произнес он. – Ну и Бог с ней, кем бы она ни была. Пойдем отсюда, а то нам до тебя еще ехать и ехать.
– Пойдем. – согласилась Мина, от чего Паша почувствовал неимоверное облегчение. Мыслей о том, чтобы забраться на второй этаж или чердак, чтобы определить, где начинался пожар и какие разрушения произвел, у него больше не возникало. – Вот только.… Сейчас…
Она шагнула к стене и, прежде чем Паша успел что-то сказать, сняла со стены амулет и протянула ему.
– Давай возьмем его на память?
– Но… – Паша замялся, – А как же дети? Ведь это их талисман.
– Паша, – Мина с укором смотрела на него, словно на малыша, которому уже в сто тридцать четвертый раз объясняют, что дважды два будет четыре. – Они, ведь, больше не приходят сюда.
Он хотел, было, спросить, откуда она это знает, но осекся. Оттуда же, откуда он узнал о том, что дети вообще бывали здесь. Просто ее способности слышать и видеть во многом превосходили его собственные. Вместо этого он задал другой вопрос:
– А зачем он тебе?
– Это же амулет! К тому же, сейчас он никому не принадлежит. Пусть защищает меня… Нас с тобой.
– Черт с ним, пусть защищает. – сдался Паша. – А я, пожалуй, прихвачу с собой эту фанерку. Попробую на досуге нарисовать что-нибудь подобное. Эти портреты будят во мне художника…
Ему не терпелось выбраться из этого заброшенного дома, ожидавшего своей смерти, поэтому он с удовольствием пронесся бы по коридору бегом, стремясь как можно скорее оказаться на свежем воздухе, но Мина, в отличие от него, не торопилась покидать темные комнаты. Она медленно шла впереди него, ведя ладонью вдоль стен, в нескольких сантиметрах от их шершавой поверхности.
– Мина! – воскликнул он, – Пойдем быстрее, а?!
Ее ответ заставил шевельнуться волосы на его затылке.
– Тише!… Он с нами прощается!… Прислушайся!
Он не хотел прислушиваться, не хотел слышать ничего, что могли бы сказать ему обветшалые стены, но поневоле вновь услышал голоса. Голоса из этого времени и этого места…
– Они уходят!
– Слава Богу!
– Может, стоит предупредить их?
– И, тем самым, напугать? Нет, пусть идут.
– Да, нам остается только пожелать им удачи.
– Удачи!…
– О чем они говорят?! – Паша встряхнул головой, отгоняя наваждение.
– Желают нам удачи. Ты же слышишь.
– Но зачем?!
– Мы им понравились! – Мина звонко рассмеялась и, резко обернувшись, чмокнула его в губы. – Пойдем отсюда!
Они вышли на свежий воздух, вдохнув его полной грудью и сощурив глаза от яркого августовского солнца. Дом возвышался позади, уже не казавшийся таким покинутым и несчастным. Он был обитаем, и сейчас, когда его невидимые жильцы были неимоверно довольны визитом непрошеных гостей, он, казалось, улыбался миру своими пустыми окнами. Но все же, ни Пашу, ни Мину, не покидало ощущение того, что дом готовится к смерти, и что их визит только ускорил ее наступление. Тем не менее, эта мысль, почему-то, не казалась грустной…
Улыбаясь и держась за руки, они вышли на автобусную остановку.
– Ну, – усмехнулся Паша, – Теперь остается одна мелочь. Дождаться автобуса.
– Дождемся, – в тон ему ответила Мина, – Вот увидишь, мы тут и пяти минуты не простоим. С нами теперь амулет, а он, как мне кажется, очень хочет посмотреть, куда же мы его везем. Так что, до моей дачи мы доберемся куда быстрее, чем собирались.
– Ты хочешь сказать, что твой амулет пригонит нам автобус?
– Уж не слышу ли я нотки скепсиса в твоем голосе?! – деланно возмутилась она.
– Слышишь, еще как!
Автобус подошел через минуту….
Спустя тридцать минут тряски и традиционного для этого времени суток стояния в пробках, они уже не веселились, смеясь каждой своей шутке и обсуждая сегодняшнее приключение, переставшее, вдруг, при ярком дневном свете, казаться жутким и необычным. Ни Паша, ни даже Мина, не вспоминали, более, об услышанных призрачных голосах. Мина лишь, время от времени, доставала из пакета амулет и по несколько минут смотрела на него, словно пытаясь выяснить его происхождение или заглянуть вглубь голубого камня.
Пересев на автобус, идущий в Первомайку, они и вовсе замолчали. Теперь они ехали обнявшись и думая каждый о своем. Если быть точнее, то он думал о ней, а она – о нем.
Паша вспоминал их знакомство, изменившее его жизнь. Казалось бы, что может быть шаблоннее и обыденней, чем знакомство на Дне Города компании парней и компании девчонок? Абсолютно случайно встретились на площади Ленина и решили провести этот день вместе. Море выпитого пива, море смеха, огни салюта над праздным Новосибирском…. Лишь она одна из всей пришедшей сюда развлекаться компании, казалась немного грустной. Мимолетом поглядывая на нее, Паша вообще удивлялся, как такая девушка оказалась здесь, в гуще празднующей толпы? Судя по ее внешности ангела и этим глубоким карим глазам, в которых затаилась не просто вселенская тоска, а тоска по всей Вселенной, она должна была бы сейчас писать стихи о любви, ухаживать за садом роз.… Да что угодно, но уж точно не находиться среди толпы! Уж слишком она выделялась из нее!
Прощаясь, они, естественно, обменялись телефонами. "Созвонимся!" – сказали все друг другу, но каждый из них понимал, что никто уже никому не позвонит. Такие вечера единичны, и заведомо не имеют продолжения. И лишь одна Мина, в момент интенсивного записывания телефонов и личных пожеланий в блокноты друг другу, никому не оставила свой. Зато оставила свой автограф в записных книжках каждого из парней.
"Рыцарство нынче не в моде, – написала она Паше, – Но ты, все равно продолжай!" Наверное, это и было тем самым толчком, что побудил его разыскать ее. Казалось бы, чего проще – позвонить одной из ее подружек, с которыми они познакомились на празднике, и попросить телефон Мины. Наугад выбрав из записной книжки первый попавшийся номер, он позвонил по нему. Трубку взял какой-то мужчина и сообщил, что никакой Лены тут в принципе быть не может. По второму телефону обитала вовсе не Марина, а какая-то Аня, тут же решившая, что ее "клеят" и с готовностью предложившая познакомиться и встретиться.
Лишь третий телефонный номер из четырех в его списке, оказался правдивым. Кое как заставив девушку вспомнить, кто такой и откуда взялся, а также, убедив ее в своих добрых намерениях, Паша выпытал у нее телефон и даже адрес Мины.
Уж теперь-то все казалось до нельзя простым. Позвонить ей и назначить встречу…. Но он, почему-то, был уверен в том, что в таком случае она просто откажется. И он пошел другим путем
"Пусть рыцарство нынче не в моде, но я бы рад продолжить. Вот только, из моды оно вышло настолько, что никого больше не интересует." Эту записку Паша вложил в букет из пяти роз и попросил случайно встреченного на улице мальчишку занести его в квартиру, пообещав мороженное. Сам же остался стоять на улице так, чтобы его было видно из ее окна.… И она выглянула спустя несколько минут после того, как "посыльный" выполнил свое поручение. Выглянула, улыбнулась и жестом пригласила к себе. Так началось это знакомство, переросшее в крепкую дружбу, а затем и в любовь. Ему тогда едва исполнилось семнадцать, она же была на год младше….
За прошедший с тех пор год они нередко, наполовину в шутку, наполовину всерьез, допытывались друг у друга, что же каждый из них нашел в другом. Почему она написала у него в записной книжке именно эти, кажущиеся бессмысленными, слова о рыцарстве? Почему он обратил на нее внимание и разыскал ее даже в столь отдаленном районе? На все подобные вопросы они отвечали друг другу неоспоримым и абсолютно логичным доводом: "А мне так захотелось!"
Мина же, положив голову к нему на плечо, сейчас думала о том, как он изменился за последний год. Как немного хамоватый тинейджер, все еще ищущий способа самоутверждения в этом обществе, превратился в сегодняшнего Пашу – умного, доброго и, пожалуй, нежного. Да, что-то от него прежнего еще осталось – взять, хотя бы, то, как он напугал ее сегодня в заброшенном доме, но все же.… Хотелось верить, что это она так изменила его, но с другой стороны, думать так означало бы признать свою ответственность за него. Любопытно, что любой парень просто взвился бы, узнав о том, что кто-то берет на себя ответственность за него и, в то же время, девушки не желают делать этого, но чувствуют необходимость приглядывать за своими мальчишками. Заботиться о них… Что это? Рано проявляющийся материнский инстинкт?
Одновременно в голову лезли мысли об амулете. В очередной раз она достала его из пакета и провела пальцем по гладкой поверхности голубого камня. Он зачаровывал, успокаивал, давал силу и веру в себя. Интересно, что раньше покой никогда не ассоциировался у нее с силой – эти понятия казались полными антонимами. Но, тем не менее, держа в руках амулет она осознавала, что ошибалась в этом. Сила, уверенность и покой. Возможно даже, что сила немыслима без покоя и уверенности….
Минина дача являла собой, по сути, деревенский дом, построенный возле дома ее деда, в небольшом селе Новолуговое, расположившемся на окраине Первомайского района, то есть, в самой, что ни на есть глуши. Добраться до туда было равносильно небольшому подвигу, ибо дорога от Пашиного дома до этой деревеньки занимала около двух с половиной часов, и это еще при хорошем раскладе в пути. Что поделаешь, большой город, большие расстояния, и, разумеется, большие пробки.
Но именно за это Мина, да, пожалуй, и Паша, и любили это место. За оторванность от всего города, за удаленность от того, что принято именовать громким словом цивилизация…. За то, что Новолуговое, среди жителей – просто Луговушка, была вполне самодостаточным селом, жившим своей жизнью, лишь незначительно связанной с жизнью большого города.
Чем меньше населенный пункт, тем проще в нем отношения между жителями, тем проще в нем жить. Многомиллионный город полностью подавит любую самостоятельность в любом, кто осмелится заявится в его логово. Подчинить себе человека, сделает его таким же, как остальные. Город поменьше, каким, собственно, и является Новосибирск, просто внушает человеку правила его жизни, не ломая индивидуальности. В нем люди остаются свободными, самими собой, но живущими по определенным законам. И так по уменьшающейся…
Чем меньше населенный пункт, тем он проще. И ощущение поразительного контраста от смены яркого центра Новосибирска на кажущуюся тихой и серую окраину, было сродни чувству, которое должен испытать житель столицы, оказавшийся в провинциальном городке.
Казалось бы, географически Новосибирск начинался в полусотне метров от Луговушки, но на самом же деле эта граница была плавной и размытой, дающей постепенный переход к городской жизни. И пересекая ее Паша каждый раз ощущал что-то вроде путешествия во времени. Раз, и ты перемещаешься из века высоких технологий, "Интернета" и мегамощных "Пентиумов" в отдаленное прошлое, в котором по улицам бродят гуси и куры, а старушки обмениваются местными новостями, сидя на завалинке. Некоторый дисбаланс вносил, пожалуй, лишь сидящий все на той же завалинке старый дед, зычно орущий басом в мобильный телефон…. Век высоких технологий просачивался и сюда…
Минина дача не выделялась практически ничем, среди остальных домов. Быть может, только, своим возрастом, да недавно выкрашенным забором.… А так – невысокий двухэтажный дом, выложенный из шлакоблоков, выглядывающий из-за голубого заборчика…. Огород, баня, дощатый туалет…. Все то же. Все свое и родное.
И даже ее родители, всю рабочую неделю жившие кипучей городской жизнью, насыщенной новостями о рухнувших самолетах, террористических актах и повышениях квартплаты, приехав сюда на выходные, превращались в обычных деревенских жителей. Не менялось лишь одно – радушие и гостеприимство, с которым они всегда принимали Пашу. Словно своего…
Так было и в этот раз. Вкусный обедо-ужин (а как еще назвать трапезу, проходящую в пять-шесть часов вечера и, при этом, последнюю за день?), разговоры за столом, в которых папа с мамой пытались вытянуть у ребят, где они провели последние два дня, а затем посиделки с Миной на втором этаже до самого заката, пока солнце не укатилось за горизонт.
Все было и в самом деле настолько хорошо, что казалось сказкой. Паша, правда, никогда не имел никаких ссор с Мининой родней, но все же, родители – есть родители. Отец просто по определению должен, хотя бы для вида строжиться и заявлять, что никогда больше не отпустит дочь в кино за полночь, должен требовать помочь ему достроить гараж или баню на даче. Просто потому, что он отец! Аналогичные закономерные выходки должны быть и у матери. И они были! Всегда! Пусть никто на них не обижался, пусть и Паша и Мина понимали, что это все только для вида (хоть это и не всегда было так), но то папа, то мама, время от времени вносили свои личные коррективы в планы молодых.
Но только не сегодня.
Какие у них планы на завтра?
Посидеть с утра на даче, сходить в обед в лес, еще немного посидеть и… вернуться на следующий день от Паши.
Обычно за этим следовал закономерный мамин вопрос: "Я что-то пропустила? Часов, так, шестнадцать?!" Но сегодня она просто вяло прокомментировала это дочкино сообщение.
"А, опять к Паше поедете…. Ладно. Сильно не балуйте!"
И все! Как будто понимала, что ребятам не хочется сидеть с ними. Что им нужно побыть только вдвоем, без чьего-то внимания и заботы.
Об этом разговоре за столом и думал Паша, задумчиво глядя в глаза Мины, сидевшей в сумерках напротив него. На полу, по-турецки подогнув под себя ноги, на подобие позы лотоса, как она и любила. Глупая и немного смешная мысль пронеслась в его голове, и он перевел взгляд на амулет с голубым камнем, который Мина уже успела повесить на стену у окна.
– Чему улыбаешься? – прервала она затянувшееся молчание, которое, впрочем, ничуть не смущало их обоих. Говорят, что друзья – это не те, кто могут вместе говорить, а те, кто могут вместе молчать.
– Да так, – Паша вновь усмехнулся, поймав взгляд ее чудесных карих глаз, – Подумал о том, что нам с тобой сегодня и в самом деле поразительно везет. Это я о твоих родителях. С какой легкостью они отпустили тебя завтра ко мне! Быть может, этот амулет и в самом деле немного амулетистый.
– А ты сомневался?! – по ее тону он не мог понять, шутит она, или в самом деле отстаивает честь этой каменюки на перевязи из ниток.
– Да нет…. Ну, не очень…. Короче, есть маленько….
Мина мелодично рассмеялась, сверкнув в сгущающихся сумерках белозубой улыбкой.
– Да знаю я, что ты у меня не очень-то веришь в сверхъестественное.
– После того дома – верю.
Мина посерьезнела и ненадолго вновь умолкла. По опыту зная, что молчание в этой тональности переводится на нормальный русский язык как "Я надула губки", Паша, как умел, попытался загладить промах, которого, пока, и сам не понимал.
– Ну ладно, не будем о нем. У меня и самого мурашки по коже после этой прогулки.
– Почему? – невинно спросила Мина.
– Ну, атмосфера не из приятных, да и эти голоса. Я уже и сам не уверен, что слышал их.
– А вот я уверена.
Паша отвел взгляд от ее гипнотических глаз, завлекавших в свой темный омут. Разумеется, она не сомневается. Она вообще ни в чем не сомневается. Она вся какая-то волшебная, пропитанная волшебством насквозь. Одно слово, ангел! Он, конечно, любил ее, но…. Попробуй жить под одной крышей с ангелом!
– Паша, помнишь там, в доме, я назвала ту девочку на портрете ведьмой.
Он кивнул, не поднимая глаз. Разумеется, он помнил.
– Скажи, что ты тогда подумал?
Теперь он не смог удержаться, и снова взглянул ей в глаза. Ну что можно ответить на этот вопрос? "Прости, милая, но я не подумал абсолютно ничего. Слишком уж я привык к твоему "волшебству", поэтому стараюсь просто не обращать на него внимания. Стараюсь не думать о том, что ты слишком уж возвышенная для этого мира, пахнущего канализационными стоками. Возвышенная, словно космос, до которого мне не дотянуться даже на стремянке. Стараюсь делать вид, что так и надо, что я все понимаю, и более того, что я и сам вижу все то, что видишь ты".
– Ну что я мог подумать. – он лихорадочно пытался придумать "волшебный", возвышенный ответ, но ничего не приходило в голову. – Что, в общем-то, она и в самом деле немного похожа на ведьму.
– Чем?
Этим вопросом Мина не просто ошарашила его. Скорее, убила наповал.
– Ну…. Контрастом с остальными детьми. – Паша потянулся за кровать, вытаскивая из своего пакета злополучную картину, выжженную на фанерке, – Эти развевающиеся по несуществующему ветру волосы. И… Наверное, глаза. – тут он ляпнул просто первое, что пришлое ему в голову. – Они похожи на твои, хотя здесь, на картине, выражение глаз разглядеть невозможно.
Мина поднялась на ноги, зачарованно глядя на него, а потом с тихим радостным визгом бросилась ему на шею, ласково чмокнула в губы и положила голову на плечо, завалив его на кровать.
– Мина, ты что?! – удивленно воскликнул он, прижимая ее к себе. Раз уж выпало такое счастье – не упусти его. Столь бурного проявления чувств от своей "волшебной" Мины он не видел, пожалуй, за весь год их знакомства. Она могла быть ласковой, влюбленной, но чтобы так….
– Просто… – прошептала она, захлебываясь в слезах, которые Паша не сразу и заметил, – Просто так хорошо, что у меня есть ты! Единственный, кто меня понимает! Верит мне….
Услышь он это от другой девушки, он просто оттолкнул бы ее в сторону, критически спросив "Ну и какое колье ты хочешь на день рождения?!" – слишком уж пафосно эти слова звучали бы в любых устах…. Кроме ее. Мина не капризничала, не "клеилась" к нему, набивая себе цену. Она говорила то, что думала. Она всегда говорила то, что думала! Ангел…
– Ну что ты.… Не плачь! – но она уже смеялась, все так же уткнувшись носом в его плечо.
– Все нормально. – прошептала она, наконец, освобождаясь из его объятий. – Пойдем погуляем?
Паша бросил взгляд на окно, за которым сгущалась чисто деревенская темнота, не прорезаемая традиционным для города светом фонарей. Лишь высоко на небе стояла полная луна, дарившая засыпающему миру свое серебряное сияние. Ночь еще не вступила в свои права, накрыв село покрывалом тьмы, поэтому звезды еще не взошли на небосвод, заняв свое место рядом с луной, а на западе все еще горел бардовый закат.
Романтика и красота! Что может быть лучше прогулки с любимой в такое время суток?
– Пойдем. – сказал он, поднимаясь. – Я думаю, твои родители против не будут. Пусть об этом позаботится амулет….
– Точно! – улыбнулась Мина, смахивая с ресниц последние капли слез, – Его мы возьмем с собой.
– Амулет?
– Ну да. Я уверена, он хотел бы прогуляться с нами.
Он не нашел, что сказать в ответ. Пусть так. Пусть девочка на портрете – ведьма, пусть амулет из ниток и камней любит гулять по ночному селу. А то, в следующий раз, когда она спросит его, что он думает по этому поводу, ему может так и не повезти – в голову не придет какая-нибудь билиберда, которая окажется тем, что хочет услышать Мина.
– Ладно. – ответил он, и пока Мина снимала со стены эту безделушку, он наклонился, чтобы поднять с пола фанерку с портретами детей, намереваясь положить ее обратно в пакет. Но что-то, вдруг, привлекло его внимание….
Картина изменилась. Теперь в двух местах на ней проступали контуры новых лиц. Не штрихи к портрету в обычном понимании этого слова, потому что любой художник даже штрих создает завершенным, а, словно бы, некачественные отпечатки. Как будто кто-то приложил к дощечке кальку с портретом, но надавил недостаточно сильно, поэтому он пропечатался лишь в нескольких местах. Вот только, ни о какой кальке здесь и речи быть не могло – наметки еще двух лиц были все так же выжжены на фанерке, все в том же закономерном порядке вокруг центральной, "живой" девочки.
Один незавершенный рисунок располагался в первом круге лиц, завершая восьмиугольник вокруг девочки-ведьмы, другой же давал начало второму кругу, большему по размерам, чем первый.
Пять минут назад, Паша был уверен в этом, фанерка была такой же, какой они принесли ее из заброшенного дома. Теперь же, она изменилась…. Начала изменяться, ибо рисунки не были завершены, и даже черты лиц в них, пока еще, не угадывались.
– Мина, посмотри! – удивленно воскликнул он.
Она подошла к нему, держа в руке амулет, и удивленно воззрилась на картину в его руках. Ей не нужно было ничего объяснять, не нужно указывать на новые рисунки. Мина, как и подобало ангелу, сразу же увидела изменения.
– Ну? Что ты об этом думаешь?! – спросил Паша. Нельзя сказать, что его сердце бешено колотилось, но стучало оно, все же, не с обычной скоростью. Он был взволнован. Очень взволнован! Когда практически в твоих руках за несколько минут на картине появляется что-то новое, это означает, что у тебя либо белая горячка, либо обыкновенные глюки, что, впрочем, ничуть не предпочтительнее первого варианта. Хотя нет, оставался еще один – что дощечка, которую он держит в руках, наделена какими-то сверхъестественными чарами, но этот вариант он отметал сразу. Поэтому, подзывая Мину, он отчаянно надеялся, что взглянув на картину она спросит: "И что ты там увидел?", после чего видение развеется, словно дым…. Но ее удивленный и напряженный взгляд говорил о том, что это видение, этот глюк, видит и она.
– Еще два портрета! – прошептала она одними губами, развеяв последние Пашины надежды.
Он не сказал больше ничего. Лишь сунул фанерку обратно в пакет
"С глаз долой – из сердца вон"
и, взяв Мину за руку, увлек ее к лестнице на первый этаж. На улицу, на свежий воздух, подальше от мистики и белой горячки. И лишь после того, как они оказались на крыльце дома, на "автопилоте" бросив ее родителям, что уходят погулять и вернутся, самое позднее, через час, он обратил внимание на то, что она по-прежнему держит в руке
"Его, пожалуй, тоже следовало оставить дома"
свой амулет.
Они вышли за ограду и, взявшись за руки, зашагали вниз по узкой улице. Из головы упорно не шла загадочная дощечка с проявляющимися рисунками.
Ночь стремительно опускалась на село, давя своим авторитетом не желающий уходить багровый закат. Но вдалеке на юге, пробиваясь из-за высокого холма, горело еще одно зарево. Менее яркое, дрожащее в ночном воздухе. Зарево пожара.
– А что это там, за лесом горит? – спросил Паша, желая, прежде всего, отвлечь Мину от мыслей о загадочных рисунках, да и самому выбросить их из головы. – Уж не лес ли?
Она взглянула в указанном направлении и отрешенно ответила:
– Нет. В той стороне Гусинобродская свалка. Горит периодически, но чтобы так сильно – давно уже не видела.
– Красиво. – задумчиво произнес Паша, любуясь на огненный всполохи, скрываемые горизонтом. – А далеко до нее?
– Огонь до нас не доберется.
– Это я знаю. А мы до него?
– А нам-то это зачем?
– Да просто так, полюбоваться. Красиво, ведь.
– Далеко. – чуть задумавшись ответила Мина. – Километров десять.
– Может, хоть на холм заберемся? А то он весь вид закрывает? Заодно и прогуляемся.
Мина задумчиво и, словно бы выжидающе, взглянула на амулет, и несколько секунд спустя, ответила:
– Пойдем.
Медленным прогулочным шагом они двинулись по дороге, ведущей сначала в низину, а затем на пологий, но высокий холм. Нельзя сказать, что случившееся несколько минут назад в комнате было забыто, но оно все же отошло на второй план. Красивой, романтичной, лунной ночью не хотелось думать ни о чем плохом. Да и что, собственно, плохого было в увиденном ими? Почему все таинственное должно называться словом "мистика", а не более приятным для слуха "белая магия"?
Незаметно они разговорились об истории села, о местных достопримечательностях (а таковые имеются даже в глухих деревеньках), жизни за городом вообще, и об их собственных мечтах. Дорога, тем временем, вела их все выше и выше, пока не забралась на вершину холма и не ухнула с него вниз, по другую его сторону, устремляясь куда-то вдаль, насколько хватало глаз в темноте.