На больничной койке лежал старик. «Скорая» привезла его вечером. Ему сделали укол, поставили капельницу, а затем он уснул. Проснувшись засветло, старик вспоминал, кому должен, прощал тех, кто не смог вернуть ему долг. Он думал о друзьях детства, о школьных товарищах – отсчитывал прошлое, смешав годы весёлой юности и мудрый покой преклонных седин.
– Хорошее местечко подобрали мне внуки, – думал старик. – Отдельная палата: светло, чисто, спокойно. Под боком никто не кряхтит, не чахнет. Лежу один тихонько, чешу сухую ладонь да смерть поджидаю. Чувствую её удавку. Дышит холодно, пугает меня… зараза. Но я держусь. Обещал внукам дотянуть до сотни. Осталось продержаться всего три месяца – и юбилей. Сто лет скоро мне. Праздновать за столом не получится, потому что болит всё внутри… даже песню не спеть. Мучают осколки германской гранаты, будь они неладны!.. шевелятся, где-то в середине живота, спасу нет. Столько лет прошло, а всё покоя нет от фрица проклятого.
Старик посмотрел в окно. В небе плыли пушистые облака, схожие с профилями былых вождей, а на ветвях, размашистого клёна, шумела золотая листва. Осень прощалась с городом, обещая вернуться через год.
Старик прикрыл глаза и понял – не дожить ему до зимы.
– Прохладно стало… совсем тихо, – продолжал думать он. – Утро такое красивое, а никто не замечает. Эх… подпрыгнуть бы с койки, да задать перцу бездельникам; но не могу – ноги не слушаются. Слабые… гнутся, как у младенца. Давеча хотел встать, так чуть не расшибся. Прости меня Господи, перепугал всех дома. Кстати… почему медсестру неслышно, где врачи пропадают? Сделали бы мне укол, да уснул бы спокойно…
Больница работала в привычном режиме. Врачи совершали утренний обход, кухня готовилась к завтраку, а санитарки убирались в палатах. Заглянула к деду и медсестра. Женщина средних лет подошла к ветерану.