Гипсикратия взирала на то, как рабы выставляют яства на стол.
«Весь наш лудус можно было бы накормить… Ну – или половину…»
Эту мысль она додумала через силу, да и вообще размышления сейчас давались ей с трудом. Пир длился уже полчаса, и Гипсикратия всерьез опасалась, что к его концу объестся до полусмерти.
Сначала подали раковые, черепаховые и рыбные супы, рубленое мясо, фазанов с шафранной подливкой, вареные яйца с гарниром, налимью печенку, фаршированных яблоками и оливками диких горлиц. Гипсикратия знала это, не присутствуя в зале, ибо то, что не съедали гости, по обычаю несли им…
Им. Для благородных гостей – «ячменникам», хотя тут их потчуют отнюдь не ячменем. Гладиаторам.
– О-о! – воскликнул Галл. – Я вижу фаршированную нумидийскую курицу…
И немедленно ухватил эту курицу, явно вознамерившись уничтожить ее, не оставив на косточках ни кусочка мяса. Олаф вздохнул с легкой завистью.
Гипсикратия отхлебнула вина и закусила персиком.
На вилле претора Луция Цецилия Метелла собралось высшее общество. А хороший хозяин в конце званого обеда устраивает развлечения.
Например, кое-где была мода на танцовщиц из Гадеса. Но так было не везде: некоторые хозяева предпочитали акробатов из Малой Азии. А другие – бои с участием настоящих гладиаторов.
Впрочем, сегодняшний бой если и состоится, то на деревянных учебных мечах. Поэтому никто не умрет. Хотя, возможно, у кого-то будут сломаны кости.
Но главное развлечение, как мельком услышала Гипсикратия, будет поизысканнее: какой-то поэт Гордий Флакк со своей поэмой об амазонках и древних героях. А вот, кстати, и он – тощий юноша, с ним пожилой раб-арфист и невысокая девушка с флейтой. Значит, стихи свои Гордий Флакк будет декламировать под музыку…
Когда Руфус с подопечными прибыл на виллу, к пиру только готовились, но празднично убранный зал триклиния уже ждал высоких гостей. Широкие, расставленные в виде буквы «U» столы ломились от яств.
– Bene tibi! Vivas! Vivas![4] – Гости входили, занимали места – почетные или поскромнее.
– Я счастлив посетить твой дом, славный претор Метелл! – воскликнул ланиста (он осознавал, что его место здесь – из тех, что поскромнее). – Я рад быть принятым тобой – и послужить благороднейшему роду Рима.
– А я так же рад это слышать, уважаемый Руфус, – произнес хозяин, крупный мужчина средних лет. – Прим, будь так добр, – мельком глянув на сопровождающих Руфуса, претор подозвал управляющего, – устрой где-нибудь ячменников нашего гостя и позаботься, чтобы они не испытывали неудобств…
Гладиаторов быстро провели кружным путем в одну из задних комнат-кубикулов, расположенную как раз напротив уборной.
По пути Гипсикратия дивилась окружающей роскоши. Ей и прежде приходилось бывать в «домусах» богачей – но этот даже на их фоне выглядел настоящим дворцом. Мозаичный пол казался цветущим лугом, на котором среди ярких венчиков мака и нарциссов черные ласточки охотились за пестрыми бабочками. Тут и там стояли стулья с удобно изогнутыми спинками и отделанные бронзой скамьи. Сверкало серебро светильников – по десятку фитилей в каждой чаше…
Картины, написанные на стенах и обрамленные цветным мрамором, казались огромными открытыми окнами в поля и леса. Сервизы, кувшины и кубки были расставлены на специальных столиках – абаках, чтобы гости и клиенты могли ими восхищаться. Занавеси из цветных полос материи или длинных шнуров с многочисленными узелками…
Гладиаторы подошли к отведенному им кубикулу – и восхищаться стало нечем.
Руфус взял с собой почти полный десяток бойцов своего лудуса – надо сказать, гораздо больше, чем требовалось для показательного выступления. Четверо молодых, но толковых тиронов несли его носилки – и гости не должны были опознать в них гладиаторов, хотя претор, надо полагать, был обо всем осведомлен. Насчет Гипсикратии, Галла и Олафа, разумеется, не могло возникнуть сомнений и у самого бестолкового из гостей. Равно как и в том, что касалось мирмиллона Скилакса, звезды их лудуса. Правда, звезда в последнее время несколько утратила свой блеск, но все же…
Давно отыграв свои двадцать боев и получив вожделенный рудис, Скилакс не в пример иным докторам и вольным бойцам много времени посвящал обучению и регулярно посещал лудус, не пренебрегая возможностью потренироваться: понимал, что от этого зависит жизнь. В этом году Скилакс сражался на арене всего один раз – и проиграл. К счастью, зрители его помиловали. Но вскоре ему предстоял бой на играх в Сиракузах – с тем же гопломахом Ветром, который в последний раз его победил…
Только Скилакс и взял с собой доспехи, включая свой любимый шлем хорошей галльской работы, с золотой отделкой. Сейчас мирмиллон как раз положил его перед собой на стол: решетка, защищающая лицо, плавный изгиб полей, высокий гребень, подобный плавнику тунца… Чеканка изображала сцены поединков, которые принесли его владельцу деньги и славу.
Таким шлемом немудрено залюбоваться!
Руфус бо́льшую часть времени находился в той части дома, куда его подопечным ходу не было. Но вдруг он появился, сопровождаемый двумя немолодыми мужчинами в роскошных одеяниях, причем у того, что был чуть пониже ростом, на тоге красовалась широкая пурпурная полоса – знак сенаторского достоинства. Судя по подобострастию, с которым ланиста обращался к незнакомцам, было ясно, что один из них или оба зачем-то очень ему нужны.
Сенатор, видимо, рассказывал их доминусу о гостях:
– Ты ведь знаешь Марка Флавия? Достойный человек. Но, сам того не замечая, разыгрывает из себя какого-то квирита времен бородатых консулов. Еще трибуны Гай Канниций и Аврелий. Грубы, как и положено воинам… Да и, безусловно, Констанций Проб. Ты, наверное, слышал о нем… Клавдий Тиберий. Пьяница, но в щедрости ему не откажешь…
Гипсикратия и остальные почтительно встали.
– А это, значит, и есть твои гладиаторы? – поинтересовался сенатор. – Надеюсь, они разбудят наших гостей, если поэт их усыпит. Знавал я поэтов, которые искусно навевают сон. Всего десяток строф – и вокруг не веселый пир, а поле боя с поверженными телами…
Продолжая разговор, сенатор вновь повернул к триклинию. Его спутник и Руфус последовали за ним.
А потом начался пир, с которого гладиаторам приносили яства и вино. Скифянка подумала об остальных рабах гостей – те в основном толпились на улице, лишь некоторых устроили где-то в кладовых и на заднем дворе… Покормят ли их хоть немного?
Гипсикратия положила себе еще чечевицы с жареной ветчиной.
– Фульга, добавь вот это. – Галл пододвинул ей маленький соусник с пряной жидкостью. – Самый дорогой – liquamen…[5] Я смотрю, в этом доме подают лучший – из Испании!
– И в самом деле вкусно…
– Еще прекрасно на вкус виноградное печенье. Модий муки полей виноградным соком. Добавь аниса, тмина, два фунта жира, фунт творога и туда же лавровую веточку. Раскатай и, когда будешь печь, делай это на лавровых листьях… Объедение – можно съесть вместе со столом!
– Разве ты был поваром? – вырвалось у Гипсикратии. – До того как…
– Я полгода охранял дом Кальпурния Филона – он был любитель всяких блюд и собирал рецепты. Если позволят боги, получу свободу и открою харчевню!
– Боги позволят, – твердо пообещала Гипсикратия.
– Да уж куда им деваться! – легкомысленно согласился Галл. – А знаешь, у Кальпурния в доме была специальная комнатка – в ней жили особые римские улитки, съедобные. Перед тем как их зажарить, улиток сажали в горшки со смесью молока, виноградного сусла и ячменной муки. Они все это жрут, пока не становятся такими толстыми, что не могут влезть в раковину. Тогда улитки готовы для жарки – и жарить их обязательно нужно в оливковом масле первого отжима.
Скифянка молча удивилась: зачем есть улиток, если вдоволь мяса и рыбы?
Мимо них все чаще проходили гости – облегчиться. Но отхожее место, которое при возведении особняка кто-то додумался устроить рядом с кухней, было не рассчитано на стольких желающих одновременно. Люди толпились у входа, переминаясь в ожидании и развлекая друг друга разговорами.
(Похоже, не все приемы у претора столь же многолюдны. С другой стороны, не на каждый прием Руфус берет столько бойцов – причем ведь даже неизвестно, запланирован ли тут хотя бы один показательный бой… Впрочем, это их дела, господские, рабам о них рассуждать незачем.)
А пир между тем продолжался. Настал черед жареных гусей, мяса молодого козленка, сыров – доброй дюжины сортов. А ко всему этому – кампанийский виноград в корзинах. Наконец гладиаторам принесли на огромном глиняном блюде недоеденного вепря, украшенного колбасами и ломтиками арбуза, с подливой, приправленной уксусом и перцем.
– Тьфу-у-у! – воскликнул Олаф, с отвращением отталкивая посудину, наполненную фаршированными поросятиной сонями в оливках. – Я на цеп сидел – но и тогта не йел крысса! Фот сфиннья – это хорошо…
И подсел к наполовину обглоданному кабану, примериваясь, с какой стороны к нему подступиться.
– Вот это вепрь – быку не уступит… – поддержал его Галл. – Клянусь Таранисом!
Гипсикратия же пододвинула к себе отвергнутых сонь и с аппетитом начала поглощать их нежное мясцо. Чего уж ей-то брезговать – в детстве, бывало, выкапывавшей по весне сусликов из норок? Зверушка чистенькая, ягодами и орехами питается – никакая это не крыса…
Среди шума голосов, доносившихся до их комнаты, Гипсикратия могла разобрать только обрывки бесед. Разговоры вертелись все больше вокруг долгов и процентов, откупов, налогов и цен на зерно. Ну еще обсуждались шансы того или иного возничего, участвующего в гонках на колесницах, или известного гладиатора в предстоящем поединке на арене. Вот к этим-то речам стоит прислушаться – особенно когда говорит кто-нибудь из компании, в которой оказался их господин.
– Спартак? Из школы Батиата в Капуе? – донеслось до нее. – Знаю, знаю…
– Недурно владеет мечом – не отнять. Но видел я бойцов и получше. Капуанцы толковые головорезы, но им не хватает соображения, они упирают на силу…
– Тут ты прав. Мало кто из бойцов капуанской школы умеет правильно отступать и как должно освоил двойной выпад.
Дальше речь пошла уже не о гладиаторах:
– …И как тебе нравится стол у претора?
– Рыба у него хороша, но в моем доме – лучше! Представь: тушеный целиком тунец с яйцами и грецкими орехами! В глазницах черешни, на плавниках кружевные насадки из теста. А вкус-то! Вкус – божественный! Мой вольноотпущенник Аппий и его жена торгуют рыбой – и не забывают своего патрона… Аппий даже преподнес мне осетра, привезенного живым из Меотийского озера в особом чане, – хотя мог бы продать его за тысячу сестерциев!
– Он мог бы продать его за тысячу двести сестерциев – Сулла как раз дает пир…
– Горе Городу, если раб стоит дешевле рыбы! – вздохнул старик, только что показавшийся из уборной. – Подтверждаю слова Корнелия Непота: до победы Суллы в Риме было только два обеденных ложа, отделанных серебром…
– Положим, досточтимый Корнелий иногда склонен привирать… – покачал белокурой головой еще нестарый гость с рубленым шрамом на щеке. – Но в твоих словах, мой дважды достопочтенный друг Флавий, не усомнится никто. А что важнее – ты прав в главном. Мне тоже не по вкусу современные нравы. В старину никто не кичился своим богатством, а республика была сильна как никогда и была воистину общим делом. Теперь же носят дорогие одежды, едят галльские окорока…
(Туда, откуда только что вышел Флавий, гость со шрамом не спешил. Похоже, нарочно ожидал его тут. Ну да ладно, это опять-таки дела господские.)
– А еще ливийских серн им подавай – как будто свинина, выращенная в поместье, хуже! Жены их обвешаны драгоценностями, словно греческие гетеры… – подхватил старец.
Гипсикратия подумала, что это, не иначе, тот самый Флавий, который словно бы явился из старозаветных времен, когда консулы носили бороды.
– Сенаторы и магистраты думают прежде всего о своей мошне, а не о благе государства. Это добром не кончится, поверь мне, Септимий! Благочестие в упадке, матроны – да что там, и мужи-римляне – носят зимние одежды из кротовых шкурок. Даже страх нарушить божественные установления не удерживает их от того, чтобы облачаться в меха зловещих животных!
«Да что такого в этих кротах? – снова удивилась Гипсикратия. – Чем они прогневали римских богов?»
Хотя, конечно, в холода куда лучше овчинный тулуп, как у нее на родине. Или шуба из лисьего меха…
Тут ход ее мыслей прервали. Новый гость, заглянувший в их кубикул, явно был человеком не случайным: он принялся внимательно изучать компанию гладиаторов.
– Ты ведь Фульга? – Его взгляд остановился на Гипсикратии.
– Истинно так, господин.
Она встала и поклонилась, отдавая свободнорожденному римлянину дань уважения. И вспомнила, что уже видела его прежде. Это Вигеллий Приск – ланиста, которому раньше принадлежал Атей.
– Фульга, Фульга… Это у тебя сейчас в пекулие мой скиф?
Пекулий. Имущество, которое, по милости господина, дозволяется иметь рабам – и приумножать, собирая за себя выкуп. Чаще всего это просто деньги. Но может быть и что-нибудь иное.
Например, если дозволит господин, другой раб. Он ведь тоже имущество!
Быстро же расходятся слухи…
– Да, господин! – ответила Гипсикратия, спохватилась, что надо бы хоть взглядом спросить разрешения доминуса, но Руфус был далеко и слишком увлечен разговором с рослым гостем во всаднической тоге.
Впрочем, пожелай Руфус оставить это в тайне – Приск ничего не узнал бы. Проговориться об этом случае, действительно необычном, мог только ее господин. Впрочем, почему «проговориться»? Открыто поведать в дружеской беседе среди равных, может быть, даже похвастаться…
– Ну и каков он? – усмехнулся Вигеллий.
Он протянул пухлую руку в дорогих кольцах к столу и простонародным движением сгреб несколько маслин прямо из-под носа у Галла. Увлеченно принялся жевать.
Скифянка молчала.
– Впрочем, и так ясно – нет ничего лучше крепкой варварской плоти. – Сплюнув косточку на пол, ланиста подмигнул Гипсикратии. – Пользуйся им и дальше – я не имею привычки торговаться с кем-либо из-за выброшенного мусора…
Руфус, оказывается, не так уж и увлекся посторонними разговорами: он был тут как тут. Они с Вигеллием сразу же заговорили о делах:
– Моих ячменников поставят против твоих – ты уже знаешь эту новость, Приск? На Сиракузских играх и на Сатурналиях.
– Сатурналии еще не так уж скоро…
(Гипсикратия мысленно отметила: Сатурналии и впрямь еще не скоро – зато вот-вот начнутся игры в честь Геракла, которого тут именуют Геркулесом. Правда, поединки на таких торжествах обычно заканчиваются без большой крови… впрочем, бывает по-всякому.
Да вот ланисты уже и обсуждают эти игры!)
– …Конечно, основные бои пройдут в Помпеях, но кое-что перепадет и Геркулануму. Воистину – где же чествовать Геркулеса, как не в городе, ему посвященном? Я привезу Скилакса и еще пару своих лучших людей.
– Но там нет большого форума, и арены тоже. Так что биться твоим гладиаторам придется едва ли не на конском выгоне!
– Ничего, – спокойно ответил Руфус. – Окружат выгон деревянными помостами – вот и арена.
– Только проследи, чтобы эти помосты не обрушились, а то именно тебя обвинят в увечьях зрителей. Кстати – я сейчас поговорил с твоей Фульгой, вспомнил своего скифа…
– Твоего бывшего скифа.
– Бывшего, бывшего: сам плати за его лечение!.. Я и прежде слышал, что твои гладиаторы могут жить вне стен лудуса, но, честно говоря, не верил. А выходит, это правда… Между прочим, в Капуе такого обычно не допускают. Тот же Батиат, которого тут недавно вспоминали…
– У Батиата, как мне помнится, тысяча гладиаторов – и еще сотня добровольцев, – бросил Руфус, явно задетый за живое. – А у меня всего две сотни – да и римская земля слишком дорога, чтобы расширять мою школу. Зато мои люди, живущие свободно, твердо знают, кому они обязаны вольным содержанием… Среди них не было ни одного побега! Бежали – точнее, пытались бежать, – те, кто остается внутри.
– Ну, не буду тебя учить – тебе виднее, как дрессировать своих зверей…
– Ты прав, мне виднее. До встречи на играх!
Гипсикратия тяжелым взглядом проводила удаляющегося Вигеллия. А Руфус уже обсуждал с немолодым и нескладным гостем в мятой тоге вопрос, далекий от гладиаторских боев.
– Видишь, уважаемый, – нескладный продемонстрировал нечто вроде маленькой чаши на серебряной цепочке. – Есть множество видов солнечных часов: их выставляют и на площадях, и в атриумах богатых домов. Сейчас почему-то стало модным делать гномон в виде фаллоса. – (При этих словах собеседника Руфус не сдержал усмешки.) – А часы, которые можно носить с собой, появились совсем недавно. Вот погляди – превосходная «солярия». Что за тонкая работа: ее квадрант чуть больше дюйма, а с каким завидным мастерством выгравированы временные отметки! Пройдя через это отверстие, луч солнца осветит знаки, свой для каждого часа. Поставь этот сосуд на ладонь – и точно узнаешь время…
– Воистину чудесная вещица, – кивнул Руфус. – Твой вкус безупречен, благородный Мирий!
– Жаль, что такие часы работают только в Риме, – вздохнул его собеседник, – их линии и метки соответствуют нашему месту под солнцем. В других городах и землях часы сбиваются, так что брать их с собой в дорогу смысла нет. Но я хотел поговорить с тобой, ланиста, не о часах. Я решил обратиться к тебе за помощью.
– Всегда готов сделать всё, что в моих силах.
(Ну конечно: не будет Руфус поддерживать разговор о каких-то безделушках просто так. Уж это-то Гипсикратии было известно!)
– Многие из знающих людей считают твою школу одной из лучших в Риме. И это правда… Когда твои гладиаторы выступают на арене, трибуны заполнены до предела.
– Я лишь прилагаю старания, чтобы хорошо делать свое дело, – с нарочитой скромностью ответил Руфус.
– Так вот, ты, возможно, слышал, что мой племянник Лициций – приближенный проконсула Македонии и эдил в Никополе?
– К великому сожалению, мне этого слышать не доводилось… – произнося эти слова, Руфус смотрел в сторону.
– Но это так! И ему пришла в голову мысль, что там следует организовать хорошие представления с боями на арене.
– Однако, как я слышал, в Никополе уже были игры?
– В том-то и дело, что были, – поморщился Мирий. – Но я сказал – «хорошие»… К сожалению, сейчас это поручить некому, и я хочу, чтобы ты мне помог. Ведь дело эдила – заниматься организацией игр, да и народ надо чем-то развлечь. Не так ли, мой друг? Подданные-провинциалы должны приобщаться к нашим обычаям и увеселениям… А какая школа послужит славе Рима лучше, чем твоя?
– О, разумеется, ради славы Рима… – просиял Руфус. – Я готов выслушать твоего племянника! Но это тема для особого разговора. Если ты соблаговолишь пригласить меня в свой дом…
Они с Мирием, обсуждая уже что-то вовсе незначительное, вернулись в триклиний. А скифянка молчала, обдумывая услышанное. Ведь Македония – это не так уж далеко от границ Понта! Может быть, если…
Она оборвала свои мысли, словно кто-то тут мог подслушать не только слова, но и размышления.
Из уборной, довольно гогоча, вывалилась молодая компания.
– …В Стабиях я познакомился с очень богатой вдовой… – рассказывал один из них. – Да, она дочь вольноотпущенника и не юна – но мне тогда нужны были деньги!
– А теперь не нужны?
– Нужны, они нужны всегда!
– И чем окончился роман с вдовушкой?
– Ничем! Увы – я обманул самого себя… На всякий случай, чтобы показать себя с лучшей стороны, загодя принял снадобья, какие советуют эти врачишки-грекулы… И – вот незадача! – объелся входящими в рецепт гусиными яйцами. Короче говоря, в самый важный момент у меня прихватило живот, да так сильно, что я потом три дня пролежал в постели, питаясь одними сухарями. Вдовица, обманутая в лучших чувствах, после этого, разумеется, отказала мне от дома…
– Но ты как будто не скучаешь в унынии?
– Верно – сейчас я обхаживаю Валерию Метеллу…
– Вот не ожидал от тебя… Да она готова скинуть столу прямо в трапезной через час после знакомства, при всех! А еще считается добродетельной матроной!
– Да уж: для дочери отпущенника это менее предосудительно!
Молодые люди снова рассмеялись. Присмотревшись, Гипсикратия поняла, что не так уж они юны: просто тем, кого называют «благородные отпрыски», видимо, подобает держаться так до первых седин.
– …Вот и ее сестра Квинта недалеко ушла…
– Да что ты говоришь! Она-то как раз юна и уверяет всех, будто бы до сих пор девственна!
– О, конечно: если она говорит это всем, разве ее слова могут не быть истиной? Между тем на нее даже Гай Цезарь не позарился, хоть и не пропускает ни одного существа женского пола, от юных дев до старух!
– Мужского тоже…
Благородные отпрыски опять рассмеялись.
– Подожди, через нундины будет пир в моем доме – а кухня, я ведь уже говорил, не хуже, чем у претора Луция, – это произнес гость постарше: тот, который ранее хвалился осетром за тысячу сестерциев. Он все никак не мог остановиться – и, похоже, совершенно забыл, по какой причине присутствующие оказались именно в этой части особняка. – Мой повар, Пандион, даром что родом лузитанин – творит чудеса! Одна гусиная шея, нафаршированная грибами, чего стоит! А как он управляется с дичью! Перепела, куропатки, олени… А сколь великолепны его трюфели в вине с мускатным орехом! Когда Лутаций отмечал совершеннолетие старшего сына, он заплатил мне две тысячи, за то чтобы Пандион готовил угощения! Какие он делает трюфели с мускатным орехом в вине! Сам Юпитер не отказался бы от них!
– Ты лучше посмотри, кого привел сюда ланиста Руфус. Вот это красотка! Глянь, какие глаза, какие ножки! – Его собеседник явно заинтересовался Гипсикратией куда больше, чем кулинарными чудесами, ожидавшими его через неделю.
– Ничего особенного: у моей эфиопки лучше… – небрежно махнул рукой владелец лузитанского повара – и скифянка, к собственному удивлению, вдруг почувствовала себя уязвленной. – Если тебя занимает это, то во время моего пира вместо зануды Флакка ты увидишь моих плясуний. Представь – танцовщицы, певицы и флейтистки в прозрачных эксомидах, надушенные мускусом, со свежими венками из фиалок и роз… Они тоже будут усладой гостям…