Глава II Музыкант и его ребенок
Музыкант медленно поднимался по лестнице в свою каморку. Ему приходилось останавливаться через каждые две ступени, чтобы отдышаться. Больные легкие всасывали воздух словно нехотя, со свистом, грудь разрывалась от привычной тупой боли, в глазах плавали темные круги. Вдруг герр Брандт услышал чистые звуки скрипки и сразу забыл о своей тяжелой болезни. На мгновение он даже задержал дыхание, прислушиваясь к мельчайшим оттенкам мелодии, которые могло различить лишь чуткое музыкальное ухо.
«Как прекрасно она играет, – с нежностью подумал он, слушая, как плачет скрипка. – Это удивительно, столько силы и чувства в маленьких пальцах. Какой редкий, благородный дар у моей девочки, словно ее душа вселяется в инструмент. Ей суждено стать великой скрипачкой!»
На глазах отца выступили слезы гордости, щеки раскраснелись. В самые горькие времена он не терял надежды на лучшее, и только она одна поддерживала в нем гаснущие силы.
Герр Брандт тихо открыл дверь. В крошечной каморке под самой крышей горела маленькая восковая свеча, тускло освещая убогую обстановку. У пюпитра2 со скрипкой в руках стояла его дочь. Сердце отца, как всегда при ее виде, наполнилось острым счастьем.
Представьте, дорогие читатели, трогательное, хрупкое существо восьми лет от роду, маленькое, худенькое, как тростинка, колеблемая ветром. У девочки были блестящие черные кудри и большие темные глаза, в которых светилось выражение, совсем не свойственное ребенку. В них не было ни простодушия, ни легкомыслия, ни озорства, как у других детей. Эти глаза были серьезны и печальны, как у познавшего жизнь мудреца, а прозрачное бледное личико могло бы принадлежать восковой кукле, которую еще не раскрасили. Такой была маленькая скрипачка. Но послушайте, как она была одета. Если вам кажется, что у нее был красивый костюм, соответствующий ее одухотворенному лицу, то вы ошибаетесь.
Казалось, она только что встала с постели, потому что была одета словно наполовину. На старенькую, не первой свежести, заплатанную полотняную рубашку была накинута выцветшая шаль с бахромой, красная испачканная юбка была чересчур короткой. На худеньких ножках морщинились дырявые черные чулки с подвязками выше колен, а ноги были обуты в огромные туфли. И чулки, и обувь были девочке велики, потому что принадлежали ее покойной матери.
Вы, наверное, сморщили нос, представив костюм Миньоны. Не стоит смеяться над ней! Не забывайте, что Миньона была сиротой и не было на этом свете заботливой материнской руки, чтобы ухаживать за девочкой.
В маленькой каморке музыканта царил беспорядок, повсюду были разбросаны вещи. Кровать никогда не заправляли. На стульях как попало висела одежда, а на крышке старого фортепиано были навалены ноты – целые груды исписанной бумаги с расчерченными линейками и точками. Пауки беспрепятственно плели паутину во всех углах, и ни тряпка, ни веник не тревожили их покоя. Никто не подметал пол и не мыл маленькое квадратное окно.
Раньше комната имела совсем другой вид. Здесь было светло и чисто, и каждый вошедший попадал в дружелюбную атмосферу уюта и семейного согласия. Но два года назад жена герра Брандта заболела и скоропостижно умерла, да и сам он с тех пор, можно сказать, не выздоравливал. Часто ему бывало так худо, что он не мог даже подняться с постели, не то что играть для прохожих в надежде получить несколько монет.
Хозяйство вдовец забросил. Денег всегда не хватало, бо́льшая часть скудного заработка уходила на оплату квартиры. Отец с дочерью экономили буквально на всем, даже на еде, не говоря уже об одежде. Единственное, на что герр Брандт не жалел сил и времени, так это на обучение Миньоны музыке. Возможно потому, что им обоим это занятие доставляло огромное удовольствие, как будто уносило их далеко-далеко от суровой действительности. Девочка училась с таким рвением, с таким глубоким пониманием гармонии, с таким искренним усердием, что ее отец только диву давался. Она вполне сносно могла сыграть сложный этюд в том возрасте, когда другие девочки еще играют в куклы. И со временем мастерство Миньоны росло. Если бы ее бедная мать могла слышать игру своей девочки!..
Герр Брандт тряхнул головой, отгоняя горькие воспоминания, и переступил порог.
– Очень хорошо, Миньона, – сказал он, прервав страстный диалог дочери со скрипкой, и устало опустился на кровать.
– Ах, ты вернулся, папочка! – радостно воскликнула девочка.
Она положила скрипку на фортепиано и бросилась к отцу.
– Ты слышал? Правда, сегодня «Серенада» у меня получается лучше, чем вчера? Кажется, пошло, да, папа? – она обхватила руками его колени и радостно улыбнулась, воодушевленная своим успехом.
Отец молча кивнул.
– Я так старалась, папа, так старалась! Ни разу не остановилась, представляешь? Хочешь еще раз послушать?
Он нежно взял лицо девочки в ладони и грустно на нее посмотрел. Думал он о том, что совсем скоро его собственная скрипка навсегда умолкнет.
– Позже, Миньона, не теперь, – сказал он, снова побледнев так сильно, что на висках и на лбу проступили голубые жилки. – Посмотри, что я тебе принес.
Он протянул ей кулек с пирожками и кренделями.
– Ой, какие красивые! Ванилью пахнут, – воскликнула Миньона, вытащила сладкий пирожок и с наслаждением вдохнула его чудесный аромат. – Сколько изюма! А вот маковый бублик. Это ты купил у герра Бутца, да?
– Нет, сегодня я смог купить только два маленьких пирожка с повидлом. А остальное тебе подарил герр Бутц.
– Тогда я поскорее поставлю чайник, я так голодна!
Девочка захлопотала по хозяйству. Ее счастливая болтовня отвлекала больного от печальных мыслей, он следил за дочерью с тихим блаженством, с умиротворенной улыбкой на устах.
– Бедняжка, конечно ты проголодалась. Меня не было целый день.
Герр Брандт хотел встать, чтобы помочь ей, но не смог. Его одолела дурная, болезненная слабость.
– Сегодня тебе придется самой все приготовить к ужину, Миньона, я что-то совсем без сил. Но ты, моя умница, справишься со всем сама, правда?
– Мой хороший, мой родной, – печально сказала девочка и погладила отца по узкой скуле и ввалившейся бледно-восковой щеке. – Ты посиди, я сама все сделаю. Ты сегодня снова много кашлял? Вот подожди, я вырасту и заработаю много-много денег. Мы с тобой будем жить в роскошном замке, ездить в золотой карете, есть жаркое и пирожные каждый день. Вот будет хорошо, правда?
В своих огромных туфлях она прошаркала на «кухню», так они называли небольшой закуток, где стояла маленькая печка с плитой, служившая и для обогрева, и для приготовления пищи. Рядом с ней висела деревянная полка, и подразумевалось, что она служит для запаса провизии. Вот только сейчас на ней не было никаких продуктов, лишь с краю сиротливо примостилась коробка дешевого чая со смесью душистых трав.
Девочка открыла заслонку печи и обнаружила, что огонь давным-давно погас.
– Ах, папа, уголь, похоже, прогорел, – вздохнула она невесело. – И что теперь делать?
Она вернулась к кровати. Отец обнял ее, не открывая глаз. Так худо он себя еще никогда не чувствовал. Он услышал вопрос Миньоны и, сделав над собой усилие, попытался встать, но напрасно. У него подломились ноги, и он снова рухнул на кровать.
– Детка, – сказал он тихо и отчетливо, – подай мне бальзам. Пекарь дал мне его вместе с кренделями, вдруг это поможет.
– Сейчас!
Миньона с трудом вытащила пробку из бутылки, плеснула в кружку немного темной жидкости и подала отцу. Оказалось, что он не может держать кружку самостоятельно, потому что у него мелко дрожат руки. Девочка с испугом посмотрела на него.
– Папа, папа! – закричала она со слезами на глазах. – Ты же совсем болен. Ты такой бледный, точь-в-точь как мама перед смертью. Нет-нет, только не умирай! Не оставляй меня!
Миньона со страхом прижалась к отцу, и он собрал все силы, чтобы успокоить взволнованного ребенка. С безграничной любовью он погладил дочь по кудрявой головке и чуть слышно пробормотал:
– Не плачь, успокойся, дорогая. Поднеси кружку к моим губам, вот так.
Герр Брандт с трудом сделал несколько глотков, капли бальзама потекли по подбородку.
– Тебе лучше? – спросила Миньона, глядя на отца робко и вместе с тем требовательно.
– Все будет хорошо, – прошептал он бесцветным голосом. – Садись ко мне поближе, мой цветочек, моя Миньона, пообещай, что всегда будешь хорошей и честной девочкой!
Она доверчиво прижалась к нему, но, услышав последние слова отца, чуть отодвинулась и заглянула ему в лицо своими огромными темными глазами.
– Конечно я буду хорошей, папа! Я хочу всегда тебя радовать, – голос у нее задрожал, и она бросилась ему на шею.
Герр Брандт покачал головой и задумчиво посмотрел на нее.
– Я не об этом говорю. Когда я уйду к нашей маме, а ты останешься, обещай, что будешь хорошей, моя дорогая. Ты должна помнить, что мы с мамой всегда рядом с тобой, даже если ты нас не видишь.
Благословляющим жестом он возложил руку на голову дочери. Он был совершенно спокоен, глаза устремлены к небу, а губы двигались в безмолвной молитве за ребенка, самое дорогое, что он оставлял на этой земле.
– Не покидай меня, папа, будь всегда со мной! – дрожащая девочка с тоской и страхом смотрела на отца.
– Играй «Прелюдию», Миньона, – выдохнул больной музыкант едва слышно, но девочка его поняла.
Она схватила скрипку, и в маленькой нищей каморке зазвучала первая музыкальная фраза любимой вещи герра Брандта. Он сам часто играл ее. Сначала, когда сам учился музыке. Потом – для матери Миньоны, когда ухаживал за ней, и когда она согласилась выйти за него замуж, и когда она подарила ему дочь. А позже с восторгом аккомпанировал на старом, хорошо настроенном фортепиано Миньоне, ведущей первую партию на скрипке.
Последняя нота затихла, музыкант закрыл глаза. Его лицо преобразилось и вдруг стало совсем спокойным и прекрасным.
Миньона тихонько положила скрипку на фортепиано, чтобы не разбудить отца. Она разулась и на цыпочках подошла к кровати. Со сложенными на груди руками она смотрела на спящего.
«Если он хорошо поспит, то выздоровеет», – подумала она с наивной детской надеждой.
Увы, ее отец никогда не проснется снова. Герр Брандт освободился от всех забот и переступил порог вечности, оставив свою дочь одну в огромном мире.