Маленький городок на берегу Волги отличался тихим и добродушным нравом жителей. Редко его будоражили новости о найденном расчленённом трупе или ушедшем в отрыв насильнике, да и задерживались на устах сплетниц ненадолго.
Основанный ещё при Петре Первом, к 1965 году город едва насчитывал полторы сотни тысяч жителей, ютившихся в маленьких квартирках или домах без удобств. Население разрастаться не торопилось, каждый второй из юной поросли, окончив школу, стремился в столицу или хотя бы в областной центр. Дерзким, пытливым делать здесь было нечего. Казалось, что город беспросветно накрыла дымка провинциального безразличия и однообразия. Картины, будто в старой шарманке, крутились по кругу, но не менялись.
Зимой взрослые горожане перемещались по улицам перебежками, скользя по обледенелым дорожкам, кутались в воротники пальто, спешили быстрее из дома на работу да с работы домой, только детей было не напугать холодом и снегом. С торчащими из-под тёплых шапок намокшими от пота и застывшими сосульками чёлками, с раскрасневшимися щеками, они шумно играли в снежки, дворовый хоккей, катались на санках и коньках, строили крепости из снега. А под Новый год полусонных пап будила серьёзная задача – достать ёлку.
Весна больше запоминалась слякотью, грязью и огромными лужами. Осень – грустными лицами школьников, обречённо бредущих по утрам в школу. Ну, а лето – это особая пора для города.
Огороды, сады, палисадники, посадка, поливка, прополка, уборка урожая. И река… Она везде, в какой бы части города ты ни жил, дойти до Волги всегда можно было пешком. И плавать в своё удовольствие в прохладной бодрящей воде. Любимое дело горожан. Шум, гам, и даже если только что утопленника выловили, этого никто и не заметит. Ну лежит он, накрытый полотенцем, а возле него грустно стоит и смотрит вдаль дежурная медсестра в ожидании бригады труповозки, и ждать она может так часами, а утопленник будет загорать под палящим солнцем, посетители же пляжа от такой картины не изменят своим планам, привыкшие. Или дело в той самой дымке?
Мужчины города делились на шибко хозяйственных, почти Кулибиных, у которых всё в руках спорилось, и алкашей. Особой кастой и среди первых, и среди вторых выделялись рыбаки. Подталкиваемые неведомой силой, они вставали в свой единственный выходной до рассвета и при любой температуре воздуха, а она в течение года колебалась от жары под сорок градусов до мороза под тридцать, ехали на речку за заветным уловом, остановить их могли только ливень, метель или инфаркт. Женщины же городка, независимо от того, насколько им повезло в семейной жизни, вынужденно были мастерицами на все руки, заботливыми хозяюшками с уставшими лицами, обречённо плывущими по течению.
На дворе стояла очаровательная августовская пора, когда жара отступила до следующего года уже окончательно, а до осени ещё несколько теплых деньков. Время астр и хризантем. Неприхотливые, они не требовали особой заботы, а радовали глаз пышным цветом долгое время, до самых холодов, особо стойкие – и до снега. Совсем как провинциальные девушки. Из чего придётся они шили платья, подсматривая картинки в журналах, делали замысловатые причёски, красили ногти красным лаком, а губы алой помадой, на ресницы наносили слипающуюся угольную тушь. Вырастая сами по себе в дворовой среде, однажды девушки превращались из сорванцов с ободранными коленками, ни в чём не уступавших мальчишкам, в манерно двигающихся красавиц. И как это случалось? Только парни и удивлялись, не успевали глазом моргнуть, а Машка из соседнего дома больше не играет с ними в казаки-разбойники, тут и им приходило на ум призадуматься и взглянуть в зеркало, а не надо ли штаны без дыр надеть и причесаться. Наступал период флирта, настоящий август, томный, тёплый, волнующий. Что впереди? Холода, непогода? Будет ли у тебя уютное гнёздышко и плечо, на которое можно голову положить, и тонкая талия, что так приятно обнимать?
Алевтина была из тех редких красавиц, на которых негласно, за их спиной, «добрые» подруги и соседи вешали ярлык «шлындра», хотя повода она не подавала, а всё дело было в её завидной красоте. Большие серо-зелёные глаза сияли под дугами густых бровей. Прямоугольное лицо с острыми углами нижней челюсти, прямой нос, припухлые чувственные губы, тонкая лебединая шея, высокий лоб и густые тёмно-русые волосы. Девушка обладала точёным, гибким телом, достойным резца скульптора. Таких красавиц не любили в женской среде. Один взгляд чего стоил, мог свести любого парня с ума, да и мужчину постарше не пощадил бы. Знакомить со своими кавалерами подруги её опасались, было в ней что-то неуловимо роковое, будто не будет у юноши выбора, лишь взглянет, погибнет, как от пения Сирены. Бабки на скамейке у подъезда зло перешёптывались, завидя ни в чём не повинную девушку. Будь бы их воля, сожгли бы на костре за «ведьмин взгляд».
Но Алевтина ни о чём таком и не догадывалась, жила припеваючи. После преждевременной смерти папы вдвоём с мамой они поселились в новенькой хрущёвке, которую совсем недавно получили за снос своего старенького домика. Мама переезду была очень рада, боялась без мужа не справиться с частным хозяйством, а нового супруга искать не собиралась, а тут такая удача – их участок понадобился железной дороге.
– Никаких больше огородов, – говорила Галина Фёдоровна Раевская, так звали маму Алевтины. – Много ли нам надо? Хоть руки отдохнут. Да на море в кой-то веки съезжу.
Работала она учительницей немецкого языка в школе. И была педагогом до мозга костей, так что дочь свою держала в строгости, непрерывно поучала и наставляла, до тошноты, девушка испытывала перед матерью благоговейный страх, слушалась во всём, тайком тяготясь и мечтая уйти в свободное плавание.
Вот и случай представился. Звали его Александр, и был он курсантом лётного училища. Паренёк не блистал такой же яркой внешностью, как его невеста, но был симпатичным голубоглазым блондином, спортсменом, вертолётчиком, героем её романа. Любовь у них была настоящая, чистая, красивая, о которой только и мечталось любой девушке. Это добавляло ещё одну каплю ненависти и зависти в и так уже почти переполненную чашу впечатлений для подруг и соседей.
– И вот подвезёт же шлындрам всяким! Этакого парня отхватила!
– Вот поглядишь, Степановна, будет гулять от него, знаю я таких шалашовок. Это она покамест не пронюхала, а во вкус войдёт, потянет. Мужики на неё как осы на мёд липнут, не устоит.
– И не говори, зазря парень пропадёт. И хватило ума ему брать такую распутницу в невесты.
– С чего ж она распутница? – Откуда ни возьмись находилась защитница. – И не видал её никто за этим. Ну красивая, и чаго? Сразу шалашовка?
– Ты будто жизнь не прожила, Клавдия. Душа добрая, под носом ничё не чуешь, а мы насквозь видим. Взгляд-то, погляди, у неё шальной.
Ещё годик, до следующего лета, и они, Александр и Алевтина, уедут в далёкую Болгарию на целых пять лет, куда по распределению отправляли жениха после окончания училища. Но дату свадьбы они уже назначили, в сентябре, не дожидаясь выпуска.
Сколько дней живёт человек на белом свете? Около тридцати тысяч? Разве ж всё упомнишь. Но это двадцать первое августа Алевтина Раевская вынуждена была запомнить навсегда.
– Мамочка, я на танцы, – крикнула из своей комнаты девушка, застёгивая пуговицы на лёгком игривом платье, едва прикрывавшем половину упругого бедра.
– Какие танцы, доченька?! Без Саши нельзя. Что ты хочешь, чтобы он о тебе плохо подумал?! – Мать бросила свои дела на кухне и, вытерев руки передником, встала решительно в дверях.
– Ну, мама, там будет играть Димкина группа, я обещала быть, и девочки сейчас за мной зайдут. Я же не одна, там все наши будут.
– А Саша?
– Что Саша?! Я не собираюсь ни с кем из парней танцевать, только с девчонками, послушаю, что поют, и пойду пораньше. Он-то как узнает, а и узнает, что такого? – оправдывалась и возмущалась девушка, поправляя причёску и макияж.
– А вырядилась как! Ой, Алевтина, наживёшь на свою голову неприятностей, – укоризненно мотала головой мать.
– Мама, ну что ты каркаешь! Я и раньше, и до Саши на танцы ходила. И что? Я местных парней не знаю, а они меня? Чужаков там не бывает, да и девочки меня потом проводят до дома. Мамуль, – она ластилась, обнимая мать, хотя знала, что та отпустит её только потому, что подружки за ней зайдут, позориться перед ними, что она какая-то ханжа, Галина Фёдоровна не собиралась, на то девушка и рассчитывала.
Жених Алевтины уехал на выходные помочь матери в деревне с уборкой урожая. Дело благородное, самое то для любящего сына, невесту с собой не позвал, не хотел, чтобы руки марала. Сашка хоть и был деревенским пареньком, но стремился к городской жизни, жена ему была нужна не для огорода.
– Вон, уж и хвост накрутила! – судачили соседки на лавочке вслед проскакавшей мимо компании смеющихся девушек. – На танцульки, и чего-то без жениха, когда свадьба на носу. Видала, Клавдия?
В Доме культуры танцы проходили регулярно, каждые выходные, чтобы молодёжь без цели по улицам не слонялась, а знакомилась для продолжения трудового советского рода в атмосфере лёгкой непринуждённости, за моральной стороной вопроса строго следило ответственное лицо. Но времена-то какие! Оттепель! Свобода! Молодёжная группа под управлением знаменитого Димки, одноклассника Алевтины, играла самые модные мелодии. Как тут устоять перед зажигательным твистом?! Для проформы потоптавшись на месте и отвесив парочку отказов, девушка, позабыв своё обещание, увлеклась общей атмосферой и приняла-таки приглашение на танец от незнакомца.
– Проездом, в гостях у тети, – пояснял молодой человек, увлекая девушку за талию. – Не думал, что такую красоту здесь можно встретить. А ты чего одна?
– У меня жених есть, если что, – гордо отвечала Алевтина.
– Где же он? – лукаво уточнял партнёр.
– По делу отъехал.
– А ты сразу на танцы, – понимающе закачал он головой.
– Да ну тебя! Димка, что поёт, мой дворовый приятель, его пришли с девчонками послушать. А будешь вопросы задавать, танцуй с другими. Понял?
– Понял, – улыбнулся он и протанцевал с ней весь вечер. Алевтине он показался удобным партнёром, поскольку не местный, скоро уедет, да и в танце был хорош.
Девушка любила танцевать, и как не любить, с таким-то телом и грацией, а вот Сашка, жених, не очень это одобрял, серьёзный был товарищ, за что снискал нешуточное уважение Галины Фёдоровны. И хоть познакомились они, как водится, на танцах, ходил он туда неохотно, считая занятие это слишком легкомысленным и распутным. Так что Алевтине было чем сегодня рисковать, но как же удержать бурный нрав двадцатилетней девушки.
– А ты учишься или работаешь? – интересовался её партнёр по танцам, а девушка и имя-то ему липовое назвала, ещё выкладывать всю подноготную.
– Опять с вопросами лезешь? – угрожающе отвечала она, и паренёк отставал, не желая терять такую партнёршу.
Какое там пораньше?! Алевтина спохватилась, когда уж и подруги все по домам разбрелись.
– Давай провожу, поздно. Приставать не буду, понял уже, что жених есть. Ты даже имени моего не спросила. Но всё же одной опасно идти, – паренёк будто и вправду искренне переживал за девушку.
– Нет, тут недалеко, не впервой. Прощай, – гордо махнула рукой Алевтина и побежала по тёмной улочке, оставив его глядеть ей вслед, а скрывшись из вида, перешла на шаг, запыхавшись. Утомилась танцевать.
Девушке стоило бы побеспокоиться о том, что скажет мама на такое позднее возвращение, но она не стала, а всё потому, что совсем скоро у неё свадьба, а после про танцы придётся позабыть. Можно немного и потерпеть занудное ворчание. Алевтина напевала себе под нос засевший в голове модный мотивчик и шла не спеша привычной дорогой, опустевшей в такой поздний час. Каблучки стучали по асфальту, и подпевали сверчки, девушка кинула мечтательный взгляд на звёздное небо и улыбнулась, но в тот же миг задохнулась от испуга. Две сильных, казавшихся огромными звериными лапами, руки схватили её хрупкое тело сзади, зажав рот, и потащили в кусты. Алевтина мычала и пыталась освободиться, пока не почувствовала на горле холодное лезвие ножа.
– Будешь кричать или вырываться, захочешь на меня посмотреть, вмиг перережу глотку. Поняла? – прохрипел ей на ухо не терпящий возражений мужской голос. От него сильно несло чесноком, будто он специально наелся его, чтобы перебить другие запахи. – Больно ладная, – держа одну руку с ножом у горла девушки, похотливо прошептал он и принялся другой рукой гладить её оцепеневшее от страха тело. – Не рыпайся, а то знаешь, как из горла кровь с хрипом хлыстать начнёт, я видал, уж не одну порезал. Ничего тебе не будет, отпущу, ежели будешь покладистой, – тут он резко ударил её под колени, и девушка упала на четвереньки.
Алевтина слышала о промышлявшем в городе маньяке, что насилует и убивает девушек, но никогда бы не подумала, что эта история может быть и про неё. Девушка впала в ступор, а изнутри её била мелкая дрожь, горло, кожу на котором слегка порезало впившееся лезвие ножа, издавало беззвучные рыдания, а из глаз катились крупными каплями слёзы.
– Другую приметил, да страшненькая она, но мне без разницы, – возбуждённо шептал насильник на ухо жертве, противно дыша чесноком, – а тут ты, одна домой пошла, такая краля ладная. Видать, именины у меня сегодня, – он нервно задышал, издавая мерзкие стоны.
В густых зарослях кустов ждать помощи было неоткуда, закричать или оказать сопротивление Алевтина не могла, чувствуя, что одно неверное движение – и хрупкое девичье горло не выдержит натиска лезвия, с которого уже стекали капли крови, она зажмурилась и мысленно звала от отчаяния маму. Боль и унижение заставляли слёзы литься потоком, нахлынула тошнота, девушка с трудом давила в себе рвотный позыв, нож всё плотнее прижимался к горлу, находившийся в исступлении насильник терял за ним контроль. В один момент ей совсем стало нечем дышать, и она уже хотела, чтобы он зарезал её, осквернённую. Но насильник, сделав своё мерзкое дело, внезапно ударил её в висок так, что Алевтина потеряла сознание.
Девушка очнулась оттого, что кто-то лизал ей лицо. С отвращением она резко отпрянула в испуге, оказалось, что это собака. Лохматая псина виляла хвостом и смотрела добрым взглядом. Вмиг вспомнив всё, что с ней произошло, Алевтина зарыдала, ощупывая своё тело. Её колотило, схватилась за голову – та болела, на горле – неглубокий порез, но самое страшное было гораздо ниже, по ногам стекала вязкая жижа, девушку вырвало прямо на платье, добавив к её униженному образу последний штрих. Зло пнув собаку ногой, она поплелась домой, не переставая всхлипывать, теперь уже беззвучно, чтобы не услышали соседи.
Галина Фёдоровна, открывая дочери дверь, собиралась накинуться на неё с упрёками, но в ужасе зажала рот рукой, отстранилась к стене и в полуобмороке осела на пол от представшей перед её глазами картины.
Алевтина справедливо рассчитывала на сочувствие и жалость, а получила от матери лишь порицание. Она стояла в душе и беспощадно драла свою кожу мочалкой, пытаясь стереть воспоминания о прикосновении мерзких рук, а Галина Фёдоровна всё не унималась, сыпала в лицо дочери обвинения.
– И надо было тебе переться на эти танцы! И без Саши! Как теперь это от него скрыть?!
– Я не собираюсь ничего скрывать, а завтра пойду в милицию заявление писать, – уже спокойным голосом отвечала ей дочь, кутаясь в полотенце.
– С ума сошла! И думать забудь! Никакой милиции. Это же позор какой! И там будешь всё это рассказывать?! Да Саша бросит тебя сразу, как только узнает! А соседи?! Ты хочешь, чтобы пальцем тыкали, клеймо навесили? Думаешь, сочувствовать тебе будут? Нет уж, дорогая моя, никто не пожалеет, все скажут, что так и надо было.
– Мама, как ты можешь так говорить?! – Алевтина в слезах убежала в свою комнату, хлопнув дверью.
– И не хлопай так. – Галина Фёдоровна вошла, чтобы бинт на порезанное горло наложить. – Сядь, перевязать надо, а то ещё заразу занесёшь. Завтра Саша приедет, я скажу, что ты срочно к больной тётке уехала в другой город, скоро вернёшься. А ты сиди тихо и не высовывайся. Слушай, что мать говорит, мать ведь плохого не посоветует. Да и жизнь я прожила, знаю, о чём говорю. – Она погладила дочь по волосам в мимолётном приступе сочувствия. – Ты спи, отдыхай. И не вздумай из комнаты выходить.
Тёплой августовской ночью Алевтине было холодно под одеялом, она закрыла окно, чтобы не слышать предрассветное пение птиц, в её голове больше не звучал навязчивый модный мотивчик, лишь хриплый шёпот: «Не рыпайся!» Спать она не могла, укрывшись с головой, то плакала, вытирая лицо пододеяльником, то её охватывала неистовая ненависть и девушка рисовала в воображении планы мести. Она найдёт маньяка, оглушит и станет отрезать от него по кусочку, а начнёт с того самого. Потом Алевтина вспоминала, что у неё же есть жених, военный, защитник. Неужели же он не захочет поквитаться с насильником, осквернившим его законную невесту, почти жену, через месяц у них свадьба. Вся эта мешанина кружилась в голове девушки каруселью, не давая ей забыться сном, только когда зашумели молочницы, она провалилась в глубокую тёмную бездну уставшего сознания.
Саша должен был приехать вечером на пятичасовой электричке, и Алевтина ждала его, высматривала, сидя у окна. Грудь девушки вздымалась от переполнявших чувств. Она была уверена, что, как только поведает жениху свою историю, они вместе пустятся на поиски насильника. Она обещала матери не выходить из комнаты, но это был обман, она выйдет, и обязательно, ей нечего скрывать, Алевтина считала себя жертвой, и ей не в чем было себя винить. Зачем же лгать о таких серьёзных вещах перед свадьбой? Всё равно он узнает, что она больше не девственница. И вот молодой человек показался на дорожке с большим букетом пышных хризантем в руке, девушка отпрянула от окна, задыхаясь от волнения.
– А, Саша, здравствуй! – приторно-радостно приветствовала юношу мать.
– Добрый вечер, Галина Фёдоровна. Вот вам с Алей букет от мамы, с её цветника. Можно? – Девушка слышала через дверь, как жених порывался пройти к ней в комнату, и никак не могла решиться выйти навстречу.
– Ой, знаешь, сынок, она срочно уехала к тёте Дуне, только через неделю вернётся, не раньше.
– Аля не говорила, что собирается. Что-то случилось?
– Да, там, – она начала невнятно объяснять, но дочь прервала её.
– Не надо, мама. Саша, проходи, я в комнате, – крикнула девушка, а Галина Фёдоровна обречённо схватилась за голову.
Юноша в недоумении посмотрел на женщину, опустившую стыдливо глаза, и, насторожившись, прошёл вглубь квартиры. Дверь в комнату девушки была открыта, он шагнул за порог и прикрыл её за собой, чтобы уединиться с невестой, но застыл на месте, вместо того чтобы радостно заключить любимую в объятия.
– Что с тобой, Аля? Что произошло? – Большой синяк сползал со лба на скулу девушки, шея замотана бинтом, а глаза заплаканы. Молодой человек помедлил несколько секунд и сделал всё-таки шаг навстречу, коснувшись ладонью её щеки. – Что это, Аля? – повторил он вопрос, на который она не торопилась отвечать. – Ну-ну, – девушка начала плакать, не сдержавшись, и он прижал её к своей груди. – Успокойся и расскажи.
– Да, это сложно, сейчас. – Алевтина слегка отстранилась и стала распутывать бинт на шее, ей хотелось показать ему порез во всё горло, чтобы он понял, как туго ей пришлось. – Вчера вечером, – начала она дрожащим голосом, – на меня напал насильник. Он держал нож у моего горла и обещал зарезать, я ничего не могла сделать. Понимаешь? – Ей вдруг стало так стыдно, девушка покраснела и начала оправдываться.
– Он изнасиловал тебя? – Саша спросил это с каким-то презрительным выражением на лице. Алевтина только утвердительно покачала головой. – И никого не было вокруг? Было так поздно? Как это случилось? – Её возмутило, что его ещё интересуют детали.
– Я была на танцах и поздно возвращалась одна, – с вызовом ответила девушка.
– Аля, но зачем ты пошла на танцы?! Как ты могла?!
– Что?! Ты обвиняешь меня?! – Она не верила своим ушам. Где праведный гнев в сторону маньяка, проделавшего с ней такое? Где сочувствие?
– Мы же договаривались, что ты без меня никуда не пойдёшь, – возмущался юноша. – Ты сама знаешь, как мужчины на тебя смотрят, а ты ещё и юбку короткую, наверное, нацепила да улыбалась направо и налево. С кем ты там танцевала?
– Саша, что ты говоришь?! Меня изнасиловали, приставив нож к горлу! Посмотри, как глубоко он вошёл? Ты представляешь вообще, что я пережила?! А ты спрашиваешь меня, с кем я танцевала? Опомнись!
– Я не умаляю вины насильника, но он промышляет по городу в темноте, как раз рассчитывая на таких бесшабашных девушек, как ты. Порядочные в это время по домам сидят.
– Невероятно! – истерически смеялась Алевтина. – А если бы я шла поздно с работы и меня бы изнасиловали, что тогда? Ты бы проявил сочувствие? Не стал бы меня обвинять, что я шалава подзаборная? Я же твоя невеста! Ты не желаешь отомстить за меня?!
Девушка сверлила молодого человека гневным взглядом, всё ещё ожидая, что он заключит её в объятия и поведёт себя как настоящий мужчина, защитник, но он только сделал шаг назад, отстранившись от неё как от прокажённой.
– Для меня брак – это святое, один раз и на всю жизнь. Мне нужна невинная, чистая девушка, чтобы понимала меня, мои запросы и уважала их. Я полюбил тебя за красоту, но это, видимо, было неправильно. Это важно для меня, чтобы моя невеста не была тронута другим, тем более непонятно кем, осквернителем, маньяком, – он презрительно поморщился. – Нет, я так не смогу. Прости, но я не хочу жениться на тебе после такого.
Саша резко повернулся к двери и, пролетев мимо остолбеневшей Галины Фёдоровны, ушёл прочь. Алевтина упала на кровать, издавая пугающее смешение звуков истерического смеха и рыдания. Мать боялась вымолвить хоть слово, тихо сидела на стуле, как застывшая статуя.
– Степановна, ты ж у нас из третьего подъезда. Не слыхала, чего это Алевтинкин жених на Нинку, что у вас на втором этаже живёт, резко переключился? – не уставали судачить соседки на лавочке.
– И правильно сделал, – отозвалась Степановна. – Нинка пусть и не такая красавица, зато добрая душа и руки золотые. Вовремя паренёк одумался, что всякие вертихвостки ему не по зубам.
– Да, молодец парень, сообразил. А то намучился бы с ней по жизни своей военной скитальческой. Нинка надёжная, крепкий тыл для мужика, а Алевтинка – сплошные фантазии.
Одно лишь благородство проявил Саша в этой истории, никому не рассказал об изнасиловании своей невесты, но, думается, что не честь девушки была тому причиной, а его собственная.
Перестала улыбаться Алевтина, бродила хмурая, вся в своих мыслях. А завидев своего жениха с новой пассией, исходила гневом, написала заявление в профком, чтобы выделили ей комнату в общежитии, дабы больше не показываться в проклятом дворе. Кстати, окончив в этом году железнодорожный техникум, она работала кассиром на станции. Сначала давать комнату не хотели, но пришлось, когда через месяц оказалось, что Алевтина беременна. Заполучив справку для профкома, девушка решительно вознамерилась избавиться от ненавистного плода, но совершила очередную ошибку, поделившись новостью с матерью. А та в слёзы, угрозы, запреты и убеждения ударилась.
– Это же и твой ребенок тоже! Как можно его убивать?! – Галина Фёдоровна, как педагог, была женщиной высоконравственной и детолюбивой. – А потом, знаешь, как бывает, сделает женщина аборт, а после захочет родить, да не беременеет и так бездетной и остаётся.
– Мама, о чём ты?! – орала на неё Алевтина. – Это отродье насильника, мрази, вонючего животного! Я его ненавижу!
– Доченька, милая, это ты сейчас так говоришь, а как увидишь его, маленького беспомощного крошку, сразу полюбишь. И ты же знаешь, что дети не в ответе за родителей, – твердила она популярный в Стране Советов лозунг.
Они долго и страстно спорили на эту тему, и побеждала зрелая мудрость. Хотя девушка всё-таки предприняла попытку избавиться от «зародыша», как она его называла. Была у неё всё знающая новоявленная подруга по работе, они обсуждали с ней варианты.
– Нет, Алевтина, стучать по животу нельзя, это я тебе точно говорю. Одна моя знакомая случайно об угол стола ударилась, так сама чуть не померла от кровопотери. А его внутри убить, так резать будут, чтобы достать, шрам знаешь какой останется, только мужиков пугать. Вот я спрошу у сестры, она в аптеке работает, тут надо лекарство, чтобы выкидыш вызвать.
И достала, сердобольная, но не помогло. Правда, в больницу от него Алевтина всё же попала, а там спасли и её, и малыша, а опытная акушерка просекла, что дело нечисто.
– Слышь, милая, ты это брось, – внушала она неопытной девушке. – Себя только попортишь. Смирись, выноси да роди. А вредить ребёнку будешь, так урода на свою шею повесишь. Не дело это!
Алевтина и сама перепугалась, как трясти её после лекарства начало, давление зашкалило, чуть голова не треснула. Смирилась, даже заботиться о питании стала, уж больно урода рожать не хотелось, ведь мать не даст в детдом сдать «зародыша».
Девушка получила комнату в общежитии и встала в очередь на отдельную квартиру, мать свою жилплощадь обменяла на другой район города, чтобы закрыть тему пересудов раз и навсегда, а Сашке – бог судья, время всё расставит по своим местам. Насильник по городу промышлять не перестал, но только самые смелые девушки шли в милицию писать на него заявление, или их находили бездыханными, с перерезанным горлом. Каждый раз, слыша о таком случае, Алевтина сжималась в комок и стискивала зубы, а вспоминая, что в её утробе сидит отродье маньяка, блевала.
Родила легко, в середине мая, чуял ребёнок, что злить мамку не стоит, и выпал из утробы, как ярмарочная куколка. Но оказался он мальчиком, и в его облике не читалось ничего от Раевских. А это был окончательный приговор. Материнской любви малыш мог не ждать. Казалось, что он это понимал. Другие младенцы заходились требовательным криком, а этот ничего не требовал, так, слабо просил, мол, ну, может быть, ты смилостивишься надо мной, мамочка? А, нет, ну ладно, я тебя понимаю. Младенец тянул маленькие ручонки, ожидая ответного объятия, чмокал губами и языком в поисках сиськи, но вместо маминого молока получал баланду из детской смеси, Алевтина наотрез отказалась кормить его грудью, она физически не могла вынести прикосновений губ мальчика к своим соскам и на руки брала его только в случае крайней необходимости. А ещё шептала ребёнку в лицо, когда никто не видел и не слышал: «Ненавижу тебя, Зародыш! Гнида!»
Но мальчик всё терпел и относился к матери с пониманием, смотрел таким внимательным взглядом и понапрасну не кричал из чувства самосохранения. Как все живые существа, он хотел любви и тянулся ко всему, от чего она исходила. Таким редким источником была его бабушка Галина Фёдоровна, она же и назвала его в честь своего дедушки, а отчество дала по мужу. Вот и появился на свет Марк Борисович Раевский.