1. Архетип Одиночки

С. А. Кравченко и Г. М. Назлоян


Пришел я в мастерскую Назлояна в полдень.

Он пригласил меня помочь ему в работе над портретом пациента.

При первых же словах стало понятно, что это был только повод, а основной причиной встречи послужило его желание обсудить со мной последнюю мою статью под названием «Архетип одиночества», которую он обнаружил и внимательно прочел на моем сайте.

Мы были знакомы уже около двадцати лет, с 1997 года, но сохранили отношения на вы и обращались друг к другу неизменно по имени и отчеству.

– Сергей Антонович, я хотел бы с вами обсудить вашу последнюю статью об архетипе одиночества, – сказал Назлоян сразу же, как только заварил ароматный зеленый чай.

– Да, я опубликовал ее пару месяцев назад, но не думал, что мне придется так быстро обсуждать ее с вами, – ответил я, принимая от Назлояна чашку с горячим чаем.

– Вы, на мой взгляд, излишне категоричны в своем тексте, как мне показалось, – начал он осторожно.

– Я думаю, что тон статьи продиктован временем, которое ушло на ее обдумывание. Я достаточно долго размышлял над темой одиночества.

– С этой темы началось наше сотрудничество 19 лет тому назад, – заметил Назлоян. – И в первой своей работе вы не смогли раскрыть ее полностью. У меня есть ваш текст. Я его недавно смотрел. Там нет и следа тех мыслей, что появились теперь.

– Да, у меня было время.

– Вы утверждаете, – продолжал Назлоян, – что одиночество является архетипом.

– Да. Одиночество – это архетип нового времени. Архетип, что возник в атеистическом мозгу. Для атеистов боги умерли, и вместо них атеисты ставят в центр мира своих кумиров культуры, науки или саму науку, работу, бизнес, деньги, удовольствие и комфорт, здоровье, любовь и сотрудничество или ненависть и месть.

– Как одиночество может являться архетипом, если архетип, в первую очередь, – это образ, в то время как одиночество – это своеобразие жизни? – достаточно твердо спросил Назлоян.

– Одиночество как образ жизни. Разве это не так? – вместо ответа спросил я.

– Так. Вместе с этим за понятием одиночества нет никакой определенной образности. Одиночество, аутизм – это вакуум смысла, отсутствие внутреннего диалога, пустота души. Если же за ним пустота, безобразность, то о каком архетипе может идти речь? – настаивал Назлоян.

– Образ жизни разве не может быть сутью архетипа? – вновь спросил я.

– Образ жизни – это процесс. В образе жизни одинокого человека никакой особой образности нет. Просто одиночество. Как внешнее, так и внутреннее.

– Вы имеете в виду патологическое одиночество? – спросил я.

– Да. Именно об этом изначально речь и идет. Патологическое одиночество, ведущее к душевному расстройству, – ответил Назлоян.

– А столь выразительное состояние как патологическое одиночество разве не может быть сутью архетипа? – вновь спросил я.

– Видите ли, речь идет не о состоянии. Правильнее будет говорить о свойстве личности. Состояния мимолетны, а свойство личности присуще самой природе души. Дерево, например, может находиться в различных состояниях весной, летом, осенью или зимой, но только его свойства придают ему его форму и рождают особые листья, цветы и плоды.

– Можно развить вашу метафору, – сказал я. – Дерево находится в различных состояниях зимой, весной, летом и осенью, но свойства свои оно может проявить только в благоприятных условиях, то есть в определенных состояниях. Зимой холодно и многие свойства замирают, так как состояния дерева не те.

Повисла пауза. Назлоян приоткрыл окно и закурил.

– Если предположить, – продолжил он, – что патологическое одиночество может возникать только при определенных внешних условиях и при особых состояниях сознания, то нам важно знать эти условия и состояния.

– И тогда, – продолжил я размышления вслух, – можно утверждать, что свойство души переживать патологическое одиночество присуще любому человеку и может проявиться при определенных условиях и в определенных состояниях.

– Да, – сказал Назлоян, – с состояниями, свойствами и условиями мы с вами разобрались. Отпадает теперь и вопрос: патологическое одиночество врожденное или приобретенное? Оно в скрытом виде присуще каждому человеку. И если душевное расстройство возникает в зрелом возрасте, а в основании его, как мы знаем, лежит патологическое одиночество, то такое свойство души проявилось в результате внешних условий и состояний сознания. Мы знаем, что при патологическом одиночестве в сознании отсутствует диалогичность. В таком состоянии сознания нет внутреннего диалога. Нет основного… Внутренний диалог может не развиваться с самого начала жизни или угасать в результате патогенных событий, условий и состояний…

– В диалоге всегда участвует как минимум два собеседника, – сказал я. – И во внутреннем пространстве сознания диалог должен протекать между кем-то и кем-то. Вместо «кем-то» подставляем субличность и утверждаем, что внутренний диалог протекает между частями души, то есть субличностями. Например, образы матери и отца ребенка в душе как субличности ведут беседу, внутренний диалог, определяя изначально поток сознания ребенка.

– Вы хотите сказать, что при патологическом одиночестве мы наблюдаем отсутствие отражений значимых для ребенка людей и образов других людей в душе ребенка? – спросил Назлоян.

– Получается именно так, – ответил я. – Почему-то у ребенка-аутиста не возникают в душе отражения значимых людей, не зарождаются образы, субличности.

– Пустота сознания с патологическим одиночеством. Там нет говорящих образов значимых для человека людей. И нам не стоит искать в этой пустоте даже признаков архетипа. Где нет образов, нет и архетипов. Архетипу не на чем возникать, – заключил Назлоян.

– Разве столь уникальное состояние сознания, свойство сознания, при котором отсутствуют субличности и их внутренний диалог, не может именоваться архетипом? – спросил я.

– Временное состояние и вечное свойство души, – задумчиво произнес Назлоян.

– Да! – согласился я. – Если это проявившееся свойство сознания, то метод маскотерапии, ваш метод, созданный для излечения от патологического одиночества и аутизма, должен изменять состояние сознания и заглушать, уводить в тень это базовое свойство души?

– Маскотерапия призвана реконструировать образ зеркального двойника и, создав основы, запустить в сознании внутренний диалог. Внутренний диалог постепенно становится внешним диалогом, и мир начинает плясать, словно карнавал, вокруг человека, устраняя патологическое одиночество. Мир с множеством масок и есть тот мир, что мы зовем обычным миром.

– Реконструкция – синоним слова «восстановление». Выходит, что маскотерапия на основании внешнего диалога с портретом восстанавливает образ зеркального двойника как субличности, с которой и может начаться внутренний диалог? – спросил я.

– При взаимодействии с портретом и с масками лица возникает внешний диалог, а внешний диалог синхронно и мгновенно становится внутренним диалогом, – сказал Назлоян. – Они пересекаются, переходят друг в друга и определяют друг друга. Внешние маски начинают говорить внутри человека.

– Если маскотерапия восстанавливает, реконструирует образ зеркального двойника, то предполагается, что он уже существовал когда-то в сознании? – спросил я.

– Не совсем так. В тех случаях, когда патологическое одиночество возникает в подростковом возрасте, можно говорить о реконструкции двойника как собеседника для внутреннего диалога. Если же мы работаем с врожденным одиночеством, то более верно будет говорить о зарождении двойника на пустом месте.

– И в том, и в другом случае есть одно и то же свойство сознания – патологическое одиночество. Свойство сознания, при котором невозможен или сильно затруднен диалог внутренний и внешний соответственно, – продолжил я мысль.

– И это пустота. Нет образов, нет субличностей и их масок, нет диалога. В таком сознании нет и потока мыслей, чувств, слов и выражений или поток сильно затруднен! – сказал Назлоян.

– А как вы отнесетесь к гипотезе подобия потока сознания и тока времени? – спросил я.

– Уточните, пожалуйста.

– Время течет, и сознание течет. И первое, и второе имеют основное свойство – поток. Без потока их нет. Более того, когда останавливается одно, останавливается и другое. Например, при остановке потока сознания человек вылетает за пределы потока времени, и наоборот, при переживании остановки времени человек чувствует, что он вне потока сознания.

– Это болезненное сознание? При душевном расстройстве? – спросил Назлоян.

– Не обязательно. При измененном состоянии сознания (ИСС), например, во время медитации, человек может выйти за пределы своего потока сознания и пережить чувство выхода за пределы потока времени, оказаться вне времени, в других его измерениях. Я говорю об этом так уверенно только потому, что десятки лет практикую аутогенную тренировку и могу входить в глубокие ИСС.

– Но мы уходим от темы, кажется.

– Да? – удивился я. – В потоке сознания, несомненно, присутствует индивидуальный ток времени. А при патологическом одиночестве тока времени может не быть вообще, не существует и той постоянной диалогичной образности, которая свойственна здоровому потоку сознания. Отсутствие внутреннего диалога, отсутствие субличностей, замедление или остановка потока сознания, а значит, и времени – вот что такое, на мой взгляд, патологическое одиночество.

– Вы хотите сказать, что для одиночества в нашем случае характерно переживание не только остановки сознания, остановки диалога, но и остановка времени?

– Не просто остановка времени, – продолжал я. – Но и переживание чувства безвременья, где отсутствует всякая образность, то есть тотальная безобразность и бездиалогичность, безвременье, другими словами, состояние, где отсутствует чувство времени и себя в потоке времени, где все смешалось и расплылось в тумане: прошлое, настоящее, будущее!

– Состояние отсутствия образов останавливает поток сознания, останавливается и время, другими словами, по-вашему, в безвременье нет субличностей, ведущих неминуемо внутренний диалог, нет и личности? – спросил Назлоян.

– Именно так. Плюс к этому можно добавить, что терапевтический портрет, создаваемый у пациента перед глазами, привязывает его сознание к событиям во времени, запускает ход времени и сеет зерно субличности зеркального двойника в почву его души, что создает условия для начала диалога, – заключил я.

– При возникновении субличностей в душе пациента у него появляется и возможность творить внутренний диалог, что приводит к разрыву патологичного круга одиночества, – согласился Назлоян. – Но я не вижу материала для архетипа одиночества.

– Материал появляется, если мыслить так, например. Сам факт патологического одиночества существует у конкретных носителей, людей, руководимых свойством их сознания, – свойством одиночек. Да, можно уточнить и заменить архетип одиночества, как я утверждал раньше, архетипом Одиночки.

– Одиночка – человек, всецело руководимый свойством патологического одиночества? – спросил Назлоян.

– В основании такого свойства сознания может быть причина архетипического содержания. Как известно, архетип всегда представляет опасность для личности в том, что может произойти самоотождествление с ним в ущерб самости, «затопление бессознательным».

– Продолжайте, – сказал Назлоян, закуривая.

– В нашем случае, – продолжал я, – архетип Одиночки может возникать в результате «затопления сознания бессознательным». И содержанием такого затопления, то есть архетипом, является патологическое одиночество.

– Содержание свойства сознания и архетип очень близки. Может ли архетип тотально владеть свойством сознания, подчинить и подменить его? – размышлял вслух Назлоян.

– А почему бы и нет?

– Тогда разумно говорить не о свойствах сознания и особенностях жизнедеятельности одинокого человека, а о ключевом архетипе, всецело руководящем сознанием одиночки, затопляющем его сознание в определенных состояниях сознания.

– Такой архетип можно назвать Одиночкой, архетип Одиночки, – продолжил я.

– Архетип Одиночки выталкивает нас за поток сознания, он же архетип остановки времени, душевной тишины, отсутствия образности и смыслов, отсутствия внутренней речи, безобразности?

– Состояние уникального восприятия времени. Безвременье по своей природе очень близко к переживанию состояния Вечности. И в первом, и во втором время останавливается, останавливается поток сознания, и Одиночка превращается в… – остановился я, подыскивая нужное слово.

– В свою противоположность, – тихо и задумчиво продолжил Назлоян. – Если в сознании отсутствует внутренний диалог, то и внешние взаимодействия не имеют диалогов в том числе, – размышлял Назлоян.

– Мы не коснулись с вами природы, причины возникновения этого архетипа.

– Если мы наблюдаем иногда его проявление в раннем детстве, то не исключено, что есть психогенетическая предрасположенность, наследование приобретенных предками состояний души?

– А если мы видим его в душевных расстройствах взрослых людей, которым раньше одиночество не было свойственно, то не исключено, что архетип Одиночки всплывает с глубин души в особых состояниях сознания и может разрушать поток сознания, внутренний диалог и чувство времени в ходе жизни, – сказал я.

– И здесь вы ставите во главу угла атеистическое сознание, которое в своем основании лишено внутреннего стабильного и примитивного диалога с Богом? – спросил Назлоян.

– Да. Особенно в моменты социальной изоляции, если человек не ведет диалогов с богами, он неминуемо склоняется к остановке внутренних диалогов, выходит за пределы времени, в безвременье, в нем всплывает архетип Одиночки и затопляет его, что равноценно безумию. И может ли присутствовать разум там, где нет образов, смыслов и потока сознания, где нет образов основополагающих субличностей и их диалогов?

– Тогда можно договориться и до угасания архетипа Божества – первообразной идеи, существа, разлитого повсюду как основание сознания, – думал вслух Назлоян.

– Невосприимчивость или угасание архетипа Бога рождает его противоположность – архетип Одиночки, что убивает образность и стушевывает субличности потока сознания, разрушая основы внутреннего диалога души, выбрасывает за пределы потока времени и приводит к безумию.

– Сознание без субличностей богов рано или поздно убивает внутренний диалог, что устраняет и самосознание человека, превращая его в животное? – спросил Назлоян самого себя.

– Можно выйти за пределы человека и сказать, что первичное сознание возникло во Вселенной на основании диалога «Кого-то» со своим образом и подобием, то есть на основании внутреннего диалога. И если человек убивает этого «Кого-то» как основу первичного внутреннего диалога, то запускает тем самым процесс неминуемого уничтожения первооснов природы человека.

– Но если мы восстанавливаем «Кого-то», которого я ранее называл зеркальным двойником, в душе человека, то возвращаем Ему Его изначально природу, здоровую душу и тело…


Важно

Вспоминая теперь диалог с Г. М. Назлояном, мои мысли кружат вокруг ключевого понятия «патологическое одиночество».

Патологическое одиночество и для нашей книги может быть отправной точкой.

При патологическом одиночестве внутренняя речь, диалог отсутствует.

В таком одиночестве нет образов, субличностей и их разнообразных масок.

Нам сложно себе представить стерильную пустоту, что переживает человек в патологическом одиночестве.

Он не может себе представить даже предполагаемые отношения с кем-либо.

В храме его души никто не живет и никто в него не заходит.

Даже бледный мираж самого себя (зеркальный двойник) не бродит по его комнатам.

Более того, вероятно, что и какая-либо форма индивидуальной души отсутствует, а есть только бесформенный туман, безобразная пустыня, безграничная пустота пространства и времени.

Но как мы можем познать и понять все это?

В духовных практиках, желая вырваться за пределы стереотипов восприятия мира, мы вынуждены выйти и за границы личности, невольно переживая опыт выхода за пределы внутреннего диалога образов субличностей.

Только отстраняясь от потока сознания, который всегда насыщен образами, внутренней речью, диалогами, мы можем взглянуть на самих себя и на мир с новой и незамутненной точки зрения, увидеть всю сложность, парадоксальность и нелогичность мироздания.

В этом случае мы, практикуя выходы за пределы потока сознания, можем испытать себя и представить это уникальное состояние патологического одиночества.

Возвращаясь обратно в обычное состояние сознания, в привычный поток образов, масок, мыслей и чувств, сформировавшаяся личность неминуемо возвращается и к внутренней речи, диалогам.

Таким образом:

– патологическое одиночество (безобразность души) может возникнуть в начале жизненного пути и лишить человека основ зарождения личности;

– оно может стать нежелательным опытом в процессе развития человека и, будучи причиной душевного расстройства, помешать образованию личности;

– оно может быть целенаправленно пережито во время духовных практик как ключевое испытание и стать частью необходимого опыта формирования целостной личности.

Будем об этом помнить, изучая книгу далее.

При этом важно отметить, что первый и ключевой диалог книги отражает взгляд на человека и его душевный мир основателя метода маскотерапии.

Потому выделим еще одну ключевую идею.

Человек не может жить и развиваться в обществе без социальных масок, ролей.

А любая роль обязывает носить маску, которая ей соответствует.

Окружающие нас люди без исключения всегда находятся в ролях и в масках.

Такими же они запечатлеваются и в нашем сознании, становясь субличностями, частями души.

Они же ведут и внутренние диалоги, находясь в масках социальных ролей.

Упрощая, можно утверждать, что душа содержит набор масок, которыми она пользуется как инструментами для социальных коммуникаций, и эти же маски ведут между собой диалоги в душе.

Хорошо это или плохо?

Почему именно маски, а не лица?

Во-первых, потому что лицо всегда скрыто и очень неопределенно, непонятно.

Во-вторых, человеку с детства легче запоминать именно упрощенную маску, словно знак, символ чего-то более сложного.

В-третьих, даже слово, будучи знаком скрытых за ним смыслов, всегда является маской.

Таким образом, Маски и Лица окружают нас в социальном мире, они же наполняют наше сознание и являются частями нашей души, между ними развивается внутренняя речь, диалоги и даже само слово выступает в роли маски для смыслов.

Слово и маска – синонимы.

За Словом и Маской всегда скрываются более глубокие и менее определенные сущности, о которых мы порой только догадываемся.

Но мы не можем быть сознательными, если будем оперировать неопределенными сущностями, мы не можем казаться психически здоровыми, если не будем пользоваться конкретными словами и масками.


Дополнительные мысли

Как мы уже упомянули, одним из первых собеседников во внутренних диалогах души всегда является образ самого себя (зеркальный двойник).

Он чаще всего никогда полностью не соответствует двойнику внешнему, который видят другие люди.

Более того, он зачастую отличается и от зеркального отражения.

Человек, подходя к зеркалу, замечает несоответствия своего отражения с мнимым образом себя и пытается часто приукрасить свое лицо, прическу и фигуру.

При этом невольно возникают слова, фразы, диалог.

Подобное происходит и при рассматривании своего портрета.

Портрет может быть поводом и для внешнего диалога.

Далее следует именно такой диалог знаменитого человека.

Зигмунд Фрейд наблюдал в конце жизни создание своего портрета.

Он даже оставил в письмах мысли о нем.

Его записи и позволили мне представить тот вероятный диалог великого психотерапевта со своим скульптурным двойником.