Я хотел бы выразить свою признательность Метеорологической службе и Королевскому монетному двору, а также моему старому другу Бернарду Пирсону (который знает почти все, а если чего-то вдруг не знает – то непременно знает того, кто знает). Если в этой книге есть какие-либо исторические неточности, то вся вина за них лежит на мне – значит, я невнимательно слушал. Но кто знает, что происходило в другой Штанине Времени?
Автор
Девять вечера, Хай-стрит в городе Сплинбери. Темно. Временами в прорехи облаков выглядывает полная луна. Ветер дует с северо-запада, недавняя гроза наполнила воздух свежестью и сделала булыжники мостовой скользкими.
По улице очень медленно и размеренно вышагивает полицейский.
Тут и там, если подойти поближе, можно различить полоски света, пробивающиеся из окон, несмотря на затемнение. Там, за окнами, течет обычная жизнь: изнутри доносятся приглушенные звуки фортепьяно – кто-то упорно штудирует гаммы; бормотание беспроволочного телеграфа перемежается негромкими взрывами смеха.
Перед витринами некоторых лавок навалены мешки с песком. Плакат на стене одного из магазинчиков призывает «копать за Победу», словно победа – репа или картошка.
У горизонта, в той стороне, где Слэйт, лучи прожекторов обшаривают небо, пытаясь высмотреть сквозь завесу облаков бомбардировщики.
Полицейский завернул за угол и двинулся дальше уже по другой улице. Мерный стук его шагов далеко разносится в тишине.
Этот привычный ритм привел его к методистской часовне и теоретически должен был вывести дальше, на Парадайз-стрит. Но не сегодня, потому что сегодня Парадайз-стрит уже нет. Она перестала существовать прошлой ночью.
У часовни стоит грузовик. Из-под брезентового верха кузова пробивается слабый свет.
Полицейский постучал в борт.
– Эй, ребята, тут парковаться нельзя. Я оштрафую вас на кружку чая, и забудем об этом, по рукам?
Угол брезента откинулся, на землю спрыгнул солдат. Полицейский мельком успел увидеть нутро кузова: желтый шатер теплого света, нескольких солдат, сгрудившихся вокруг маленькой печурки, густые клубы табачного дыма.
Солдат ухмыльнулся.
– Кружку чая и сэндвич сержанту! – крикнул он своим.
Из недр кузова появились кружка обжигающе горячего черного чая и бутерброд размером с кирпич.
– Премного благодарен, – сказал сержант, принимая угощение, и прислонился спиной к борту грузовика. – Ну, как оно? – спросил он. – Что-то большого буха пока не слышно.
– Это двадцатипятитонная. Прошила весь дом насквозь, проломила пол подвала да так и лежит. Здорово вам досталось прошлой ночью, да? Посмотреть не хотите?
– А это не опасно?
– Конечно, опасно, – с энтузиазмом откликнулся солдат. – Поэтому мы и здесь, верно? Идемте.
Он затушил сигарету и сунул окурок за ухо.
– Я думал, вы должны охранять ее, – сказал полицейский.
– Да болтались тут с утра какие-то двое, наложили в штаны и смылись, – усмехнулся солдат. – И вообще, кому взбредет в голову красть невзорвавшуюся бомбу?
– Да, но… – Сержант посмотрел туда, где еще вчера была Парадайз-стрит. Оттуда доносилось похрустывание битого кирпича. – Кому-то, похоже, все-таки взбрело, – закончил он.
– Что?! – всполошился солдат. – Да мы там повсюду развесили предупреждения! Только-только покончили с этим да сели попить чайку! Эй, там!
Они бросились бегом по мостовой, усеянной кирпичной крошкой.
– Это же не опасно, верно? – снова спросил сержант.
– Еще как опасно, если бросать в чертову штуковину битые кирпичи! Эй, ты!..
Луна вышла из-за облаков. Солдат и полицейский увидели нарушителя – кто-то маячил в дальнем конце разрушенной улицы, у стен консервной фабрики.
Сержант остановился как вкопанный.
– О нет, – простонал он. – Это же миссис Тахион!
Солдат уставился на щуплую фигурку, волочившую за собой по битому кирпичу какую-то тележку.
– Кто это?
– Только не шуми, хорошо? – прошептал сержант, стиснув его запястье. Он включил карманный фонарик и изобразил на лице доброжелательность. Получилось что-то вроде гримасы безумца, который очень хочет завоевать доверие. – Миссис Тахион? Это я, сержант Борк. Холодновато нынче, верно? А в участке вас ждет такая хорошая камера, теплая и уютная, да? Пожалуй, для вас там даже найдется кружка горячего какао, если вы прямо сейчас пойдете со мной…
– Она что, не видит, что написано на знаках? Чокнутая, что ли? – вполголоса спросил солдат. – Она же прямо рядом с тем домом, в подвале которого бомба!
– Да… нет… она того… – сбивчиво объяснил сержант. – Немного… не такая, как все. – Он повысил голос и снова принялся увещевать миссис Тахион: – Просто стойте там, дорогуша, а я к вам сейчас подойду, хорошо? А то ведь на всем этом мусоре недолго и споткнуться, правда?
– Э, да она что, мародерствует? – спохватился солдат. – За воровство из разбомбленных домов и расстрелять могут!
– Миссис Тахион никто расстреливать не будет. Мы ее знаем, понимаете? Прошлую ночь она провела у нас в участке.
– Что она натворила?
– Да ничего. Мы пускаем ее переночевать в свободную камеру, когда на улице холодно. Я дал ей шесть пенсов и старые ботинки, которые еще вчера принадлежали моей маме. Слушай, ну посмотри на нее. Она тебе в бабушки годится, бедная старушенция.
Миссис Тахион следила за их медленным приближением совиными немигающими глазами.
Вблизи солдат разглядел, что это крошечная сухонькая старушка в некогда нарядном платье, поверх которого был намотан в несколько слоев весь остальной ее гардероб. На голове у нее красовалась фетровая шляпа с пером. Прежде чем остановиться, миссис Тахион толкала перед собой проволочную корзину на колесах. На корзине виднелась металлическая табличка.
– Тес-ко, – по слогам прочитал солдат. – Что это?
– Понятия не имею, где она берет добрую половину из той ерунды, что таскает с собой, – шепотом ответил сержант.
Тележка на первый взгляд была доверху завалена черными мешками. Но было там и кое-что еще, и это кое-что поблескивало в лунном свете.
– Зато я знаю, где она взяла эту ерунду, – прошептал солдат. – Украла с консервной фабрики.
– Да брось, утром на развалинах полгорода рылось, – сказал сержант. – Подумаешь, велика кража – пара банок с корнишонами!
– Да, но нельзя же это так оставить. Эй, вы! Дамочка! Можно я только взгляну на… – И солдат потянулся к тележке.
В тот же миг из таинственных недр ее выскочил неведомый демон, сплошь состоящий из зубов и горящих глаз, и цапнул его за руку.
– Черт! Помогите мне достать…
Но сержант уже пятился от тележки.
– Это Позор! Я бы на твоем месте отошел подальше.
Миссис Тахион хихикнула.
– Марс атакует! – прокудахтала она. – Шо, бананов нема? Это ты так думаешь, мой старый ночной горшок!
Она развернула тележку и поковыляла прочь, волоча ее за собой.
– Эй! Не ходите туда! – крикнул солдат, бросаясь вдогонку.
Старуха перетащила тележку через груду кирпича. За ее спиной рухнула часть стены.
Последний кирпич угодил по чему-то, что сказало: донн!
Солдат и полицейский замерли на полушаге.
Луна снова скрылась за облаками. В темноте отчетливо раздавалось тиканье. Оно доносилось словно бы издалека и чуть приглушенно, но в омуте тишины, разлившемся вокруг, оно казалось совершенно отчетливым и каждый тик-так отдавался в позвоночнике.
Сержант очень-очень медленно и осторожно поставил ногу на землю.
– И как долго она будет так тикать? – шепотом спросил он.
Его вопрос был обращен в пустоту. Солдат во весь дух несся прочь.
Сержант кинулся за ним и уже пробежал половину Парадайз-стрит, когда мир за его спиной встал дыбом.
Девять вечера, Хай-стрит в городе Сплинбери.
В витрине магазина бытовой техники девять телевизоров передают одно и то же. Девять экранов демонстрируют помехи и ничего более. Газетный лист порхает по пустой мостовой и в конце концов вязнет на цветочной клумбе.
Ветер подхватил пустую пивную банку, погнал ее поперек улицы и уронил в сточную канаву.
Городской муниципальный совет Сплинбери именовал Хай-стрит Пешеходной Зоной Отдыха Повышенной Комфортности. Жители города терялись в догадках, что же это за Повышенная Комфортность и в чем она состоит. Возможно, имелись в виду скамейки, искусно сделанные столь неудобными, что люди не засиживались на них и не портили собой вид. Или клумбы, на которых в любое время года густо произрастали засухоустойчивые Пакетики Из-под Чипсов. А вот декоративные деревья к Комфортности относиться никак не могли. На рисунках, иллюстрировавших планы обустройства района несколько лет назад, они выглядели очень даже недурно – развесистые, зеленые… но пока суд да дело да дефицит бюджета, до посадок ни у кого руки так и не дошли.
Ночь в свете натриевых фонарей кажется холодной как лед.
Газета вспорхнула с клумбы и намоталась на желтую пивную банку. То, что получилось, в темноте можно принять за лежащего на брюхе толстого пса с раззявленной пастью.
Что-то приземлилось в узкой щели между домами и испустило стон.
– Тик-тик-тик! Тик-так-бум! О… Государственная… служба… здравоохранения…
«Вот ведь штука, – думал Джонни Максвелл, – сколько бы поводов для головной боли у тебя ни было, всегда найдется новый, еще не испробованный».
Керсти, знакомая девчонка, утверждала: это оттого, что Джонни просто создан, чтобы переживать. Но она так говорит потому, что сама сроду ни о чем не переживала. Вместо этого она зверела и набрасывалась на загвоздку, какой бы та ни была. Джонни искренне завидовал тому, как Керсти практически мгновенно определялась, в чем, собственно, загвоздка и что с ней следует делать. В настоящее время она, например, почти каждый будний вечер спасала Землю, а по выходным – популяцию лисиц.
А Джонни просто переживал по поводу. У него был устоявшийся набор старых, испытанных поводов для головной боли: деньги, школа, можно ли заразиться СПИДом, глядя в телевизор, и так далее. Но иногда как снег на голову падал какой-нибудь новый и перевешивал все старые, вместе взятые.
На текущий момент таким внеочередным поводом было – в своем ли он, Джонни, уме.
– Это не то же самое, что быть ненормальным, – сказал Ноу Йоу, который прочитал от корки до корки медицинскую энциклопедию своей мамы.
– Ненормальность тут вообще ни при чем. Если жизнь только и делает, что бьет тебя ключом по голове, ненормально НЕ сидеть в депрессии, – возразил Джонни. – Ну, в смысле, когда дела идут хуже некуда, папа от нас уходит, а мама только и делает, что сидит и курит сигарету за сигаретой, чокнуться – значит ходить как ни в чем не бывало и говорить: «О, все не так уж и плохо!»
– Верно, – подтвердил Ноу Йоу, который и психологические книжки почитывал.
– Моя бабка – чокнутая, – сообщил Бигмак. – Она… ой!
– Извини, – сказал Ноу Йоу. – Я не смотрел под ноги, но, если уж на то пошло, и ты тоже.
– Это же просто сны, – гнул свое Джонни. – Видеть сны – не значит свихнуться.
Он не стал говорить, что видел сны и наяву тоже. Эти сны были настолько настоящими, что забивали ему глаза и уши.
Самолеты…
Бомбы…
И окаменевшая мошка. Она-то тут при чем? Снится тебе кошмар, снится, и тут вдруг – бац! – мошка. Крошечная такая, в кусочке янтаря. Джонни купил этот кусочек, скопив карманные деньги, и писал по нему реферат. Но в мошке не было ровным счетом ничего страшного. Просто насекомое миллионолетней давности. С чего она все время снится ему в этом кошмаре с бомбами?
Ха! Ну почему, если ты не проявляешь интереса к учебе, учителя в школе не вколачивают в тебя знания как положено, кувалдой? Вместо этого они только и делают, что волнуются за тебя, передают записки родителям да посылают к врачу-специалисту. Хотя специалист – не так уж и дурно, особенно когда это дает повод прогулять математику.
В одной из записок говорилось, что Джонни, дескать, беспокойный. А кто спокойный? Он не стал показывать эту записку маме. И без того проблем хватало.
– Как тебе у деда живется? – спросил Ноу Йоу.
– Терпимо. По крайней мере, дедушка по большей части справляется с хозяйством. Гренки у него неплохо получаются. И Сюрпризный Сюрприз.
– Это как?
– Знаешь ларек на рынке, где продаются консервные банки с отклеившимися этикетками?
– Да, и что?
– Дед закупает их тоннами. А съесть такую банку надо сразу, как открыл.
– Ничего себе!
– Да нет, ананасы и фрикадельки, в общем, вполне съедобные.
Они брели по вечернему городу.
«Самое интересное в нашей компании… – думал Джонни, – вернее, самое обидное, что никто из нас не представляет ничего особенного. Нет, это еще не самое обидное. Хуже всего то, что у нас даже не представлять ничего особенного получается не особенно».
Взять, к примеру, Ноу Йоу. Глядя на Ноу Йоу, можно подумать, что у него есть перспективы. Он чернокожий. Формально. Но он никогда не говорит «Йоу!», а в супермаркете вежливо просит пробить ему чек, и единственная женщина, которую он зовет матерью, – это его мама. Ноу Йоу говорит, что он вовсе не обязан вести себя так, как должны вести себя черные парни согласно расовым стереотипам. И все же, что ни говори, Ноу Йоу уродился с недоразвитой крутостью. Обходчики шпал – и те круче Ноу Йоу. Если дать Ноу Йоу бейсболку, он наденет ее козырьком вперед. Таков уж он – Ноу Йоу. Иногда он даже носит галстук. Нет, правда!
Или, скажем, Бигмак. Бигмак отличается завидными способностями. В частности к математике. Этим он доводит учителей до белого каления. Если показать Бигмаку огромное многоэтажное уравнение, он скажет: «х равно 2,75» – и будет прав. Но он никогда не может объяснить почему. «Потому что х равно 2,75», – говорит он. И это не приносит ему ничего хорошего. Знать правильный ответ – это не то, чему учат на математике. На математике учат показать, каким путем ты добрался до ответа, даже если ответ у тебя получился неправильный. А еще Бигмак – скинхед. В Сплинбери насчитывается три Последних Скина – Бигмак, Базза и Сказз. По крайней мере, если не причислять к Последним Скинам чьих-либо дедушек. На фалангах пальцев Бигмака значится Т-В-О-Ю и М-А-Т – фломастером, потому что сделать татуировку у него не хватает духу. А еще он разводит аквариумных рыбок.
Что до Холодца… Холодец даже не баран. Он был не прочь заделаться бараном, но бараны воспротивились. Он носит значок «Стадо Баранов» и постоянно возится с компьютерами. Холодец мечтает стать гениальным программистом в стильных круглых очках с толстыми стеклами и разношенном анораке, чтобы к двадцати годам разбогатеть и сделаться миллионером. Но, на худой конец, он был бы не против стать просто парнем, чей компьютер не дымится и не воняет горелым пластиком каждый раз, стоит его включить.
А сам Джонни…
Если у тебя едет крыша, ты знаешь, что она едет? А если ты уверен, что она НЕ едет, откуда тебе знать, не ошибаешься ли ты?
– Недурной был фильм, – сказал Холодец.
Они сходили на новый фильм, который шел в зале «В» кинотеатра «Одеон». Они вчетвером всегда ходили на новые фильмы, если была надежда, что на экране будут палить из лазеров.
– Но нельзя путешествовать во времени и не изменить историю. Все перепутается, – возразил Ноу Йоу.
– В этом-то вся и фишка! – подхватил Бигмак. – Самый смак. Я был бы даже не прочь вступить в полицию, если б они работали во времени. Отправляешься в прошлое и говоришь: «Эй, ты – Адольф Гитлер?», а он: «Ахтунг, йаа, це я!», и ты его бац!!! – из помповухи. И нет проблем.
– Да, но ты ведь можешь случайно прикончить собственного дедушку, – терпеливо принялся объяснять Ноу Йоу.
– Не-а. Мой дед на Гитлера ни капельки не похож.
– Да из тебя вообще стрелок не очень-то, – встрял Холодец. – Тебя же выгнали из пейнтбольного клуба, забыл?
– Да они просто обзавидовались, что сами не доперли до ручных пейнт-гранат, пока я им не показал!
– Это была банка с краской, Бигмак. Двухлитровая.
– Да, но в игре это была граната!
– Мог хотя бы крышку чуть-чуть ослабить. Шону Стивенсу пришлось швы накладывать.
– Послушай, я имел в виду не то, что ты прямо придешь и застрелишь своего собственного дедушку, – громко перебил Ноу Йоу. – Просто из-за путешествий во времени получается путаница. Ты можешь так изменить прошлое, что вообще не родишься на свет или машину времени так и не изобретут никогда. Как в том фильме, где в прошлое заслали робота, чтобы он прикончил мать парня, который будет крушить роботов, когда вырастет.
– Угу. Классный фильм, – сказал Бигмак, расстреливая витрины закрытых магазинов из воображаемого пулемета.
– Но если бы этот парень так и не родился, как бы роботы из будущего вообще о нем узнали? – сказал Ноу Йоу. – По-моему, полный бред.
– А с каких это пор ты заделался таким экспертом по путешествиям во времени? – спросил Холодец.
– Ну, у меня дома три полки кассет «Звездного пути».
– Отстой!
– Фигня!
– Маздай!
– Все равно, – гнул свое Ноу Йоу. – Если отправляешься в прошлое, можно там такого напортачить, что получится, будто ты туда вовсе и не отправлялся. И тогда ты застрянешь там, в прошлом. То есть ты не сможешь вернуться, потому что в том времени, откуда ты прыгнул назад, тебя не существует. А если и сможешь, то не в свою жизнь, а вроде как в параллельный мир, потому что из-за того, что ты натворил в прошлом, в твоем мире тебя уже нет. Поэтому прыгнуть вперед во времени можно только туда, где тебя не было. И ты застрянешь там.
Остальные попытались переварить услышанное.
– Ха, да нужно быть чокнутым, чтобы разобраться в этих путешествиях во времени, – заявил Холодец по размышлении.
– Кстати, Джонни, вот Блестящая Перспектива как раз по тебе, – сказал Бигмак.
– Бигмак! – шикнул на него Ноу Йоу.
– Ничего, – сказал Джонни. – Врач говорит, я просто слишком переживаю по всяким поводам.
– А как тебя проверяли на чокнутость? – спросил Бигмак. – Гвозди здоровенные, электрошок и все такое?
– Нет, Бигмак, – устало вздохнул Джонни. – Просто задавали вопросы.
– Типа: «Ты, случайно, не псих?»
– Тогда, значит, есть смысл путешествовать в очень-очень далекое прошлое, – сказал Холодец. – Во времена динозавров. В такую старину можно не опасаться, что случайно застрелишь собственного дедушку. Если только он не совсем уж древний. К динозаврам можно отправляться спокойно.
– Класс! – обрадовался Бигмак. – Я бы пошмалял их из моего плазменного карабина!
– Ага. – Холодец закатил глаза. – Это многое объясняет. Почему динозавры вымерли шесть миллионов лет назад? Да потому, что раньше до них Бигмак не добрался!
– Но у тебя же нет плазменного карабина, – сказал Джонни.
– Если у Холодца есть машина времени, то у меня – плазменный карабин.
– А-а. Тогда все в порядке.
– И портативная торпедная установка!
Машина времени, думал Джонни. Это было бы здорово. Можно было бы переправить собственную жизнь, чтобы все было так, как хочется. Можно было бы просто отправиться в то прошлое, когда с тобой случилась какая-то пакость, и проследить, чтобы все обошлось. Отправиться куда угодно и сделать так, чтобы ничего плохого вообще не происходило.
Тем временем Холодец, Бигмак и Ноу Йоу продолжали разговор. Разговор тек традиционно извилистым руслом.
– И вообще, еще не доказано, что динозавры вымерли!
– Ну да, конечно, вон они, вокруг нас бродят!
– А может, они показываются только по ночам, или маскируются, или что-то типа того…
– Стегозавр красного кирпича? Ярко-красный бронтозавр номер девять?
– А что, это идея! Представляете, подгребает к остановке динозавр, замаскированный под автобус, народ туда заходит и пропадает с концами! Оооо-Ииии-Оооо…
– Не-а. Накладные носы. Накладные носы и бороды. Загримированные ящеры шляются по улицам, а когда какой-нибудь прохожий зазевается – хвать! И только ботинки на асфальте остались, да еще ну о-очень здоровенный тип в огромном плаще торопливо чешет прочь…
А Джонни думал о Парадайз-стрит. Парадайз-стрит в эти дни частенько занимала его мысли. Особенно по ночам.
«Вот если бы людей, которые жили там, спросили, стоящая ли идея – путешествия во времени, – думал Джонни, – они бы наверняка согласились. Никто не знает, что произошло с динозаврами, зато мы знаем, что сталось с Парадайз-стрит. Хотел бы я вернуться в прошлое Парадайз-стрит».
Откуда-то послышалось шипение.
Ребята принялись озираться.
Между видеотекой и магазином, торгующим подержанной одеждой в благотворительных целях, был узкий проулок. Шипение доносилось оттуда. Потом оно перешло в рык.
Очень неприятный рык. Он ввинчивался в уши, пробивал рассудок навылет и вонзался прямиком в генетическую память. Когда первая человекообразная обезьяна решилась спуститься с дерева и неловко поковыляла по земле с целью проверить на практике новомодную идею прямохождения, будоражившую умы молодых обезьян, больше всего на свете она боялась услышать именно этот звук.
Низкое горловое рычание, доносившееся из проулка, недвусмысленно говорило каждой мышце тела: беги и залезь куда-нибудь повыше. И, желательно, сбрось с высоты несколько кокосов.
– Т-там в переулке что-то есть, – проговорил Холодец, озираясь в поисках подходящего дерева.
– Вервольф? – предположил Бигмак.
Холодец перестал озираться.
– Почему вервольф?
– Был такой фильм, «Проклятье возвращения вервольфа», – с готовностью объяснил Бигмак. – Так там один тип услышал рычание и пошел в переулок посмотреть, а в следующем кадре этот чувак уже был размазанными по асфальту спецэффектами.
– Ч-ч-чушь, – сказал Холодец, стуча зубами. – Вервольфов не бывает.
– Так пойди и скажи ему это.
Джонни шагнул вперед.
В переулке, недалеко от угла, лежала на боку магазинная тележка, но в этом не было ничего удивительного. По улицам Сплинбери бродили стада магазинных тележек. Джонни еще ни разу не видел, чтобы хоть одна из них двигалась своим ходом, но подозревал, что тележки катятся сами по себе, стоит только отвернуться.
Вокруг валялось множество стеклянных банок, раздутые от содержимого узлы какого-то тряпья и черные пластиковые пакеты для мусора, тоже битком набитые. Отчетливо пахло уксусом – из разбитой банки.
Один из тряпичных узлов был обут в кеды.
Такое не часто увидишь.
На тележку вскарабкался жуткого вида монстр и угрожающе зашипел на Джонни.
Монстр был белый с черными и коричневыми пятнами. И тощий. У него было три с половиной лапы, но только одно ухо. Его морда была воплощением абсолютного, неумолимого зла. Его зубы были желтыми и неровными, его дыхание – едким, как содержимое газового баллончика.
Монстр был хорошо знаком Джонни. Как и любому жителю Сплинбери.
– Привет, Позор, – сказал Джонни, стараясь не делать резких движений.
Если Позор тут и тележка тоже…
Джонни посмотрел на груду тряпья, из которой торчали кеды.
– По-моему, с миссис Тахион что-то стряслось, – сказал он.
Бигмак, Холодец и Ноу Йоу поспешно подошли ближе.
То, что Джонни поначалу принял за большой узел тряпья, оказалось миссис Тахион собственной персоной – у нее была привычка натягивать на себя весь свой гардероб разом. В данный момент на ней были всегдашняя фетровая шляпа, около дюжины вязаных кофт, ярко-розовая юбка, узкие брюки-дудочки, несколько пар футбольных носков и огромные кеды.
– Это кровь? – спросил Холодец.
– Э… – протянул Бигмак. – Во дела…
– По-моему, она жива, – сказал Джонни. – Я слышал стон.
– Э… я умею оказывать первую помощь, – нерешительно проговорил Ноу Йоу. – Искусственное дыхание рот в рот и все такое…
– Рот в рот? С миссис Тахион? Ну ты даешь… – сказал Бигмак.
Ноу Йоу пребывал в крайней растерянности. То, что выглядит совершенно элементарным, когда дело происходит в теплом уютном спортзале под наблюдением инструктора, кажется куда сложнее в узком проулке, особенно если вспомнить о мелких прыгающих насекомых. Кто бы ни изобрел первую помощь, он явно не рассчитывал на миссис Тахион.
Ноу Йоу неуверенно опустился рядом с миссис Тахион на колени. Он легонько потеребил ее, и из недр множественных карманов миссис Тахион что-то вывалилось. Это оказалась жареная рыба с картошкой, завернутая в газету.
– Она вечно жрет жареную картошку, – сказал Бигмак. – Мой брат говорит, она выуживает из мусорных баков мятые газеты и ищет, не осталось ли там картошки. Брр…
– Э… – в отчаянии высказался Ноу Йоу, пытаясь срочно изобрести способ оказания первой помощи, который не требовал бы прикасаться к пострадавшему.
– Я знаю, как вызвать «Скорую», – сжалился над ним Джонни.
Ноу Йоу перевел дух.
– Да-да, ты прав, – поспешно согласился он. – Я точно помню, что нельзя трогать людей, у которых могут быть сломаны кости.
– Или раны могут открыться, – сказал Холодец.