Сержант умирал… Через прицел «СВД»[1], которую я забрал у раненного в голову Храпуна, можно было рассмотреть лишь треть пожарной бочки, валявшейся за проломом в кирпичном заборе автобазы, – на эту бочку сержант Леший рухнул минуты две назад и перестал двигаться.
С того места, где я сидел, виднелась голова Лешего, а также его окровавленная левая рука, пальцы которой крепко вцепились в край бочки и, конвульсивно сжимаясь в последнем усилии, пытались еще хоть чуть-чуть подтащить большое сильное тело вперед, к своим пацанам.
Правая рука у моего сержанта отсутствовала вместе с плечом – из огромной развороченной раны замедляющимися толчками высачивалась темная густая кровь, обильно орошая бочку и выщербленные осколками кирпичи.
Я уже был не в состоянии помочь Лешему – с такими ранами люди живут не более десяти минут. Я даже не мог забрать своего сержанта и перетащить его к нам в подвал – для этого пришлось бы под шквальным огнем преодолеть примерно 70 метров по открытой местности и вернуться обратно. Семьдесят метров – это вроде бы мизер. Пятилетний ребенок пробежит такое расстояние секунд за двадцать и даже не запыхается, если по нему не будут вести кинжальный огонь с трех десятков точек… А здесь нужен был танк: ежели хорошенько разогнаться из-за здания школы, можно моментом проскочить через площадь и вломиться во двор автобазы, сокрушив кирпичный забор, – гранатометчики наверняка не успеют прицелиться.
Увы, танка у меня не было. Зато у меня имелся приказ – во что бы то ни стало удержать подвал школы, куда примерно через полчаса должны откатиться остатки личного состава блокпоста милицейского полка, задницу которого я со своими пацанами прикрывал вот уже четыре часа, не давая «духам» осуществить свой во всех отношениях безупречный план.
В нашем деле на первом месте стоит скрупулезный расчет – если ты хочешь выполнить задачу, отбрось в сторону эмоции и переживания, в бою им не место. Расклад был таков: из 18 бойцов у меня остались лишь пятеро – остальные были убиты либо тяжело ранены. Если я с кем-нибудь на пару кинусь за Лешим, нас обязательно угрохают, потому что оставшиеся четверо бойцов не смогут качественно прикрыть наш рывок. Для этого необходим плотный непрерывный огонь по всему фронту, чтобы враг не мог прицельно стрелять. Патронов же у нас осталось аккурат для того, чтобы огрызаться короткими очередями, не давая «духам» в полный рост атаковать школу. Даже если удастся каким-то чудом уволочь оттуда Лешего, нам придется сделать еще два рейда к автобазе и обратно: с сержантом ушли двое бойцов – после залпа из подствольников я их больше не видел… Ну а коль скоро двоих из нас угрохают, останутся лишь четверо – и им предстоит держать школу минимум полчаса. А удержать ее нужно кровь из носу – в противном случае, овладев подвалом, «духи» в упор расстреляют выскочивших на пустырь пацанов с блок-поста, которые, судя по звукам боя, подходят все ближе и ближе. Можете мне поверить: вшестером противостоять тридцати стволам немного легче, чем вчетвером. Особенно если учесть, что один из этих шестерых – опытный офицер, владеющий оружием на два порядка лучше, чем его бойцы…
Вот потому-то, просчитав все как следует, я, стиснув зубы, молча смотрел, как умирает мой боевой брат – сержант Леший, который почти год шел со мной рядом по этой грязной войне… Пятнадцать минут назад сержант и еще двое бойцов выскользнули из подвала школы, по придорожной канаве просочились во двор автобазы, забрались на административный корпус и лупанули оттуда по двум пятиэтажкам, в которых засели «духи». «Чехи» вынуждены были ретироваться на первые этажи и потеряли возможность прямой наводкой долбить из подствольников по окнам нашего подвала, которые прикрывали жиденькие кусты акаций, окаймлявшие школьный двор. Но эта маленькая виктория обошлась нам дорого: буквально несколько минут назад с противоположной стороны к пустырю выползла еще одна группа «духов», незаметно свалилась в придорожную канаву и через прорехи в заборе автобазы в упор расстреляла моих парней из подствольников. И хотя я не Нострадамус, чтобы предугадать незапланированное появление второй группы «духов», которая невесть откуда скатилась в канаву, однако получается, что я сам послал Лешего и двух бойцов на верную смерть…
Пролом в заборе расплылся и потерял свои очертания. Отняв глаз от окуляра прицела, я украдкой вытер слезы и перебрался к другому окну – нужно было заниматься делом.
Аккуратно выставив ствол наружу, я вновь приник к окуляру и начал шарить перекрестьем по второму этажу расположенного вблизи от школы дома, выискивая цель. По моим расчетам, после того как заглохла группа Лешего, «духи» обязательно должны вновь подняться наверх, чтобы лупануть в нас из подствольников.
– Командир! Двое с канавы махнули во двор автобазы, – сиплым голосом доложил с другого конца подвала Рыжий, карауливший наш правый фланг.
Я пожал плечами: ничего путного эта перемена позиций «духам» не сулила. В канаве они более-менее надежно укрыты от наших пуль, да и вести из-за забора автобазы прицельный огонь по окнам подвала практически невозможно – разве что веером сыпануть, на испуг. Увы! Они погорячились с передислокацией, боевой азарт сыграл дурную шутку с горячими ребятишками – не иначе.
– Ну, присмотри за забором, Вячек, – на всякий случай бросил я Горбатому, расположившемуся у окна, выходившего прямиком на центральную часть забора автобазы. – Мало ли чего… – И аккуратно подвел «троечку» под срез окна на втором этаже пятиэтажки, в котором возникла голова «духа», намеревавшегося использовать свой «ГП-25»[2] по прямому назначению. Шлеп! Приклад «СВД» ударил в плечо – «духи» в пятиэтажке злобно заорали – есть очередной!
Из пятиэтажек ответно окрысились короткими очередями – судя по всему, арсенал они с собой не таскают. Так что, пока держимся, глядишь, и пронесет…
– Командир! Они чего-то там с Лешим делают! – тревожно прохрипел зоркий Горбатый. – Таскают туда-сюда…
Перебежав к его окошку, я приложился к прицелу и нашарил в заборе пролом с частично видневшейся пожарной бочкой. Мертвая голова сержанта ритмично елозила по ржавому железу взад-вперед, на возвратной фазе движения цепляясь носом за ребро жесткости. Замерев на месте, я несколько секунд созерцал это непонятное явление, потом сообразил и молча двинулся из подвала наверх.
Взлетев на третий этаж школы, я на карачках приблизился к окну и, прижавшись к стене, осторожно выглянул наружу. На что способны некоторые представители чеченского племени, я прекрасно знал, а потому не особенно удивился, когда обнаружил, что один из «духов», перебравшихся на территорию автобазы, сноровисто отрезает голову моему бойцу, труп которого лежал возле искореженного взрывом экскаватора. Второго трупа видно не было – очевидно, он находился где-нибудь под забором, но возле орудующего ножом «духа» на земле уже лежала отрезанная голова. Шустрый пацан попался, времени даром не теряет! Но к такому повороту событий я был готов – обнаружив головореза, я лишь шумно выпустил воздух сквозь сжатые зубы и пристукнул кулаком по прикладу «СВД». А вот второй «дух» – он… он трахал в задницу мертвого Лешего… Ну, это уже ни в какие рамки не лезло!
Рискуя стать прекрасной мишенью для подствольников, я изготовился для стрельбы стоя и несколько секунд рассматривал в прицел урода, изгалявшегося над Лешим. Я не мог хорошенько поймать его мерзкую рожу в перекрестье – мешала ярость, готовая выплеснуться наружу в диком вопле, и неудобное положение.
Шлеп! Отброшенный назад «дух» тонко закричал и, схватившись за левое плечо, исчез за забором. Черт! Снайпер фуев – засунь в задницу свои эмоции, работай! Второй «чех» среагировал моментально – он испуганно отпрянул от обезглавленного трупа и на карачках метнулся к забору, волоча за ремень свое оружие. «А-а-а-а, чмо! – крикнул я шепотом. Хотя к чему таиться – и так уже нарисовался! – Сссышь, чмо!» Поймав перекошенное страхом лицо удирающего в прицел, я секунды три вел перемещающуюся фигуру, тщетно пытаясь стабилизировать винтовку дрожащими руками и горячо сожалея, что нет времени приложиться к подоконнику, высунув ствол наружу – тогда я тебе, падла, моментом превратил бы башку в дуршлаг! Когда «дух» уже почти исчез из поля зрения, мне удалось более-менее прилично словить в перекрестье его задницу и я нажал на спусковой крючок.
Одновременно с пронзительным вскриком убравшегося под забор недобитого ублюдка я уловил со стороны пятиэтажки три несильных шлепка и бросился прочь из разрушенного класса, впопыхах забыв, что граната из подствольника летит быстрее самого отменного спринтера, даже не отягощенного экипировкой. За спиной оглушительно рвануло, я ласточкой вылетел в коридор и, со всего маху забодав башкой чудом уцелевший стенд «Наши медалисты», мгновенно отключился…
Очухался я часа полтора спустя после близкого знакомства с медалистами этой замечательной школы. В подвале было шумно и людно. Сизо-синий пороховой дым стелился по всему помещению. Отступившие с блокпоста бойцы притащили с собой помимо раненых еще и изрядную кучу боеприпасов и теперь слегка давали жару «духам», от души радуясь, что нам таки удалось отстоять для них такое прекрасное местечко.
Мои пацаны, рассчитывая, видимо, на скупую командирскую похвалу, поведали, что, когда они перетащили меня с третьего этажа в подвал, «духи» отчего-то резко пожелали атаковать школу – видимо, почуяли, что основного застрельщика отключили. Пришлось поработать в напряженном режиме.
– Ну и ладушки, – резюмировал я, накладывая на разбитый лоб кусок тельника. – Сколько замочили?
– Пятерых точно, – солидно кашлянув, доложил Рыжий. – И еще сколько там поранили – хрен знает. Они потом откатились, не стали больше переть.
– Могли бы и больше. Плохо работаете, – как обычно отметил я. – Квалификацию теряете…
Нам всем страшно повезло. В скором времени армейцы, которым наскучило любоваться, как нас нянчат «духи», начали с ужасным шумом и треском внедряться в город. Поскольку школа, в подвале которой мы благополучно огрызались четверо суток, располагалась на самой окраине города, ее разблокировали буквально в самом начале штурма, закольцевав по ходу дела что-то около трех десятков «духов», которые по каким-то причинам не сумели драпануть к центру.
Побрыкавшись для проформы, боевики на диво легко сдались – впоследствии это обстоятельство наши агитаторы преподнесли как весьма крупную победу, светлевшую радужным пятнышком на фоне провалившейся операции по разблокированию беспощадно избиваемого контингента внутренних войск. В других местах города все было с точностью до наоборот, а здесь – оп-па! – красиво зашли, расстреляли из танков пятиэтажки и повязали целый взвод «чехов». Есть чем гордиться!
Отчего они позволили себя спеленать, я не знаю. Возможно, «духи» были в курсе, что нам очень скоро придется с позором убираться из города, отдав на добровольных началах всех пленных, которые тут же поступят на совместные комендантские посты и будут издевательски подымать вверх средний палец, провожая наши уходящие колонны. Возможно, что они были не в курсе последующих событий, а просто рассчитывали на милосердие армейцев, которые отоспались за городом и пребывали в благодушном настроении, – не знаю, не знаю… Но лучше бы они сражались до последнего патрона и поголовно легли в неравном бою, как и подобает в аналогичных случаях истинным воинам. Возможно, тогда все было бы по-другому… Хотя, кто его знает? Говорят, кому суждено сгореть, тот не утонет…
Уловив качественное изменение в тяжком смраде камеры, я вышел из состояния оцепенения, с хрустом потянулся и глянул вниз. Из-под нижней шконки[3] струился голубоватый дымок, который безуспешно пыталась разогнать торчавшая оттуда же худосочная длань с заскорузлыми перстами.
– Я вот щас спущусь и тебе этот чинарик в очко вставлю, – пообещал я и лениво поерзал задом, угрожающе заскрипев пружинами. Дымок исчез – из-под шконки возникла всклокоченная башка Адвоката, который, с испугом посмотрев на меня, пролепетал:
– Да я ж только две затяжечки, Сыч! До прогулки три часа – ну невтерпеж!
– Вот чмырюга, а! Еще один такой прецедент – будем пидерасить! – включился в воспитательный процесс мой кореш – Серега Смирнов, здоровенный омоновец из Новосибирска, доселе мирно дремавший на верхней шконке по соседству. – Пояснили же человечьим языком – курить только на прогулке! Че непонятно, а?!
Семь пар ненавидящих глаз уставились на нас снизу. Если бы сила взгляда каким-то чудесным образом могла материализоваться, мы с Серым давно бы уже разложились. Но чудеса случаются крайне редко (особенно в СИЗО), а потому мы довольно комфортабельно валялись себе на тощих матрацах, наплевав на нереализованную энергию ненависти сокамерников.
– У-у-уу, чуханы – ебла позавалите! – лениво посоветовал Смирнов. – Не фуя таращиться – мы вам, бля, не кабаре-дуэт «Академия»!
Сокамерники безропотно притихли, не рискуя более тревожить послеобеденный отдых паханов.
– Присматривай получше, – бросил мне Смирнов и, отвернувшись к стене, опять погрузился в царство Морфея. Я посмотрел на часы (хорошо, что пластмассовые, а то бы отняли!) – до конца смены осталось сорок две минуты. Потом Серегина очередь караулить, а я смогу поспать. Сутки разбиты на четырехчасовые отрезки: четыре часа Смирнов отдыхает, а я бодрствую, затем наоборот. Если мы заснем вместе, нас моментально удавят сокамерники – и совсем небеспричинно…
Я опять потянулся и тяжко вздохнул. Зря доктор меня пожалел. Сидел бы сейчас в нормальной камере для сотрудников этажом выше – судя по слухам, там с лимитом все в ажуре – на каждого по шконке и хавки дают поболее. Любой сизошник знает, что при благоприятном стечении обстоятельств его толстая задница может моментально перекочевать из коридора на шконку, и поэтому сочувствует бывшим коллегам. А мы – психи (даром что к правоохранительным органам относимся), на сочувствие рассчитывать не имеем права.
– Скажи спасибо, дебил, что вас тут вообще отдельно держат, – огрызнулся корпусной, водворяя меня в камеру, когда я возмутился было, что народу тут более чем положено. – А то засуну в общую – махом отпидерасят! – И ловко протянул дубинкой по спине, отчего я стремительно влетел в свое новообретенное пристанище, отдавив кучке старожилов три ноги и ладонь. Дружно взвившись, старожилы отшвырнули меня обратно к захлопнувшейся двери и хором принялись выражать свое недовольство незапланированным появлением лишнего. В душе я был с ними согласен: камера четыре на два с половиной с двумя двухъярусными шконками на восемь рыл, а тут еще одного подбросили!
– А ну, тихо! – басом гаркнул с верхней шконки здоровенный мрачный мужик, заросший недельной щетиной. Гомон моментально стих. «О! Пахан местный, – решил я. – Очевидно, сейчас будут прописку делать». И, положив авоську с вещами на пол, начал разминать кисти рук. То, что в тесном пространстве камеры у противника было явное численное превосходство, меня особо не смущало. «Первого, кто кинется, рубану, второго загрызу – остальные после такого начала вряд ли пожелают резвиться, – подумал я. – Пусть они шизоиды, но не совсем же ведь законченные…»
– Ну и что ты за фуй с бугра? – полюбопытствовал верзила, медленно спускаясь со шконки на пол. Растолкав публику, он стал приближаться ко мне.
Повернувшись к каланче левым боком и слегка напружинив опорную ногу, я приготовился долбануть вопрошающего пяткой в промежность и спокойно ответил:
– Сыч я… Отряд спецназа ВВ. Номер не скажу. – И, отведя взгляд в сторону, добавил: – Замочил пленных «духов» в Грозном… Предварительный диагноз – шизофрения.
Обитатели камеры недовольно загудели – отчего-то им мой ответ не понравился. Верзила внимательно смотрел на меня с десяток секунд шалыми глазами, затем, обернувшись к публике, заорал:
– Да ша! Ша, чмыри! – И протянул мне руку, широко улыбаясь: – Серега Смирнов – Новосибирский ОМОН. Тоже шизофрения, но никого расстрелять не успел. А жаль… – Он возбужденно сверкнул зрачками и, похлопав меня по плечу тяжеленной ручищей, резюмировал: – Мы с тобой одной крови – ты и я. Ты Маугли читал?
– Ага, читал, – согласился я.
– Ну вот, – продолжил Серега. – Мы с тобой одинаковые – оба подхватили шизу на войне. А эти, шушера все тутошние – жировали, скоты, пока мы там кровь проливали. – Бешено зыркнув на недовольно притихших сокамерников, мой новоявленный кореш вдруг скаканул назад и, резким движением сдернув с верхней шконки отчаянно завизжавшего худосочного типа, распорядился: – Жить будешь здесь. Тебе положено. – Затем Смирнов обвел сокамерников подозрительным взором и напористо поинтересовался: – Вопросы есть?! – Вопросов не было. Таким образом я стал обитателем камеры для сотрудников правоохранительных органов, располагавшейся в психиатрическом отделении СИЗО № 1 славного российского города N…
Я ни капельки не раскаивался в том, что расстрелял этих ублюдков, и вопреки диагнозу врача, обследовавшего меня при аресте, был на сто процентов уверен, что с чердаком у меня все в порядке. Для меня контузия и четыре мелких осколка в спине не повод, чтобы лишиться рассудка: было дело, случались штуковины покруче, и ничего – крыша на месте. Так, по крайней мере, мне кажется… Доктор был не прав: я ухайдакал ЭТИХ не будучи в состоянии шизофренического припадка, а наоборот – пребывая в здравом уме и твердой памяти.
Когда пленных «духов» начали грузить в машину, чтобы свезти в Ханкалу, возле школы, которую мы героически обороняли, образовалось изрядное скопление лишнего народа: репортеры, журналисты, правозащитники, представители ОБСЕ. Они двигались за танковой колонной как дисциплинированная пехота и, естественно, пожелали принять трепетное участие в таком грандиозном событии, как добровольная сдача в плен гордых «непримиримых», которые якобы не пожелали более проливать кровь сопливых русских мальчишек. Помнится, один из «духов» – высокий матерый мужик – презрительно бросил в видеокамеры: «Мне просто стало стыдно – с кем я воюю?! С пацанами, которые мне в сыновья годятся! Я пожалел их и вот – решил добровольно сложить оружие…»
Было бы интересно послушать, что ответил бы матерый, спроси его кто из журналистов: «И что ж ты, родной, сутками раньше оружие не сложил? Почему вплоть до разблокирования пулял по окнам подвала, не давая этим самым пацанам носа высунуть?»
Ан нет – дурных вопросов никто не задавал: похлопали дружески по плечу – молодец, мужик! Езжай в Ханкалу, там вас потом обменяют. Так вот…
По ходу дела возле школы оперативно орудовал медперсонал: собирали всех подряд раненых и убитых – и наших и «чехов». Всех, кому еще требовалась помощь, грузили в «таблетки»[4], чтобы везти на эвакопункт, а кому уже до лампочки – бирку на ногу и в тентованный «Урал»…
И вот, представьте себе: выхожу я из наспех раскинутой санпалатки – там у меня выковыривали осколки из спины – и наблюдаю такую картинку: немолодая уже медсестра выгоняет из «таблетки» шестерых ходячих раненых ребят и покрикивает: «Давай, давай, сынки – вон тяжелых несут! Сначала тяжелых отвезем, а потом за вами приедем…»
Глянул я на этих «тяжелых», и в глазах потемнело: наши санитары, пыхтя от натуги, тащили на носилках к «таблетке» двух уродов, которые отрезали головы моим бойцам и надругались над трупом Лешего… Если бы мне предложили их опознать чисто по внешним признакам, я, возможно, еще усомнился бы – они практически все похожи друг на друга, как однояйцевые близнецы. Однако у меня, как у любого профессионала, имеется характерная черта: пунктуально фиксировать результаты своей работы. Вот я и зафиксировал: один из «тяжелых» был ранен в задницу, а второй – в левое плечо, причем наши сердобольные санитары успели соорудить этим выблядкам обильные повязки.
Тот, кто имел ранение в ягодицу, держался молодцом: приветственно махал ручкой и скалился в журналистские видеокамеры, а второй зверьком зыркал по сторонам и натужно цедил воздух сквозь стиснутые зубы – промидолом, видимо, его баловать не стали.
Полюбовавшись этим замечательным зрелищем с десяток секунд, я под угрозой оружия заставил санитаров поставить носилки на землю, отогнал их подальше и методично расстрелял пленных, выпустив весь магазин… Повторяю – сделал я это не будучи в состоянии аффекта или боевого транса, а напротив, руководствуясь холодным расчетом и пребывая в здравом рассудке. Я просто казнил их. Если в нашей богом обделенной стране Правосудие зачастую валяет дурака, в некоторых случаях его функции должен брать на свои плечи тот, кто на это способен… Кликнув своих оставшихся в живых бойцов, я показал им мертвых «духов» и пояснил, что справедливость восстановлена. Теперь каждый из них уверен на сто процентов, что любое зло наказуемо, а возмездие неотвратимо, независимо от того, что за спиной злодея стоит могущественная криминальная страна, и невзирая на юридические и правовые условности…
Вот, собственно, и все. К моему великому сожалению, при осуществлении сей акции присутствовало, как я уже упоминал выше, много ненужных свидетелей. Они подняли страшный шум, в результате чего по данному факту моментально возбудили уголовное дело и меня быстро эвакуировали на «вертушке» подальше от метких глаз и цепких рук народных мстителей великой Ичкерии, которые, впрочем, судя по слухам, поклялись отыскать злобного маньяка-убийцу хоть на Марсе… Ну и пусть себе ищут – для меня это не трагедия. Я уже давно смирился с мыслью, что если все «духи», желающие плюнуть на мой труп, выстроятся в затылок друг другу, то очередь получится не меньше, чем в доперестроечный воскресный денек к Мавзолею дедушки Ленина…
Разбудив Смирнова, я передал ему вахту и, отвернувшись к стене, попытался уснуть, надеясь, что во сне мне привидится какая-нибудь эротическая картинка, чреватая непроизвольным семяизвержением – такое со мной здесь уже один раз приключилось. Я мечтал о таком сне как о единственном светлом пятне в этом вонючем мирке. Однако, вопреки ожиданиям, провалиться в состояние тяжкой полудремы сразу не удалось – и не затхлый смрад тесной камеры был тому виной.
Помаявшись минут пятнадцать в безуспешных попытках забраться в мир эротических сновидений, я похоронил свою мечту и принялся анализировать состоявшийся накануне вечером разговор со Смирновым.
В тот день корпусной принес Серому передачу от влиятельных лиц из органов, в которой, помимо всего прочего, имелось небольшое письмецо. Из депеши следовало, что завтра после обеда моего кореша заберут на повторное обследование в клинику. А еще в том письме вскользь проходила информация, что моей особой очень интересуются какие-то темные личности. Там так и было написано: «…с тобой сидит один тип, который завалил пленных чеченов в Грозном. На днях кое-кто настойчиво интересовался…»
Серега пребывал в благодушном настроении – он был уверен, что влиятельные товарищи, курирующие его персону, с легкостью вытащат своего протеже из этой передряги. И в самом деле, всего-то делов – ну подумаешь, пострелял парень слегка из «ПКМСа» по базару! Ну, хрен с ним, пусть трое торгашей ранены, но никого ведь не отправил на тот свет! На войне и не такое бывает…
Я благодушие Сергея не разделял. Нет, перспектива оказаться наедине с сокамерниками, которые в один прекрасный момент могут прикончить оставшегося в меньшинстве тирана, меня особенно не удручала. Не заботила чрезмерно и мысль о том, что «духи» таки раздобыли информацию о моем местопребывании – рано или поздно это должно было произойти.
Меня сильно удручало, что я оказался не у дел, совершенно беспомощный и зависимый от чужой воли. Умереть в этой вонючей камере было бы очень обидно и нецелесообразно. На баксы Абдуллы, предусмотрительно спрятанные в надежном месте, я мог приобрести фантастическую экипировку для целого отряда и напоследок развлечься на всю катушку в свое удовольствие. И неважно, что войска помаленьку выводят – это не мое перемирие. Лично я ни с кем договор не заключал. Полагаю, если хорошенько поискать, то можно обнаружить достаточное количество профессионалов, умеющих без промаха стрелять из всех видов оружия, убивать голыми руками и прекрасно разбирающихся в географических особенностях этой маленькой горной страны. Хотя много мне не надо – хватит и десятка ловких парней, для которых мир с чеченцами никогда не наступит… Ну да, разумеется – все мы смертны, и меня обязательно рано или поздно прикончат, но лучше схлопотать пулю в бою, чем быть задушенным в вонючей камере ненавидящими тебя психопатами или «чеховской» подсадкой. В общем – не нравится мне здесь. Пора отсюда убираться…