Заира глухо выла, прижимая к груди бездыханное тело.
– Девочка моя, кровиночка, не оставляй меня!
Крестьяне и дворовые, столпившись неподалёку мелкими кучками, робко поглядывали на цыганку, в страхе отводя глаза. Никто не смел ослушаться барина и пожалеть несчастную.
Просторное подворье, деревенька на пятнадцать душ, пахотные поля, богатые дичью леса и огромный двухэтажный особняк принадлежали местному помещику Старцеву Ефиму Михайловичу. Сам барин, в нетерпении теребя плётку, густо раскрашенную алым, раздраженно вышагивал перед лежащей в пыли женщиной.
– Впредь будет всем уроком. Я в своей вотчине не потерплю воришек!
– Не воры мы, батюшка! Не воры! Нашла она! Богом клянусь, нашла! – в голос рыдала цыганка, а по рукам стекала струйками кровь, холодея и сворачиваясь чёрными сгустками. Бабы жалостливо охали, зажимая рты ладонями, мужики качали головами, неловко отводя взгляд. На смуглых руках остывало худенькое тельце трехлетней девчушки, а из разжатых пальчиков в придорожную грязь свешивалось богато украшенное ожерелье.
На крыльцо шагнула важная дама и гордо вскинула голову.
– Ефим Михайлович, чего же вы ждёте? Гоните прочь уже этих воровок! И побрякушку пусть забирают, не коснусь её более.
Жгучая цыганская красота занозой сидела в сердце, не давая покоя, поминутно сводя сума невзрачную дворянку. А быстрые взгляды на хозяина заставляли всерьёз призадуматься. С тех пор как помер в горячке цыган, следить за конями осталась его молодуха с девчонкой, что не слишком обрадовало Елизавету Степановну. Недолго думая, дворянка и подстроила кражу своего любимого украшения. Уж лучше лишиться драгоценной побрякушки, чем потерять богатого супружника.
Окинув жгучим взглядом злобную помещицу, девушка с ненавистью процедила:
– Ты отобрала безвинную жизнь! Кровью обагрены руки по локоть! Имя невинной шепчи и молись! Ответишь детьми за такую жестокость.
Плюнув в сторону побледневшей помещицы, девушка подняла изломанное крохотное тельце и побрела прочь со двора! Позже, выменяв злополучное ожерелье на белый мраморный камень, цыганка с трудом закапала малышку на окраине местного кладбища, рядом с любимым мужем. Шесть изнуряюших дней провела у могилок безутешная мать и вдова, причитая в рыданиях, взывая к возмездию и сыпля проклятиями. Прижималась горячечным лицом к холодному мрамору, гладила пылающими ладонями голую белизну, а материнское сердце сжималось от боли и отчаяния. Не должна её малышка лежать в безымянной могиле. Стиснув до ломоты зубы, дрожа от напряжения и накатившей слабости, обессиленная болезнью и горем женщина тяжело поднялась и пошатываясь побрела назад, в деревню.
– Надпись на камне,.. надпись на камне… – едва слышно шептали опухшие губы, а в чёрных глазах пылала горячка. Не дойдя всего ничего до первых дворов, она неловко пошатнулась и в беспамятстве рухнула оземь, подняв всплеск придорожной пыли. Лихорадка трясла и сжигала, выкручивая суставы, но помочь бедолаге некому было. Испуганная жутким проклятьем помещица запретила ходить за цыганской, а в тяжёлой работе своей невдомёк было людям, что всего в двух шагах сотрясают конвульсии хрупкое тело.
Закопали бедняжку рядом с семьёй молча, без слёз и стенаний, лишь пряча стыдливо глаза.
Жизнь потянулась своим чередом. Хозяйка вскорости понесла, но младенец загадочно умер, не прожив и недели. Несчастная мать громко выла, не желая расставаться с холодеющим тельцем младенца. А челядь роптала, шушукаясь, в страхе косясь на хозяев, будто видели в коридорах ту самую девочку – в кровавых рубцах от жестоких побоев за кражу. Под строгим взглядом Ефима Михайловича тут же смолкали, разбредаясь потупивши взор. Старцев все чаще хмурился. Радость и счастье покинули дом.
Горевало семейство недолго. Вскорости начал расти живот, и, на радость хозяина, жена народила чудесную девочку. Несмотря на воцарившейся в особняке покой, Ефим Михайлович всё чаще ощущал на себе тревожные взгляды служанок, ловил украдкой тихие шепотки, слышал невнятные шорохи маленьких ножек. Напряжение, властно окутав селение, прочно засело в казалось, уютном мирке, напружинив воздух до густоты киселя. Все опасались новой беды, и она не заставила себя долго ждать. К великому сожалению супругов, крохотная дочка, не протянув и недели, в одну из ночей тихонько уснула навеки. Убитая горем помещица снова была безутешна. И холодящие душу крики скорбно метались по мрачному чреву поблекшего особняка.
В третий раз на сносях. Приближался день родов. И бледная женщина позвала к себе девку. Маланья, дородная молодуха, недавно родившая сына, подобострастно взглянула в бледное лицо некогда величественной хозяйки, и сердце панически сжалось. От надменной холеной дворянки остались лишь сжатые в линию бледные губы и горящие сталью глаза. Сунув шкатулку с драгоценностями в руки застывшей девице, она, торопясь, зашептала.
– Бери, бери, девка, и дитя мое заберёшь. Ефим запрягает коней, а ты всей семьёй увезёшь малыша. Продашь барахло и вырастишь дитятко, как своего! А не то, берегись, с того света достану! – от страшных слов отшатнулась Маланья, но цепкая кисть удержала, впиваясь птичьими пальцами в мясистое тело.
– Увези малыша, Христом Богом молю! – зашептала дворянка сбиваясь. – Ты ж слышала, что судачат вокруг, заберёт его тоже цыганки отродье, и нету нам спасу. Все сгинем тут скоро. Сбереги мою крошку, Маланья! – задыхаясь шипела помещица, кусая губы и закатывая глаза. Подоспевшая повитуха, охая и причитая, оттолкнула застывшую девку.
Не выдержав родовых мук, потеряв изрядно крови, Елизавета Степановна испустила дух, произведя на свет пухлого крикливого мальчугана.
Пряча красные потухшие глаза, барин собрал в сундуки дорогие материи, драгоценности почившей и, нагрузив добром экипаж, долго, не мигая, смотрел вслед, провожая в неизвестность единственное родное существо – новорожденного сына.