Камень и книга
Посвящается Джейн.
Наверняка у многих из нас, таких стильных и остроумных, имеется некая невинная низкопробная пристрастишка. Ну, там, цирки, фейерверки, карусели со сладкой ватой. Фильмы про супергероев. Я вовсе не собираюсь рассуждать, какое место в нашей жизни занимают пошлость и китч, равно как и разгадывать секреты притягательности вульгарного. Я всего лишь хочу сказать, что в моём случае это фуд-корт.
Бог знает почему, но я, такой нелюбитель ходить по магазинам, бескорыстно привязался к одному большому торговому центру в новостройках – модно-уродливому, похожему снаружи на помесь цеха с теплицей, а изнутри – на все заведения подобного рода. Оказываясь в тех краях, я порой совершенно без денег и повода забредаю в этот молл, прошмыгиваю по сияющим этажам и, напустив на себя потребительскую озабоченность, хмуро встаю на эскалатор. Мне нравится, как он возносит меня к мутно-прозрачному потолку и как он пахнет далёкой подземной Москвой, чужой содержательной суматохой и детским предвкушением приключений. На какой-то миг я присваиваю всё это, пока другие методично и легально присваивают чужую готовую жизнь, сидя с ведёрками попкорна в кинозале за стеной. В кинозал я никогда не хожу. Фуд-корта мне вполне достаточно.
Эти суетные лабиринты живут по главному закону – непрерывно нести сиюминутное удовольствие. И ради этого фуд-корт не жалеет ни электричества, ни масла, ни сахара. Ничто не слишком! Горячее должно быть обжигающим, холодное – ледяным, сладкое – приторным. Ах, не спрашивайте, что останется от фуд-корта, если содрать с него эту яркую оболочку из синтетики, ароматизаторов и глутамата.
У фуд-корта свои понятия о красоте, вкусе и пользе. И, конечно, свои понятия о географии. Здесь Украина, вся в плетнях и горшках, граничит с полубумажной Японией. А Соединённые Пончиковые Штаты превращают Италию в дорогой застеклённый анклав. Вся эта бутафорская акцентированная этника делает фуд-корт совершенно космополитичным. Здесь как нигде чувствуешь себя современным горожанином – вечно молодым, продвинуто-мобильным, занятым и беззаботным одновременно.
Итак, меня вновь туда занесло. Я обошёл Америку стороной и направился в Китай – ради удона и шиитаке. Разделавшись с квадратной коробочкой, я, конечно, только раздразнил желудок, и завернул к жёлтенькой пиццерии.
Сидел я и ждал своей «маргариты», скрашивая ожидание соломчатой картошкой и стаканом глинтвейна. Планшет мой, беспородный китаец на андроиде, успел разрядиться и теперь бездарно дремал в рюкзаке. Ближайшая розетка дразнилась в десяти шагах, на колонне. Я, конечно, мог бы откочевать туда вместе со стулом, если бы не картошка и не глинтвейн. А в перспективе ещё и пицца. Бесплатный вай-фай – лучшее угощение фуд-корта, а я его лишён. Но ничего, я всё равно чувствую себя мобильным и продвинутым, не ощущая доброй половины моих тридцати шести лет.
К тому же, я нынче неплохо выгляжу. Вчера наконец-то купил себе штаны и весенние ботинки. Почему «наконец-то»? Потому что при всей простоте моих запросов одеть меня нелегко.
Умный человек на моём месте уже давным-давно бы понял, что походы за тряпками стоит начинать с подростковых отделов… и там же заканчивать. А я понял это буквально вчера. Людей моих габаритов производители взрослой мужской одежды не любят. Нас для них как бы не существует. Нет, я, конечно, не Дэниел Квилп из диккенсовской «Лавки древностей», но…
Кстати, если уж зашёл этот разговор и вы хотите получить примерное представление о моей внешности (и отчасти о внутреннем моём мире, будь он неладен), сплюсуйте мистера Квилпа с Нелли Трент и разделите пополам – полученным средним арифметическим и буду я.
Порой я слышу на улице: «Братан, закурить не найдётся?» – и торопливое извинение, когда «братан» подойдёт поближе и молча протянет сигарету. Кондукторша в трамвае недавно обозвала меня «женщиной», чем грязно плюнула себе в карму. Но чаще всего ко мне обращаются так, как обращаются к большей половине населения этой страны, невзирая на возраст и семейное положение: «девушка».
Если смотреть на меня сквозь призму кондовой лесбийской классифики, то я не буч и не делаю ничего, чтобы им быть. На лесбийский взгляд я, скорее, дайк, вечный растрёпанный юноша (правда, несколько уже потёртый и седоватый). Наверное, будь я лесбиянкой, мне жилось бы проще. Я почему-то нравлюсь некоторым женщинам. Но женщины не нравятся мне.
Стоит ли говорить, что я тотально одинок? В своё время у меня было два любовника, привлечённых моей ускользающей нелли-трентностью. Но и тот и другой неизбежно сделали ноги, едва поняв, что вместе с Нелли получают и мистера Квилпа. Я этих чуваков не сужу и не вспоминаю. И давно уж не смотрю с затаённой порочной грустью на недоступных тонконогих красавцев, так чудовищно-быстро расцветших, пока я разбирался в себе и готовился умереть. Подумать только: эти лёгкие мальчики уже годятся мне в сыновья… А я до сих пор жив. И слишком беден, чтобы покупать их и швырять, точно использованные салфетки. Слишком беден, слишком привязчив. И слишком тяжёл. Хотя многие обвиняют меня в обратном. Как-то раз меня обозвали сорванным листиком и птичкой божьей. Но я не листик и не птичка. Я, скорее, придорожный камень, отзывчивый на спонтанные пинки и живущий на фрилансе.
Итак, я ждал пиццы, тосковал об Интернете и глазел исподтишка на публику. За соседним столом обжирались бургерами три вертлявых феи. Стразики, подвесочки, завитушки. Какой же я всё-таки старик. Я не выношу современных девиц и особенно их речь – визгливо-завывающие модуляции и беспрерывное то-штоканье. Они суют эту конструкцию во все фразы, она заменяет им все возможные «затем», «поскольку» и «потому что». А чаще втыкают в начало реплики просто без смысла, для склейки слов. Уж лучше бы вместо этого матерились, ей-богу. Хотя и мат у них нынче грамматически искорёжен, судя по соцсетям… Нет, я невыносимо стар, несмотря на мальчишеские ботинки.
Подкатила тележку женщина в синем переднике, забрала мой опустевший стакан и картонку из-под картофеля (да, я быстро ем и не менее быстро пью). Эта женщина была давней и неотъемлемой принадлежностью фуд-корта. Я частенько рассматривал её и думал, что, будь на моём месте какой-нибудь писатель, он давно бы зашил эту тётоньку в невыносимо-грустный рассказ. Про себя я называл её «сушёной Золушкой». Впервые увидев её – издалека и со спины – я изумился её тонкой фигуре и пышным волосам. Вблизи Золушка оказалась морщинистой, хромой, с навек застывшей обидой в глазах. Казалось, минуту назад она была совсем юной, но пронёсся какой-то мертвящий ветер, и девочка сморщилась под своим отрочески-крикливым макияжем. По каким же правилам живут эти странные создания – женщины?
А вот эта темноволосая, наискосок от меня… Очень высокая, в бежевом свитере и простых коричневых брюках… Ну, тут совсем другое дело. Что в ней лучше всего – спокойное, величественное отсутствие всякого мелкого и лишнего. Как славно драпирует свитер её небольшую грудь. Но по-настоящему залюбовался я не грудью, а руками: крупные руки, с длинными пальцами и чуть выступающими, неяркими, остро подточенными ногтями. В этих руках уютно лежал белый смартфон, и женщина, опустив большие тёмные глаза, редко и медленно касаясь экрана, что-то с него благосклонно читала. Потом она взяла чек и пошла к прилавку.
Пока юные филологи в жёлтых косынках резали для неё пиццу, собирали салат и наливали минералку, стол наискосок от меня заняла шумная толстоватая семья с двумя детьми. С подносом в руках незнакомка оглядела фуд-корт, подыскивая столик взамен упущенного, и вдруг направилась ко мне.
Я – существо из тех, к кому никто никогда не подсаживается. Уж не знаю почему, но люди, наверное, инстинктивно секут некую невидимую грань между нами – и держатся на расстоянии. Когда-то я из-за этого недоумевал и грустил, но с годами понял, что это, скорее, достоинство, чем недостаток. Ещё вопрос, кто кому более не нужен – я людям или они мне.
Но эта женщина подошла и села за мой стол, безгласной улыбкой спросив разрешения. Я улыбчиво кивнул в ответ, посмотрел на часы в телефоне и тоже взял чек:
– Простите, вы не присмотрите за моим рюкзаком?
– Конечно, – улыбнулась она.
Голос был хрипловатый и… совершенно мужской.
Трудно съесть горячую пиццу прилично. Пожалуй, труднее только прилично съесть глазунью. У меня был однажды такой опыт, вспоминаю до сих пор. Только представьте: вокруг – гостиничный ресторан, полный чужих солидных людей, я тоже корчу из себя солидного человека, а сам только о том и мечтаю, как бы схватить тарелку и по-домашнему облизать. Но вместо этого смиренно орудую столовым ножом, заранее скорбя: почти весь желток отправится к судомойкам.
Обладательница прекрасных рук и мужского голоса управлялась с пиццей так же спокойно и элегантно, как, похоже, делала всё на свете. И даже когда с ломтика сорвался гриб и упал на поднос, она просто подняла его и съела, совершенно не погрешив против эстетики.
Я осторожно дул на свою пиццу. Я везуч на мелкие пакости. Потому в моём случае вот этот помидорный ошмёток наверняка свалится не на поднос, а на штаны. А поднять и съесть что-то со штанов – далеко не то же, что с подноса. «Но ты всё равно это сделаешь», – просипел мне мистер Квилп и оскалился в фирменной тошнотворной улыбке.
Я как мог утихомирил мистера Квилпа и воззвал к Нелли Трент. Спасибо милой девочке: с моей пиццы ничего не свалилось, и она даже не сильно меня обожгла, будучи съеденной медленно, малыми пристойными кусочками.
А женщина в бежевом свитере… Да чтоб мне провалиться. Чем дольше я на неё смотрел, тем больше понимал, что мы давно и странно знакомы. И пусть я буду выглядеть последним пошляком или даже психом, но я с нею заговорю.
И я заговорил. Начал, кажется, с того, что только жители нашего города могут познакомиться в поезде и всю дорогу сплетничать об общих знакомых. Помянул теорию шести рукопожатий, пропел осанну Интернету, превратившему мир с его границами и таможнями в одну большую коммуналку… Ещё мне очень хотелось, чтобы женщина с мужским голосом заметила, что моя рубашка неспроста застёгивается на правую сторону. Что под воротом змеится толстая, отнюдь не дамская серебряная цепь, и что я в целом такой, какой есть.
– А я вас, кажется, помню, – просто сказала она. – Вы… Григорий?
Григорий. В миру Ксения. А она – Элен. В паспорте – последние лет десять – Елена. Но я буду называть её тем именем, под которым она встретилась мне когда-то на просторах Великой Сети.
То было время, когда я купил себе певучий диалапчатый модем и жадно бросился искать уродов, подобных себе. У меня быстро сложился причудливый круг знакомств – причудливый на взгляд постороннего, нормального человека. А на мой взгляд – единственно возможный и логичный. Интернет легко смыл с меня социофобию. Я был великолепен, и в любом нетрадиционном чате моментально становился местной достоприме-ЧАТельностью. Ко мне тянулись. В меня влюблялись. Со мной делились самым больным и самым интимным, я превратился в немую копилку чужих эротических и медицинских секретов.
Но слишком быстро понял, что сторонние откровения о гормональных инъекциях, фаллопластике и мастэктомии не приносят мне ничего, кроме бессильной зависти и боли. А бесчисленные интернет-влюблённости сродни детской дворовой игре «в магазин»: позвала мама домой – и конфеты вновь стали щебёнкой, а деньги – кленовыми листочками. Всё ложь, всё виртуальный морок. Реально только одиночество.
Бедность и трусость – вот два источника, вот две составляющих моего теперешнего равнодушия к своему телу и статусу человека с двойным дном. Бедность, трусость и время. Они объединились против меня и в итоге победили. Меня заманили иные сетевые закоулки, где не было места ни эротике, ни медицине. Я растерял старых гей– и транс-френдов и сам растворился в цифровом тумане да отрывочном, бессистемном, под себя обмятом буддизме, которому совершенно пофигу, в каком теле ты рождён и на чьи зады украдкой заглядываешься.
Элен была не такой. Вместе с мужским телом она получила и мужское упорство. «Везёт тому, кто сам себя везёт», – эту фразу из нашей давней переписки я помню всю жизнь. Ей было уже далеко за тридцать, когда она стукнула кулаком по столу и начала долгий путь к себе – от химерного Александра, хозяина автомастерской, к настоящей Элен, владелице салона красоты.
Единственное, с чем она не смогла справиться, – голос. «Это очень дорого. Дороже и сложнее всех остальных операций», – писала мне когда-то Элен. Но и со своим тенором, из которого так и не удалось вытянуть контральто, Элен была прекрасна и в своём роде совершенна.
Как мне хотелось встретить её двенадцать лет назад! Но тогдашняя Элен (ещё не совсем Элен) была как никогда осторожна с новыми знакомствами. И уж, конечно, меньше всего нуждалась в таком нелепом собеседнике, как я. Виртуальным болтуном я был хорош. Но, едва встретившись в реале, тут же стал бы мямлить и смущаться.
Однако я всё равно шлялся иногда по тому району, где жила Элен – заведомо напрасно. А потом встречал её в беспокойных и грустных снах, полных темноты и абсурдных вывертов архитектуры, когда уличное перемешано с комнатным, как на картинах Яцека Йерки.
В то время я заметил за собою одну странную, увлекательную вещь: закрыв глаза и совершенно отпустив сознание, я следовал за словами и образами в голове, и они приводили меня в весьма интересные места. В этих блужданиях я теребил свою пред-память. Тогда, двенадцать лет назад, когда я с невыносимой остротой ощутил своё двойное дно (ага, будто бы я прежде его не ощущал!), меня замучил вопрос: откуда это всё и почему.
Я взялся рассуждать с конца: если в этой жизни я засунут в неприятное мне грудасто-бедрастое тело, значит, это кармический отыгрыш чего-то совершенно обратного. Будем же отталкиваться от нынешних признаков и восстанавливать ТОГО человека.
Моя нынешняя любовь к слову и камню – явно оттуда. Хоть, наверное, и выглядит пародией на те, прежние занятия и увлечения. А этот стародавний ужас перед огнём? Стыдно сказать, но зажигать спички я научился лишь в тринадцать лет. Самым большим страхом детства был страх пожара. Я боялся заводского дыма на горизонте, если не видел трубы, откуда он лезет. Боялся туристических костров и особенно свечей…
Однажды я прилёг на диван попутешествовать. И почти сразу оказался в сумрачном казённом коридоре, выложенном белыми и чёрными плитками. В тот раз мне ничего больше не показали. Зато несколько дней спустя, уже принудительно вызвав перед глазами этот шахматный коридор, я оказался в большой аудитории. Над красно-коричневыми партами смазанно торчали презренные молодые головы. А я стоял перед ними на кафедре и тыкал указкой в чертёж какого-то форпоста.
Третье примечательное путешествие привело меня к крепостной стене, сложенной из старинного булыжника. Тянул туманы серый день – северный, приморский. Под ногами – плотный от влаги песок и мёртвые, мокрые тростниковые стебли. Полуживой тростник махал метёлками слева от меня, а справа стоял он. Я не видел его. Просто знал, что он – рядом.
Кем же мы с ним были? Наверное, немцами или прибалтами. Мы пребывали на острове, в крепости, и каждый день громыхали начищенными сапогами по тому самому шахматному коридору… Насколько сильно мы были связаны друг другом? Не помню. Кажется, я был ему нужнее, чем он мне – он, не первый и не единственный, просто красавец, неглубокий знаток искусства и преподаватель чего-то сугубо невоенного.
Впрочем, вскоре я надолго отпустил от себя эту тему – как чуть позже отпустил поиски Элен и пустые мечты об апгрейде своей нынешней телесной оболочки. Можно сказать, я потерял интерес к самому себе. И бесстыдно, надолго занырнул в злющие компьютерные игры. Старина Квилп самозабвенно правил моим курсором – давил пикапами прохожих, истреблял из арбалета невинных лавочников и заливал напалмом городские улицы. Особенно нравилось ему прилюдно ссать, высаживать ногой стёкла и, конечно же, взрывать машины. Ради этого мы с ним по многу раз возвращались в одну и ту же локацию, где квест был давным-давно выполнен.
А Нелли – в перерывах между нашими с Квилпом забавами – трудилась над моими рекламочками. Она прилежно писала о русском фарфоре, выборе подвесных потолков, тюнинге иномарок и новогодних подарках. Платили ей призрачными виртуальными фартингами и при этом нередко обижали.
…Из молла мы с Элен вышли давними приятелями. Обменялись телефонами, и я сказал, что непременно найду её в Интернете. Правда, тут же выяснилось, что Элен живёт в полузакрытой страничке на ресурсе, который я на дух не выношу, а «Вконтактике» её нет. Ничего, созвонимся. И, может быть, однажды побываем друг у друга в гостях.
Гость в моём доме – явление исключительное. Примерно как и я сам в качестве гостя. Но Элен – особый случай и совершенно другое дело. Ради неё я даже вымою окна и вытрясу половичок.
Моя квартира очень мне соответствует. Там мало места и, как следствие, мало лишних вещей. Квартира просто вытесняет лишние вещи, у неё быстрый метаболизм – как и у меня. Посему мы с моей конуркой вот уже который год пребываем в одной поре: не захламляемся и не толстеем. Правда, у меня на лбу давно уже морщина, а на потолке в комнате – трещина. Но соответствовать так соответствовать.
Мой старый комп, мой кормилец и единственный друг… Ты заменяешь мне телевизор и окно. Не на что смотреть в нынешнем телевизоре, не на что смотреть в моём окне – там лишь чужие окна и продуктовая вывеска. Поэтому они всегда скрыты за белыми рёбрышками жалюзи. А я скрыт в моём компе.
Да, не сказал: в тот светленький, совершенно зрелый весенний вечер я принёс домой две некупленные вещи.
Мокрый потрёпанный «Гамлет» дожидался меня возле дворовой помойки. «Забери его», – жалобно шепнула Нелли Трент. «А нафига он тебе? Ты же всё равно не будешь его читать», – прогундосил мистер Квилп. Я никогда не зачитывался Шекспиром, но всё же послушался Нелли. К тому же, собственного «Гамлета» у меня не было.
А потом мистер Квилп криво наподдал ногой по красноватому камню на краю грубо подсыпанной гравием дороги. Яшма? В наших краях, ископаемая щедрость которых воспета не в одной бравурной строке, дороги нередко подсыпают недорогими самоцветами. Я поднял камушек, и он мне понравился. Дома я продырявил стену над компом, вогнал в неё дюбель и подвесил найдёныша на чёрном шнурке.
«Это будет на память о встрече с Элен», – молвила Нелли Трент и заботливо повернула яшмочку более красивым боком, где косо тянулась белая жилка.
«О первой и последней встрече, – не замедлил встрять мистер Квилп и ковырнул жёлтым ногтем между жёлтыми зубами. – Тебе же с ней совершенно не о чем говорить. Она снова будет вспоминать свои гормоны и операции, свой замечательный салон, поездки в Москву и за границу – ты соскучишься первым. А по ходу будешь мямлить и кукситься, ведь в твоей никчёмной жизни ничего не происходит. И никогда ничего не произойдёт».
Я пустил шлёпанцем в гадкого карлика, включил компьютер и привычно обещал Нелли не засиживаться.
…Чёрта с два. Я лёг спать в восьмом часу. Утра, разумеется. Где меня носило, с кем болтало по сетям – уже и не вспомнить. Столичные площадные новости текли удушливым потоком, и мне становилось тошно до слёз, однако оторваться я не мог. Нелли давно махнула на меня рукой, а мистер Квилп радостно сучил грязными ногами, сидя верхом на комоде и злорадно гнуся привычные гадости в адрес моих Креативных Сограждан, у которых опять не получилось: «Фейсбучники-инстаграмщики, анемичная диванная гвардия!» Я хлопнул мистера Квилпа по коленке: «Ты прав, старина. Вырубай машину и пошли спать».
«Э, э, куда так рано?! Ты ведь ещё в торренты не лазил! Вытяни оттуда что-нибудь свеженькое, неигранное… Давно я мечтаю ограбить банк и пострелять копов!»
«Хрен тебе, а не банк. Достали твои стрелялки!»
Я не пошёл в торренты. Но и спать не пошёл. Меня потащило по блогам путешественников. И вот в одном таком пижонском журнале я наткнулся на тихий европейский городок. Между панегириком тамошнему пиву и фотоотчётом о колбасном празднике я увидел старинный плац, крепостную стену и сизый морской горизонт…
«Недурное местечко… Узнаёшь? – прохрипел мистер Квилп, тыкая когтем в монитор. – Очень подходящее местечко для почётной ссылки непутёвого наследника старинного рода. Сейчас там музей… А сто лет назад была военная школа. Ты был образованным негодяем. И покровители у тебя были хорошие. Иначе вместо учительской кафедры тебе, как знать, досталась бы тюремная камера. Бедняжка Элен…»
«Элен?! Причём здесь Элен?»
Мистер Квилп картинно воздел заскорузлые лапы и продолжил свой скрипучий монолог: «Бедняжка Элен… Ну, тогда-то её звали иначе, но это мелочи… Послали же ей небеса такого братца, как ты. Из-за тебя её жизнь превратилась в заунывный кошмар. Ты расстроил её свадьбу… Наделал долгов… Боже, боже, с какими гнусными субъектами ты путался, в какие грязные истории влипал! Но у тебя была благообразная рожа и хорошо подвешенный язык. Таким всегда неоправданно везёт… до какого-то момента».
Я скроллил чужие картинки, и ноги мои холодели. Когда мелькнул шахматный коридор, я почти не удивился. И вновь вернулся на два экрана назад, к крепостной стене.
«Вот тут ты его и убил», – довольно булькнул мистер Квилп и оскалил редкие зубы.
«Кого?!»
«Своего сослуживца. И последнего любовника».
«Это был несчастный случай! – молящим голоском вскрикнула Нелли. – Несчастный случай на стрельбах. Они развлекались, били по тарелочкам. И там была даже не пуля…»
«Не пуля, – подтвердил мистер Квилп. – Там был камешек. Пуля попала в стену и выбила его. Но до чего удачно выбила! Молодому дураку прилетело прямо в висок. Ну, он, конечно, сам виноват, нечего было стоять не в том месте. Но главного это не отменяет: убийцей был ты! И не нашлось никого, кто это опровергнул. Не надо вам было уединяться в безлюдье с револьверами. Началось длинное тягомотное разбирательство. Естественно, тебе тут же отказали от места, а потом… Сказать, что было потом?»
Нелли заплакала и съёжилась в комочек. Мистер Квилп в ораторском упоении мотался по комнате, гадостно лыбился, и заткнуть его было невозможно: «Опозоренный, полунищий, в грязном воротничке, ты вернулся однажды в свою квартиру на убогом чердаке – изрядно на рогах. Пьяными руками зажёг свечу… А рядом с криво поставленной свечой лежала книжечка».
«Только не говори, что это был “Гамлет”», – прорычал я.
«Нет, не «Гамлет». В принца датского ты был безнадёжно влюблён в отрочестве, и потом никогда к нему не возвращался. Нет, в тот расчудесный вечер на твоём столике лежал пошлый переводной роман про тайну герцогини. Ты втихаря жрал такое чтиво кубометрами…» – глазки мистера Квилпа сладенько заблестели.
Я ждал развязки, хоть и знал, к чему всё клонится.
«Так вот, – продолжал мистер Квилп. – Ты был достаточно пьян, чтобы прохлопать возгорание тайны герцогини. Но уже достаточно трезв к тому занимательному моменту, когда весь твой чердачок захватил огонь. И бежать некуда – разве что сигануть в окошко, разгрохать череп об мостовую. Ты всё, всё понимал и всё, всё чувствовал…»
С мерзкой физиономии карлика не сходили гримасы одна другой сладострастнее.
«Прежде чем задохнуться, ты загорелся. Горящая штора подпалила тебе волосы… Ты катался по полу, верещал, звал на помощь… Но никто тебя не слышал и никто к тебе не успел. Интересно, что чувствует человек, в полном сознании сгорая заживо, а, Нелли? Наверное, это очень, очень больно и неприятно! Сдирать с себя одежду вместе с кожей… Обонять вонь собственного палёного мяса… И понимать, что выхода нет! Никто и ничто не спасёт! Вряд ли это состояние длилось долго, но эти минуты были самыми длинными в твоей жизни. А когда всё наконец-то закончилось и болевой шок выбросил тебя в бушующий тоннель, ты долго не мог принять это и смириться. Ты влетел в гудящий ад, встретил там всех своих чудовищ, и не было никого, кто бы тебя защитил и утешил. Потом был суд… По его итогам карма швырнула тебя в тело жалкой девчонки – и ты стал именно тем, что так высокомерно высмеивал в прежней жизни. А по инерции протащил некие склонности из прошлого, совершенно неуместные и невоплощаемые в этом слабом, несуразном теле. И в этих жидких эстрогеновых мозгах. Поэтому – мой тебе дружеский совет: не презирай беременных попрошаек и маленьких шлюх, сэкономивших на презервативе. Иначе в следующей жизни станешь глупым отцом большого, истеричного и вечно голодного семейства. Или многодетной вдовой, что во сто раз хуже».
«Никого никогда не презирай, – всхлипнула Нелли. – И не думай про мыло с верёвкой. Доживи до старости как есть. Точнее, до болезни… Тебе ведь недолго осталось, каких-нибудь лет пятнадцать. Хочешь, мы уедем с тобой умирать в Бурятию? В дацане тебя проводят как надо. Ты уйдёшь спокойно, без мыслей и страстей. Нирвана тебе, конечно, не светит, но ты возродишься в Чистых Землях».
«А в дацане есть фуд-корт?» – хохотнул мистер Квилп.
«Фуд-корт – не самая страшная привычка, – вступилась Нелли и погладила меня по плечу. – Да и часто ли он там появляется? Много ли съедает этой своей «маргариты»? Он умеет отказываться от лишнего. И вообще: не так много радостей у него в жизни. Посмотри, он ведь живёт монахом, давным-давно разлюбил порносайты и совсем не зарится на парней».
«Это они на него не зарятся», – пробурчал мистер Квилп.
«Но знаешь, в одном он, наверное, прав… – продолжала Нелли, кивнув на Квилпа. – Тебе не стоит видеться с Элен. Вы слишком разные. И не можете дать друг другу ничего. Только жалость с одной стороны и зависть с другой. А ты и так слишком много завидовал в своей жизни».
«Да-а, а уж сколько раз он себя жалел… – закатил глаза мистер Квилп. – Это не человек, это какая-то сентиментальная эгоистичная медуза. Но что-то я с вами засиделся. А идиоту ещё дописывать рекламу. Дедлайн, дедлайн – Ксюшегришенька маст дай!»
Я выключил компьютер и улёгся поспать. Нелли села в уголок додумывать статью про чудодейственные свойства шарлатанских травяных бальзамов – чтобы надиктовать мне, когда я проснусь. Мистер Квилп залез в платяной шкаф, и вскоре оттуда раздался противный повизгивающий храп. За жестяными оконными рёбрышками распускался невзрачный мартовский день, отягощённый снегопадом. Белая скука падала с неба, сводя на нет все вчерашние старания солнца и тёплого ветра.
7 марта 2015 года.
Зелёная пуговица (история мёртвого дворника)
Лесом или лугом? В первом случае имеем извилистую, утоптанную санаторскую тропу, во втором – просто направление. Наискось, через травы. Естественно, так короче.
Я сошёл с убитого, остаточного деревенского асфальта и шагнул в клевер. Перед рассветом здесь пронёсся обильный, скорый и отходчивый июльский дождь. А сейчас сквозанул тёплый ветер и потащил сизые ночные тучи куда-то за озеро. Глянуло в вышине пятно первозданной синевы, косо потянулись лучи, и клеверное море вспыхнуло мокрыми искрами. Мои кеды сразу же дали течь. Нет уж, не через луг. На фига мне сырые носки?
Я вернулся на просёлок и однозначно свернул в лес. Что, в сущности, теряю? Да ничего. Первый утренний автобус я уже прощёлкал, следующий придёт часа через два. До трассы ходу минут двадцать, не больше. И зачем, спрашивается, спешить? По-любому ведь придётся убивать время на автостанции. Вперёд-вперёд, быстрей-быстрей – трижды никчёмная привычка горожанина. Здесь ведь не город. Здесь – маленькое сельское путешествие, бонус к рутинному корреспондентскому делу. Поговорил вчера в деревне с нужным фермером, записал-сфоткал, переночевал в доме героя своего будущего очерка – теперь свободен. Сбей ногу, подыми рыло, посмотри на сосны впереди. Они такие чистые, такие ровные. И так пахнут.
Дорожка подруливала к санаторию. Под ногами всё чаще попадались бутылки, обёртки и прочее стеклянно-пластиковое говно. А полувековые сосны росли вокруг идиотскими искусственными рядами – при совке всех и всё, даже деревья, норовили построить непременным солдатским каре или шеренгой и, по возможности, заставить маршировать.
Куда это я забрёл? И выйду ли я к трассе, не упрусь ли в какой-нибудь санаторский забор, если ломану дальше тем же путём? Спросить не у кого. Лес вокруг марширует безмолвно. Только невидимые пернатые твари вызванивают над головой нестроевые песни.
Хотя… Что это, галюнится мне? Нет, не галюнится: метрах в двадцати на поваленном сосновом стволе действительно сидит какой-то мужик. И у мужика проблема: левая штанина подвёрнута, мохнатая голень вся в крови. Мужик смотрит на свою голень как на посторонний предмет, с которым надо что-то делать, а что – непонятно.
– День добрый. Что-то случилось?
– Да ничего особенного. Один человек бросил бутылку, второй её разбил, а третий, как видите, об неё споткнулся… И ведь даже платка с собой нет!
Больше года в боковом кармане моего рюкзака тёрлись-плющились бинт и вата. Хорошо, что не вытащил. О, да тут ещё перекись и спасательная мазь в тюбике. Я, оказывается, запасливый хомяк.
Наклонился, рассмотрел рану. Да, крепко же дядька саданулся. Прямо скажем, от души. Отхватил я бинта пощедрей, выдавил мази, приложил-замотал – вроде крепко, не слетит.
Дядька покрутил узловатыми ладонями, изгвазданными в чёрной лесной грязи и засохшей кровище:
– Простите, пожалуйста, у вас не найдётся воды?
Конечно, найдётся. Незнакомец прополоскался под моей минералкой – тщательно так, неспешно, будто лилась она нескончаемо из-под волшебного крана, а не из моей личной бутыли. Это меня слегка напрягло, но виду я, само собою, не подал.
Собственно, мужик этот мне всё больше не нравился. Было в нём что-то… Не скажу, что явно отталкивающее, но какое-то неправильное. Несоосное какое-то. Не то слишком короткие были на нём штаны (а носки под ними сморщенные), не то интонации были какие-то нарочитые. Да, и, собственно, лицо. Крючковато-заострённое какое-то, загорелое – но не местным красноватым плебейским загаром, а нездешним, южным-пляжным. Знаете, на кого он был похож? На некрасивого итальянца, на эдакого потасканного Челентано.
Когда он наконец намылся и потряс в воздухе мокрыми лапами, я поспешил завернуть пробку и спрятать остатки воды. Денег у меня было чуть больше чем на билет, и покупать ещё одну воду было бы мотовством.
– Молодой человек, вы меня букв-вально спасли. Но как же мне вас отблагодарить? Денег я вам не дам, деньги это ерунда… А вот это – не ерунда.
Тут дядька полез к себе за пазуху, сильно там дёрнул и протянул мне маленькую зелёную пуговицу.
Я коротко и сухо кивнул, без разговоров сунул пуговицу в карман и быстренько вздел рюкзак. Смыться, смыться как можно скорее, на ходу стряхивая с себя осадок от этого дурацкого диалога.
– Молодой человек! Погодите немного!
Ну, что ещё? «Никогда не разговаривайте с неизвестными»… Но что-то заставило меня остановиться и вновь посмотреть на этого психа. Псих уже развернул-одёрнул свою изодранную штанину и встал с бревна. Блин, только бы следом не похромал.
– Молодой человек, ещё букв-вально минута. Если вы пойдёте куда шли, то к трассе не выйдете. После развилки возьмите правее… Это раз. И вот ещё два. Я только что подарил вам… одно ваше желание. Самое предосудительное и самое вздорное ваше желание. Вы о нём можете даже не догадываться, но оно у вас точно есть. И оно однажды исполнится… Не сразу. Но однажды – пх-х-х! – и вы поймёте, что оно исполнилось.