Войска я заметил только на второй или третий день. С утра до ночи возился с ликвидацией. Бог мой, сколько бумаг. И вдруг враз все кончилось.
Ко мне пришли уже новые владельцы фабрики и потребовали назад деньги. Мол, фабрика переходит к немцам, она национализирована.
Но денежки тю-тю, уже ушли в Швейцарию. Банк, Swiss bank, мне подтвердил, вся сумма зачислена на депозит. Полдня я разъяснял этим недотепам, что ничего сделать не могу. Не я вызвал этих немцев. Не я мою любимую фабрику отобрал у новых владельцев.
В общем, мы поругались, и польские господа аж из Варшавы доходчиво объяснили мне, что я, жид из жидов и жидом погоняю, так вот еще поплачусь. Это первое. И второе – не попадаться бы мне им на глаза никогда. С этими словами один из новых владельцев фабрики, пан Збышек, схватил меня за рубаху. Здоровый, видно, был этот пан. Рубаха так и затрещала. Но я оперся на уголок чемодана, и рукоятка с острым жалом сама легла мне в руку. (Бог мой, благослови папу, что подумал обо всем).
Паны как мой этот штык увидели, то сразу быстренько отошли назад и заявили, мол, поквитаются еще с жидовской мордой – это со мной – а сейчас просто руки марать неохота. Вот так мы и расстались.
Мне то что, а вот поляки были совершенно недовольны. Да я ни при чем. Просто успел. Многие же не успели.
А уж подходя к дому, увидел объявления. Их было несколько, и я позабыл текст вовсе. Но понял, что еврейское, то есть жидовское население местечка обязано переселиться в район скотопрогонных переулков и там получить жилье. Кто не выполнит требование генерал-губернатора – то просто и коротко – расстрел.
Я взглянул на дату и обмер. Оказалось, что переселяться нужно было еще вчера. А сегодня, пожалте вам, «экзекутирен». Поневоле заговоришь по-ихнему. То есть, по-нашему. Недаром нас в хедере учили, что немецкий язык – это исковерканный идиш.
Ну да сейчас не до языка. Это потом великий вождь всех времен, то есть, Сталин, придумал и «базис», и «надстройку». И что академик Марр – просто нехороший, недоумок, и все.
Нет, нет, сейчас мне нужно спасаться. Утешило, что соседи мои тоже бегали с детьми, вязали узлы. И сказали мне, что управление генерал-губернатора пошло навстречу жидовскому населению, которые «орднунг»[12] не понимают в силу национальной, генетической бестолковости, и продлило переселение в гетто еще на три дня.
Слава Богу, подумал я, меня расстреляют еще только через три дня. Бухнулся на кровать в моем родном доме и сразу заснул. «Морген, все морген»[13], мелькало у меня в голове.
Утром я даже не мог вспомнить, что мне снилось. Только запомнил, как чемодан, что папа мне передал, вдруг сказал мне – не бросай меня, я тебя спасу.
Я побросал в чемодан ремешки, пряжки, клей, шило, скрепки, гвоздики медные, надфили, лобзики, пилки. Пару рубах, свитер и кальсоны, и отправился на переселение. Документы на дом, правда, взял с собой. Уверен был, что вернусь.
И отдал ключи назначенному кем-то начальнику участка. Да мы все его и знали, при полиции был квартальным. В праздники
к нам приходил обязательно. Выпить рюмку водки и получить монету в потную ладонь.
Сейчас эта ладонь получила ключи от нашей квартиры.