– Марк. Можно я буду называть вас так, просто по имени?
– Да. Зовите, как хотите.
– Вы тоже можете обращаться ко мне по имени – Елена. Тогда между нами будет меньшая дистанция. Это важно для терапии. – Марк молча кивнул. Его зеленые глаза, сдвинутые ближе к переносице, вяло и с неохотой осматривали кабинет. – Предлагаю сразу перейти к сути. Я буду говорить прямо и называть вещи своими именами. Итак, Марк, вам поставили тяжелый диагноз. Смертельный диагноз. Вам осталось жить немногим больше шести месяцев, максимум год при должном лечении. Скажите, вы полностью осознаете мои слова?
– Да. Полностью осознаю.
– Ваш лечащий врач посчитал, что у вас возникли проблемы с принятием диагноза и что вам необходимо пройти курс терапии у психолога. Поэтому вы и находитесь сейчас в этом кабинете.
Елена ожидала увидеть хоть какую-то реакцию от пациента, услышать от него хотя бы пару слов в ответ. Но Марк сидел напротив, сгорбив худую спину, и упорно отмалчивался. Ей ничего не оставалось, кроме как самой вывести его на полноценный диалог.
– Скажите, вы согласны с мнением вашего врача? У вас есть проблемы с принятием диагноза, как думаете?
– Думаю, у меня нет проблем с принятием диагноза, Елена Дмитриевна.
– Просто Елена, если вам удобно.
– Хорошо. Так о чем я… Да, у меня нет проблем с пониманием того, что со мной происходит. Доктор мне все детально объяснил. Операция не поможет. На таблетках и прочих препаратах, может, протяну год при самом оптимистичном сценарии. Так что я все прекрасно понимаю. – Марк опустил взгляд и посмотрел на свои руки. Рукава пиджака стали слишком свободными для них в последнее время.
– В таком случае, у вас есть хоть какие-то предположения, почему вас отправили ко мне?
– Не знаю… Может, доктор слишком мнительный попался. Мне кажется, большинство людей со смертельными диагнозами отправляют к психологам.
– Да, многим людям в вашем положении рекомендуют обратиться к специалистам. Но, хочу подчеркнуть, что связано это не с самой болезнью, тут ведь я ничем помочь не могу, а с восприятием пациентами своего положения.
– Еще раз повторюсь – я свое положение полностью осознаю и всецело отдаю себе отчет в происходящем, – перебил ее Марк.
Елена откинулась на спинку кресла и потерла лоб рукой. Казалось, будто она только что ударилась им о стену, которую возводит перед ней пациент.
– Хорошо. Расскажите тогда, как эту новость восприняли ваши близкие, ваши друзья.
Марк замялся в кресле, его лицо исказилось гримасой раздражения. В глазах промелькнуло какое-то глубокое и душераздирающее чувство, но тут же исчезло. От внимания психолога не укрылись эти эмоции – она сразу поняла, в чем кроется причина замешательства пациента.
– Марк, только не говорите, что вы никому не сказали о болезни. Две недели прошло с момента постановки диагноза. – Елена удивленно приподняла брови и серьезным тоном продолжила: – Марк, вы говорили с кем-нибудь о своем положении?
– Нет, – тихо ответил пациент.
– Ни родственникам? Ни друзьям?
– Никому, – произнес Марк, невольно отворачиваясь в сторону.
Ненадолго повисло молчание. Елена пристально вглядывалась в лицо Марка. Затем психолог возобновила опрос, переменив тон на более спокойный и приветливый, как будто беседа началась заново.
– Почему вы никому не рассказали о болезни?
Ответа не последовало. Марк продолжал смотреть по сторонам, притворяясь, что его вовсе нет в этом кабинете. Елене снова пришлось насесть на пациента, чтобы добиться ответа.
– Марк, ответьте, пожалуйста, на мой вопрос. Почему вы никому не рассказали о болезни?
– Я не захотел… не захотел говорить. Это мое дело, в конце концов. Моя жизнь.
– Ваши родители живы?
– Да. Но они живут в другом регионе.
– Разве это проблема? Вам не кажется, Марк, что хотя бы родная мать имеет право знать о вашем состоянии?
– Я думаю, все не так просто. – Марк чуть ли не впервые за весь сеанс посмотрел Елене прямо в глаза и придвинулся к ней ближе.
– Отчего же?
– Скажите, у вас есть дети?
– Да, двое. Два мальчика.
– И как бы вы себя чувствовали, если б узнали, что один из них смертельно болен и умрет меньше чем через год, а вы при этом ничем не сможете ему помочь?
– Это был бы невероятно тяжелый удар. Но я бы чувствовала себя еще хуже, если бы мои сыновья все скрывали. В том, чтобы жить во лжи или неведении, нет ничего хорошего. Какой бы страшной ни была правда, ее необходимо озвучить. Ею необходимо поделиться, причем не просто с кем-нибудь, а с самыми близкими и родными людьми.
– Считаете, так будет лучше? – На радость психолога, пациент перестал закрываться и принялся неприкрыто спорить. – Столько слез будет пролито, столько нервов потрачено – и все впустую. Вы, думаю, в курсе, что мне уже ничем не помочь. Я не хочу превращать остаток жизни в круговорот скорби, не хочу выслушивать от матери ее истерики. Что хорошего в том, что она будет знать? Чем мне поможет то, что я начну рассказывать о болезни всем вокруг?
– Близкие люди поддержат вас, Марк. Они помогут вам если не побороть болезнь, то принять ее. Помогут вам прожить оставшиеся месяцы жизни спокойно и счастливо.
– Я в этом не уверен. – Марк откинулся на спинку кресла и закатил глаза, показывая свое пренебрежение к словам психолога. – Не думаю, что их забота хоть каким-то образом скрасит мою жизнь.
– И все же, я настоятельно рекомендую вам рассказать родным о диагнозе, – с убеждением проговорила Елена. – Сами можете объяснить им, какая поддержка вам нужна, а какая – нет.
Это был первый в жизни прием у психолога для Марка Разладина. Он не относился к сеансам как к новому приключению, не видел возможности что-либо исправить. За последние месяцы Марк привык к серым и однообразным кабинетам в больнице, поэтому кабинет штатного психолога ничем его не удивил. «Очередной специалист, который ничем не может помочь», – думал Разладин, возвращаясь после приема в скромную съемную квартиру, единственное достоинство которой заключалось в широких окнах, выходивших во двор.
Марк машинально разулся, повесил на вешалку длинное черное пальто, снял серый офисный пиджак и только в ванной, стоя перед зеркалом, пришел в себя. С глади мутного зеркала на него смотрело наскоро умытое лицо. Болезненная зеленовато-бледная кожа, впалые щеки, синяки под глазами, тонкие потрескавшиеся губы. Отражение всем своим видом словно говорило: «Я умираю!»
– Полностью осознаю, – тихо повторил Разладин слова, сказанные на приеме у психолога.
Было в Елене Лукьяненко что-то, выделявшее ее среди других специалистов, с которыми Марк познакомился за время болезни. Этим чем-то была надежда. Надежда достучаться до пациента, надежда все исправить, помочь. «Молодая еще, неопытная», – заключил Разладин. Другие врачи, едва взглянув на его историю болезни, сразу все понимали и ничем не обнадеживали.
Елена Марку понравилась. Она была вполне молодой женщиной с выразительными серо-зелеными глазами и натуральными рыжими волосами. «Ей лет тридцать, наверное, – предположил Разладин, – хотя двое детей… Но не больше тридцати пяти уж точно». Марку импонировала ее скромная и аккуратная манера одеваться: светлая блузка, темная приталенная юбка, туфли на низком каблуке. Ее образ навевал беззаботное умиротворение, какое обычно вызывают воспоминания о первых школьных учителях. «И зачем мне это надо? – Марк продолжал смотреть в зеркало и попеременно то жалел, то ненавидел свое отражение. – Ладно. Я все равно ничего не теряю… От нее хотя бы не так тошно, как от других врачей».
На следующее утро Разладин позвонил Лукьяненко и договорился проводить по два сеанса в неделю: в среду вечером и в субботу утром.
– Как ваше самочувствие, Марк? – с улыбкой спросила Елена в начале очередной встречи.
– Для человека со смертельным диагнозом – очень даже неплохо. Только голова сегодня ноет. Можно вас попросить окно открыть, а то душно в кабинете.
– Да, конечно.
– Сидите, прошу вас. Я сам открою.
Марк поднялся с места, в два широких шага добрался до окна, открыл фрамугу и вернулся в кресло.
– Хорошо. О чем бы вы хотели поговорить сегодня?
Марк слегка задумался и принялся пальцами массировать себе виски. Вскоре на его лице показалась ироничная улыбка. Он поднял глаза на Елену и задал встречный вопрос:
– Вы разрешите мне немного поехидничать?
– В каком смысле? – Елена Дмитриевна сурово нахмурилась, но ее пациента это не смутило.
– Я просто подумал, что вопрос «о чем бы вы хотели поговорить» – это заведомая ложь. Ну, может, не ложь в самом категоричном смысле этого слова, но как бы своеобразная игра. Вы ведь, как психолог, хотите узнать о пациенте не то, что он хочет о себе рассказать, а то, чего он, напротив, рассказывать никому не хочет, то, что он прячет от посторонних. Вот до чего именно вы хотите докопаться. Прав я или нет?
– Это не совсем так, Марк. Поймите, я не желаю вас мучить и вытягивать силой то, чего вы рассказывать не хотите. В этом кабинете вы можете чувствовать себя в полной безопасности. Я не пытаюсь вас изменить, Марк. Я просто хочу понять вас. Понять, чтобы помочь. Так что, когда я задаю вопрос «о чем бы вы хотели поговорить», то именно это и хочу от вас узнать; хочу узнать, чем вы готовы поделиться. Например, той мыслью, которую вы только что выразили.
– Но вы с этой мыслью не согласны.
– Вас пугает то, что я с вами не согласна?
– Не думаю… Нет.
– Вы испытываете напряжение или раздражение от того, что я с вами не согласилась? – медленно проговаривая слова спросила Елена.
– Нет, нет. Совсем нет. Не знаю даже, к чему я это сказал. Просто… Просто пришла в голову мысль, и я ее озвучил.
– Вы часто делитесь мыслями с окружающими?
Марк всерьез задумался, прежде чем ответить.
– Нет, не часто. Точнее, вообще не делюсь.
– Почему?
– Не знаю… Честно, не знаю, – ответил он, глядя в глаза психологу.
– Хорошо, – задумчиво протянула Елена. – Скажите, Марк, вы часто просите кого-то о помощи? Например, коллег по работе или близких родственников?
– Нет. Только в крайних случаях. Родители мне всегда говорили, что надо уметь обходиться своими силами.
– А вас часто просят о помощи, как считаете?
– Не сказал бы.
– Тоже только в крайних случаях?
– Да, скорее всего.
– Понятно. – Елена откинулась на спинку кресла и отложила в сторону ручку, которую машинально схватила чуть ранее и вертела между пальцами. Ее глаза еле заметно блеснули, будто она, как школьница, радовалась решенной задаче на контрольной работе. – Марк, – уверенно продолжила психолог, – я думаю, ваша проблема в недостатке доверия к людям.
Марк ответил утвердительным и обреченным кивком.
– Еще раз повторюсь: я не собираюсь вас переделывать. Но у каждого человека есть проблемы – с этим, думаю, спорить не будете. Вы не исключение. Я могу помочь вам с ними справиться.
– И какой же совет вы можете мне дать? – недовольно промямлил пациент.
– Связаться с родителями и все-таки сообщить им о диагнозе. Это будет вашим первым и самым главным шагом, который вы должны сделать…
– Может, что-нибудь попроще? – все тем же недовольным тоном перебил Марк.
– Поймите, налаживание отношений с близкими людьми, с родственниками – это первый этап…
– В моем случае что близкие, что не близкие – разницы никакой, – снова прервал он психолога.
Елена не стала продолжать спор. Она сделала пометку в записной книжке и сменила тему разговора.
– Хорошо. Но ведь есть люди, с которыми вы регулярно пересекаетесь. Коллеги по работе, может быть. Вы с ними тесно общаетесь?
– Слово «тесно» можно отнести, скорее, к нашему рабочему кабинету, нежели к общению между нами.
– Расскажите о своей работе, Марк, о людях, с которыми работаете. – Елена сделала еще ряд пометок в записной книжке и приготовилась слушать.
– О работе… Ладно, слушайте, если хотите, хотя вряд ли я смогу вас чем-то удивить. – Марк устроился поудобнее в кресле, настраиваясь на длинный монолог. – Пять дней в неделю с девяти до шести я тружусь в отделе кадров в крупной производственной фирме. Но лично мне принимать людей на работу или проводить собеседования не приходится. Наше подразделение в основном имеет дело с документами: досье, медицинские книжки, всяческие справки, жалобы и так далее. Не назвал бы свою работу сложной или интересной. Я даже подумывал уволиться, когда узнал диагноз, но не стал. Уже вижу в ваших глазах вопрос «почему». Отвечаю: пускай мне жить всего год, но этот год тоже надо что-то есть, где-то ночевать, на те же лекарства тратиться. Понятное дело, что через два-три месяца мне волей-неволей придется уйти по состоянию здоровья, но до тех пор хочу получить еще пару окладов, чтобы последние дни совсем уж не бедствовать. Хоть зарплата высокая – единственный плюс.
Что до коллег, то тут мне вас также нечем удивить. Рядовой офисный планктон. Я сам считаюсь старожилом – зимой будет три года, как работаю в отделе. В целом текучка страшная, редко кто задерживается дольше, чем на год. Не отдел, а перевалочный пункт. Сейчас еще не все так плохо – я про коллег. Нас в кабинете четыре человека сидит, и вдобавок начальник в соседней комнате. Не скажу, что мне сильно нравятся люди, с которыми я сейчас работаю. Хотя бывало и хуже. Знаете, попадались всякие типы, с которыми и пяти минут в одном помещении невозможно находиться.
– Вам нравится то, чем вы занимаетесь?
– Я же говорю, работа не очень интересная, порой даже печальная… вернее, не печальная, а… не знаю, как лучше сказать… Негатива иногда многовато.
– В чем проявляется негатив?
– Как бы вам объяснить… Например, летом в нашем филиале проводились массовые сокращения. Через отдел тогда проходило много бумаг по уволенному персоналу. Помню, просматриваю в базе личные карточки, и жалко их как-то становится… Человек, допустим, десять лет проработал в компании, семейный, с детьми, а его выставляют за дверь. И мне за него так обидно, словно я на его месте. И подобных случаев не один, не два, а целые десятки. Всех жалко: и стариков, которым всего несколько лет до пенсии, и молодых, которые только пришли работать, а по ним сразу такой удар. Особенно жалко семейных. Смотрю, у человека четверо детей, а его увольняют. И где сейчас он работу найдет за такие деньги? А жена домохозяйка. Вот, и чем семья будет кормиться? Для компании, для руководства эти люди – не люди, а цифры в отчетности, всего лишь проценты. Морально тяжело быть частью такой бездушной корпоративной машины.
Елена удивленно слушала пациента. После первого сеанса с Разладиным у нее сложилось впечатление, что он человек черствый, сухой, даже бесчувственный. Но теперь она неожиданно для себя обнаружила в нем способность к состраданию и милосердию, зачатки доброты и эмпатии. Елене хотелось ухватиться за того человека, который сейчас стал пробиваться через броню, хотелось вытащить его наружу и показать самому Марку, чтобы тот понял, сколько хорошего и светлого есть внутри него и что не нужно все это прятать за стеной недоверия и колкого сарказма.
– Вы делились еще с кем-нибудь этими мыслями? – осторожно спросила Елена.
– Пожалуй что нет.
– Подумайте и скажите, что вы чувствовали, когда рассказывали мне сейчас о работе, о коллегах, о сокращениях в компании. Можете ли вы сказать, что среди ваших чувств было в некоторой степени вдохновение? – Она тут же тихонько ущипнула себя за то, что подсказывала пациенту «правильный» ответ.
– Вдохновение? Да… в каком-то смысле. Даже не вдохновение, я бы сказал…
– Облегчение?
– Да, – Марк задумчиво отвел взгляд и уперся щекой в полураскрытую ладонь.
– Вот видите, как полезно порой поделиться с кем-то своими мыслями.
– Наверное, только психологи и готовы выслушивать подобные глупости от людей.
Разладин снова опустил глаза в пол. Елена тут же почувствовала, как представший перед ней на миг добрый и ранимый человек опять пытается заковать себя в броню и скрыть переживания под опущенным забралом. Она незамедлительно бросилась в наступление, чтобы постараться удержать этого искреннего человека на свободе.
– Марк, уверяю, вы не правы! Слишком строго и слишком скоро вы судите людей. Признаюсь, вы меня немало удивили, в хорошем смысле, когда сейчас начали рассказывать о работе. Я не ожидала увидеть в вас столько доброты и сострадания. Вы не показываете своих чувств при общении, скрываете их, скрываете часть себя от окружающих. Позвольте даже сказать, что вы прячете лучшую часть себя!
Елена Дмитриевна с усилием заставила себя не продолжать, видя, как с каждым ее упреком Марк замыкается еще больше. «Нет, это не выход. Это не тот способ», – пронеслось у нее в голове. Первая идея, которая появилась у Лукьяненко, – перевести беседу в кардинально другое русло. Она вспомнила, что они еще ни разу не обсуждали детские и юношеские годы Марка, где, вероятно, и крылись первопричины его проблем. Но Елена тут же отмела эту мысль. До конца сеанса оставалось слишком мало времени, чтобы поднимать такую серьезную и сложную тему. Она сделала пометку в записной книжке, чтобы в среду с новыми силами приняться за обсуждение ранних лет жизни пациента. Сейчас же Елена решила, что нужно немного сбавить темп, успокоить Разладина и не отпускать его от себя снова в раздраженном состоянии.
– Надеюсь, вы простите, что я вас так неприкрыто ругаю, – краснея, извинилась Елена Дмитриевна спустя минуту. – Без обид?
– Да, без обид, – махнул рукой Марк. – Я понимаю, со мной непросто вести диалог.
– Дело не в этом, Марк. Вы ни в чем не виноваты. Повторюсь, когда вы начали рассказывать о работе, о чувствах, которые вы испытывали при изучении личных карточек уволенных работников, я поразилась вашей откровенности. Я бы хотела, чтобы вы вынесли именно это состояние с нашего сеанса. Вы говорили искренне и вам это нравилось. Это тот самый положительный настрой, на котором мы должны концентрироваться. Согласны со мной?
– Да, пожалуй, согласен, – нехотя пробормотал Разладин.
– Я зря начала вас упрекать. Это моя профессиональная ошибка. Вы ни в чем не виноваты. Наоборот! Я думаю, вы проделали большую работу сегодня, преодолев барьер недоверия и рассказав мне о своих чувствах. Вам есть чем гордиться, Марк.
Елена с улыбкой проводила Разладина до двери. Губы Марка еле заметно дрогнули в ответ. Он сам не знал, чему именно улыбнулся. То ли насмехался над загоревшейся в глазах Лукьяненко надеждой, то ли над собственным монологом, то ли над последними словами психолога.
«Нашла чем заставить меня гордиться, – с иронией думал Разладин в трамвае по дороге домой. – Весь сеанс нес какую-то чушь. Тоже мне достижение».
Последние месяцы Марк невзлюбил выходные дни. Они оставляли его наедине с самим собой. У него не было сил что-либо делать, куда-то ехать. От безделья в голову лезли неприятные и тяжелые мысли. На выходных отчетливее всего становилось видно, насколько бесцельно и бесполезно проходят дни – любые, не только выходные. Раньше в такие моменты Разладин задумывался о том, что́ мог бы изменить в своей жизни, мечтами отвлекался от насущных проблем, но теперь, когда он знал, что ни при каких обстоятельствах никакая его мечта не успеет сбыться, то потерял единственное доступное и действенное лекарство от скуки.
Вся надежда была на ночь. Ночью можно забыться и, как на перемотке, прокрутить несколько часов жизни. Но сон не приходил: ни в субботу, ни в воскресение. Проведенные в кровати мучительные часы вряд ли можно было назвать отдыхом. Иногда желанное забвение, наконец, наступало, но быстро проходило. Будто изголодавшемуся бродяге показали подносы свежей выпечки, дали вдохнуть аппетитный аромат ванили и корицы, но тут же уносили прочь. Никогда Марк так не радовался звону будильника, как в понедельник утром. Только этот звук мог хоть немного растормошить его.
Работал Разладин на девятом этаже высокого офисного здания в центре города. Все оно, за исключением первых двух этажей, было занято той самой фирмой, о которой Марк рассказывал Елене Лукьяненко. Производственные площади и цеха находились за городом, но основные бизнес-процессы протекали в черте города. В офисе размещались и отдел по работе с клиентами, и отделы продаж, рекламы, и бухгалтерия, и финансово-аналитические и юридические отделы, и отдел по работе с персоналом, и так далее… В этом же здании заседало высшее руководство организации, регулярно собирался совет директоров, проводились собрания акционеров.
Из года в год один большой корпоративный механизм заводится каждый понедельник и уходит на перерыв каждый пятничный вечер. Работать здесь для многих местных жителей – мечта, привилегия и неоспоримый показатель высокого социального статуса. Изнутри же эта коробка представляется не более чем мышино-крысиным гнездом. Все беспрестанно снуют среди кабинетов, топчут друг друга, хватают за хвосты и грызут за уши в жестоком и безжалостном круговороте. Мыши прячутся по норам, надеясь, что их не заметят; крысы шныряют по самым грязным трубам и прогрызают себе путь наверх; а где-то там, высоко, парят орлы-заправилы, которые с удовольствием кормятся и мышами, и крысами, и даже совсем, казалось бы, безобидными червяками, только-только успевшими выползти на свет из-под земли.
Вот где трудился Марк Разладин – еще один очередной неприметный винтик в гигантской машине. Выходя из лифта на девятом этаже, он неизменно, можно даже сказать, машинально проходил двенадцать шагов налево по коридору, затем поворачивал направо и делал еще двадцать шагов, после чего открывал дверь в кабинет № 919 – свою рабочую конуру последних лет. Несмотря на нелюбовь к ранним подъемам, Марк редко опаздывал к началу рабочего дня, а зачастую и вовсе приходил в офис среди первых.
В очередное утро Разладин зашел в кабинет, когда часы показывали без десяти девять. В узкой, заваленной бумагами комнате было тихо и сумрачно. Он оставил пальто на вешалке, приоткрыл окно, чтобы впустить немного свежего октябрьского воздуха в затхлое помещение, после чего протиснулся среди тесно наставленной офисной мебели к своему месту и принялся копаться в документах, которые не успел разобрать в прошлый рабочий день.
Последние месяцы кабинет с Марком делили еще три человека.
Первым в списке значится Филипп Гривасов – активный, деятельный молодой человек. Карьерист. Ни за что не возьмется за дело, если не углядит в нем своей выгоды. Не брезгует преклоняться перед начальством и с легкостью переступает через собственную совесть. Одевается Филипп с напускной роскошью. Любит повязывать бабочки на воротник рубашки. Постоянно носит дорогие очки, хотя у него нет проблем со зрением, и перстень на правой руке с камнем, смутно напоминающим изумруд. Лицо Фили – сплошь острые углы: челюсть, нос, скулы, даже уголки лба и губ. Глаза серые и скудные, но из-за очков кажутся больше, чем они есть на самом деле. Волосы черные и обычно обильно напомаженные. Гривасов строит из себя современного городского интеллигента, но, по сути, является пустым и плоским манекеном, нацепившим на себя все нынешние моды, взгляды и веяния.
Самый старший среди коллег Марка – Власов Илья, флегматичный мужчина под сорок. Во всех делах и разговорах медлителен и даже заторможен, но отнюдь не глуп. Никогда ни перед кем не прислуживается, начальству не льстит и не стремится к большим деньгам или должностям. В разговоре и работе ведет себя спокойно и скромно. На осунувшемся лице с широкой челюстью слабо выделяются маленькие невыразительные глаза. Носит Илья темно-синий твидовый костюм, однотонные рубашки и классические широкие галстуки. Женат. Двое детей. Периодически о Власове ходят слухи, что он крутит служебные романы с юными сотрудницами за спиной своей супруги. Слухи, надо сказать, небезосновательные.
И последний член коллектива – молодая девушка Яна Нелюбова. В первый же рабочий день она отметилась тем, что сложила на тумбочку у своего стола огромные пачки печений и стала монотонно их пожевывать. Марк то и дело находил в папках или сшитых делах крошки и жирные пятна. Несмотря на свою неряшливость, Яна довольно трудоспособный работник, поэтому держалась на должности уже больше года. В офис она приходит в коротких платьях зачастую самых кислотных цветов. Лицо у нее круглое с большими щеками и маленьким ртом. Глаза узкие и тонкие. Волосы крашеные, черные, плохо подстриженные. Не любит колец, серег и цепочек, зато на ее запястьях вечно бренчат многослойные металлические браслеты – ничего драгоценного в них нет, обычная дешевая бижутерия. Носит очки с большими диоптриями, причем, в отличие от Гривасова, действительно плохо видит и без очков решительно не может отличить буквы Н от буквы К или буквы И.
В соседнем кабинете № 920 восседает начальник отдела Вакуленко Осип Евдокимович. Это взрослый мужчина пятидесяти двух лет, но выглядит он на все шестьдесят, а то и больше. Работал раньше в отделе продаж, а затем захотел получить руководящую должность и выторговал себе местечко в отделе по работе с персоналом. Во всей его внешности примечательными являются разве что дорогие часы с кожаным ремешком на левой руке, подаренные кем-то из руководства на полувековой юбилей. Осип Евдокимович испытывает проблемы с лишним весом, о чем наглядно говорит его выпирающий живот, свисающие бока, круглые щеки, жирные ноги и руки. Вероятно, это как-то связано с тем, что при каждом удобном случае Вакуленко просит кого-нибудь из подчиненных сбегать в буфет за кофе с пирожными. Из всех сладостей, которые он поедает в несметных количествах, особенную любовь Осип Евдокимович питает к круассанам. Об этом знают все его коллеги, в том числе подчиненные, нещадно пользующиеся этой слабостью начальника.
Вскоре после прихода Разладина дверь кабинета отворил Власов. Илья оставил на вешалке верхнюю одежду и прошел к рабочему месту. Он молча пожал руку Марку, улыбнулся ему поджатыми губами и сел напротив. Оба утонули в бесчисленных кипах бумаг, не произнося ни слова. Через несколько минут в кабинет с шумом ввалилась Яна, шурша пышным желто-зеленым пуховиком.
– Марк! – воскликнула девушка, не успев раздеться. – Закрой окно! На улице ужас как холодно. Ты всю комнату выстудишь. Я не хочу из-за тебя заболеть!
Разладин чуть приподнялся с места, прикрыл окно, но оставил форточку.
– Так сойдет? – тихо спросил он.
– Ты издеваешься?! – громко воскликнула Яна и, всплеснув руками, пробренчала браслетами.
– Здесь было душно, когда я пришел. Пусть хоть немного проветрится.
– Было душно, а теперь холодно!
– Я не закрою окно, Яна. Можешь возмущаться сколько угодно.
– Что за человек?! – не прекращала ворчать Нелюбова. – Каждый день одно и то же… И какой упрямый! Вот попросишь ты меня о чем-нибудь.
Марк ничего не ответил. Яна не стала вешать пуховик на вешалку. Она укутала им плечи, села за стол, раскрыла пачку печений и с недовольным видом принялась за работу. В минуту затишья после пререканий между коллегами с места поднялся Власов и прикрыл оставленную Разладиным форточку.
– Нехорошо, Марк Андреевич. Надо уступать девушкам, – медленно проговорил он басовитым голосом.
– Спасибо, Илья Николаевич. Вы у нас настоящий рыцарь, – поблагодарила его Нелюбова, прожевав откусанное печенье. Она сняла пуховик, оголяя неприкрытые платьем плечи.
– Все ради вас, дорогая Яночка, – поджав губы, улыбнулся в ответ Власов.
Марк не стал спорить или ругаться, он просто исподлобья посмотрел на Илью.
Буквально в следующее мгновение в кабинет зайцем впрыгнул Гривасов в легком пальто.
– У вас тут холоднее, чем на улице! – весело воскликнул он.
– Это все Марк. Опять окно настежь открыл, – нажаловалась Яна.
– А что у тебя там, Филя? – спросил Илья, пока Гривасов скидывал пальто на вешалку. – Я уже чувствую аппетитный аромат!
– Первосортные круассаны для нашего шефа, – бойко ответил Филипп.
– Эх, а я как раз не успела позавтракать! – Нелюбова убрала в сторону пачку печенья и подвинулась ближе к Гривасову.
– Дай-ка кусочек попробовать, Филя. Не будь жадиной, – Власов с намеком облизнул пальцы.
Гривасов достал два ароматных круассана для Яны и Ильи. Марку угощения даже не предложили.
– По какому такому поводу ты решил побаловать нашего Осипа? – с набитым ртом спросила Нелюбова.
– Бумажечку интересную надо подписать.
– Какую? – осведомился Власов.
– Да вот, запрет для Разладина на открывание окон в рабочих кабинетах! – отшутился Филя, щелкнув пальцем в сторону Марка.
Разладин сделал вид, что не заметил издевки. Гривасова это слегка расстроило – удачная острота не достигла цели. Филя взял в одну руку папку документов, в другую – коробку круассанов и спешно выпрыгнул из кабинета.
Так начинался почти каждый рабочий день Марка. После субботней беседы с психологом о доверии, после всех мыслей, что навеял тот сеанс, подобное начало недели выступило отрезвляющим ударом под дых. Только что Елена убеждающим тоном говорила, что он слишком строго и слишком скоро судит людей, и тут же перед ним все эти люди, среди которых он не может расслабиться и которых не может не осуждать. Одна – неряшливая девчонка, трясущая своими дешевыми браслетами. Другой – подлиза и льстец. Даже Власов, этот туговатый господин, пускал слюни не то на круассан, не то на открытые плечи «дорогой Яночки». Марк чувствовал, что ему не к кому обратить уставший взгляд в разгар рабочего дня и найти другой, ответный и понимающий, а потому еще больше зарывался в стопках бумаг. Вплоть до полудня он не отрывался от документов.
В одном из павильонов на первом этаже офисного центра недавно открылась столовая. Теперь каждый будний день с двенадцати до часу дня там было не протолкнуться – все отделы разом стекались на обед.
Разладин покинул кабинет последним. Ему хотелось задержаться в пустом офисе хоть на минуту и поймать это редкое, но столь приятное ощущение тишины и спокойствия на рабочем месте. Он пошел к пожарной лестнице и по ней спустился вниз, движимый не столько чувством голода, сколько желанием размяться после четырех часов сидения на неудобном стуле.
Марк догнал свой отдел в очереди за подносами. Его коллеги задержались, потому что застряли в очереди к лифту. Теперь Гривасов тормозил всех, копаясь в подносах из общей стопки.
– Чего ты там возишься, Филя? – поторопил его Разладин, смущенный собравшейся за его спиной шумной группой студентов-стажеров.
– Для тебя – Филипп Сергеевич, – едко процедил сквозь зубы Гривасов и достал из стопки красный поднос. – Тут серые, синие – уродские они. Красный самый лучший! И под цвет бабочки подходит, – быстрым движением он поправил узел на воротнике.
– Ты слишком зациклен на мелочах.
– Это не мелочи, а детали, – Гривасов прищелкнул пальцами и презрительно взглянул на Разладина, когда тот взял из стопки обычный серый поднос. – Я в твоем выборе не сомневался.
– О чем ты? – Марк нахмурил брови и бросил тяжелый взгляд на коллегу.
– Сделанный тобою выбор наипрямейшим образом позволяет понять особенности характера твоей личности, – с ядовитой тонкогубой улыбкой ответил Гривасов и горделиво вздернул нос.
– Ты хоть сам понимаешь, какую чушь несешь? – У Разладина вконец пропал аппетит.
– Не обижайся на нашего Филю, Марк. Без настроения он сегодня, – отозвался Власов, который чуть поодаль выбирал себе салат. – Утренний заход с круассанами прошел не очень удачно, верно? – Он вяло посмотрел на Филиппа и чуть усмехнулся. – Не удалось подписать запрет для Марка на открывание окон.
– Ничего. Я еще отыграюсь, – с задором добавил Гривасов. – Ублажить Вакуленко мне удалось. Правда, как оказалось, пути решения этого вопроса находятся вне его власти.
– Ублажить… Не могу поверить, что ты и этим умудряешься гордиться, – пробормотал себе под нос Марк.
Филипп занял место Власова перед стойкой с салатами.
– Скажите, а какой сыр вы добавляете сюда? – ткнул пальцем Гривасов на «Цезарь» в маленькой круглой тарелке.
– Обычный сыр. – Юноша в белом халате и поварской шапочке тупо смотрел то на салат, то на Гривасова.
– Просто я предпочитаю гауду или пармезан, – как бы вскользь сказал Филя, брезгливо сморщив нос.
– Я могу сходить на кухню и уточнить, если для вас это так важно, – замялся юноша за стойкой.
– Ой, нет, не нужно, – махнул рукой Гривасов. – Тогда положите мне рис с овощами и два ломтика рыбы… А это лосось или форель? – снова решил докопаться Филя.
– Форель, – неуверенно ответил юноша.
– Ох, лосось, конечно, лучше, но можно и форель. Просто лосось, понимаете…
Марка уже подталкивали в спину нетерпеливые студенты, а Гривасов, словно ничего не замечая, продолжал разглагольствовать о разнице между лососем и форелью.
– Твоя изысканность, Филя, такая же искусственная, как изумруд в твоем кольце, – не удержался Разладин.
Гривасов сквозь очки-нулевки прошил Разладина удивленно-злобным взглядом. Марк попал в цель. Филипп презрительно хмыкнул, поставил на поднос тарелки с едой и отошел в сторону. Марк взял себе только салат, отказавшись от основного блюда.
Пока все стояли в очереди, Нелюбова заняла коллегам столик в середине зала. Первым рядом с ней сел Власов, держа одной рукой две чашки кофе. Одну он поставил рядом с собой, а другую протянул Яне.
– Это вам, – он улыбнулся, мельком облизнув губы.
– Ох, спасибо, Илья Николаевич. Вы как всегда такой внимательный, – кокетливо повела плечом Нелюбова.
Гривасов и Разладин подошли следом.
– Яна, ты у нас девушка, обладающая определенным вкусом, – начал Филя и, повернувшись в пол-оборота, указал рукой на Марка. – Серый костюм, серый поднос… Какую характеристику можно дать нашему невзрачному коллеге?
– Не знаю, – Яна пожала плечами, довольно улыбаясь. – Мышь?
– Мышь! – подхватил Гривасов и щелкнул пальцами в сторону Разладина. – Ты серая мышка, Марк, – Филя ядовито улыбнулся, слыша задорный смех Яны у себя за спиной. – Попробуй что-то более яркое. Тебе подойдет голубой или розовый… Никогда не думал купить себе розовый пиджак? А, Марк?
Яна продолжала язвительно хихикать. Власов разрезал отбивную и украдкой поглядывал на натянутые в улыбке губы коллеги. Филипп впился взглядом в Разладина, довольный своей местью.
– Это ты так самоутверждаешься? – Марк стоял перед ним, одной рукой держа поднос, а другую опустив в карман. – Или пытаешься компенсировать утреннюю промашку с Вакуленко? Лучше бы ты свое остроумие припас для планерки после обеда.
– Про планерку, Марк, я тоже не забыл. А ты? Приготовился к схватке в кабинете Осипа? – с вызовом шагнул в его сторону Гривасов.
– Да не нужны мне схватки с тобой, Филя.
– Филипп Сергеевич для тебя, не забывай.
Марк закатил глаза и прошагал мимо стола коллег.
– Куда же ты? – все еще посмеиваясь, бросила ему в спину Яна. – Тебе пойдет розовый пиджак, Марк! – Очередной звонкий смешок. – А то, правда, ходишь тут, как нелепая мышка.
– Замолчи, дура. На себя посмотри, – раздраженно выпалил Разладин.
– Да пошел ты! – Улыбка исчезла с лица Нелюбовой.
Марк ничего ей не ответил и прошел к только что освободившемуся столу у окна. Прислонив лоб к прохладному стеклу, он просидел так почти до конца обеда, не съев и половины порции. Когда столовая почти опустела, Марк потянулся к пластиковой оконной ручке, повернул ее и приоткрыл окно. Ощущение ядовитой гнилости, остававшееся после перебранки с коллегами, вмиг испарилось. Разладин с закрытыми глазами вдыхал влажный октябрьский воздух. Из приоткрытой створки доносились запахи мокрой травы, опавших листьев, редких капель дождя, стекавших на подоконник. За весь день ни разу Марк не чувствовал себя настолько спокойным и свободным. Он подвинул поднос ближе к окну и доел остатки салата. Да, ему все-таки понадобятся силы для выступления на планерке.
Через час после обеда четверка сотрудников отдела собралась в кабинете Осипа Евдокимовича. Они знали, что зимой, после новогодних праздников, руководство компании планирует новую волну сокращений. Отдел Вакуленко последние дни занимался анализом трудовых ресурсов вверенного производственного участка, чтобы составить список работников для увольнения. Осип ожидал получить единодушно утвержденный список, передать его начальству и благополучно закрыть задачу, но мнения подчиненных неожиданно разделились. На стол ему положили два списка, которых не объединяло ни одно имя. Осип устало вздохнул: ему придется потратить время на выслушивание объяснений, а потом еще и самому принимать решение. Он не хотел и не стремился шевелить мозгами, а потому надеялся, что кто-то из подчиненных будет достаточно убедителен и сможет его уговорить.
– Я считаю, что, в первую очередь, нам необходимо полагаться на показатели производительности труда. – Гривасов пытался защищать свою выборку. – То есть, если работник производит больше продукции за смену, следовательно, компания получает большую выручку – это базовая логика построения экономического анализа на любом производстве, с которой, я думаю, никто спорить не станет, – он бросил взгляд на Марка, стоявшего в стороне и ждавшего своей очереди. – Но если уровень производительности труда некоторых работников примерно одинаковый, то на что нам тогда обращать внимание? Думаю, ответ здесь тоже очевиден – на заработную плату. Если производительность труда приблизительно равна, то стоит отказываться от тех сотрудников, которые получают больше относительно своих коллег. Все согласны?
– Нет, я не согласен, – Марк не вытерпел и перебил Гривасова.
– Тогда я закончу доклад, а после вы скажете свои замечания, – с наигранной обходительностью ответил Филипп.
– Пусть сразу говорит, – нетерпеливо отозвался Вакуленко, утомленный нудной речью Гривасова.
– Благодарю, – коротко ответил начальнику Разладин. Недовольному Филиппу пришлось отступить в сторону. – В базе данных на каждого работника заведены досье, в которых есть информация помимо производительности труда и зарплаты. Если не полениться и хорошенько в них разобраться, то можно узнать много любопытных фактов. Я хочу сказать, что в нашей компании трудятся люди, а не роботы. Уровень организации и бесперебойности производства зависит во многом от того, насколько налажены взаимоотношения в коллективе, насколько персонал умеет работать в команде и так далее. Люди бывают разные. Цифры говорят одно, а личные характеристики и отзывы коллег – другое. Я видел список Филиппа. Он предлагает сократить только людей с наихудшим соотношением результатов труда с зарплатой. Но среди них есть работники с большим опытом, работники, которые давно трудятся в нашей компании, хорошо знают ее и наших партнеров, знают коллектив. О них положительно отзываются коллеги и руководители, это те, на ком строится работа целых производственных цехов! Я считаю, что их зарплата соответствует их квалификации и той роли, которую они играют в компании. Взгляните на мой список. Я выделил в нем тех сотрудников, которые оказывают негативное воздействие на коллектив, о которых неприглядно отзываются другие работники. В базе данных есть сведениях о неоднократных жалобах, выговорах и даже штрафах, которые они получали. Да, их производительность не отличается от остальных, но это не те люди, с которыми можно добиться успеха. Филипп предлагает простой путь, позволяющий сэкономить большие деньги здесь и сейчас. Я же предлагаю более надежный вариант в долгосрочной перспективе. Мы должны поощрять не низкие требования к зарплате, а высокую корпоративную и трудовую культуру, дисциплинированность и ответственность. На мой взгляд, главная задача сокращений не в том, чтобы сэкономить средства, а в том, чтобы избавиться от балласта, который мешает расти всей компании.
Вакуленко выпрямился, выпучив вперед округлый живот, и важно посмотрел на Разладина.
– Любопытный подход, Марк Андреевич. Стоит отдать вам должное за нестандартный взгляд на проблему. Да уж, в мою молодость такому не учили. – Осип Евдокимович ностальгически отвел взгляд и снова устало вздохнул: ясности в вопросе по-прежнему не было. – Я бы хотел услышать мнение остальных сотрудников. Яна Мироновна, что скажете?
– Я согласна с Филиппом и его подходом, – быстро и емко ответила Нелюбова. Она согласилась бы с чем угодно, лишь бы пойти наперекор Марку.
– Хорошо, – вновь взял слово Вакуленко, не дождавшись от девушки более развернутого комментария. – Илья Николаевич, ваше мнение.
– Мы досконально изучили данный вопрос, – размеренно и флегматично начал Власов. Его вдумчивая неторопливость всегда импонировала Вакуленко. – Хотелось бы отметить, что подходов к анализу существует несколько. Поэтому нельзя сказать, что один из моих коллег прав, а другой – нет. Они просто смотрят на проблему с разных точек зрения, и это их право как специалистов в своей области. Я же, полагаясь на собственный опыт, могу добавить, что в подобных ситуациях обычно стоит опираться на указания высшего руководства, просчитывать, какой подход будет более предпочтительным для компании в целом. Принимая во внимание этот нюанс, соглашусь все же с мнением Филиппа. Экономически оно является более обоснованным. В то же время подход Марка также имеет право на жизнь, но в нынешних обстоятельствах я не считаю его подходящим.
Гривасов не удержался и метнул торжествующий взгляд в сторону Разладина. Трое против одного.
– Что ж, – пробормотал Вакуленко, сделав паузу после слов Власова, – Марк Андреевич, еще раз хвалю вас за всестороннее изучение проблемы и оригинальный подход, но сам я тоже склоняюсь к мнению Филиппа Сергеевича. Хвалю весь отдел за проделанную работу. Считаю совещание наше завершенным. Можете вернуться к исполнению своих обязанностей.
Разладин изумленно посмотрел на Осипа Евдокимовича. На лице Марка читалось недоумение. Его коллеги один за другим покидали кабинет, а Разладин все пытался понять, что такого сказали Илья и Филипп, какие аргументы привели, чем его победили. Они наговорили море неопределенной чуши, а Вакуленко, даже не пытаясь пораскинуть мозгами, просто примкнул к большинству. Марк почувствовал, как съеденный на обеде салат тошнотой подступает к горлу.
– Марк Андреевич, в чем дело? – Вакуленко удивился, что Разладин все еще стоит в его кабинете, причем стоит с таким перекошенным лицом, что самому Осипу стало не по себе. – Вы здоровы?
– Здоров ли я? – Марк пару раз усмехнулся, резко подернув плечами.
– Знаете что, – Вакуленко заметно растерялся. Его обвислые пухлые щеки вздрагивали вслед за плечами Разладина, – возьмите-ка себе отгул на сегодня. Вы хорошо поработали, но вам явно нездоровится. Ага?
Марк еще раз усмехнулся этому «ага».
– Ладно, – медленно кивнул он и вышел из кабинета, не глядя на начальника.
Разладин прошел мимо остановки. От трясучки в трамвае могло и стошнить, поэтому он решил идти пешком. Дорога до дома заняла два часа. Зайдя в квартиру, Марк снова погрузился в апатию. Он ненавидел свободное время, но сегодня еще больше он ненавидел свою работу и коллег. Разладин вспоминал разговор на планерке, все пытался понять, о чем же говорили Осип, Филипп, Власов… С Яной все ясно – та действовала назло Разладину. Но эти-то трое чем победили? Благодаря каким аргументам? Из-за чего теперь несколько отличных опытных специалистов выбросят на обочину?
Хуже всего то, что в глубине души Марк знал ответы на эти вопросы. Но ответы были настолько ужасными, что он боялся их признать, боялся о них думать. Но даже неназванные они щемили сердце – настолько сильно, что Разладин уже поздно вечером, лежа в темноте, безнадежно и беззвучно заплакал. Лишь редкие соленые капли стекали по его лицу, а прерывистое дыхание рассекало темноту комнаты.
– Почему вы плакали? – удивленно спросила Елена, когда пациент начал рассказывать, как началась его рабочая неделя.
– Честно говоря, в тот момент я плохо понимал свои эмоции. Мне просто было очень… грустно. Так грустно, что невозможно было сдержать слез. – Произнеся последнюю фразу Марк буквально размяк в кресле. Лукьяненко с жалостью оглядела его обессиленную фигуру. – Наверное, все-таки скоро уволюсь, – внезапно передернул он разговор на другую мысль. – Может быть, и месяца не доработаю.
– Что происходило в следующие дни: во вторник и сегодня? Была ли какая-нибудь реакция на произошедшую ссору с вашим коллегой?
– Ничего особенного. Только Гривасов ходил, задрав нос, петушился. Гордился тем, что именно его список одобрили, а не мой.
– Вы злитесь на него, Марк?
– Злюсь? Нет. Плевал я на него. Пусть говорит и делает, что хочет. Меня не волнует.
– И тем не менее вы плакали вечером в понедельник.
– Да, но… Поймите, не от обиды на Филю плакал, не от неудачи в споре на совещании и уж конечно не от того, что окна не дали открыть, – разве это поводы? Мне… не знаю… Мне просто было больно на душе. Не знаю, как еще вам объяснить. Наверное, все навалилось.
– Раньше с вами такое бывало? Перепады настроения, слезы…
– Давно не было. Очень давно. С подросткового возраста, наверное. Может быть, это от лекарств?
– Сомневаюсь, Марк. Мне все-таки кажется, что причины вашего стресса не в препаратах, а в эмоциях, которые вы испытываете.
Разладин слегка наклонился вперед и задумался, запустив пальцы в волосы.
– Может быть, открыть окно? – предложила Лукьяненко, заметив на лице пациента признаки головной боли. – Сегодня на удивление приятная погода. Тепло, солнце выглянуло.
– Да, можно, если вас не затруднит.
Елена приоткрыла фрамугу, и Марк посмотрел на нее просветлевшим взглядом.
– Вы сказали, что не испытывали подобных эмоциональных всплесков с подросткового возраста. Не помните, что тогда выводило вас из равновесия?
– Да все как у всех: расставание с подружкой, ссоры с родителями, проблемы в школе…
– Вы часто ссорились с родителями?
– Не чаще остальных подростков, как мне кажется.
– А вы настолько хорошо знаете, что было у остальных?
– Я же общался со сверстниками. Имею представление.
– Что ж, это правда. Ни одно взросление не проходит без ссор и конфликтов с родными. Но, поверьте мне как практикующему психологу, даже среди очень похожих случаев находятся отличия. История каждого пациента уникальна. Поэтому расскажите подробнее, что вы думаете о своем детстве.
Марк на полминуты задумался, прежде чем ответить.
– У меня было счастливое детство, – уныло протянул Разладин.
– Почему вы так думаете?
– Сравниваю со сверстниками опять же… Меня хорошо кормили, не били, дома всегда были какие-то сладости, фрукты, были игрушки. – По удрученному взгляду пациента было ясно, что эти воспоминания его не радуют. – Мы не переезжали каждый год на новое место, а жили в частном доме, хорошем доме без мышей и дыр в крыше. Родители много работали и хорошо обеспечивали всю семью.
– Сколько детей в семье?
– Трое: я, старший брат и младшая сестра. С нами еще какое-то время жила бабушка, пока не умерла. – На этих словах взгляд Марка словно потух. – Дом был большой, всего хватало, так что детство было счастливое.
– А как же ссоры с родителями?
– У всех они были. Это нормально.
– Да, но я спрашиваю не обо всех, а конкретно о вас.
– А что обо мне… Ругали, когда получал плохие отметки в школе, наказывали, если набедокурю дома или опять же в школе.
– Как наказывали?
– Когда был совсем маленьким, в угол ставили. Как стал постарше, отправляли на чердак без телефона и компьютера. Своеобразный арест. Отец сам по молодости полгода в заключении провел и меня тоже наказывал такой домашней тюрьмой. «Подумай над своим поведением», – любил он приговаривать. На чердаке одна комнатка была, что-то вроде чулана. Потолок низкий, никаких окон, только узкая дверь и одинокая тусклая лампочка. Там было хуже всего. Ни одного просвета, ни одной даже маленькой щелочки. Только запертая дверь. Меня держали там по два – три часа за какую-нибудь пустяковую провинность.
Елена заметила, как Марк стал прерывисто дышать во время рассказа, как его глаза забегали из угла в угол, как чуть подрагивала нижняя губа.
– А как вас награждали за достижения? – Лукьяненко попыталась подвести пациента к более приятным воспоминаниям.
– Обычно сладостями какими-нибудь или игрушками. Баловала больше бабушка. Она очень меня любила. Никогда не ругала, даже если я действительно напортачил. Когда я родился, у бабушки несчастье случилось – дом сгорел. Вот она и переехала к нам. Старший брат уже в школу ходил, после школы – на секцию, так что весь день занят. Мама с папой с утра до вечера на работе. Вот бабушка со мной и нянчилась. Я ей как родной сын был. А она для меня была, пожалуй, даже ближе, чем мать с отцом. В чем бы я ни провинился, во что бы ни вляпался, она всегда была на моей стороне, всегда защищала.
– Сколько вам было лет, Марк, когда она умерла?
– Пятнадцать… Хотя нет, полных лет только четырнадцать.
– Это был первый раз, когда вы столкнулись со смертью?
– Да, – тихо ответил Разладин.
– Что вы почувствовали? – с участием спросила Елена.
– Что я почувствовал… Хм, – Марк поджал губы. – Знаете, а ведь именно тогда я, наверное, последний раз по-настоящему плакал. Прямо рыдал. Еще и родители подливали масла в огонь. Последние годы отношения у них с бабушкой были не самыми теплыми. Тесно стало в доме. Бабушка была им явной обузой. Когда она скончалась, казалось, кроме меня о ней никто и не горевал. Открытого пренебрежения, конечно, тоже никто не выказывал, но я уже был в том возрасте, когда мог замечать в людях равнодушие. Похоронили ее тихо и скромно, без церемоний, без поминок. Я даже не знаю, где ее могила. Будто бы был человек – и просто исчез.
– Как изменились ваши взаимоотношения с родителями после смерти бабушки?
– Как ни странно, улучшились. Исчез какой-либо негатив в мой адрес и в адрес брата с сестрой. Словно по мановению волшебной палочки. Не знаю, почему так произошло. Другими людьми родители, конечно, не стали, но начали более трепетно к нам относиться. Особенно мама. Бабушка ведь по ее линии была. Думаю, со временем она тоже осознала потерю. Но было уже поздно. Наши отношения с родителями вскоре сошли на нет. Я уехал учиться, потом устроился на работу. Поначалу мы старались поддерживать общение, но с каждым годом неизбежно отдалялись друг от друга.
– До такой степени, что теперь даже не хотите рассказать родителям о болезни?
Разладин пожал плечами.
– Послушайте, Марк, – продолжила Елена, – не держите зла на родителей. Не вините их. Если остались в вашем сердце какие-то обиды, то сейчас самое время их отпустить и дать родителям второй шанс. В конце концов, все мы его заслуживаем. Расскажите им о диагнозе. Позвоните матери и сообщите ей о болезни. Попытайтесь простить, Марк. Используйте эту возможность исправить ошибки прошлого.
– Я подумаю над вашим предложением, – сухо ответил Разладин, вставая с кресла.
Он медленно надел пальто, повязал на шею шарф и уже у двери повернулся в пол-оборота к Лукьяненко.
– Спасибо вам, Елена Дмитриевна. – Марк вздохнул, расправив плечи.
– За что? – психолог приподнялась в кресле.
– Не знаю, – замялся Разладин и опустил взгляд в пол. – За понимание. За наши беседы. Такое чувство, что вы единственный человек, с которым я могу… Словно мы говорим на одном языке в чужой стране. Понимаете меня?
– Да, Марк. Понимаю, – улыбнулась Елена пациенту на прощание.
Следующие дни выдались самими промозглыми за всю осень. Дождь шел то утихая, то вновь нарастая. Землю с аллей и лужаек вымывало на улицы, отчего на тротуарах и дорогах становилось скользко от грязи. Небо заволокли низко висящие свинцовые тучи. Даже в полдень на улице было темно и мрачно, люди и здания не отбрасывали теней, деревья стояли совсем голыми, без единого листочка. Лишь ветер гнул их сухие ветви.
После приема у Лукьяненко Разладин поостыл и рассудил, что лучше всего будет продержаться на работе еще пару месяцев, получить годовую премию и уйти сразу после новогодних праздников. Но ощущение, что он в любой момент может сорваться и все бросить, осталось где-то глубоко в сердце. Проявлять терпение, держать себя в руках и ждать следующих выходных – таков был девиз Марка.
В свободное от работы время Разладин безвылазно сидел дома, ни с кем не общался, никому не звонил, не писал, ничего не читал, не смотрел. Даже ел без аппетита – прием пищи превратился для него в неприятную, никому не нужную обязанность, которую он, тем не менее, вынужден был выполнять. Завтракал Марк плохо, ужинал еще хуже, обед и вовсе пропускал. Ему не хотелось есть, спать, двигаться. Он завтракал, потому что привык завтракать; ходил на работу, потому что привык ходить на работу; ложился спать, потому что привык в одно и то же время засыпать и подниматься. Мысли в его голове не имели никакого отношения к тому, что творилось в реальной жизни. Можно сказать, Марк витал в облаках. Хотя это были скорее не облака, а те самые тяжелые октябрьские тучи, что висели над городом всю неделю.
В субботу Разладин вновь отправился на прием к Лукьяненко.
– Как прошло окончание вашей рабочей недели, Марк? – начала беседу Елена.
– Знаете, есть такое выражение: на автомате. Вот именно так и прошла моя рабочая неделя, – ответил он, а затем печально добавил: – Бездумно и бездарно.
– Ссоры с коллегами были?
– Нет. Хотя… Один раз с Яной поругались. Мы с этой девушкой в одном кабинете работаем.
– Из-за чего поругались?
– Из-за окна, – Марк неестественно усмехнулся. – Вечно на этой почве у нас с ней дрязги. Она мерзлячка, а я люблю свежий воздух. В закрытом помещении душно и даже как-то страшно.
– Почему страшно? – Лукьяненко подалась вперед.
– Не знаю… Просто так сказал. Не суть.
– Я так понимаю, с родителями вы не пообщались. – Елена решила перевести разговор на более важную тему.
– Нет, – Марк медленно помотал головой из стороны в сторону.
– Почему вы им не позвонили? – Ей показалось, что сейчас для этого вопроса настало самое подходящее время.
– Знаете что, Елена, – Марк осекся, на глазах его проступили слезы. На удивление Лукьяненко, пациент принял вид крайне взволнованный и даже решительный, – на самом деле, я хорошо понимаю, чего вы от меня добиваетесь. – Он пристально посмотрел ей прямо в глаза. – Очень хорошо понимаю. Вы хотите помочь мне прожить последние месяцы жизни как можно лучше, как можно счастливее. Вы хотите помочь мне понять себя, свои страхи, комплексы. Возможно, даже хотите помочь мне обрести новые мечты, цели в жизни. Вы не хотите, чтобы я был одинок, чтобы я мучился от неспособности самостоятельно ухаживать за собой. Вы видели, что происходит с людьми ближе к концу, вы с этим знакомы не понаслышке, вы знаете, насколько это тяжело, а потому всячески хотите мне помочь. Спасибо вам за это. Правда, спасибо. – Елена вдруг почувствовала, что ей тоже хочется расплакаться – настолько проникновенно и искренно говорил ее пациент. Она старалась держать себя в руках. – Но все это… вся эта терапия… Мне кажется, она ни к чему не приведет.
Когда я узнал свой диагноз, то всю ночь провел в раздумьях. И единственным вопросом в моей голове было: «Зачем?» Остается жить всего год. Как другие поступили бы на моем месте? Одни бы продолжали работать, другие – отправились бы в путешествие, третьи, как и вы мне советуете, обратились бы к семье за утешением и поддержкой. Но зачем все это? Зачем делать что-то, спрашивал я себя, если конец неизбежен и вот-вот наступит? И тогда я внезапно понял – а нет никакого диагноза. Точнее, он есть, есть и болезнь, но исход… Он не появился из ниоткуда. Он был всегда. И он всегда был неизбежен и близок. На самом деле мы все смертельно больны от рождения.
Когда я осознал это, то почувствовал, как с глаз спала пелена. Я жил в мире иллюзий. Я думал, что построил жизнь вокруг себя, словно город в пустыне. Но то был не город, а мираж. Диагноз открыл мне глаза. Нет никакого города, есть только пустыня. Все мечты и цели сгорают здесь, обращаются в пепел. В этой пустыне ничто не может существовать. Только песок и горячий, как огонь, воздух. И, что страшнее всего, мы одиноки в этой пустыне. Вышли из небытия, блуждаем по жизни, а после погружаемся во мрак. И ничто этого не изменит.
Я вдруг понял, что все мои стремления, цели, мечты – это такие глупости. Смешно и стыдно думать о них. Но они помогают нам забыться. О да! Люди на все готовы, лишь бы не думать о конце. Напейся, обкурись, закопайся в работе, нарожай детей, придумай себе как можно больше забот. Но на самом деле мы делаем все это ради одной единственной цели – чтобы забыть о смерти. Чтобы забыть о том, какие мы слабые и одинокие, и что сам мир – это лишь огонь и песок. Нет ни любви, ни ненависти, ни добра, ни зла. Нет ничего. Лишь голая пустыня, покрытая пеплом.
Елена вцепилась руками в подлокотники кресла. Отчаяние. Меланхолия. Депрессия. Она уже сталкивалась с подобным, но не так часто, чтобы относиться к этому равнодушно. Елена испугалась, что этот мальчик – а в ее глазах Разладин выглядел сейчас именно беззащитным ребенком, – окончательно потеряется во мраке, причем заведет себя туда сам. Психолог оторвала руки от подлокотников, судорожно схватилась за пишущую ручку и, крепко сжав ее пальцами, перешла в нападение, не дав Разладину опомниться.
– Марк, вам не стоит так обреченно смотреть на мир. Близость смерти искажает ваш взгляд на жизнь. Такое бывает. Сейчас вы видите вокруг только плохое, только негатив. Но в жизни много хорошего. Мир – это вовсе не пустыня. Не огонь и песок, как вы выразились. В жизни, даже самой простой и обыденной, есть много чудес – вполне реальных и осязаемых. Вы сердцем почувствуете, когда встретите их. Не отворачивайтесь от них, не закрывайтесь. Да, я хочу вам помочь – насколько это в моих силах. Но, по правде говоря, главная цель терапии – заставить пациента помочь самому себе. Иначе ничего не получится. Ваша жизнь в ваших руках, Марк. Вы вполне можете на нее влиять. Поймите это! Если вы сами себе не поможете – никто вам не поможет.
Елена глубоко вздохнула. Она сильно расчувствовалась после монолога Разладина и злилась на себя: непрофессионально давать волю эмоциям во время сеанса. Ей нужно быть предельно собранной и внимательно следить за поведением пациента. Тут же она сама чуть не сорвалась. Нехорошо.
– Возможно, вы правы, – неожиданно для Елены согласился Разладин. – Но все же не думаю, что я многое могу изменить. В моем положении выбор невелик…
– Есть вещи, на которые вы по-прежнему способны влиять не меньше, чем раньше.
– Имеете в виду отношения с семьей?
– В том числе. Я бы сказала, что это на первом месте.
Марк спрятал лицо в ладонях. Он тер пальцами щеки, скулы, брови и виски и о чем-то усиленно думал, зажмурив глаза.
– У меня в понедельник обследование в больнице, – наконец прервал он затянувшееся молчание. – Будет более ясная картина по динамике развития болезни. Весь день пропущу. Но во вторник планирую выйти на работу несмотря ни на что.
– Буду ждать от вас новостей в среду. Но если вы почувствуете себя плохо, почувствуете сильное душевное расстройство из-за возможных неприятных новостей, не мучьте себя, Марк. Вы можете позвонить мне, и я проконсультирую вас дистанционно. Договорились?
– Да, хорошо, – ответил Разладин, думая, что вряд ли позвонит Лукьяненко, даже если новости будут совсем плохими.
– Но все-таки советую вам настраиваться на лучшее. Боритесь, пока у вас есть такая возможность.
– Конечно, – безучастным, равнодушным тоном произнес Марк. – Поживем – увидим, – подытожил он, стоя на пороге кабинета.
В понедельник утром Разладин отправился в больницу. План был следующий: сдать анализы, пройти ряд процедур, показаться специалистам и получить результаты обследования, проведенного две недели назад. На все про все у Марка ушло около пяти –шести часов, после чего он вновь оказался в кабинете у своего терапевта.
– К сожалению, картина неутешительная. Результаты анализов не вселяют оптимизма, – устало проговорил доктор. Это был взрослый мужчина с вечно серьезным лицом и грустными глазами.
Он принялся подробно объяснять Марку, как будет развиваться болезнь. Из всего, что сказал врач, Марк понял две вещи. Первое – резкое ухудшение его физического состояния может начаться уже через месяц. Скорее всего, в декабре придется переехать в больничную палату. Второе – вопреки первичному прогнозу, жить ему осталось не так долго. Доктор откровенно признался, что исход может наступить в конце зимы.
Разладину стало нехорошо. Он тяжело задышал, сильно вспотел, в панике попросил открыть окно. Врач отправил Марка в процедурный кабинет, где его уложили на кушетку и поставили капельницу с дозой успокоительного. Немного отдохнув, Разладин вернулся к доктору в более уравновешенном и спокойном состоянии. Врач долго и терпеливо отвечал на вопросы пациента. Марк тщательно записывал слова доктора в блокнот и не стеснялся по десять раз переспрашивать непонятные моменты. Они просидели в кабинете до самого вечера. В конце приема врач прописал Разладину ряд недешевых препаратов, которые помогут справиться с некоторыми симптомами и позволят легче перенести последние дни жизни.
Марк вернулся поздно вечером домой и разложил все лекарства – ими оказались заставлены все полочки возле умывальника в ванной. Разладин смотрел на разноцветные таблетки, колбочки, порошки и не верил, что все это происходит на самом деле и происходит именно с ним.
Ему долго не удавалось заснуть, даже несмотря на усталость и дозу успокоительных препаратов в крови. Утро тоже выдалось тяжелым. Марк проспал. У него не было времени осознать новый виток болезни и осмыслить свое теперешнее положение. Разладин взглянул на часы, быстро собрался, съел завтрак, вдогонку заправился необходимыми лекарствами и поспешил на работу. Но все-таки опоздал на час.
– Мы уж думали, ты помер, – пошутила Яна, увидев в дверях Марка.
Ее реплика показалась коллегам смешной. Не до смеха было только Разладину. Нелюбова, пусть и не нарочно, огорошила его напоминанием о неминуемом и скором уходе из жизни. Марк прошел к своему месту и спрятался от коллег за горой рабочих папок. Фраза Яны продолжала звенеть в ушах, точно тревожный колокол. Ведь скоро он и вправду не явится на работу, потому что умрет. Или потому что будет при смерти и физически не сможет выполнять трудовые обязанности.
Марк сидел в обнимку с портфелем, сгорбившись за столом. Он не открывал папок, не раскладывал бумаг перед собой, даже компьютер не включил. Разладин тяжело дышал, потел, нервничал, качался на стуле и смотрел на свое размытое отражение в черном экране монитора. Казалось, его совсем не волновало, что происходило за пределами рабочего стола.
В конце концов Марку стало нестерпимо душно. Он резко поднялся с места, открыл окно настежь и опустился обратно в кресло. В тот день на улице лил отвесный дождь, временами завывал ветер, температура на термометре колебалась около пяти градусов выше нуля. Не трудно догадаться, что все прочие работники восприняли затею Разладина впустить свежего воздуха в помещение без энтузиазма. Первой отреагировала Нелюбова.
– Ты совсем с ума сошел?! – Яна вскочила с места. Она задела приоткрытую коробку печенья, и несколько из них крошками рассыпались по линолеуму.
Марк даже не оглянулся, но по приближающемуся металлическому бренчанию догадался, что к нему направляется Нелюбова. Она не стала разговаривать с Разладиным, а сразу попыталась закрыть окно.
– Оставь! – прорычал Марк и оттолкнул девушку.
Попутно он рукой задел высокую стопку папок с бумагами, и та свалилась со стола прямо под ноги Нелюбовой. Яна споткнулась об упавшие папки и грохнулась на пол. Власов ахнул, бросился к Нелюбовой и помог ей подняться.
– Не ушиблась? – взволнованно спросил Илья.
– Псих конченый! – послышалось из угла, где сидел Гривасов.
Разладин ни на кого не обращал внимания и продолжал сидеть в прежней позе перед открытым окном. Яна быстро встала при помощи Власова. Обошлось без травм, но ее глаза были на мокром месте, а лицо покраснело от испуга. Нелюбова с ненавистью посмотрела на Разладина. Об ее дыхание можно было обжечься.
– Псих! Изверг! Я буду жаловаться на тебя! Будь ты проклят!
Яна напоказ плюнула в сторону Марка и решительным шагом вышла из кабинета. Разладин даже не удосужился повернуться в ее сторону. Вскоре ему позвонил Вакуленко и вызвал к себе в кабинет.
– Марк Андреевич, на вас тут жалуются, – проговорил Осип Евдокимович. Ему явно было неловко из-за того, что приходится улаживать ссору между подчиненными. – Извинитесь перед Яной Мироновной, будьте добры.
Вакуленко хотел, чтобы устными формальностями все обошлось и чтобы от него сразу отстали с этими мелочными передрягами. Но Разладин не спешил признавать вину, а Нелюбова не соглашалась на столь поверхностное разрешение конфликта.
– Извинений мало, Осип Евдокимович! – воскликнула девушка в ответ на слова начальника. – Он сейчас извинится, и что? Он ведь постоянно конфликтует – спросите у кого угодно в кабинете. С ним просто невозможно работать! Ведет себя как ненормальный! Я требую, чтобы ему штраф выписали, выговор или какое-нибудь другое наказание, чтоб неповадно было!
Яна увлеклась и верещала так, что ее визг был слышен на всем этаже. При этом она будто бы не видела обидчика, который стоял в двух шагах от нее совсем бледный и не обращал совершенно никакого внимания на Нелюбову и на Вакуленко.
– Марк Андреевич, вы здоровы? – Осип Евдокимович заметил на лице Разладина болезненное равнодушие к происходящему. – Может, вам лучше на больничный уйти? – предложил Вакуленко, приободрившись тем, что нашел выход из неловкой ситуации.
– Да! На больничный! Пусть лечится, псих несчастный! – Яна всплеснула руками и звучно пробренчала браслетами.
Марк, наконец, посмотрел на нее – посмотрел прямо, открыто, почти неприлично.
– Замолчи, дура, – тихим, но явно раздраженным и нервным тоном проговорил Разладин, чем буквально ошарашил и Нелюбову, и Вакуленко.
– Ты совсем обалдел, придурок? – ответила ему Яна.
Осип Евдокимович чуть приподнялся с места. Он на секунду испугался, что его подчиненные прямо тут подерутся. Но этого, к счастью, не случилось. Сразу после резкого ответа Яны глаза Марка вспыхнули, он угрожающе шагнул навстречу Нелюбовой и уже готов был, казалось, убить ее. Девушка старалась держаться бойко, но ее коленки задрожали от одного только взгляда Разладина. Марк только теперь увидел в ней не врага, а пугливую и беззащитную девушку. Он остался мужчиной и не ударил Яну, но все-таки разразился тирадой.
– Как вы не понимаете? Вы все! – Посмотрел он на Яну и на Осипа. – Как вы не понимаете?! Мы же задыхаемся! За-ды-ха-ем-ся! Вот в этих коробках. – Он развел руками, обводя офисные стены и потолок. – Нас тут будто заперли: без света, без воздуха, без шансов на спасение. И мы заочно на все согласны. Мы сами себя запираем, боясь свободы, и закрываемся ото всех!
– Марк… О чем ты говоришь? – с недоумевающим лицом прервал его Вакуленко, но Разладин будто не заметил вопроса и продолжал:
– Задыхаемся! Задыхаемся, словно в чулане! Вы благодарить меня должны, что хоть кто-то открывает окна в этой тухлой консервной банке. Невозможно жить среди той вони, которую вы, жалкие канцелярские крысы, везде порождаете. Устал я от вас… Душно мне с вами… Душно! От того и открываю окна настежь. Вы не хотите дышать, не хотите жить, а я хочу… Жить! – Разладин внезапно схватился за лицо. Его глаза покраснели от слез. – Я еще пожить хочу. Почему мне нельзя? Почему именно мне? Почему я? Ведь и без того мало времени. И с каждым днем его остается все меньше. Жить! Жить! Хоть как-нибудь, хоть где-нибудь – лишь бы жить, лишь бы дышать свободно. А вы – вы и того не хотите! Вот почему я?! Почему я, а не вы? Вы все равно не хотите – ни жить, ни дышать. Ничего не хотите. Вы все задохнетесь! Я единственный, кто открывал для вас окна. А теперь и меня не станет. К черту ваш больничный, вашу жалость и ваши подачки! К черту вас всех! Я не вернусь больше сюда, в эту кабинетную тюрьму, в этот затхлый чулан. Ухожу! Увольняюсь! Напишу заявление и оставлю внизу на вахте. И ничего больше не хочу слышать от вас!
Марк кричал то на Яну, то на Вакуленко; был бы в кабинете еще кто-нибудь —кричал бы и на него. В горячке он бросался словами, не разбирая ни самих слов, ни тех, кому он эти слова адресует.
Разладин наконец закончил тираду и буквально вылетел из кабинета. Нелюбова и Вакуленко переглянулись и оба развели руками.
– Я ни слова не понял.
– Бред сумасшедшего, Осип Евдокимович. Я же говорила вам, что он ненормальный.
– Может, болен парень? Температура высокая?
– Чувство собственной важности у него высокое, – надменно ответила Яна. – Он всегда себя так грубо ведет, поверьте.
– Хороший парень ведь, неплохой работник. Болен, наверное…
– Раз болен, пусть дома сидит. Сам ничего не делает и нам работать спокойно не дает. Без него всем гораздо лучше будет, Осип Евдокимович.
– Все же раньше я за ним такой вспыльчивости не наблюдал. Ладно. Обидчик ваш, Яна Мироновна, судя по всему, ушел, так что возвращайтесь к работе.
На этом скандал завершился. Обошлось без штрафов, выговоров и прочих неприятных последствий. Офис продолжил работать в обычном ритме. Спустя время к Вакуленко зашел секретарь и передал заявление от Марка. Осипу Евдокимовичу ничего не оставалось, кроме как принять документ в оборот и начать процедуру увольнения Разладина.
К полудню Марк вернулся домой. Эмоционально он был истощен событиями на работе, а физически – бессонной ночью и недоеданием. Марк попробовал что-то съесть, но этим скромным обедом его вырвало через полчаса. Вдобавок он ощутил побочные эффекты от многочисленных препаратов, которые успел принять вчера вечером и сегодня утром. Валясь с ног от усталости, Марк прилег на диван и задремал.
Очнулся Разладин, когда на улице уже начинало темнеть. Окно в комнате было приоткрыто, и через него просачивался прохладный октябрьский воздух. Дождь, который лил весь день, наконец, прекратился, и во дворе, прямо под окнами квартиры Разладина, резвилась среди луж стая ребятишек под присмотром скучающих родителей. Настолько приятна была погода на улице, настолько прекрасно было прояснившееся небо, что Марк, несмотря на усталость, решил чуть пройтись. «Совсем немного, – подумал он. – Буквально пару кварталов – и назад».
Разладин вышел наружу бледный, как призрак. Он дважды обошел свой квартал, но все еще не хотел возвращаться домой. Марк решил свернуть с привычного маршрута и пошел вдоль трамвайных путей, точно мальчишка из детских приключенческих рассказов о путешествиях. Одинокий герой своей собственной истории, осторожно шагающий в темноте…
Из-за тонкой вуали черных облаков выглянула луна – красивая, на редкость большая, с ярким отчетливым контуром. Томным бледным светом она мгновенно пленила Марка. Разладин потерял все прочие направления, он шел лишь к ней одной, к луне. Он устроил охоту на ночное светило, стараясь то ли найти вид получше, то ли поймать ее и потрогать собственными руками. Но схватить руками луну нельзя. Разве что взглядом…
Потратив некоторое время на поиски идеального места для наблюдения за луной, Марк, наконец, его нашел. Это был пустырь позади многоэтажной автопарковки. Заброшенный участок, усыпанный мелким щебнем и лишенный всяческого искусственного освещения. Здесь и небо хорошо просматривалось, и прохожие не мешали. Марк сел прямо на щебень, укутался в пальто и обнял руками колени. Запрокинув голову, он смотрел на одинокую луну в темном и все еще пасмурном небе, на то, как ее нежный свет обволакивает края проплывающих мимо облаков. «С детских лет не шатался по городским закоулкам. Почему я никогда раньше не сидел так на земле и не смотрел на небо? Сколько всего я терял! И только теперь, когда до конца остались считанные недели, я начал замечать, как прекрасны такие простые вещи. Теперь буду каждый вечер смотреть на небо, на эту луну. Каждое утро стану встречать рассвет. Все это я упускал – не знаю даже, ради чего. Но теперь уж не пропущу ни одного раза. Пока еще буду способен ходить и подниматься самостоятельно с постели – не пропущу. Раз смерть так близка, буду наслаждаться каждым днем, каждым моментом…»
Разладин улыбался, думая об этом. Он настолько расчувствовался, что лег на спину: ни холодная земля, ни жесткая мокрая щебенка не мешали ему в ту минуту наслаждаться видом полной луны. Если бы не болезнь – Марк был бы самым спокойным и самым счастливым человеком во всем мире. Но мысли о неминуемой и близкой смерти не давали ему покоя. Ком вставал поперек горла, когда хотелось глубже вдохнуть. Марку казалось, что все это могут сейчас же у него отобрать: и воздух, и луну, и влажную щебенку, и даже саму способность мыслить. Это тревожило его до дрожи в груди, тревожило до слез. Разладин смотрел в небеса и плакал – о том, почему так мало раньше наслаждался этим, когда был здоров, полон сил и энергии. Луна, деревья, блики солнца на речной глади, смех детей в парках, номера близких людей в телефоне… Счастье всегда было рядом, он просто проходил мимо. «Все кончено! И я лишь смотрю вслед уходящему поезду», – пронесся приговор в его мыслях.
Поздний час. Совсем стемнело. Пора возвращаться домой. Но Марк продолжал лежать и смотреть на луну. Он все боялся, что если встанет и уйдет, то навсегда упустит возможность наслаждаться этим прекрасным видом и никогда уже не сможет сюда вернуться.
К полуночи тело Разладина совсем ослабло, начало сводить мышцы, спина задеревенела – оно и понятно, столько времени пролежать на голой щебенке! В конце концов он все-таки поднялся с земли, но идти домой не решился. Марк подошел к стене парковки, сел рядом, прислонился к ней, подложив под голову шарф, после чего плотнее запахнулся в теплое длинное пальто и худо-бедно устроился на ночь. «Вот как себя чувствуют бездомные», – с горькой усмешкой подумал он. Какое-то время Марк еще следил за луной, медленно плывшей по небу, но вскоре усталость взяла свое – он уснул прямо здесь, на улице, на заброшенном пустыре за парковкой.
Его разбудили предрассветные сумерки. Просиявшее небо прыснуло светом в опущенные веки Марка. Разладин продрог и не выспался. По парковке начинали ездить машины. Механический шум двигателей окончательно разбудил его. Марк с трудом поднялся, опираясь рукой о бетонную стену. Спина, ноги и плечи сильно затекли, шея онемела. Он прокашлялся грубым нехорошим кашлем, достал из кармана мятый платок и вытер нос. Першило горло, виски гудели, спину ломило. По знакомым симптомам Марк сразу понял, что простудился. Разладин туго намотал шарф на шею и, с трудом удерживая равновесие, двинулся в сторону дома.
Город постепенно пробуждался ото сна. Дороги заполнялись машинами, переулки – людьми. Все спешили по делам. Один Марк, пошатываясь, бесцельно брел по тротуару. Его путь пролегал через набережную. Выйдя к реке, Разладин решил передохнуть и присел на скамейку. Ему хотелось вздремнуть прямо здесь, но что-то очень яркое мешало расслабиться. Марк открыл глаза и увидел солнце, которое медленно поднималось из-за горизонта. Красно-оранжевый диск обжигал проплывавшие мимо облака и напоминал Разладину о его ночных мыслях. Марк улыбнулся рассвету, радуясь исполнению своего намерения. «Каждое утро буду встречать рассвет», – повторил он мысленно.
Это было чудо – то самое, о котором говорила Елена. Жизнь ежедневно дает нам поводы для счастья, но мы их не замечаем. Марк понял, что в его жизни не было ничего реальнее этого утреннего солнца. Такое яркое. Такое теплое. Вдохнув полной грудью холодного, чистого воздуха, Разладин почувствовал себя свободным. Свободным и счастливым. Словно до этого дня он, как в детстве, сидел наказанный в чулане, а теперь выбрался из него, пробежался по лужайке среди покрытой росой травы и вновь ощутил радость на душе.
Марк сидел на скамейке и думал о детстве, об уходящей жизни; думал о смерти. Но внутри него не было страха – было смирение, понимание и покой. Глядя на отражение солнца в речной глади, Разладин сунул руку во внутренний карман пальто, чуть порылся в нем и вытащил телефон. «Зарядки совсем мало, но на один звонок хватит», – решил он и набрал номер.
– Доброе утро. Извини, что звоню так рано… Я хотел кое-что сообщить. Я был у врача еще месяц назад… Прости, что не сказал раньше… Мама, я болен и скоро умру.