В честь открытия офиса Романов устроил небольшой прием, человек так на сто. Друзья, нужные люди, никого из сослуживцев по ПМЦ, никого из сотрудников «Исцеления», кроме Инессы. Живая музыка: блюзы и рок его молодости. Изысканный кейтеринг, дорогие напитки.
Сам он пришел за час до начала приема. Официанты уже заканчивали сервировку. Тонкий звон бокалов о металл столовых приборов. Тихий перебор настраиваемых гитарных струн под шелест беседы и смех персонала.
Три венецианских кресла были сдвинуты к стене, освободив место для столов. Леша подошел к ним, хмыкнул и сел в среднее, как на трон. Да, трон и есть. Справа, одесную, сидел бы сейчас Лазари, а ошую – конечно… Он вздохнул и заставил себя мысленно произнести имя, которое вычеркнул из памяти…
«Добро пожаловать!» – на белом фоне монументальными кумачовыми буквами было написано, словно высечено, на стене Зала ожидания для новоявленных граждан
государства Израиль. И от кумачовости этой повеяло на Лешу знакомым духом советского Первомая и «Взвейтесь кострами». От ужаса передернуло – неужели за что боролись, на то и напоролись?!
Сходство дополняли канцелярские столы, расставленные по залу, и сидящие парами за ними сотрудники эмиграционной службы с выражением легкой брезгливости на лицах. Не хватало только примкнувшего к ним Шепилова.
В целом было тихо – пугливые советские граждане привычно замерли перед лицом номенклатуры. Там и сям возникали в тишине бунтарские вспышки детского плача, подавляемые в зародыше напряженными родителями.
Романов чувствовал себя неуверенно. Вокруг него все переговаривались со значительными лицами, полунамеками, понимающе щурясь и кивая головой в ответ на реплики собеседника. Сыпали словами, значения которых он не понимал, хотя и осознавал со страхом, что должен был хоть чуть-чуть подготовиться к такому перевороту в своей жизни, а не ехать в новую страну наивным дурачком: «Здрасьте! Я к вам пришел навеки поселиться…»
– А я говорю – только в Тель-Авив, и никуда больше! Иерусалим молится, Хайфа работает, а Тель-Авив – живет!
– Не, товарищи, я-то знаю, как себя с ними вести! У меня тут двоюродный брат уже пять лет…
– Да меня на работу из аэропорта выхватят…
– Надо из них сразу выбивать мерказ-клиту17…
– Они смотрят – мезузу18 целуешь или нет. Я, конечно, подошел так, поцеловал небрежно. Вижу, они так переглянулись, заулыбались мне, конечно…
Если замечали, или им казалось, что замечали, постороннее чуткое ухо, резко переходили на полушепот, отходили в сторонку.
Единичные товарищи словно отгородились невидимым барьером от остальных. К ним подбегали служащие, шептали неслышно под завистливые взгляды всех прочих, равных между собой.
И тут Леша с ужасом осознал звенящую пустоту в голове во всем, что касалось государства Израиль, его устройства, языка, культуры… Да хрен с ней, с культурой этой! Мирские, насущные вопросы, например нужны ли здесь врачи, и если да, то какие?
Ноль, полный ноль! Нет, какая-то обрывочная информация текла тоненькой струйкой, а порой просто капала ржавыми каплями на всех этапах эмигрантского тракта. Но только теперь Леша с тоской понял, какие это ничтожные крохи! За глухими стенами ждала его полная и, похоже, не очень дружелюбная неизвестность…
В животе заныло, Лешка нащупал в кармане куртки пачку «Мальборо» – купил, не смог удержаться, на пересадке в Будапеште. Поплелся в курилку в углу зала. (Благословенные времена! Кури, где хочешь!)
– Извините, можно попросить сигарету?
Лешка оторвал невидящий взгляд от цементной стены, усеянной черными пятнами – надгробиями загашенных бычков. Лысая голова, карие, с грустной поволокой глаза, черные густые усы. Помесь Розенбаума с золотистым ретривером.
Лешка протянул пачку.
– Последнюю даже вор… – замялся Розенбаум-ретривер, шевеля неловко нависшими над пачкой пальцами.
– Да что вы! – поморщился Романов. – Берите, выйдем же отсюда в конце концов! Куплю.
– Спасибо! – Два пальца нырнули в пачку, аккуратно вытянули сигарету.
– Вы случайно не гинеколог? – поинтересовался Леша, следя за процессом.
– Да, – Розентривер вскинул на него удивленные глаза. – А как догадались?
– Пальцы. – Леша повторил жест, сложив пальцы в клешню. У него это вышло совсем не так изящно. – Очень характерно.
– Просто Шерлок Холмс! – Быстрый оценивающий заново взгляд, рука протянута для пожатия. – Александр Духин. Саша.
– Очень приятно! – Руки сошлись. – Алексей Романов. Просто Леша.
– Коллега, подозреваю? – прищурился Духин.
– Да, тоже доктор. Кардиолог.
– Только правильнее сказать – бывшие коллеги, – уточнил Духин. – Вы ведь в курсе…
– Может, перейдем на «ты»? – предложил Леша. – Люди мы еще молодые.
Духин согласно кивнул:
– Ты ведь в курсе, что нам надо подтверждать диплом? Сдавать экзамены?
– Слышал что-то такое, – пренебрежительно махнул рукой Леша. – Ты, прости, откуда?
– Питер. Первый Мед. А ты?
– Москва. Тоже Первый.
Они тепло, с пониманием кивнули друг другу. Атмосфера Незримого Братства Двух Столиц. Единственные стоящие города СССР, во веки веков, аминь.
Невидимые нити симпатии, как черточки в формулах учебников по химии, пока еще слабые, не валентные, протянулись от одного к другому.
– С семьей? – поинтересовался Духин.
– Нет, – отрицательно качнул головой Романов. – Один, как перст. С чемоданом и коробкой книг. А ты?
– Я с женой и ребенком. Вон там, видишь, – и показал в отдаленный угол. На грани тени и света одинокий солнечный луч, косо упавший из узкой щели окна под потолком, выхватил неясный женский силуэт, склонившийся над детской коляской.
– Дочка. Света. А жена – Аня. Пойдем, познакомлю.
Леша кивнул. В этот момент динамик захрипел и громко позвал:
– Алексей Романов. Романов. Стол номер три. Лешка вздрогнул, торопливо бросил сигарету, чиркнув ею по поминальной стене.
– Всё. Пошел!
Духин прищурился:
– Хоть знаешь куда, зачем и почем?
– Ни малейшего представления! – быстро дернул головой Леша. – А что?
– Он еще спрашивает! – закатил глаза Саша. – Короче, никуда, кроме Беэр-Шевы, не соглашайся. Понял? Стой насмерть!
– Романов! – с раздражением позвал динамик.
– А что? – оборачиваясь на ходу, спросил Романов.
– Это единственное место в стране, где есть нормальные курсы для врачей, понял? – бросил вслед Духин. – Ни на что больше не соглашайся! Потом «спасибо» скажешь! Стой не на жизнь, а на смерть!