Я вжала голову в плечи и старалась не смотреть на мать, которая с красным от гнева лицом ходит по кухне и причитает.
– Чем, чем ты думала, дитя мое? Сколько раз наказывала не говорить ни с кем без моего разрешения? Говорила? И что, послушала меня, дочь моя? Деревенские парни не для тебя!
Выслушивая мамину отповедь, я стояла возле печи и трогала пяткой раскаленный уголек, выпрыгнувший на пол. Уголек отдает приятным жаром, который бывает лишь от березовых дров.
Я спросила тихо:
– А кто для меня?
Мать перестала бегать по дому. Остановившись, грозно посмотрела и откинула прядь со лба.
– Дочь моя, – произнесла она, – я не знаю. Но никто из простых смертных не сможет стать тебе достойным мужем. Только на той неделе ты сожгла два платья. Что будет, если в момент близости, вспыхнешь, как факел и сожжешь благоверного? Деревенские пойдут к верховному магу, будет суд. Нет, дорогая моя, никаких пастуших сынов.
– Но мама… – попыталась возразить я в надежде, что получиться достучатся через ее затвердевшее упрямство.
Но она вскинула ладони и отвернулась.
– Слышать ничего не желаю. Ты подвергаешь опасности себя, меня, дом и всю Звенящую долину. Только жители Нижнего мира владеют огнем. Но ты родилась здесь, и мой святой долг защищать тебя от себя самой.
Я тяжело вздохнула и оглянулась на печь, где потрескивают поленья, а языки пламени весело пляшут, словно зовут с собой поиграть.
С самого детства усвоила – моя жизнь не будет такой, о какой мечтают все девочки Звенящей долины. Наш с матерью дом находится на отшибе. Чтобы добраться до него, нужно пройти через пшеничное поле и подняться на холм. А потом тарабанить в дверь, и надеяться, что откроют.
Когда мама поселилась здесь, дом был настолько ветхим, что во время дождя приходилось расставлять ведра и тазы. С потолка нещадно текло. Понадобилось несколько месяцев, чтобы привести его в приличное состояние.
Своими руками, в одиночку, к тому же беременная, она по крупицам восстанавливала избу, а когда, наконец, удалось, вызвала местную ведьму. Та зачаровала его, чтобы не боялся солнца и дождя.
Спустя пару месяцев, в жаркий летний день родилась я. Мать успела послать голубя за повитухой, но пока та забралась на холм, я уже огласила дом пронзительным писком.
Увидев меня, повитуха нахмурилась и сказала:
– Печать на дитятке твоем. Не простая судьба будет.
На что моя мать гневно зыркнула на нее и выгнала, сказав:
– Иди к верховному магу и там пророчествуй. А нас не трогая, ведьма.
– Ведьма, ведьма… – пробормотала повитуха, уходя. – Дитя твое печатью жертвенного огня мечена. Силы. Да не ясно, какой природы…
С тех пор мать оберегала меня больше, чем следовало. В лес я ходила только с ней, за водой только с ней, даже когда приходили дети из деревни, она садилась у порога и неустанно наблюдала.
А сегодня я рассказала о сыне пастуха, с которым вот уже год скрываемся от посторонних глаз, встречаясь у границы с Нижним поречьем.
Видя, как я осунулась и поникла, мать чуть смягчилась. Помахав к себе и дождавшись, когда подойду, обхватила мое лицо ладонями и проговорила:
– Дитя мое, Агата, пойми, есть вещи, которые могут постичь лишь боги. Мы, простые смертные, должны следовать их заветам и не гневить.
– Но как мы с пастушьим сыном можем прогневить богов? – спросила я, уставившись в глаза матери.
Она покачала головой и проговорила:
– Это мне тоже не известно. Но если они позволили бежать из Нижнего поречья, спастись от страшной участи быть забитой насмерть, нужно быть благодарными и не испытывать судьбу. Мы и так живем не как все. К счастью, верховный маг Звенящей долины, куда разумнее мага поречья. Будь благодарной, Агата.
Я опустила глаза. Когда мать заговаривала о благодарности, становилось стыдно, даже если ничего не сделала. А если сделала – хотелось сгореть на месте. Но, в отличие от обычных людей, мне пламя доставляет лишь удовольствие и покой, а когда возгораюсь, наступает почти блаженство. Именно поэтому деревенские со мной не общаются, а мать стережет денно и нощно, как бы что не вышло.
Отойдя обратно к печке, я сунула пальцы в огонь. Пламя ласково окутало теплом, по коже прокатилась волна удовольствия, добралась до самого сердца и заставила биться чаще. Не то, чтобы я была сильно влюблена в сына пастуха. Но сама возможность сделать что-то самой, сделать выбор, будоражила и влекла.
Мать подошла и стала справа, глядя в печь.
– Мы должны быть осторожны, – произнесла она. – Деревенские уже окрестили тебя огненной ведьмой. Как же они далеки от истины…
– Почему ты не говоришь, кто я? – спросила я, наконец решившись.
– Придет время, сама все узнаешь.
– Ты всегда отвечаешь так, когда не знаешь, что сказать, – сказала я с горькой усмешкой.
Мать промолчала. Краем глаза заметила, как опечалилось лицо, словно на ее плечах непомерный груз, который несет с начала времен. Но вытащить из нее что-то, что рассказывать не хочет, не смог бы даже верховный маг Нижнего поречья. Было известно лишь, что она сбежала оттуда и попросила убежища в Звенящей долине потому, что в поречье беременная девушка без мужа считается позором и достойна самого сурового наказания.
Ее приняли, разрешив поселиться в разваленном доме на холме. Единственным условием верховного мага была беспрекословная верность. Мать согласилась. Чего и требовала от меня.
– До ночи Лунного сияния всего пара месяцев, – сказала я. – Будут гулянья и праздник. Мне снова нельзя пойти?
Мать вздохнула.
– Ты же наешь, – сказала она. – Это опасно.
Я хотела возразить, но в этот момент в дверь постучали. Мы в испуге оглянулись. Едва мать сделала шаг, дверь распахнулась и на пороге появился верховный маг Звенящей долины. Высокий и худой, с длинным острым носом, который больше подходит ведьме. На голове шляпа без полей, но с высокой тульей, а сам в широкой мантии.
Мама попыталась вытолкать меня в другую комнату, но маг сказал:
– Пусть останется. Разговор как раз о ней.
Мать охнула, я сжалась, решив, что меня хотят казнить.
Лицо мага, непроницаемой и холодное, словно вырезано из скалы. Глаза недобро сверкают и сверлят взглядом.
– На Звенящую долину снова напали огнекрылые, – сказал он. – Сгорела деревня в верховье реки, а селенье у рощи чудом уцелело.
Я вздрогнула и зажала рот ладонями. Огнекрылые, страшные твари из Нижнего мира, не беспокоили уже пятьдесят лет, а атака означает новые беды.
Мать спросила тихо:
– А люди?
– Погибли, – коротко ответил маг.
– Ужасно, – проговорила мама. – Это ужасно. Я молю богов, чтобы они перестали нападать…
Лицо мага потемнело, лоб покрылся морщинами.
– Мольбы не помогут, – сказал он.
Я в страхе смотрела то на мага, то на мать. Она пару секунд молчала, потом подняла тревожный взгляд на главу Звенящей долины и спросила:
– Но почему вы пришли к нам? – спросила она.
Маг вздохнул, лицо стало таким, какое бывает у людей, сообщающих дурные вести.
– Я воззвал к оракулу, мне было видение. Мы можем спасти долину.
Мать было улыбнулась, но, видя напряженно лицо мага, спросила с тревогой:
– Что за видение?
Маг посмотрел на меня и снова вздохнул, мать вцепилась в спинку стула, а я попятилась, пока не уперлась в стену. Тревога в груди нарастала, а когда стала нестерпимой, в голове помутилось, и я сползла на пол.
Сердце застучало, как у испуганного кролика, громко отдаваясь в висках, я подняла взгляд на мага. Мама подбежала и обняла, словно могу вспыхнуть и прямо сейчас превратиться в пепел.
– Неужели нет другого выхода? – выдохнула она.
Верховный маг покачал головой.
– К сожалению, нет, – сказал он. – Твоя дочь единственная, кто может спасти всех.
В эту секунду поняла – мои желания лишь пепел в прогоревшем костре, а мечты о сыне пастуха, так и останутся мечтами.
Сердце застучало сильней. Повинуясь какому-то древнему инстинкту, я поднялась, прошмыгнув мимо изумленного мага, и выскочила за дверь.
– Агата! – донесся вскрик матери из-за спины, но я уже стояла на пороге.
В лицо пахнуло свежим вечерним воздухом, наполненным запахом трав и кухонь, которые тянутся из деревни. Местные жены традиционно готовят вечером, чтобы в остальной день заниматься другими делами.
В доме послышался ропот. Чтобы вновь не оказаться лицом к лицу с магом, я спрыгнула с крыльца и побежала вниз по тропе, в сторону холмов.
Земля за день нагрелась, и стопы впитывают благословенное тепло, пока спускаюсь мимо зарослей падуба. Плечи все еще трясутся от осознания, что маг и мать так просто распоряжаются моей судьбой, словно я коза или корова. Мысли прыгают то к народу Нижнего мира, то к верховным магам, то к Нижнему поречью, но постоянно возвращаются к сыну пастуха.
– Он все поймет, – бормотала я под нос. – Он любит… Он обещал защищать… Он скажет, что делать…
Я бежала мимо деревни, которая раскинулась под холмом и пыталась понять, почему должна рисковать ради тех, кто всю жизнь меня сторонится, почему должна слушать приказы мага. Но чем дальше убегала, тем больше понимала, как люблю это место.
Ноги сами принесли на южный холм. Я остановилась на краю обрыва и замерла. Подо мной раскинулась вся чаша Звенящей долины, обширная, утопающая в зелени.
Закатное солнце разлило золото по всему небу и бросает последние лучи тепла на засыпающий лес. Откуда-то снизу доносятся трели сверчков, вечерний соловей распевает на разные лады, легкий ветерок колышет волосы.
Но когда вдалеке заметила черные клубы дыма, сердце сжалось. Темное облако понимается широкими столбами и медленно ползет в нашу сторону, время от времени в небо взмывают огненные крылатые твари, чтобы с новой силой устремиться вниз.
– Боги… – вырвалось у меня.
– Они снова напали, – раздался голос за спиной.
Я оглянулась. Сын пастуха застыл передо мной в одних портках. Весь черный от копоти, волосы на виске подпалились, укоротившись на ладонь, а на животе свежий ожог.
Я охнула и бросилась к нему, но пастуший сын отпрянул.
– Не трогай, – сказал он, – еще болит.
Застыв, я подняла взгляд и к ужасу прочитала в его глазах обвинение. К горлу подступил комок, в груди защемило.
– Они так давно не нападали… – только и смогла произнести я.
– Давно, – согласился сын пастуха, морщась так, словно у него горит не только кожа, но и внутренности, – и теперь решили отыграться. Огненное племя! Сам Ферал пожаловал. Врывается в дома, крушит, сжигает все, что под руку попадается. И…
Пастуший сын странно посмотрел на меня. Показалось, в нем борются два человека, и никак не могут решить, что делать. Я снова подалась вперед, но сын пастуха выставил перед собой ладонь, продолжая сверлить меня взглядом.
– Почему ты так на меня смотришь, – с тревогой спросила я. – Почему не даешь тебе помочь?
Он еще не много помедлил, потом сказал нервно:
– Ферал… Он ищет тебя.
– Меня? – выдохнула я и отшатнулась.
– Жжет дома с требованиями выдать ему огненную ведьму, – произнес пастуший сын. – И… Агата…
Новая волна тревоги прокатилась по телу, как ураган, я прижала ладони к груди и сказала почти шепотом:
– Что, что такое? Говори же.
– Я сказал ему, – наконец, признался он. – Сказал, где твой дом. Прости меня, Агата. Я люблю тебя. Но… лишь ты можешь спасти Долину. Агата, ты меня ненавидишь? Агата?
Но я его не слышала. В голове эхом отдаются слова «я сказал ему», и мир постепенно становится расплывчатым.
Пытаясь за что-нибудь ухватиться, стала шарить рукой, но на холме лишь трава, и я просто медленно осела на землю. С пастушьего сына слетел налет отстраненности, он бросился ко мне и прижал к груди, словно забыл об ожоге.
– Агата, прости меня, – зашептал он на ухо. – Прости меня, я не знал, что делать. Он требует тебя, иначе грозится сжечь Долину. Всю! Агата, прости меня… Я…
– Всю?.. – механически повторила я, чувствуя, запах гари и пепла в его волосах.
Его затрясло, он отстранился и посмотрел на меня обреченно.
– Да, да, ты все понимаешь, – проговорил он нервно, – ты же все понимаешь. О, Агата! Он всех превратит в головешки! Он требует тебя!
– Но почему?
– Я не знаю, Агата. Не знаю. Но ты можешь всех спасти.
Меня опять затрясло, в груди закрутился огненный комок, готовый вырваться на свободу не хуже пламени огнекрылого. Но я боялась ранить пастушьего сына, который, и так сильно обожжен. Я смотрела на него и пыталась понять, как можно одновременно испытывать злость и нежность, пока он глотал воздух пересохшими губами. Но слова верховного мага постепенно стали обретать смысл.
Чувствуя, как кожа постепенно начинает накаляться, я отстранилась и поднялась. Пастуший сын подскочил следом, будто его ошпарили.
– Агата, – произнес он тихо, – ты меня ненавидишь?
– Нет, – бесцветно ответила я, чувствуя, как любовь к сыну пастуха сгорает вместе с домами в деревне. – Я ненавижу огнекрылых.
Потом развернулась и быстрым шагом направилась по тропе в сторону дома.