Зажигание в катушке сбилось и в ближайшее время возвращаться, видимо, не собиралось. Приходилось снимать трамблёр, а такая перспектива энтузиазма отнюдь не прибавляла. Тем не менее, для реанимирования «Урала» никакой альтернативы не оставалось и Али, раздосадованно вздохнув, принялся за дело. Со стороны кухни потянуло вкусными запахами – приближалось время обеда. Полуденное солнце припекало всё сильнее, и вся домашняя птица, притихнув, сбилась в густой тени под навесом. По открытой части двора на трёхколёсном велосипеде с упоением нарезал круги сынишка. Ему давно надоело наблюдать за вознёй отца с непонятными железками и, оседлав своё транспортное средство, он что есть силы крутил педали, стараясь не упустить удирающую от него курицу. На крыльцо вышел его дед и, окинув внука ласковым взглядом, позвал сына:
– Заканчивай со своим мотоциклом, Али, время обедать!
– Я скоро! – отмахнулся тот и снова повернулся к своему железному коню, когда где-то недалеко загрохотали выстрелы и сразу же послышались женские крики.
С открытой веранды выглянула мать, прислушалась и вздохнула:
– Опять с русскими расправляются. Похоже, что совсем рядом, у Алябьевых.
В этот год стрельба на улице перестала быть редкостью – оружия у каждого было навалом, благо захватываемые воинские склады никогда пустующими не оказывались. Стреляли по каждому поводу и без такового: в день свадьбы, при возвращении из хаджа, при рождении сына или просто при распирающих душу чувствах. И, само собой разумеется, при расправах над ещё не сбежавшими из своих домов русскими. Таковых уже оставалось мало, но от этого аппетиты погромщиков отнюдь не уменьшались. Вот и сейчас, в этот погожий летний день, за пять домов отсюда повторялась старая как мир история – группа вооружённых особей глумилась над беззащитными людьми, коих к своей общности не причисляла. Процесс этот был безопасен и выгоден, так как попутно экспроприировалось всё, что с точки зрения удалых джигитов представляло маломальскую ценность. Алябьевы здесь выросли. Более того, эта фамилия в селе была известна с тех пор, когда оно ещё называлось станицей. Труп их зятя в прошлом месяце обнаружили на самой окраине, у арыка, и сейчас в доме оставались только чета вышедших на пенсию учителей, их овдовевшая дочь и восьмилетний внук. Каких-то особенно дружеских отношений Азимовы с Алябьевыми никогда не поддерживали, но и злых чувств не питали. В свою учительскую бытность те переучили половину села, в том числе и детей самого Магомеда, который сейчас стоял на крыльце и вслушивался в доносившиеся выстрелы и вопли.
– Обед стынет! – подала голос невестка – Если на каждый выстрел отвлекаться, то и покушать некогда будет.
Старик, словно очнувшись от наваждения, заторопился в дом, но тут же снова появился на крыльце с потёртым пиджаком в руках. Он одел его на ходу и, заметно прихрамывая, поспешил к выходу со двора.
– Ты куда, отец?! – окликнул его Али.
– Людей защищать … – начал было Магомед, но оборвал фразу и поковылял на улицу.
Али проводил его взглядом и, досадуя на порывистость отца, возвратился к прерванной работе.
– Сходил бы ты с ним, мало ли что! – попросила вскоре мать, подойдя к сыну и укоризненно заглядывая в лицо.
– Ну что с ним в нашем селе случиться может? – отмахнулся тот – К тому же, там, наверное, уже закончилось всё. Слышишь, стрелять перестали!
Но мать настаивала и сын, вытерев руки о валявшуюся рядом тряпку, отправился вслед за отцом.
А тем временем Магомед уже подходил к месту разыгравшейся трагедии. По всему пути его следования, выглядывая из ворот, гурьбой теснились селяне. Они бросали любопытные взгляды вдоль улицы, прислушивались, но тем и ограничивались. Когда старший Азимов добрался до двора Алябьевых, то понял, что действия незваных гостей подошли к завершению. Со двора уже вывели корову, козу и другую живность. Повсюду валялось оброненное в спешке тряпьё и прочий скарб, а у самой двери в дом лежало бездыханное тело Василия Игнатьевича, над которым, рыдая, склонились его жена, дочка и внук. Вокруг ещё сновали вооружённые мужчины, по большей части односельчане, а рядом, с горящими от возбуждения и любопытства глазами замер Апти – младший сын Сулейманова Усмана. Он впервые присутствовал при грабеже и убийстве, новизна щекотала нервы и побуждала учащённо биться сердце. Позабыв о сжимаемом в руках автомате, он всё глядел на лежавшего в крови Алябьева, застреленного у него на глазах, на беспомощных женщин и ребёнка, и на пришедших с ним селян, по хозяйски распоряжающихся доставшимся им имуществом русских. Сам он так ничего и не взял себе, только стоял рядом, глазея на всё происходящее, и ощущал незнакомую ему ранее волну возбуждения и гордость от того, что ему посчастливилось быть причастным к настоящему делу, достойному джигита и воспеваемых легендами горцев.
Старуха Алябьева наконец подняла заплаканное лицо и вперила вопрошающий взгляд в тащившего ковёр Цагараева Салмана.
– Ведь только недавно зятя убили! – надрывно закричала она – Что вам ещё надо? Чем вам старик мешал, чем?!
Салман отбросил ковёр и сорвал висевший на плече автомат. Прыжком преодолев отделявшее его расстояние, он ткнул стволом в лоб Надежды Ивановны и со злостью, сквозь зубы процедил:
– Заткнись, кляча старая! Вас, русских, всех перебить надо, чтобы ни одного в Чечне не осталось!
– Зачем всех! – задорно сверкнул белизной зубов Бициев Увайс.
Не обнаружив более ничего пригодного в доме, он только что вышел во двор и сразу же обратил внимание на молодую женщину, сидевшую рядом с бывшей учительницей.
– Кое кого и оставить можно. – продолжил чеченец – В хозяйстве пригодится и вообще…
Вокруг раздался громкий хохот, и все оставшиеся во дворе участники погрома поспешили сгрудиться над двумя женщинами и ребёнком.
– Пойдём в дом! – потребовал Увайс, потянув молодуху за руку.
Та, отпрянув, попыталась вырваться и свободной рукой схватилась за мать. Тут же резанул слух женский визг и пронзительный плач ребёнка, но они сразу перекрылись угрожающими криками их чеченских односельчан. К женщинам протянулось несколько крепких рук, но всех опередил Далаев Нуради. Юноша отбросил в сторону автомат и выхватил из ножен большой, блеснувший на солнце стальной клинок. Он быстрым движением приставил его к горлу молодой женщины и, обращаясь к обеим жертвам, прокричал, зло выпучив глаза:
– Убери руки, а то зарежу!
Сверкающая у горла сталь всегда была сильным аргументом – даже гораздо убедительнее, чем направленный в самое сердце ствол. Женщины в ужасе разжали руки и сразу же двое самых резвых оторвали дочь от матери и поволокли её к распахнутой настежь двери. За ними последовали и остальные, когда на пути горящих от вожделения односельчан встал Магомед. Он распростёр руки и что было сил, прокричал:
– Люди, опомнитесь! Что вы делаете!
Но его не стали слушать – просто оттолкнули в сторону так, что старик грохнулся оземь, разбив в кровь лицо и руки. Он упал рядом с разбросанными по двору рабочими инструментами. На земле, в двух шагах от растянувшегося Магомеда, лежал топор. Азимов приподнялся, вытер сочившуюся со лба кровь и потянулся к нему. В это время послышался истошный вопль оправившейся от страха Надежды Ивановны. Растрёпанная, она подбежала к обступившим её дочь односельчанам, оттолкнула Цагараева и мёртвой хваткой вцепилась в Сулейманова Апти. Тот отшатнулся в сторону и старуха, потеряв равновесие, завалилась на землю. Но, продолжая удерживать руку парня, она заглянула в его глаза и надорванным голосом прохрипела:
– Я же тебя учила!
На мгновение Сулейманова охватил стыд, но только на мгновение. Быстро справившись с оторопью, он холодно усмехнулся и оттолкнул старуху пинком ноги. Тут же подоспел обозлённый Салман. Он широко размахнулся и со всей силой опустил приклад автомата на голову Алябьевой. Та осела, сразу обмякнув, но Цагараев на этом не остановился. Он продолжал наносить удары ещё и ещё, пока не услышал бряцание оружия в руках своих же подельников. Удивлённый Салман поднял голову и увидел, что все они отскочили в сторону, повернув автоматы в одном направлении. Он взглянул туда и увидел приближающегося старика Азимова. Магомед шёл прямо на Цагараева, и правая рука его сжимала топор.
Салман выставил перед собой оружие, но старик продолжал идти, и когда он почти достиг обращённого к нему ствола, раздался выстрел. Словно невидимая преграда остановила Магомеда. Он выронил топор и опрокинулся навзничь. Воцарилось молчание, которое не прерывалось до тех пор, пока окончательно пришедший в себя Салман не протянул руку и, указывая перстом на мёртвого старика, громогласно объявил:
– Такая участь ждёт всех, кто связан с русскими! Всех, кто посмеет встать у нас на пути!
И всё же, несмотря на показную браваду, в глазах доморощенного оратора сквозил плохо скрытый страх, и слова его звучали скорее не обвинением, а неуклюжим оправданием содеянного. Он так и не дождался ответной реакции присутствующих: ни согласных с ним выкриков, ни спокойного одобрения – все продолжали молчать, переводя взгляды с него на убитого Магомеда. Никому из очевидцев последнего убийства не нужно было объяснять, что на сей раз убит не русский, а чеченец, и в ответ неминуемо последуют адекватные действия родственников. До сих пор среди ряда так и не ушедших в небытие обычаев чеченского народа, месть занимала далеко не последнее место и все, включая самого Цагараева, понимали, что сын этого самого Магомеда станет мстить. А это значило, что теперь убийце придётся каждый свой шаг делать с оглядкой, что вовсе не прибавляло красок в его совсем ещё не лишённой прелестей жизни.
За спиной едва слышно скрипнули ворота, и во двор вошёл запыхавшийся Али. Он не сразу разглядел труп отца и открыл было рот, чтобы спросить о нём, но взгляд его выхватил странное напряжение обращённых к нему лиц, скользнул по сцепившимся в объятиях молодой женщине и мальчику, по двум телам четы Алябьевых и упал на третье, лежавшее рядом. Али сразу узнал этот истасканный коричневый пиджак и отброшенную в сторону шляпу. В груди защемило и громко застучало в висках. Страшная догадка потрясла его. Он гнал её, гнал прочь, пока, растолкав вооружённых мужчин, не остановился перед неподвижно лежащим отцом. В слабой надежде сын припал головой к его окровавленной груди, но биения сердца не услышал.
– Он мёртв. – произнёс стоявший ближе всех Увайс.
Али поднялся с колен, оглядел каждого и только спросил:
– Кто?
– Я! – стараясь не отводить глаз, заявил Цагараев, прекрасно осознавая, что оправдываться теперь бесполезно.
Азимов ожёг убийцу взглядом, но больше ничего не сказал. Он взвалил на себя тело отца и пошёл, пошатываясь из стороны в сторону. «Убью его, при первой же возможности убью! – думал Салман, глядя на беззащитную спину Али – И ждать не буду, когда он мстить вознамерится!»
Али ушёл, но Цагараев всё смотрел на открытые ворота, пока не услышал обращённый к нему вопрос Бициева:
– С Светкой что делать будем? Мне вот и не досталось от них ничего. Может, отдадите?
Взоры всех обратились к ещё живым русским. И мать, и её сын, уже не в силах кричать и плакать, молча сидели на земле, глядя на вершителей их собственных судеб. Салман некоторое время рассматривал их, затем спросил:
– Кто её сейчас хочет?
Захлестнувшее было всех желание с последним событием как-то поубавилось, и стремящихся воспользоваться беззащитностью женщины сейчас уже не было. Цагараев оглядел своих поникших людей и, уже обращаясь непосредственно к Бициеву, объявил непререкаемым тоном:
– Ты, Увайс, бабу себе забирай. Попользуешься пока, но не больше месяца! Потом продашь, а вырученные деньги я уже поделю.
Такой расклад устроил всех и чеченцы, довольно гомоня, снова обступили русских.
– Отпусти его, – как можно мягче сказал Бициев, оттаскивая мальчика от своего приобретения – ему же лучше будет!
На лице матери в одно мгновение отразилась целая гамма чувств. Сказать, что она была подавлена – значит не сказать ничего. Она не питала иллюзий относительно своего будущего и уже смирилась с ним, но судьба сына ей не была безразлична. В её сознании возникла мысль, что может быть, ему-то удастся избежать смерти или даже рабства. Что, останься сын здесь один после ухода всех этих нелюдей, то он каким-либо образом выберется из этого ада, а там уже мир не без добрых людей… Она разжала объятия и сама оторвала вцепившиеся в неё руки сына, чем сразу не преминул воспользоваться Увайс. Рывком он отбросил женщину в сторону и поволок её к выходу на улицу, в то время как Салман удерживал молча рвавшегося к ней ребёнка.
– Щенок кому-нибудь нужен? – спросил он, так и не дождавшись, когда Бициев с вновь приобретённой рабыней пересечёт двор.
Не получив положительного ответа, он развернул мальчика к стене дома, достал пистолет и выстрелил ему в затылок. Струя крови вырвалась вместе с пулей через лоб, но рукав всё же забрызгало. Впрочем, его одежда и так была густо помечена темнеющими пятнами, и Цагараев вовсе не расстроился. «Хорошо, что в старое переоделся! – подумал он, отходя прочь – Вот только с Магомедом нехорошо получилось… Но что поделаешь: сам виноват – нашёл за кого заступаться!»
Они ушли, оставив после себя трупы, а ещё через двадцать минут открылась дверь одного из добротных домов, расположенных ближе к окраине села, и перед угрюмым взором хозяина предстал его младший сын.
У Усмана их было трое. Старший – до сих пор так и не женившийся Ибрагим, с пересекающим скулу белым шрамом от удара ножом, который ещё в юности получил во время драки в соседнем селе. Немногословный и на первый взгляд во всём покладистый, он тяготился однообразием, характер имел упёртый и долго на одном месте не засиживался. Ибрагим только две недели назад вернулся из Ставрополья, где с бригадой земляков шабашил с полгода. Внешне он походил на отца – такой же светло русый и сероглазый, чего нельзя было сказать о двух других – пошедших в покойную ныне мать. Оба черноволосые и смуглые, они, тем не менее, всё же разительно отличались друг от друга. Иса удивительным образом сочетал в себе импульсивность и рассудительность. В свои тридцать два он имел семью и растил дочь – самую младшую из Сулеймановых – Асет. Получив педагогическое образование, он до недавних пор работал по специальности в городе, и даже устроился преподавать в институт, но с его развалом был вынужден перебраться с семьёй в отцовский дом, и вот уже с год таксовал на своей старенькой «четвёрке». Младший – Апти, четыре года назад окончил школу, но так и остался в селе. Он легко увлекался и также легко к этому увлечению остывал. Апти быстро освоил трактор, но проработал на нём недолго – работа в поле быстро наскучила. Занялся было со школьными товарищами коммерцией, но вскоре забросил и её: прогорел или не сошёлся с партнёрами – Усман точно не знал. Пробуя себя то там, то здесь, младший нигде долго не задерживался, и вот теперь полтора месяца сидел без определённого дела, подолгу пропадая у своих новых друзей.
Сегодня он ушёл из дома с утра. Ушёл, прихватив один из приобретённых сыновьями автоматов. И как только в куяне, где проживали русские учителя, раздались выстрелы, Усман понял, куда ушёл сын.
Апти прошмыгнул в комнату как-то полубоком и сел за стол, пряча руки под ним. Следом со двора вошёл Ибрагим, оставив на огороде среднего брата. Усман молча разглядывал младшего сына, сидя на диване у стены, но тот не спешил смотреть ему в глаза. Наконец он собрался с духом и остановил блуждающий взгляд на отце.
– Убивал? – пробасил отец, сверкнув глазами и весь напрягшись в ожидании ответа.
– Не убивал! – выкрикнул младший и тут же поправился более спокойным тоном – Но если понадобилось бы, не остановился. Что они, русские, у нас забыли? Это наша земля!
Усман нахмурился пуще прежнего и, обдумывая ответ, некоторое время молчал.
– Для разборок с русскими такие идиоты есть, как Цагараев. Я же хочу, чтобы ты человеком был, а не убийцей. Настоящий мужчина за оружие берётся только в крайнем случае.
– Это когда же? – задал вопрос Ибрагим, усаживаясь рядом с братом.
В участившихся погромах и убийствах русских старший сын не участвовал. Однако отец видел, что события последних лет и на нём находят своё отражение. Сам вопрос был задан тоном, выдававшим в вопрошающем явные симпатии к поступку Апти. И Усман, не скрывая раздражения, наставительно продолжил, уже обращаясь к обоим сыновьям:
– Когда есть угроза тебе или твоим близким! Что, разве эти Алябьевы кого-то из наших родственников убили? Или, может быть, кто-то из других русских с нами в смертельной вражде? Кому они вообще мешали, эти люди, которых убивают и сгоняют со своих мест?
Младший сидел, не скрывая кривой усмешки и отведя взгляд. Ответил старший. Он вовсе не хотел спорить с отцом, скорее рассуждал, высказывая мысли, которых сам ещё до конца не воспринял.
– Русские мешают уже одним своим присутствием. – сказал он – Они проживают среди нас, и глядя на них, многие наши могут стать такими же: женщины – развязными шлюхами, а мужчины – пьяницами и безвольными бабами. Они позабыли обычаи своих предков и то же самое заставят проделать нас, нохчей. Так что, чем скорее русские уберутся с нашей земли, тем будет лучше!
– Ты говоришь словами тех, кто оправдывает ими свои грязные дела. Что, по твоему, все русские – никчёмные люди? И разве нет пороков среди самих нохчей?
– Есть, но гораздо меньше! – стоял на своём сын – Сколь редки у нас трусы, столь редки у них настоящие мужчины. Что до их женщин, то в присутствии наших о них вообще стыдно говорить!
– Нашли о чём спорить! – вмешался в разговор Апти – чем слабее русские, тем лучше нохчам! И вообще, среди этих овец ещё выгоднее проживать, чем здесь. Меня вот Вахидов Яха с собой в Москву зовёт. Брат у него там двоюродный, обещал пристроить.
Некоторое время все молчали. Известие было неожиданным, и Усман не сразу решил, что ответить сыну. Он ни разу не был в Москве и не знал, кем именно собирался устроить парней этот родственник Вахидова, но в его глазах вариант с Москвой был предпочтительнее дружбы младшего с Цагараевым и ему подобными. И старик согласился.
Через два дня в селе снова прогремели выстрелы. Но, против ожиданий многих, стреляли в самого Азимова Али, а не наоборот. Выстрелы раздались сразу по завершению похорон и поминок, когда Али показался на огороде. Судя по всему, стрелок с автоматом был на «Вы», да и залёг он совсем не рядом, так что его частая стрельба ровно никаких результатов не принесла. Азимов с первой же пулей упал на землю, но тут же приподнялся, пытаясь засечь противника. Уже вечерело, и в сгущающихся сумерках он смог различить только мелькнувший в кустах силуэт. Али вскочил на ноги и, не теряя времени, побежал в дом. Он снова выскочил через минуту, но уже с автоматом в руках, миновал огород и достиг чернеющий невдалеке кустарник, но в нём никого не было. «Салман! Он или от него, больше некому!» – пронеслось в голове и Азимов, не возвращаясь в дом и не прячась, с автоматом в руке направился к Цагараевым. Он не успел преодолеть и пятидесяти метров, когда за спиной, в направлении его дома, захлопали разрывы. Али что было сил, побежал обратно. В лёгких не хватало воздуха, ноги словно налились свинцом, а время остановилось. Ожидая худшего, он ввалился во двор, пересёк разделявшее крыльцо расстояние и за распахнутой дверью обнаружил семью. Все были невредимы, но сильно напуганы. На коленях жены ревел Аюб, а в обращённых к улице окнах выбиты стёкла. Али подошёл к зияющему пустотой проёму. Под ногой хрустнул осколок, лицо обдал тёплый вечерний ветерок. С появлением отца Аюб замолчал, и в комнате стало тихо. Стараясь скрыть волнение, Азимов повернулся к своим, и как можно спокойнее произнёс:
– Ничего, главное – все живы.
На следующий день он перевёз всех в город, к родителям жены, а сам вернулся тем же вечером. Али не стал тянуть время и сразу, с автоматом в руках, навестил Цагараевых, но Салмана в селе уже не было.
Вскоре о массовой расправе над русскими семьями все позабыли. Сами участники нападений, а их только из односельчан участвовало чуть меньше четверти, как ни в чём не бывало, продолжили заниматься прежними делами. Кто-то подался в Грозный, где, в отличие от сёл, жизнь просто кипела событиями, иные перебрались ещё дальше – в Москву и другие города центральной России. Вместе с другом, как и собирался, в Москву уехал и младший сын Сулейманова Усмана – Апти. О Цагараеве Салмане в селе не слышали несколько месяцев. Азимов свою семью обратно в село так и не привёз. Он сам часто наведывался сюда, ходил по оставшимся здесь членам своего немногочисленного тейпа, справлялся о предмете своего внимания, но никакой интересующей информации не получил. Недели текли одна за другой, складывались в месяцы, но выйти на след убийцы отца так и не удавалось. Апти несколько раз выезжал в Грозный, Гудермес, другие места, разыскивая Цагараева, но всё без толку.
Салман объявился лишь в начале осени. К этому времени во всех ключевых пунктах республики уже обжились подразделения и части Российской Армии, победно заявившие о себе минувшей зимой, когда восемнадцатилетние пацаны с боями загнали в горы и рассеяли подчас превосходящие численно бандитские формирования, сполна оправдав своё высокое звание – Русский Солдат. Цагараев пришёл поздним вечером с горсткой одетых в камуфляж вооружённых людей и имел вид побитой собаки. Он просидел в своём доме почти сутки, за это время успел прийти в себя, и пред очи односельчан предстал уже с важным и вполне воинственным видом. Быстро собрали сход, на котором Салман выступил с пространной речью, призывающей мужчин вступить в его ичкерийский отряд. В самом селе, как и в соседних с ним, до сих пор никаких боёв не было, да и военные эти места особо не жаловали – пару месяцев назад прошла одна воинская колонна, да и только. Тем не менее, возвращение Армии на утерянную было Россией территорию, доставило достаточно поводов для мести многим семьям, те или иные члены которых были уничтожены при ведении боевых действий. И хотя один из старейшин заикнулся о том, что такой же лихой джигит уже увёл желающих повоевать ещё в январе, и с тех пор копий на кладбищах прибавилось примерно на такое же количество, ему сразу же заткнули рот его же собратья по Совету, и в итоге Цагараев без труда набрал к себе в отряд полсотни добровольцев взамен безвозвратно потерянных. И всё же кровники едва составляли треть новобранцев, остальная часть таковых причин не имела совсем. Так, с Цагараевым ушли Сулейманов Ибрагим, только недавно поднявшийся на ноги после затяжной болезни, его сосед Дугаев Алихан, проживающий через дом, семнадцатилетний Далаев Нуради и многие другие. Каждый из них искал свою причину в том, чтобы уйти из дома и разделить судьбу с человеком, позвавшего их в дорогу, которую они представляли довольно смутно.