Когда я приезжаю домой, все уже спят, во всем доме светится только одно окно. Я вхожу, стараясь не шуметь. Как Джули и сказала, мой ужин в микроволновой печке. Я открываю дверцу, чтобы посмотреть, что же там за чудо кулинарного искусства (похоже, что-то мясное), как слышу сзади какой-то шорох. Я поворачиваюсь: на пороге стоит моя маленькая Шарон.
– Посмотрите-ка, кто к нам пришел! Сам маленький медвежонок! – удивляюсь я. – Ну, как там у вас дела в Тилимилитрямбии?
Шарон улыбается в ответ:
– Спасибо, ничего.
– Ты почему не спишь? – спрашиваю я.
Она держит в руках конверт. Я сажусь за стол, усаживаю ее на колени, и она протягивает мне конверт, чтобы я его открыл.
– Там мой табель, – говорит она.
– Серьезно?
– Ты лучше посмотри, – просит она.
Я достаю табель и открываю его.
– Вот это да, одни пятерки! – восклицаю я.
Я прижимаю ее к себе и крепко целую.
– Умница! – хвалю я ее. – Я очень рад, Шарон. И очень горжусь тобой. Спорю, ты единственная, кто закончил с одними пятерками.
Она утвердительно кивает. Потом она рассказывает мне, а я ее слушаю. Через полчаса у нее начинают слипаться глаза, и я отношу ее в кровать.
Я очень устал, но спать мне не хочется. Времени уже первый час ночи. Я сижу на кухне, размышляя и ковыряя мой ужин. Моя дочь-второклассница учится на одни пятерки, а я вместе с моим заводом иду ко дну.
Может, мне просто плюнуть на все и попробовать найти работу за то оставшееся время, что у меня еще есть? Судя по тому, что сказал мне Селвин, именно этим в штаб-квартире все сейчас и занимаются. А чем я хуже?
Какое-то время я пытаюсь убедить себя в том, что самым правильным будет связаться с какой-нибудь фирмой, занимающейся подбором кадров. И все-таки убедить себя в этом мне не удается. Работа в какой-нибудь другой фирме дала бы возможность нам с Джули уехать отсюда, и, быть может, случай предоставил бы мне даже лучшую должность, чем та, что у меня сейчас (хотя это весьма сомнительно: мой путь в роли директора завода звездным не назовешь). Я не хочу начинать поиски новой работы, потому что для меня это будет означать, что я просто сбежал. А вот этого я сделать не могу.
Дело совсем не в том, что я предан заводу, или городу, или фирме. Я просто чувствую какую-то ответственность, не говоря уже о том, что я вложил в ЮниКо приличный кусок своей жизни. И я хочу получить отдачу с этого вложения. В любом случае три месяца лучше, чем ничего.
Я принимаю решение: за эти три месяца я должен сделать все, что будет в моих силах.
Принять-то решение я принял, но тут встает глобальный вопрос: а что вообще я могу сделать? Все, что умел, я уже сделал. Продолжать в том же направлении не имеет никакого смысла.
К сожалению, у меня нет времени на то, чтобы вернуться в университет еще на год и заново засесть за теорию. У меня не хватает времени даже на журналы, документы и отчеты, которыми завален весь мой кабинет. У меня нет времени и денег на то, чтобы возиться с консультантами, проводить исследования и заниматься всякой прочей ерундой. И даже если бы у меня были время и деньги, я не уверен, что это прояснило бы для меня картину.
У меня такое чувство, будто я что-то упускаю из виду. Если мне как-нибудь и удастся выбраться из этой трясины, то только при условии, что я ничего не буду принимать, как само собой разумеющееся. Мне нужно очень внимательно посмотреть и подумать над тем, что же на самом деле происходит… и делать это надо шаг за шагом.
Я медленно начинаю понимать, что единственные инструменты, которые у меня для этого есть, – несмотря на всю их недостаточность – это мои собственные глаза и уши, мои руки, мой голос и моя голова. Вот и все. Все, что у меня есть, – это я сам. И я не могу отделаться от мысли, что я не уверен, что этого достаточно.
Когда я наконец добираюсь до постели, Джули спит, свернувшись под одеялом. Она лежит в совершенно той же позе, как двадцать один час назад, когда я оставил ее спящей в постели. Так и не в состоянии заснуть, я лежу рядом с ней и смотрю в темный потолок.
И вот тогда-то я решаю попытаться найти Иону.