Маша возвращалась домой на электричке. В этот раз ей почему-то совсем не захотелось оставаться у Ангелины на даче, несмотря на то что впереди было воскресенье, которое довольно скучно проводить в пыльном летнем городе. Дорогой она собиралась развлечь себя аудиоверсией свежего романа, купленной накануне, и заодно отгородиться от шума входящего и выходящего в вагон народа, но получалось не очень. Головная боль, с которой Маша проснулась рано утром, ужасно злясь, что не удается отоспаться в выходной, к вечеру свою остроту потеряла, но осталась противная, какая-то дребезжащая в правом виске ломота. Вроде вполне терпимо, но от того, что постоянно приходилось терпеть это неприятное ощущение, настроение испортилось, все вокруг раздражало и виделось в мрачных тонах.
Эта нетрезвая пара зашла в вагон вскоре после Софрино, где-то в районе Зеленоградской: молодой мужчина с пивным животом, рано обрюзгшим лицом и лысоватой макушкой и его спутница – выдающийся бюст, бедра в оплывах целлюлита и слишком короткое платье, без учета состояния ног, которыми было уже поздно хвастаться. Про себя Маша назвала ее Пышкой, а ее спутника – Пивасиком. Было у нее такое развлечение транспортное: давать прозвища наиболее колоритным попутчикам.
Они вошли в вагон, уже ругаясь, и с размаху плюхнулись на сиденье рядом с Машей, хотя лавочка напротив была полностью свободна. Маша расстроилась: с детства ей тяжело давалась излишняя близость к себе посторонних людей, а тут еще от них разило потом и давнишним тлеющим скандалом. Женщина, отчитывая своего спутника, так размахивала руками, что то и дело толкала Машу. Мужик бубнил что-то матерное в ответ на упреки спутницы, пытался отвернуться к окну, но тут же снова поворачивался назад, чтобы ответить подруге на ее обвинения.
Потерпев некоторое количество времени, чтобы не привлекать к себе внимания, Маша решила пересесть. Ее демарш не остался незамеченным: оба – и Пышка, и ее Пивасик – неодобрительно посмотрели на Машу, но были слишком поглощены своей ссорой. Далеко уйти не удалось: в момент, когда она поднялась, вагон дернулся, и Маша, не удержавшись на ногах, плюхнулась на сиденье напротив.
Наушники не спасали: Пышка и Пивасик то и дело брали столь высокие ноты, что забивали звук текста. Маша смирилась с тем, что романом ей в этот раз не насладиться, и переключилась на музыку в смартфоне. Но Пышка своим визгом перекрывала даже известного силой голоса Фредди Меркьюри с его We are the Champions. Маша осмотрелась: немногочисленные по причине позднего времени пассажиры старательно отводили глаза от ссорящейся парочки. Она прикрыла глаза, чтобы избавить себя хотя бы от эстетического раздражения.
Напротив Маши, через ряд сидений, сидел молодой мужчина с очень интересной внешностью. Маша принялась рассматривать его через щели полуприкрытых век. Классические черты лица, делающие мужчину похожим на греческую статую, входили в некоторый диссонанс с налысо бритой головой. «Интересно, зачем он бреет голову? Наверное, прячет раннюю плешь. Кого только не встретишь в подмосковной электричке, даже лысого типа – древнего грека! Похож на молодого Аполлона, только проблемы с волосами сбивают с толку: та же высокая переносица, выразительные глаза и волевой подбородок». Она мысленно попыталась пририсовать незнакомцу кудри. Получалось плохо – отвлекал по-прежнему ноющий висок.
Крупные выразительные глаза незнакомца, глубоко посаженные, то и дело заинтересованно останавливались на Маше, смущая ее и тем самым добавляя дополнительного раздражения к уже имеющемуся. «Надо было уезжать на маршрутке», – с бессильной злостью подумала Маша. Но маршрутку нужно было дожидаться, а электричка отходила уже через пять минут. Ну и плюс гарантированное отсутствие пробок на железной дороге – выбор транспорта был предрешен. Кто же мог предположить, что будет так дискомфортно!
Электричка двигалась довольно бодро, оставалось, кажется, не более одной-двух остановок до Ярославского вокзала. Но внезапно ссора попутчиков вышла на следующий уровень.
В какой-то момент Пивасик, в раздражении от своей визжащей и размахивающей руками спутницы, достал из своего рюкзака бутылку пива и попытался ее открыть. Видимо, это окончательно вывело из себя его спутницу, и она кинулась колотить его по чему попало. В пылу схватки парочка не уследила за рюкзаком, и от очередной атаки Пышки он сорвался с коленей хозяина и отлетел в сторону, упав Маше на ноги и больно ударив пряжкой по подъему.
От неожиданности она вскочила, инстинктивно отбросив в сторону чужую вещь. Внутри рюкзака что-то хрустнуло, звякнуло, и вокруг лежащей на полу поклажи стало расти темное влажное пятно: судя по запаху, разбилось что-то спиртное. Пивасик отвлекся от склоки и с нескрываемой горечью смотрел на стремительно утекающую жидкость. Пышку это завело еще сильнее: свое ж добро пострадало, чай, деньги за него плочены! Она повернула голову и посмотрела на Машу, которая в ее взгляде прочитала примерный план ближайшего своего времяпрепровождения: втягивания в этот скандал ей не избежать, к бабке не ходи. Маша невольно подобралась, и не зря: Пышка, забыв про своего непутевого спутника, накинулась на нее:
– Че смотришь? Поднимай рюкзак! Щас еще деньги отдашь, ишь, швыряется она чужим добром!
Маша рефлекторно дернулась в сторону упавшей вещи. И тут же осеклась: еще чего не хватало – поднимать! Нога, на которую при падении рюкзака пришелся основной удар, заныла, обещая синяк. Что ж за день-то такой, а?!
Пышка угрожающе подалась корпусом в сторону Маши:
– Че смотришь?! Поднимай, говорю!
Маша не увидела, а скорее почувствовала рядом с собой какое-то шевеление: Лысый Грек оказался рядом.
– Орать прекращаем!
Голос у него приятный, кстати. Греческий или нет – сказать, конечно, трудно. Но подходит к его внешности: хорошо поставленный, уверенный баритон с легкими ироничными нотками. Маша заинтересованно посмотрела на нового участника железнодорожной склоки.
Пивасик очнулся от нечаянного горя и решил, что пора и ему высказаться:
– Ты к-кто такой?
Хорошее начало. По принятому сценарию остается еще закурить спросить. Хотя нет, закурить – это стандартная завязка уличного конфликта. А тут завязка уже случилась. Неужели они сейчас подерутся? Висок ныл, руки предательски дрожали, по спине потек нервный пот – не умеет Маша конфликтовать, что ты будешь делать! Она переводила взгляд с одного мужчины на другого, пытаясь сориентироваться, как себя дальше вести.
– Вот, отлично, уже хотя бы не орем, – насмешливо прокомментировал Грек.
– А ты чего лезешь? Ты, что ли, за пиво разбитое будешь платить? – сварливым голосом продолжила конфликт Пышка. Правда, тон снизила: все-таки красивые мужики, даже чужие, умеют совершенно магически воздействовать на женщин!
– Она мое пиво разбила, слышь, мужик! – обрисовал параметры своего горя Пивасик. – Мы ее вообще не трогали. А она – хрясь рюкзак о пол!
Кстати, Грек-то не видел, что и как было, сообразила Маша. Ему же спинка сиденья мешала всю сцену целиком рассмотреть. То есть он не из чувства справедливости вступился, а просто за женщину решил постоять. Кажется, есть шанс обойтись без драки.
Грек посмотрел на Машу, чуть приосанился. Повернулся к Пивасику.
– Станция «Москва-3». Следующая – «Ярославский вокзал», конечная, – сообщил из вагонного репродуктора равнодушный женский голос.
Грек резким движением взял Пивасика под руку.
– Пойдем выйдем.
– Да нам рано еще, мы до конечной, – возразил чуть севшим от страха голосом нетрезвый любитель пива. Такого напора от незнакомца он не ожидал.
– Давай-давай, пошел на улицу! – не сдавался Грек, уверенно подталкивая Пивасика в сторону выхода из вагона. Пивасик поднял рюкзак и послушно двинулся в указанном направлении, подгоняемый тычками Грека.
Пышка опомнилась и кинулась вслед мужчинам.
– Ты с ума сошел? Ты чего Алика трогаешь? Я сейчас милицию вызову!
– Женщина, милицию вам вызвать не удастся. Ее отменили, – насмешливо, не оборачиваясь, проинформировал Пивасикову заступницу Грек, продолжая конвоировать несчастного пьянчужку к дверям вагона. Пышка бежала следом, острые каблуки ее босоножек то и дело предательски подворачивались, не давая их хозяйке развить нужную скорость.
«Господи, он его сейчас бить, что ли, будет?» Маша совсем растерялась. Как поступить? Выйти с ними, ведь из-за нее конфликт? Да почему из-за нее-то?! Она вообще не виновата, сами рюкзак уронили, следить за своим имуществом надо, а не скандалить в общественном месте. «Не пойду я никуда! И так влетела в это шапито, ни сном ни духом того не желая. Продолжают пусть без меня. Грек этот еще… Уголовник, наверное. Вон лысый и уверенный такой. Прямо сразу: „Пойдем!“ Ему мало показалось, что эта парочка и так его испугалась, – поволок жалкого Пивасика на улицу. Нет, надо оставаться в вагоне, иначе попадешь под раздачу. Пусть сами разбираются, авось справятся. От меня толку мало в драке, а вот неприятностей себе вполне могу нажить!»
Тем временем трио вышло на перрон и остановилось прямо перед окном, рядом с которым сидела Маша. Толстое стекло не позволяло ей услышать, о чем они говорили. Все происходящее, хорошо освещенное пучком света из-под уличного фонаря, выглядело как театральная пантомима. Мужчины стояли друг напротив друга, Грек угрожающе наклонил корпус в сторону Пивасика, тот будто уменьшился в размерах, повернул голову чуть вниз и вбок, засунул руки в карманы. Пышка скакала вокруг мужчин, темпераментно размахивая руками, но на уважительном расстоянии от Грека. Электричка издала резкий гудок, и трио на перроне постепенно уплыло назад.
Электричка прогудела прощально и скрылась в темноте, вильнув темным хвостом с красным сигнальным огоньком. Илья и пара не слишком трезвых попутчиков остались на перроне в одиночестве: по причине позднего времени электричка была последней в этом направлении, никого больше вокруг не было. Лязгающие звуки поезда растворились в душной летней ночи. Убедившись в своей безопасности, из темных Сокольников по ту сторону дороги закричала какая-то ночная птица.
Илья повернулся к пьяному мужику.
– Ну, чего ты там выступал-то? Чего к девушке приставал?
Видно было, что и мужик, и женщина, его сопровождавшая, изрядно напуганы. Они озирались по сторонам в поисках поддержки и молчали. Вокруг было пустынно, помощи было взяться неоткуда: ночь почти, перрон был совершенно пуст. «Какой странный этот лысый! Вроде бы интеллигентик сраный, но так уверенно себя ведет. И лысый опять же… Может, сидел?»
Когда молчание уже чересчур затянулось, толстый мужик севшим от волнения голосом решил побыстрее разрешить ситуацию:
– Чего не так-то? Чего ты нас сюда вытащил? Она сама виновата, пиво мне разбила.
– Вы его сами разбили. Весь мозг вынесли, орали всю дорогу. Аккуратнее надо было быть, – назидательно и уверенно сообщил лысый.
У нетрезвой женщины совсем сдали нервы. Ей стало страшно за спутника.
– Да ладно тебе!.. Ну, всяко бывает, что ж, мы не люди, что ли?… Давай до свидания, да?
«Идиотская, конечно, ситуация, – думал Илья. – Чего я завелся, зачем их сюда тащил? Вечно это мое желание на красивую женщину впечатление произвести. Не бить же его теперь, дурака этого пьяного, в самом деле? Надо как-то на тормозах спускать да расходиться. Что это за остановка? – Он посмотрел по сторонам и увидел вывеску „Москва-3“. – А, ну тут минут пятнадцать быстрым шагом до „Алексеевской“, еще успею на метро, если быстро здесь весь этот цирк свернуть».
– Ну, мы пойдем? – заискивающе глядя на него, спросила нетрезвая спутница бузотера.
– Да валите отсюда уже! И чтобы больше в электричке не скандалили! – решил он педагогически верно закрыть тему.
Баба радостно вцепилась в своего мужчину и поволокла его в сторону лестницы с перрона. Тот едва успевал переставлять ноги и бурчал недовольно: «Поразведутся, бл…, безопасные джедаи!»
Главной своей бедой Илья всю жизнь почитал собственную яркую, просто-таки бьющую в глаза внешность: высокий, атлетичный, с лицом будто из рекламы дорогой одежды для мужчин. Еще с подросткового возраста, где бы он ни появился, все присутствующие поворачивались к нему. Класса с седьмого Илья уже стал яблоком раздора не только для одноклассниц, но и для девчонок из всей своей параллели. Потом так же было и в институте – на него западали не только сокурсницы, но и преподавательницы, из тех, что помоложе.
Обычно мужчины повышенным вниманием к себе очень гордятся. Илья же, наоборот, зачастую тяготился таким положением дел: насколько его любили женщины, настолько же не любили мужики. В школьном возрасте это очень мешало: дружба с другими мальчишками была для него куда важнее популярности у девочек. Поэтому в какой-то момент он взял и побрился налысо – убрал свою красивую шевелюру, нивелировав таким образом гламурность внешности. Женский пол, ему симпатизировавший, сначала расстроился: жаль терять такую красоту, сглупил парень. Но потом все пришли к выводу, что он теперь очень похож на молодого Марлона Брандо и ему это очень идет. А пацаны поржали, и на отношениях с ними содеянное не сказалось никак.
Илья сначала огорчился, что запланированное не сработало, а потом постепенно привык брить голову, его эта процедура как-то успокаивала. Так что отпусти он теперь волосы, его, наверное, и узнавать бы перестали: неотъемлемая часть имиджа, так сказать.
Учился Илья отлично, в семье сложилась такая традиция: много поколений его предков были образованными людьми, немало добившимися в жизни. Уважительное отношение к учебе, к знаниям, к выбору и освоению профессии так крепко укоренилось, что появлявшимся детям никто особенно и не внушал, что учиться надо хорошо, к знаниям относиться нужно серьезно. И удивительное дело, подобная стратегия срабатывала: дети вырастали разумными, благополучными, легко учились, не выматывая родителям нервы в процессе, сами все, что нужно, сдавали, сами поступали, без всех этих часто встречающихся мук с репетиторами и дополнительными занятиями, срочными поисками знакомств накануне вступительных экзаменов. Не без сбоев, конечно, были и исключения, но определенная тенденция в их роду явно просматривалась.
Была у Ильи, правда, и еще одна особенность: он был хвастлив. Мало просто отличиться – нужно, чтобы за всем наблюдали зрители, свидетели его торжества. И тут привлекательность тоже работала на него: быть красивым человеком – уже половина успеха. Красивому быть на виду, быть замеченным совсем не сложно. Отец гордился сыном, по простоте своей не замечая особенностей сыновней натуры. Мать, особа более сложная и мудрая, все эти нюансы давно подметила и частенько подтрунивала над Ильей, но, уважая трудолюбие сына и его в общем-то заслуженные победы, не давила, не гасила в нем желания покрасоваться, не считая это большой проблемой.
Профессию Илья себе выбрал востребованную, но не оригинальную: адвокат. Закончил с отличными результатами юрфак знаменитого Московского университета и долго стажировался в одной известной, что у всех на слуху, адвокатской конторе. Но там развернуться в полную силу было трудно. Шел он туда вдохновленный возможностями проявить себя, блеснуть в полную силу своими знаниями и талантом. Илья видел себя в мечтах блестящим защитником, несущим помощь и освобождение своим подзащитным, – Робин Гудом, Суперменом и Генри Резником в одном флаконе. Однако действительность в первый же день опрокинула его мечты: Илье вручили огромную стопку бумаг, работа с которыми должна была стать его основным занятием на неопределенно долгий срок. И максимум публичности – развезти по судам исковые заявления, проследив за правильностью их регистрации в канцелярии. А блеск речей и слезы благодарных клиентов – это все сильно потом, как оказалось.
Через год Илья решил расстаться с этой конторой. Для него, общительного, коммуникабельного и жаждущего славы, ковыряние в бумажках было совершенно несносным. Он видел рядом с собой известных адвокатов, многие из которых мелькали с комментариями на телевидении рядом со звездами и популярными политиками. Медийные личности пробегали мимо по коридорам, размахивая дорогими портфелями и бесконечно разговаривая по последним моделям айфонов. Его же участью по-прежнему оставался стол, заваленный скучными бумажками. Деньгами, кстати, в его карманах тоже не пахло: заработок, несмотря на громкое имя конторы, где он трудился, оставался по-прежнему более чем скромным.
Решив уйти, Илья задумался, как ему дальше быть. Открыть свой личный адвокатский кабинет? Не в его положении. Клиентов у него своих нет, имени, которое могло бы их к нему привлечь, тоже пока нет. Он даже аренду помещения не потянет. И его выбор пал на обычную районную юридическую консультацию. Там дело пошло полегче: появилось больше свободы и самостоятельности, да и деньги стали в кармане водиться. И пусть в его делах не мелькали известные фамилии, журналисты не обрывали ему телефон с желанием получить комментарий, но он верил, что у него еще все впереди.
Илье с детства внушали, что успех приходит к трудолюбивым. А он и был таким! Учителя в школе, преподаватели в университете хвалили его острый ум, умение подмечать детали, способности к дедукции и индукции, старательность и работоспособность. Значит, кому и преуспеть, если не ему! Успех задерживается? Да черт с ним, у него хватит терпения его дождаться!
Дома решения Ильи, строительство им своей карьеры воспринимались с пониманием, родители лишних вопросов не задавали. Во-первых, они не были юристами, их сфера деятельности была далека от адвокатуры. Мать была врачом-педиатром, потом – завотделением в районной поликлинике, откуда и ушла на пенсию. Отец, инженер по профессии, всю жизнь проработал на одном и том же предприятии, распределившись туда сразу после окончания вуза. Во-вторых, они привыкли доверять сыну, который даже в сложном пубертатном возрасте особых проблем им не доставлял.
Блестящее будущее все не наступало, но он продолжал верить в него, оно по-прежнему светилось где-то там, далеко, за бытовым туманом, даря надежду и соблазнительно маня. Илья был на хорошем счету в своей консультации, пользовался заслуженным уважением коллег, которые по достоинству оценили его хорошее чувство юмора и порядочность. Правда, другие его особенности: некоторое позерство, непрактичность и эпизодический отрыв от реальности – они тоже замечали, за что он получил кличку Леголас, как только «Властелин колец» обрел свою популярность в России.
Материального успеха Илья тоже пока не достиг. Нет, деньги он, конечно, зарабатывал, на шее у родителей не сидел. Но их было недостаточно, чтобы в условиях такого дорогого мегаполиса, как Москва, начать жить самостоятельно (к чему он, кстати, не слишком и рвался, ему и с родителями было совсем неплохо). Ну и в тратах своих он был очень непрактичен, а это мало способствует накоплению.
Родители Ильи, комментируя эту сторону его жизни, часто шутили, что внук пошел в бабку, Татьяну Витальевну, – та была женщиной легендарной в плане своих благотворительных наклонностей. После ее смерти наследникам, помимо прочего имущества, досталась специальная тетрадь, куда она рачительно записывала все расходы. Свой ежемесячный доход, состоявший из хорошей пенсии и немалой суммы за сдачу в аренду своей квартиры в районе Тверских улиц, она делила на три части. Треть уходила на ее собственные нехитрые нужды и надобности, включая съем крохотной однушки в спальном районе, остальное расходовалось ею на добрые дела.
В списке ежемесячно ею поддерживаемых и одариваемых была бедная, больная и одинокая бывшая сокурсница Татьяны Витальевны по университету, пара вдов однополчан деда, единственного военного в роду Ильи, какие-то фонды помощи сирым и убогим мира сего и даже лошадь Пржевальского, обитающая в Московском зоопарке. Илья, любимый внук, на которого легла обязанность заниматься денежными переводами после того, как Татьяна Витальевна слегла, с изумлением спросил как-то бабушку:
– Ба, ну я все понимаю. Но лошадь-то почему?
– Илюш, с ней очень грустная история. Она одинока и брошена, кроме меня, ей некому помочь.
– Если бы я не знал твой острый, можно сказать, даже едкий ум, я бы решил, что ты у меня впала в маразм. Это же уму непостижимо: одинокая лошадь, которой некому больше помочь, кроме пожилой московской пенсионерки!
– Да, так и есть. Ее очень долго поддерживали наследники Пржевальского, потом кто-то из них умер, кто-то – переехал жить в другую страну. В общем, лошадь оказалась никому не нужна. У красивых экзотических животных шансов больше: всякие снежные барсы и белоголовые орланы легко нашли себе спонсоров. А наша обычная лошадь имени Николая Михайловича Пржевальского оказалась никому не нужна. Я просто не могла пройти мимо!
Вот в соответствии примерно с такой логикой жил и Илья. Лошадь Пржевальского, кстати, он тоже поддерживал – в память о бабушке. Правда, уже не на постоянной основе – упавшее знамя после смерти Татьяны Витальевны подхватила компания, выпускающая шампуни для людей, но почему-то с лошадиным колоритом в названии: не то «Топот копыт», не то «Лошадиная мощь», что-то в этом духе. Но дважды в год, на Татьянин день, очень когда-то почитаемый бабушкой праздник, и в день ее рождения, Илья переводил крупные суммы в Московский зоопарк.
После смерти Татьяны Витальевны он мог бы переехать в ее квартиру, прекратив сдачу в аренду, но, посовещавшись с родителями, он решил этого не делать. Во-первых, арендная плата приносила очень существенные суммы, что стало надежной финансовой подушкой для его родителей-пенсионеров. Во-вторых, семьи у него не было и в ближайшем будущем не предвиделось, отношения с матерью и отцом были отличными, взваливать на себя бытовые заботы ему совершенно не хотелось – зачем было что-то менять в привычном укладе?
С личной жизнью дела у Ильи обстояли примерно так же, как и с карьерой. Заполняя свою страничку в одной из социальных сетей, в графе «Отношения / Семейный статус» он, подумав, поставил «Все сложно». Хотя сложностей вроде бы особенных и не наблюдалось. Как, собственно, и отношений. Так, бывали увлечения той или иной степени тяжести, не более того. С браком только вот не складывалось (пока не складывалось, как говорил себе Илья). Казалось бы, такому красавцу в бабах можно, как в сору, рыться и самую лучшую себе выбрать после большого конкурса. Но что-то все время шло не так. Хотя что греха таить: и «рылся», и перебирал, и монахом отнюдь не был. Но осечка следовала за осечкой. Как любят говорить гадалки с последних страниц глянцевых журналов, «венец безбрачия», видимо, мешал.
Первый его серьезный роман случился на последних курсах университета. Угораздило его влюбиться в замужнюю однокурсницу. По молодости лет Илья к ней относился очень серьезно, практически с первой совместной ночи строил планы на брак и семью. Но барышня, на которую он потратил в общей сложности целый год, как оказалось, просто тешила свое самолюбие и дразнила мужа, который нет-нет да и посматривал налево. С большим запозданием разобравшись в происходящем, Илья с ней порвал, но страдал еще очень долго, даже стихи пытался писать, романтическо-упадочнические, рифмуя, по обыкновению, «любовь» и «кровь», «уйдешь» и «поймешь». Потом, конечно, боль и обида притупились, стихоплетство от него ушло безвозвратно, но к женщинам относиться он стал куда как недоверчивее.
Вторую свою любовь он нашел позже, уже работая адвокатом в консультации – она представляла на процессе интересы «противной стороны». Лилия была старше Ильи на восемь лет, разведена, успешна, эмансипированна и цинична. Замуж за него она совершенно не собиралась, роман с молодым красивым любовником, хорошо воспитанным и образованным мальчиком, льстил ей, добавляя дополнительных баллов к репутации в глазах подруг и коллег. Своего избранника, человека, за которого она согласилась бы пойти замуж, Лилия видела совсем иным: немолодым, успешным, состоятельным и известным. Если с молодостью у Ильи дело обстояло еще так-сяк – это все же проходящий недостаток, то все остальное отсутствовало совершенно очевидно. Так что крах и этих отношений был абсолютно предсказуем.
Постепенно он пришел к выводу, что его неженатый статус, в сущности, не требует от него немедленных изменений. И есть в нем своя прелесть и выгоды, особенно если сравнивать с тем, что Илья видел в домах своих женатых друзей. Пеленки, распашонки, сопли и ветрянка, вынос мусора, ПМС у жены, сложные отношения с тещей, ипотека и кредит на машину – не об этом он мечтал. Конечно, ему хотелось, чтобы и здесь жизнь его сложилась на зависть окружающим, но спешить точно не стоило. И строить свою жизнь по имеющимся перед глазами шаблонам ему не хотелось. Так что романы разной степени тяжести в его жизни случались, а брака не было ни одного. «Не для того мати квіточку ростила», – как говорят украинцы.
Иногда все-таки заползала и терзала противным червем мысль о том, что все-таки с ним что-то не так. Он гнал ее от себя, но мысль то и дело возвращалась и жалила, как привязчивая осенняя муха.
А пока все силы Илья отдавал работе, вечерами занимался капоэйрой – бразильским полутанцем-полуборьбой, которая своей манерностью, нарядностью и оригинальностью очень ему нравилась. Летом к развлечениям добавлялась родительская дача в престижном нынче подмосковном Кратове. Там, на большом участке, доставшемся от прадеда, известного московского врача, в окружении огромных старых сосен стоял старый, но вполне крепкий деревянный дом, где на втором, мансардном, этаже у него с детства была своя комната.
А еще он часто навещал Светлану Александровну – Лилину мать, к которой неожиданно очень привязался, еще во времена их романа, и привязанность, кстати, была вполне взаимной. Эта, по сути, чужая ему женщина чем-то напоминала ушедшую из жизни Татьяну Витальевну, только была как-то острее и аристократичнее, что ли, умершей бабушки. Для Светланы Александровны Илья был вроде сына: на фоне эмоционально холодной, отстраненной дочери он казался заботливым, внимательным и очень теплым собеседником. В общем, весьма гармоничные у них были отношения.
Иногда все же накатывало на Илью одиночество. Особенно часто – в людных местах: в метро в час пик или в торговом зале гипермаркета в выходной день. Толпа текла мимо, замечая его не больше, чем колонну или пустой прилавок. Мелькали пары, семьи с детьми, в душе поднималась жалость к себе, одинокому и никому не нужному. Как сказал один современный писатель, «ужасно себя жалко: всех много, а я один». В такие моменты особенно плодотворно думается о смысле жизни, как и о том, что жизнь устроена неправильно и пора в ней что-то менять. Пока еще не поздно. Хотя Илья был уверен, что ему еще долго не будет поздно: ему нет и сорока, разве это возраст для современного, ведущего здоровый образ жизни мужчины? Отец, правда, формулировал его возраст как «уже под сорок», но это извечный спор оптимистов и пессимистов: стакан наполовину полон или наполовину пуст?
Меньше всего, кстати, занимал Илью вопрос отцовства. Была у него одна история в прошлом, лет восемь-десять назад…
С Кариной он познакомился, когда вел одно дело: защищал бизнесмена, пожилого мужчину. Илье чудом приплыла в руки такая крупная рыба, и он отчаянно старался не облажаться. У подзащитного была молодая жена, Карина. Мужа ее он тогда вполне эффективно отмазал, дали ему меньше меньшего. Но бедолага не выдержал передряг и умер прямо во время последнего заседания суда, не дождавшись окончания чтения приговора, что несколько смазало тогда блестящую защиту Ильи.
Ситуация с Кариной сложилась нерядовая, он часто вспоминал тот роман, похожий на американские горки. Детей у нее с мужем не было, сначала тот не хотел – не был уверен, что эта горячая красотка задержится в его жизни надолго. Потом, когда захотел, было уже поздно – стал бесплоден, и, как ни бились врачи, ни расходовали на него литры самых новейших препаратов, изменить эту ситуацию они оказались не в силах.
Илья и переспал-то с ней всего несколько раз. Карина была не из его песочницы: что делать с такими женщинами помимо постели, он не знал. Ее вкусов и предпочтений он просто не тянул финансово, пойти к богатой вдовушке на содержание ему не позволяли гордость и воспитание. Не приведешь же ее в родительскую квартиру. Да она и не подавала никаких признаков того, что имеет на Илью серьезные планы. Ей нужно было просто перевести дух перед поиском следующего «папочки» и сделать это так, чтобы не лишать себя некоторых удовольствий.
Забеременела Карина внезапно, неожиданно и для себя, и для Ильи. Они, в принципе, предпринимали определенные меры предосторожности. Но то ли произошла какая-то накладка, то ли таковое было им предначертано сверху… В общем, две полоски на тесте и утвердительный вердикт врача – такой вот поворот романа.
Сначала Карина испугалась и хотела избавиться от ребенка. А потом внезапно полюбила этого малька, который завелся у нее внутри и которого ей показали на мониторе УЗИ-аппарата. В ответ на натянутое «Я, конечно, рад и все такое» от Ильи она отреагировала презрительно: «Уж не думаешь ли ты, что мне от тебя что-то нужно? Не смеши. И вообще, забудь. Это мой ребенок». Все, что ему было дозволено, – выступить в роли официального отца в свидетельстве о рождении девочки.
Эта история, пока она не вошла в определенные берега, изрядно потрепала Илье нервы. Он не понимал, как себя вести в сложившейся ситуации. Родители про нее так и не узнали. Сначала Илья не знал, как подступиться с этим разговором к ним. Потом понял, что промедление пошло ему на пользу. Скажи он матери и отцу, людям очень чадолюбивым, что у них родилась внучка, они захотели бы встретиться с ней, начать общаться. А значит, пришлось бы как-то и с Кариной выстраивать отношения, которые прервались сразу после того судьбоносного разговора. Нечаянная его любовница сдержала свое слово: ничего от Ильи не требовала, быстро установила значительную дистанцию, сократила общение до минимума. Так что знакомство родителей с внучкой осуществить было практически невозможно без существенных эмоциональных потерь и неприятных разговоров.
Уже потом, после того как Карина родила девочку, Марьяну, и снова вышла замуж – за мужчину еще более пожилого и еще более состоятельного, чем ее первый муж, – она назначила Илье встречу, чтобы, по ее словам, «обсудить накопившиеся вопросы».
Общение с мужьями-бизнесменами не прошло для Карины даром, или она сама была прирожденным бизнесменом и переговорщиком. Условия Илье были предложены четкие и несложные. Он не предъявляет своих прав на ребенка, не лезет в их жизнь. За это она пересылает ему фото- и видеоматериалы о том, как растет ребенок, отвечает на вопросы, если таковые возникнут. Возможно ли общение с ребенком в будущем? Ну если только Маруся, когда вырастет, сама поднимет этот вопрос (кажется, Карина и этот вопрос от Ильи предвидела).
– Короче, не отсвечивай. Не мешай нам жить. Исса нас любит, очень привязался к Марьяне. Его восточный менталитет не приемлет того, чтобы у ребенка было два папы. Он ее по-настоящему полюбил, прямо пылинки с нее сдувает и растит, как у них принято, настоящую принцессу.
– Послушай, я, кажется, все же отец номер один и имею определенные права и преимущества, – попытался надавить Илья.
– Не начинай. Я очень тебе не советую вставать у меня на пути. И ребенка не увидишь, и сам неприятностей огребешь, – с некоторым даже презрением пресекла все споры Карина. – Мы с тобой вроде неплохо расстались. Давай выдержим взятую ноту и останемся по крайней мере не врагами.
Она встала, царственным жестом бросила на столик кафе, где они присели поговорить, несколько купюр и ушла. Она всегда умела тихо, но очень обидно щелкнуть его по носу. Знай, мальчик, свое место.
Сначала он бесился и прокручивал в голове планы мести, один коварнее другого. А потом как-то смирился. Ведь, честно сказать, он совершенно не рвался общаться с девочкой, тем более совершенно не понимал, как именно нужно это делать. Скорее в нем говорили обида, любопытство, принятые в обществе стереотипы… А если хорошенько подумать, Карина права. Зачем вторгаться в мир этой девочки? Сейчас у нее понятная семья: мама и папа. Появление еще одного папы может смутить ребенка, поломать его хрупкую вселенную. И не понимать этого и сопротивляться – жуткий эгоизм. К тому же девочка любима, сыта, ухожена. Эти соображения его успокоили. И жизнь покатилась по прежним, привычным рельсам.
Постепенно ситуация худо-бедно выстроилась. Илью грела мысль, что у него есть продолжение – девочка, так похожая на папу. Он с удовольствием любовался присылаемыми Кариной фотографиями: вот Марьяна в Диснейленде, вот на пони в красивом жокейском костюмчике, вот плавает в бассейне где-то на юге, под пальмами. Илья рассматривал фото и чувствовал в душе тепло и умиление. Хвалил себя за разумное решение не настаивать на общении. И забывал обо всем этом до следующей порции фотографий.
Все-таки как здорово, что именно это помещение было арендовано под агентство. Сомнений перед заключением сделки, помнится, у Марии было много, да и Ангелина как наиболее практичный мозг их совместного предприятия высказывала определенные сомнения. Прежде всего Машу смущала удаленность их будущего офиса от так называемой красной линии, хотя весь этот район, часть старой, рабочей Красной Пресни, – узкие улочки, стекающие к Москве-реке вместе со старыми домами, обычными зданиями пятидесятых-шестидесятых-семидесятых, вовсе не архитектурными шедеврами, – был не так уж и далеко от деловой части города.
Зато расположение дома на гребне горки и верхний, практически мансардный, этаж открывали обитателям и посетителям этого помещения отличный вид на реку и набережные, на расположенные за рекой Фили и Филевский парк, на крыши нижнего яруса домов, делая его чем-то похожим на питерский или парижский. Арендная плата была достаточно высокой для этого места, объективно говоря, да и договор субаренды немного смущал Ангелину как бухгалтера и вообще как человека, отвечающего за весь «бренный быт» их маленького предприятия. Но, посовещавшись, решили все же: надо брать. И вот уже несколько лет они здесь. И ни разу не пожалели о принятом решении.
Несмотря на то что сегодня работы было много: перед Машей громоздилась куча папок, документов, на мониторе компьютера было открыто несколько рабочих файлов, работалось как-то не особенно бойко. Вот и сейчас Маша, увидев кошку на крыше соседнего дома, расположенного на нижнем ярусе, залипла на этом зрелище, отложив все дела в сторону.
А посмотреть было на что. Перед Машиными глазами разворачивался не то триллер, не то многосерийная драма с кошкой и птичкой в главных ролях – нечто более интересное, чем гора требующих ее внимания скучных бумаг.
Из покрытой старым металлом крыши торчала большая кирпичная труба прямоугольной формы. Время изрядно потрепало кирпич: в верхнем ряду, на обводке трубы, не было ни одного целого, каждый со щербинкой, выбоинкой, зазубриной. На одном конце трубы сидела молодая, тощая и не слишком обросшая шерстью кошка, на противоположном – огромная ворона, переминающаяся на своих мощных ногах. Длинные, темно-серые, когтистые, они с силой топтали, будто мяли, старый кирпич так, что красная крошка отскакивала далеко в стороны и катилась по наклонной крыше вниз, до самого водостока.
Похоже, кошка была захвачена охотой настолько, что не понимала, насколько опасный объект она наметила себе в жертвы. А у вороны сегодня был боевой настрой, тем более что противник своей запальчивостью и неопытностью просто провоцировал ее развлечься от души.
Одна и та же мизансцена разворачивалась несколько раз перед глазами Маши. Кошка, потоптавшись и прицелившись, делала выпад в сторону вороны. Птица, будто уловив момент нападения, подскакивала, взмахнув черными как смоль крыльями, и точно в момент наибольшей растянутости кошачьего тела била глупенького кошака огромным клювом в лоб.
Шансов удержаться у кошки не было никаких. Она, зависнув в воздухе на секунду, пыталась зацепиться растопыренными передними лапами за кирпичи, но все-таки в конце концов проваливалась в трубу. И на несколько минут ворона затихала, укутав себя крыльями, как шалью, и нахохлившись. Она, кажется, тоже наслаждалась видом на Москву-реку, только недавно вскрывшуюся от зимнего льда, холодным, еще мартовским воздухом с отчетливой весенней ноткой. Ледоход в этом году ранний, подумалось Марии, обычно не раньше апреля в полную мощь разворачивается, а тут середина марта всего лишь, но старый ноздреватый лед уже несется куда-то вниз по течению.
Проходило несколько минут, из трубы показывалась голова несгибаемой кошки. Ворона лениво слетала с трубы, пересаживалась на обитый металлическим уголком конек крыши, дожидалась, пока противник вытащит из трубы свое тело и снова взгромоздит его на край трубы. Каждый раз это отнимало у кошки все большее количество времени: видимо, падения не проходили для нее даром. Но боевой дух – дело такое. «Всрамся, но не сдамся!», как говорила в аналогичных случаях бабушкина соседка тетя Павла, своеобразная речь которой не оставляла сомнений в ее происхождении.
Дав кошке усесться поудобнее, ворона возвращалась на свой край трубы. И обучение малолетней нахалки начиналось заново. «Надо же, тупая, но упорная, все, как у людей», – с некоторым восхищением от боевых качеств кошачьего подростка подумала Маша. На всякий случай, чтобы еще чуть-чуть потянуть время, порассматривала немного весенний пейзаж, с сожалением отметив, что никаких других зрелищ ей сегодня не приготовлено. Видимо, придется все-таки вернуться к ожидающим хозяйского пригляда бумажкам, занявшим все горизонтальные поверхности вокруг.
Брачное агентство «Счастливая пара» в прошлые выходные отпраздновало свое пятилетнее существование на рынке. Срок был так мал, что Маша хорошо и подробно помнила все то, что привело ее вместе с Ангелиной к созданию их любимого детища.
Они познакомились на работе, были коллегами в аналогичной по направлению деятельности фирме под названием «Вместе!», одна часть которой была брачным агентством, а вторая – туристическим. Клиентам это было даже удобно: слева – женился, справа – взял тур в свадебное путешествие. Как в рекламе – два в одном. Руководство, желая произвести впечатление, называло этот союз двух маленьких компаний громким и парадным словом «холдинг».
Принадлежало предприятие семейной паре Скворцовых, Резеде и Петру. Инициатором его создания, вернее слияния, как гласила корпоративная легенда, была как раз Резеда, женщина не только с цветочным именем, но и с внешностью имени под стать: она всегда была одета в рюши, воланы, ткани с крупным цветочным принтом, щедро обсыпанные пайетками и стразами, невзирая на свой избыточный вес и крупные размеры. Как доносила любопытствующим та же легенда, в свои холостые годы она сильно намаялась, настрадалась от одиночества, тем не менее рук не опускала и активно устраивала свою женскую судьбу. Жизнь вознаграждает упорных: в конце концов она смогла-таки найти Петра, вышла за него замуж и решила посвятить свою дальнейшую жизнь устройству других женских судеб. Типа такой вот обет на современный лад.
Она и сама в подробностях изложила эту историю, подвыпив на каком-то корпоративе не то в честь Восьмого марта, не то в честь Четвертого ноября, в День народного единства: этот праздник Резеда отчего-то особенно любила, отказываясь верить в коварных польско-литовских интервентов и утверждая, что это такой специальный день, которого очень не хватает «нашему агрессивному обществу», день, «когда все должны со всеми единяться».
Народ (а в агентстве собралась в основном молодежь) ржал, не спорил и был рад в очередной раз выпить и закусить за счет работодателя.
– Петюнчик мне долго не попадался. Ходил вокруг да около, жил, работал, дорожку мою не пересекал. Ну ничего, судьба придет – за печкой найдет. Нашелся. Влюбился. Женился. И стали мы, как говорится, жить-поживать, добра наживать. А ведь сколько еще баб и мужиков на земле одиноких! Непорядок это, и психологически, и экономически: на ВВП сказывается, мне знакомый экономист говорил. Когда же Дума об этом вопрос всерьез поставит, когда президент озаботится? Ну мы пока будем работать, сокращать поголовье одиночек. На ихнее и наше благо.
Такое вот примерно у нее было видение миссии компании.
Резеда была женщиной с развитым общественным темпераментом, энергичной, политически грамотной. И даже в определенном смысле передовой: по ее собственным рассказам, утро она начинала с контрастного душа и йогической стойки на голове. Маше, как дочери двух врачей, это казалось небезопасной затеей, учитывая вес Резеды, но она была хорошо воспитана и с советами и замечаниями без спросу не лезла.
А еще у Резеды было совершенно выдающееся, по мнению Маши, качество: невероятная свобода от любых шаблонов и комплексов. Имея впечатляющий вес и формы, она спокойно надевала на себя поперечные полоски и одежду со всяческими воланами – ну просто потому, что такие расцветка и покрой ей нравились. Не изнуряла себя диетами в угоду моде. Спокойно женила на себе мужика почти на десять лет младше себя. В общем, могла все то, что так не давалось всю жизнь Маше: та в душе оставалась робким подростком, зависящим от мнения и оценок окружающих, это в ней с возрастом не менялось.
Петюнчик, в смысле Петр Яковлевич, муж Резеды, занимался как раз второй, туристической, половиной их семейного бизнеса. Когда они с Резедой встретились, его конторка уже довольно прочно стояла на ногах, хотя и не была особенно большой. Он помог Резеде с открытием ее собственного дела, снял ей две комнаты на этаже рядом со своим агентством «Вперед, Travel» и много участвовал в делах агентства жены, особенно в первые годы. Не то чтобы он что-то понимал в брачном деле. Но вот в бухгалтерии, налогах разбирался отлично.
Маша и Геля работали в брачной части этой компании почти с самого ее открытия, Маша – менеджером, Геля – помощником главбуха. Работой своей они обе были довольны, быстро подружились между собою, несмотря на некоторое несходство характеров и жизненных обстоятельств.
Маша – энергичная, худощавая и спортивная шатенка (КМС по легкой атлетике, но это в далеком прошлом) – была одинока, саркастична и романтична одновременно. Саркастичность ее была скорее внешней, слегка наигранной – надо же было как-то маскировать свою неуверенность в себе. Она легко влюблялась, в отношениях с мужчинами была очень пылкой, чувствительной и совсем не самоуверенной – психолог по одному из своих образований, она была тем самым «сапожником без сапог». Несмотря на то что Маша была очень хороша собой, замуж она так ни разу и не вышла, детьми не обзавелась. Сначала ей казалось неправильным рожать без мужа и, соответственно, отца ребенка, вопреки воцарившейся моде в этой области. А потом, когда они с подругой начали свой собственный бизнес, эта тема вообще как-то замылилась, отступила на задний план: построение собственного бизнеса, сколь угодно малого, история очень занимательная сама по себе, вполне способна заменить личную жизнь.
Романы у нее в прошлом, конечно, были, как и попытки создать семью, – этих, последних, было аж две. Первый раз она прожила с мужчиной два года, больше не выдержала густого компота из маниакальной ревности и такого же маниакального, болезненного вранья. Единственный шанс ужиться с такими людьми – быть на одной волне, не удивляться, не ахать, не возмущаться, не воспитывать, а играть по их правилам. Осознав это, Маша поняла, что шансов у нее нет: ревнива она была всего лишь в меру, а с враньем у нее с детства не складывалось. Даже сыграть то, что требовалось, но в реальной действительности у нее отсутствовало, она не смогла бы: театральными способностями судьба ее тоже обделила, в школьной самодеятельности ничего ответственнее роли «пятой снежинки во втором ряду» ей не доверяли. Помучилась и сбежала.
Следующая Машина попытка найти свою вторую половинку была более долгой, они прожили с Сергеем шесть лет. Но в итоге тоже не срослось: очень уж они были разные. Сергей приехал из маленького городка, семья его была очень бедной и многодетной, он в ней считался настоящим героем: единственный из всех получил высшее образование, обосновался в Москве – как тут не гордиться? Каждые праздники положено было проводить у него на родине, там всегда было чем заняться: то сажать картошку, то ее выкапывать, то капусту солить, то сорняки полоть, благо угодья его родни были размером с поля небольшого колхоза.
В Москве рекомендовалось жить так: с работы – домой, на всякие глупости типа походов в кино или на концерт либо тем паче покупки книг, денег не тратить. Средства (с ударением на «а») надо было копить, чтобы потом купить что-нибудь практичное и нужное, «чтобы не хуже чем у людей в дому было». Хорошая, в принципе, стратегия. Хотя кто те самые люди, на которых надлежало равняться, ей было не очень понятно – в ее окружении таких не было. Но Маша, человек сугубо городской, легкомысленный и ветреный, долго такой малопонятной для нее жизни выдержать не смогла и опять сбежала.
Были потом и другие романы, куда более короткие и несерьезные, но строить с мужчиной семью она уже как-то опасалась, даже на обычное совместное проживание сподвигнуть себя не могла. Мужчины же чувствовали эту Машину настороженность, недоверчивость, видели старательные попытки держать дистанцию между ней и ими и около Маши тоже надолго не задерживались, невзирая на всю ее внешнюю привлекательность. Постепенно Маша привыкла к этому своему одиночеству. Иногда только чувствовала некоторое беспокойство: детей хотелось, крепкой семьи, как у ее родителей, семейного уюта и теплого дома. Но маетные шевеления эти случались с ней все реже: с возрастом ее требования к мужчине рядом возрастали, тяга к свиванию гнезда угасала, а привычка к одинокой, только под свои желания заточенной жизни становилась, наоборот, больше и крепче.
Геля, Ангелина, была совсем другой. Такая… Вся с суффиксом «-оват-»: мягковатая, полноватая, хитроватая. То есть не мягкая, полная и хитрая, вовсе нет, это совсем другое. А немножко мягкая, чуть с лишним весом и с некоторой хитринкой. Светловолосая, легко ладящая с людьми, расчетливая, она вышла замуж еще в студенческие годы, раз и, похоже, навсегда. К моменту их встречи с Машей у нее был сын Максик. Потом появилась и дочь, но об этом позже.
Маша и Геля были ровесницами, им обеим было по тридцать три, когда они стартовали с собственным агентством. Можно было бы вспомнить про символику возраста, про Христа, но они все-таки девочки, поэтому просто: им было по тридцать три года. Два года до этого они дружили, ездили вместе на работу, благо жили на одной ветке метро, сплетничали, ходили друг к другу в гости, помогали и поддерживали друг друга, если вдруг случалась такая необходимость. А потом агентство «Вместе!» распалось.
Это случилось зимой, накануне Нового года, в самый канун праздничного корпоратива, к которому готовились все работники компании: даже если посчитать «туристов» вместе с «брачами», как называли друг друга сотрудники двух частей семейного бизнеса, коллектив все равно был небольшим, дружным и погулять умел широко, вкусно и с выдумкой.
С утра, когда дамы двух подразделений уже начали резать гидропонные помидоры и длинные китайские огурцы к новогоднему столу, никто не мог дозвониться Петру Яковлевичу. Резеду так рано никто не ждал: на рабочих празднествах она всегда появлялась не только нарядной, но и со сложными укладками на голове, поэтому все были готовы к тому, что увидят свою начальницу ближе к обеду, но зато при полном параде.
Петр появился в офисе лишь ближе к обеду – растерянный, встрепанный, с тревожным лицом.
– Резеда в больницу попала, – не то проговорил, не то выдохнул он. – Травма шейного отдела.
Ножи замерли над разделочными досками. Выпущенный от растерянности из руки Милы, офис-менеджера, недорезанный огурец упал на пол и покатился с неожиданным для продукта питания грохотом.
– Как же это случилось? – проявила сочувствие Маша. Не то чтобы ей нужна была эта информация, но было видно, что Петру нужно выговориться.
– Да Резеда с утра, как обычно, встала в позу. В смысле, на голову. Захожу в комнату, а она упала. Тумбочку сломала, вся нога разбита, и кровищи ужасть сколько! Я-то сначала думал, только нога, а потом смотрю: она ни рукой, ни ногой пошевелить не может, – начал рассказывать Петр. – Ну дальше – «Скорая», госпитализация. Я с ней, конечно, поехал, но потом, когда диагноз уже поставили, ее наверх, в реанимацию, отправили, а меня выставили. Вот я к вам и приехал, предупредить.
Корпоратив, конечно, был отменен. Сотрудники в печали и тревоге съели за обедом все закупленные к празднику продукты и в неурочное время разошлись по домам. В воздухе витали грядущие неприятности.
Петр оказался отличным мужем: возился с больной женой не хуже профессиональной сиделки, изучал противопролежневый массаж, искал в Интернете нетрадиционные рецепты и чудо-специалистов из экзотических стран, любую беседу сводил к правильному питанию для лежачих больных и обсуждению последних анализов жены. Жаль только, что эти замечательные способности плохо сочетаются с ведением бизнеса.
Так что после новогодних каникул Петр собрал оба коллектива и сказал, что проблемы со здоровьем у Резеды надолго и у него в ближайшее время вряд ли будет возможность заниматься делами двух компаний сразу. Больной за это время стало немного лучше, но предстояла долгая реабилитация, которая исключала ее участие в бизнесе. Проинформировав таким образом сотрудников, он снова уехал – не до работы ему сейчас было.
Резеда была хорошей начальницей для своего коллектива: невредная, добрая тетка, зарплату платила вовремя, задачи ставила разумные, сама текучки и обычной, повседневной работы не гнушалась. Так что в коллективе ее любили. Когда она заболела, коллектив скинулся, купил мандаринов и букет цветов и делегировал Машу и Ангелину навестить заболевшую.
Визит в больницу произвел на приятельниц тягостное впечатление. Резеда по-прежнему находилась в палате интенсивной терапии, состояние у нее было взвинченное, мрачное, соответственно, полноценное общение не сложилось. Так что Маша с Ангелиной вежливо посидели немножко около ее кровати, положили на тумбочку мандарины, поставили в обрезанную пластиковую бутылку от минералки цветы и тихонько покинули палату. Рассказ о посещении Резеды, ее состоянии произвел на коллектив предсказуемое впечатление. Народ из обеих контор начал потихоньку разбегаться.
Маша и Ангелина ушли из «Вместе!» в последнюю очередь. Маша держалась потому, что считала не очень порядочным бросить работодателей в трудную минуту. Она до последнего старалась поддерживать рабочие процессы на плаву, даже тогда, когда перестали платить не только зарплату, но и оплачивать телефонную и интернет-связь в офисе. Ангелина – по куда более прозаической причине: накануне Нового года экспресс-тест показал две полоски, и она сообщила своему мужу Геннадию, что снова беременна.
Но сколько ни тяни кота за разные части тела, неизбежного решения все равно не минуешь. И в последние дни февраля они собрались на Машиной кухне. У самой Ангелины на кухне было хотя и сытнее (она хорошо готовила, в отличие от перебивающейся в основном полуфабрикатами Маши), но в то же время куда более шумно: сыну Максику было всего лишь три года, и он был обычный энергичный ребенок. Муж Ангелины, Геннадий, предпочитал вечером смотреть телевизор, нежели играть с сыном. Так что любой серьезный разговор в такой обстановке был очень затруднен.
– Ну что, подруга, – начала разговор Ангелина, нарезая принесенные с собой сыр и колбасу. – Кажется, пришел тот самый час «Ч», когда нужно принимать решение.
– В нашем с тобой случае это скорее формальность, – откликнулась Маша. – Какой тут выбор? Петр от силы раз в неделю в конторе появляется, упадок в делах такой, что, считай, агентство уже похоронено.
– Я тебе больше того скажу, – подсыпала угольку Ангелина. – За аренду уже два месяца не плачено, не сегодня завтра выставят нас из офиса с треском. Так что надо вставать и валить оттуда как можно быстрее.
– Жаль их, конечно, – проявила милость к падшему Маша. – Хорошая они пара. Обидно, что так получилось. И работать было интересно, и агентство росло прямо на глазах.
– Ты что делать-то дальше думаешь? – Закончив с нарезкой закуски, Ангелина присела напротив Маши для продолжения разговора. – Есть что на примете?
– А ты? У тебя какие планы? – невежливо ответила вопросом на вопрос Маша.
– А я что? Я досижу до последнего. Мне декрет надо оформлять, – ответила практичная Ангелина. – Если я сейчас уйду и работу начну искать – кому я нужна, скоро живот виден будет. Так что у меня без выбора, сижу на месте и не дергаюсь. Я ж не москвичка, нам, провинциалкам, десять раз подумать в таких ситуациях надо.
«Любимая Гелина тема», – досадливо поморщилась Маша. При всех отличных душевных качествах подруги была у нее эта глубоко провинциальная печать – зависть, отношение к окружающим как получившим что-то хорошее незаслуженно, неважно, кто перед ней и что в его распоряжении. В основном качество это вызывало в окружающих презрение и насмешки, но Маша как-то привязалась к Геле, посмеивалась над этим ее комплексом и ценила Гелины хорошие качества, коими та была отнюдь не обделена.
Прежде чем высказать свою идею, Маша поколебалась, посомневалась, не рано ли такой разговор затевать, но потом все-таки решилась:
– Я тебе предложить хотела… Давай свое агентство откроем.
Ангелина удивленно уставилась на приятельницу.
– Как это?
– Да очень просто. – Маша помнила из всяких прочитанных книг по психологии, что главное – испытывать уверенность в принятом решении самому. Тогда и остальных убеждать будет легче. – Ты бухгалтер, я буду клиентами заниматься. База у меня есть, опыт тоже, работа мне нравится, конкурентов на рынке не особенно много. Отличный шанс обзавестись собственным делом. Сделаем нечто похожее на то, что у нас было при Резеде, с одной поправкой: добавим психологическое консультирование.
– Не поняла, – удивленно склонила голову набок Геля. – Какое такое консультирование, зачем?
– Понимаешь, Гель, – с удовольствием начала развивать свою мысль Маша, которая успела не раз подумать над этим вопросом. – Брачные проблемы людей не ограничиваются поиском пары. Очень много проблем возникает уже потом, когда семья создана и волна первой влюбленности уже прошла. Сложная притирка характеров, измены, неготовность к компромиссам – там много чего. А я все-таки психолог, пусть и без практики. Будем оказывать народу не только услуги по поиску пары одиночкам, но и помощь в поддержке семьи. Как тебе моя идея?
На лице Ангелины отразились сомнения.
– Идея-то, может, и впрямь удачная, – она постаралась облечь свои сомнения в максимально вежливую форму, чтобы и не отказать Маше, но и не дать прежде времени согласия. Очень уж неожиданным оказалось предложение. – Но потянем ли это дело мы с тобой? Да и деньги где взять? У меня никаких запасов нету.
– Да я все продумала, не волнуйся, – продолжала бодриться Маша. – Первое время будет достаточно работать из дома, с клиентами можно встречаться в кафе. Компьютеры у нас с тобой дома есть, телефоны мобильные – тоже. Для начала, для старта, вполне хватит. А там посмотрим.
Ангелина поколебалась еще немного. А потом решилась:
– А и вправду, давай попробуем, чем черт не шутит!
Вообще, она совершенно не стремилась к тому, чтобы стать самостоятельным бизнесменом и предпринимателем: слишком велики риски, слишком много работать надо. Для себя она выбор давно сделала: ей куда важнее семья и то, что происходит внутри ее мирка, лишних амбиций за его пределами она была лишена. А тут не то гормональные сдвиги на фоне беременности, не то Маша была очень убедительна, но у Гели возник очень острый соблазн согласиться с предложением, стать, что называется, самой себе хозяйкой.
Как показали дальнейшие события, девушки были правы и со своим решением попали прямо в точку.
За пять лет созданное ими агентство выросло не особенно сильно, но все же устояло, выжило и закрепилось на рынке. Как и в самом начале пути, они по-прежнему обходились своими силами и работали вдвоем: желание вырастить из маленького предприятия грандиозный холдинг у них отсутствовало, обе были для таких порывов недостаточно амбициозны. Да и не тот это бизнес все же для грандиозных-то масштабов. Очень кстати для развития дела оказалось и то, что направлений работы было два и оба они дополняли друг друга. Клиентам нравился более широкий спектр услуг, обещание поддержки их брачных начинаний даже после знакомства с кандидатами. «Типа как постпродажное обслуживание», – шутила по этому поводу Ангелина.
Иногда их женскую компанию разбавлял мужчина – наемный курьер-сисадмин-«муж на час» Гриша, по кличке «вечный студент». В течение пяти лет его работы на агентство он все время где-то учился, переводясь из вуза в вуз, с факультета на факультет. Каждое его новое место учебы называлось им «окончательным и бесповоротным», но оставалось таковым не более полугода. На насмешки Гели и Маши над ним он отшучивался, что сам себя сглазил: когда-то давно, начиная поиск работы и составляя для этого резюме, он написал в строке «Образование»: «Неоконченное высшее». И все, с тех пор ничего не изменилось. Вообще он был необидчивый, хороший парень и легко влился в их девичий коллектив.
Постепенно Маша и Геля смогли уйти от формата «хоум-офис», тем более что не все клиенты нормально реагировали на отсутствие офиса настоящего, «взрослого». Дескать, какая-то шарашкина контора, страшно связываться. Особенно это касалось более или менее состоявшихся людей, с карьерой и неплохими заработками, готовых заплатить за услуги «агентства по делам семьи» (определение, придуманное Машей на самом старте их проекта) чуть дороже, но зато быть уверенными, что тут все «серьезно и солидно». Но, к счастью, дела у девушек пошли хорошо, и уже через полгода они смогли позволить себе арендовать помещение для своей маленькой компании.
Геля по-прежнему почти всегда работала дома, появляясь в офисе не более чем на пару-тройку часов еженедельно. На ней лежала бухгалтерия, договоры и тому подобный «бренный быт» агентства. С этими вопросами вполне можно справляться в режиме онлайн – маме сначала с одним, а потом и с двумя маленькими детьми это было очень удобно. Маша была по-прежнему одинока (если не считать нескольких мимолетных романов), работу свою любила, считала ежедневные походы на службу ко времени дисциплинирующим фактором, и с десяти до девятнадцати ежедневно ее можно было обнаружить в офисе за компьютером. Не всегда, правда, было чем заняться, но для человека, имеющего компьютер с выходом в Интернет и умение с ним обращаться, это решаемый вопрос.
Маше очень нравилось ее дело. Во-первых, она с детства была любопытна и любила общаться с людьми, выслушивала их жизненные истории с удовольствием и с ужасом смотрела на знакомых из разряда обычного «офисного планктона», которые весь день проводили на работе, ковыряясь в бумажках. Во-вторых, ощущение причастности к чужому личному счастью, к его обустройству приносило ей огромное удовлетворение, подтверждало внутреннее ощущение важности и нужности своего труда. Ну и, конечно, было очень приятно чувствовать себя хозяйкой, а не подстраиваться под какое-нибудь самодурствующее начальство. Да, за это приходилось иногда расплачиваться нестабильным режимом доходов и проистекающей из этого жизнью по принципу «то пусто, то густо», но Маша была согласна с таким положением дел, тем более что периоды «пустоты», слава богу, не слишком затягивались. Да и много ли нужно одинокой барышне со своей квартирой? В данном случае одиночество было Маше на руку.
Вообще говоря, Маша никак не могла определиться с тем, хорошо или нет быть одинокой. Иногда казалось, что хорошо, а иногда – прямо совсем плохо. Приходила в гости к Геле, видела царивший у нее дурдом, устраиваемый двумя маленькими детьми, усталую и задерганную маму – и шарахалась от такого «счастья», думала о том, как ей повезло, что дома у нее тихо, покойно и чисто. Наступали новогодние праздники – и Маша грустила, осознавая, что вот опять наряжаться для себя самой и для себя же строгать маленькую чашку оливье и отмечать полночь в привычном режиме «телевизор – чокнуться бокалом шампанского с президентом – песни и пляски народов мира в „Голубом огоньке“ – в час ночи спать, накрываясь подушкой от петард и криков нетрезвых людей на улице».
Пару раз она покупала на праздничные дни туристическую путевку и уезжала из Москвы. Но большого удовольствия ей это не доставило. Во-первых, в праздники за тур куда-нибудь в приличное место приходилось отдавать совершенно несусветные деньги, так что потом на несколько месяцев включался режим жесткой экономии. Во-вторых, уже на второй-третий день отдыха Машу начинали угнетать чужие стены и чужая речь вокруг. Такая вот она была противоречивая. Хотела убежать от скуки и сразу же начинала скучать, убежав от нее.
Копаясь как-то раз в себе и в своем отношении к имеющемуся у нее одинокому статусу, она вдруг осознала, что то, чего ей остро не хватает, это не собственно муж или дети, а отсутствие предмета заботы, точки приложения накопившихся у нее внутри запасов любви и ласки. Решила покамест «лечить» это известным способом: завести домашнее животное. Правда, на душе от этого решения было немного неприятно: ей совсем не хотелось выглядеть классической старой девой, анекдотический состав семьи которой – она и кошка. Но, с другой стороны, кому какая разница? Очень хочется приходить домой, где тебя ждут и встречают. И вообще, одергивала она себя, нечего так уж обращать внимание на чужое мнение. Кстати, пусть это будет именно кошка, определилась она. С собакой слишком много обязательств.
Не успела Маша задуматься на эту тему, как вопрос решился сам собой. Будто кто-то сверху только и ждал этого ее решения. Как-то утром она открыла дверь, чтобы идти на работу, а на коврике сидел котенок. Было видно, что он совсем малыш: размер, пуговичные глаза и неосмысленный взгляд сомнений на этот счет не оставляли. Раскрашен он был необычно: основная часть его тельца была белой, а черные и рыжие волосы были разбросаны маленькими пятнами, как конопушки, по всей спине. Пришлось брать подкидыша в дом, Маша не могла себе представить, как она подвинет кроху ногой и, бросив эту жалкую мелочь в холодном холле, уйдет по своим делам.
Перво-наперво надо было определить пол котенка. С этим дело оказалось чрезвычайно просто. Как только Маша сказала Геле, что вот, дескать, конопатый трехцветный найденыш в доме поселился, как та ее сразу уверенно поправила:
– Поселилась.
– Почему ты так в этом уверена? – изумилась Маша.
– Да потому, что трехцветки – только кошки, котов не бывает, – уверенно пояснила ей Геля.
– Как это? Почему?
– Да кто ж его знает?… Что-то там с чем-то сцеплено, гены какие-то. Но факт: только кошки!
А вот с именем долго не получалось. Интернет подсказывал много вариантов красивых кошачьих имен, но все они к кошке как-то не приклеивались, не шли ей. Месяца три она откликалась на Кошу и Кысю, пока в гости к Маше не пришел их курьер Гриша, неплохо разбиравшийся в компьютерах: требовалась его помощь в переустановке «винды» на домашнем компе. Кошка сначала стеснялась, пряталась на кухне и рассматривала Гришу из-за двери то одним, то другим большим и круглым глазом. Потом, оценив Гришину безобидность и равнодушие к мелкому разведчику, осмелела, вышла на середину комнаты, уселась и стала облизываться – предъявила, так сказать, гостю и себя, и свою достойную восхищения чистоплотность.
Гриша, которого Маша не предупредила о своей новой жиличке, аж подскочил на стуле от неожиданности, издав модное нынче восхищенное «вау!». Кошка этот возглас поняла правильно и продолжила демонстративное самообслуживание с еще большим старанием, лишь взглядами искоса показывая, что восхищение гостя замечено и принято как должное.
– Как зовут-то недоразумение? – поинтересовался Гриша.
– Нету у кошки имени, а давно пора бы уже. Чего-то отказывает фантазия, – пожаловалась гостю Маша.
Григорий посмотрел на трехцветку еще раз внимательно и сказал:
– Пусть будет Пиксель.
– Пиксель? Почему Пиксель?
– А ты на ее пятна посмотри. Вылитая Пиксель.
Услышав это слово, кошка бросила вылизываться, подошла и грациозным движением, свойственным только кошачьим, одним махом вспрыгнула гостю на колени.
– Смотри-ка, согласна, – восхищенно выдохнула Маша. – Спасибо, Гриш! Здорово получилось. Слушай, а это женское имя? Пиксель – это точно «она», а не «он»?
Гриша посмотрел жалостливо и снисходительно на убогую.
– Машунь, – терпеливо начал он разъяснения. – Я не знаком лично ни с одним пикселем и ни с одной пикселью. И не знаю ни одного человека, такие знакомства водящего. Так что клянусь: от такой клички ни один пиксель не пострадает и не обидится! Называй сколько душе твоей угодно.
У Гели тоже жила кошка Каштанка – рыжая, пушистая и дебелая тетка размером со среднюю собаку. Вообще говоря, она была породистая – другую бы Геля и не завела. Но куплена была на Птичьем рынке, из соображений экономии. Заводчица кошки обещала Геле, что та подрастет и на ней можно будет круто заработать. Но с возрастом в кошачьей внешности вылезли некие дисквалифицирующие пороки, начались проблемы со здоровьем, и мысль о сказочных доходах на котятах пришлось оставить. Геля чертыхнулась, плюнула и стерилизовала Каштанку: жить в ее постоянных воплях и призывах к плотской любви оказалось совершенно невозможно.
Встречаясь в офисе, после обсуждения рабочих вопросов девушки переходили к классической женской болтовне. Геля – про детей, про мужа, который «гад такой, с детьми вообще не помогает, но лучше такой, чем, как у некоторых, совсем никакого» (в этот момент Геля осекалась, искоса взглянув на Машу, и торопливо переводила разговор на Каштанку и удачный улов на распродаже в ближайшем к дому ТРЦ). Маша этих неловких реплик и взглядов благородно не замечала, разговоры про распродажу поддерживала и сочувствовала Геле по поводу Геннадия, лишний раз убеждаясь в том, что своя прелесть в одиночестве есть: не надо никого терпеть и смиряться во имя.
Вообще, конечно, за такие высказывания можно было бы и обидеться. Но, во-первых, Маша была необидчивым человеком. Во-вторых, Гелю Маша находила в целом хорошим человеком. Добрым, отзывчивым, невредным. Если у Маши случались какие-то неприятности: заболела, что-то произошло в квартире, срочно нужна поддержка – она первая приходила на помощь, при необходимости даже сковыривая с дивана своего «ленивца Генку» и подключая его к помощи подруге, попавшей в беду. Маша это качество в Геле очень ценила. А слова… Ну это же просто слова, их можно мимо ушей пропустить.
Иногда только царапала ее как-то Геля внутренне. Бестактной репликой или поступком, вечной своей фразой: «Ну, конечно, вам, москвичам, все легко дается», довольно обидной критикой Машиных непрактичных поступков. Навязчивыми советами, что и как в себе изменить, чтобы наконец «перейти из старых дев в наши стройные ряды», как она часто говорила. Но Маша старалась такой Гели не замечать – в каждом из нас, если покопаться, можно много нехорошего нарыть, что ж теперь поделаешь…
– Расскажите, каким вы видите своего избранника, – Маша заполняла обычную анкету агентства, одновременно выслушивая клиентку – подтянутую женщину лет сорока, хорошо одетую и сидевшую на стуле напротив с прямой спиной и аккуратно скрещенными, как рекомендуют женские журналы, ногами (ногу на ногу не класть – нарушается кровообращение, но и в стороны коленки не растопыривать – неизящно это).
– Видите ли… Как вас зовут? А, Мария. Видите ли, Мария, – разглаживая трикотажную юбку на коленях, начала свой ответ клиентка. – Дело в том, что у меня угасает работа яичников.
– Что, простите? – подняла изумленный взгляд от бумаг Маша. – Что угасает?
– Работа яичников, – терпеливо повторила клиентка. – Мой врач говорит, что мои шансы родить ребенка стремительно убывают.
– Так, я поняла, – заинтересовалась Маша. – Так вы, может, донора спермы ищете? Это не к нам.
– Ну не прям так уж донора спермы. Я хочу полноценную семью. Ребенка я, разумеется, тоже хочу, но я не хочу быть матерью-одиночкой. Я много работаю, неплохо зарабатываю. Не до семьи мне просто долгое время было. Теперь вот настал момент, когда, я считаю, надо бросить все силы на заключение брака. Я, знаете ли, привыкла все делать продуманно и тщательно. К созданию семьи, я думаю, тоже надо подойти вдумчиво, рассудительно.
Маша отодвинула в сторону клавиатуру, заинтересовавшись рационализмом клиентки.
– Скажите, пожалуйста, как вы себе видите этот процесс? Ну чтобы он был вдумчивым и тщательным, – задала она даме уточняющий вопрос.
– Во-первых, как видите, я не стала идти традиционным путем в поиске кандидата в претенденты на мои руку и сердце, – начала рассказ клиентка. – Ну, знаете, все эти просьбы к подружкам: «Нет ли у твоего мужа одинокого друга? Есть, да? А познакомь меня с ним». Это все не ведет ни к чему хорошему. Пусть поиском жениха занимаются профессионалы. А вас мне рекомендовали именно как профессионалов. Может, помните, год назад вы нашли моей подруге Насте мужа? Ну, такая блондинка? Она, конечно, не блондинка, крашеная, но умеет себя подать правильно.
«Девочки – такие девочки… Интересно, как говорят мои подруги обо мне, как описывают меня посторонним? Все-таки отличная это работа, интересная, нескучная», – размышляла Маша, параллельно слушая клиентку и заверяя ее, что блондинку Настю она, конечно же, помнит «как щас».
– Ну так вот. Дальше я пошла по врачам, узнать точно и достоверно, как обстоят мои дела со здоровьем, в том числе и женским, – продолжала тем временем клиентка. – Должна же я понимать, что собой представляю объективно, как невеста на выданье. И врач мне сказал: «Яичники угасают, Лора, поторопись». И вот я здесь, у вас. Как вы, наверное, поняли, искать мне жениха нужно срочно. Хотелось бы выйти замуж еще в полной кондиции и комплектации.
На эту клиентку ушел примерно час времени. «Какие все-таки рациональные женщины попадаются, с ума сойти! – думала Маша, наводя порядок у себя на рабочем столе после ухода рациональной Лоры. – Кстати, интересно, сколько ей?» И она полезла посмотреть еще раз на анкетные данные, которые забивала на компьютере автоматически, не заостряя внимание.
Оп-па! Так она ровесница, ну разве чуть старше, на пару лет всего! Это открытие для Маши стало неприятным, она даже поежилась от него. Выключив компьютер, оставила записку на столе для приходящей уборщицы (новенькая повадилась так тщательно убирать, что все провода из системного блока выдергивала), закрыла офис и решила пройтись пешком до метро – в воздухе уже отчетливо веяло весной, она очень любила это время года.
И по дороге домой, и уже дома, невнимательно смотря какой-то сериал, Маша все не могла отделаться от мыслей о стареющих яичниках. То они виделись ей как ночная панорама большого города, с постепенно гаснущими огнями. То клеткой яиц, постепенно теряющих свою твердость и безвольно повисающих на бортиках из папье-маше. Картина в любом случае рисовалась безрадостная.
Телесериал, кстати, тоже был в тему: муж с женой собирались разойтись из-за того, что не могли родить ребенка, а приемного брать не хотели. «Тема деторождения меня сегодня обложила со всех сторон», – подумала Маша, наводя себе кружку чаю и возвращаясь на диван под плед. Пиксель уже угнездилась у подушки, недовольно поглядывая на беспокоящую ее своей возней хозяйку. «Интересно, а как обстоят мои дела с женским здоровьем? Сто лет не была у врача. Все откладываю, откладываю, ведь не беспокоит вроде ничего. А то вот захочу ребенка, а там вдруг бац – и уже все угасло», – продолжала размышления Маша, следя за мельтешением на ТВ-экране.
Надо было бы, конечно, раздеться на ночь, да и постель постелить, но так лень было вставать из-под пледа. Максимум, на что Машу хватило, – щелкнуть пультом и устроиться поудобнее, подсунув себе Пиксель под мышку, как грелку. Кошь возмущенно мявкнула, прихватила хозяйку за руку – не больно, для острастки, но на более активные действия ее тоже не хватило. Засыпая, Маша вспомнила, что у Гели был какой-то знакомый гинеколог, надо бы ее потрясти по поводу этих контактов.
Вообще, сны у Маши были редкостью. Это еще с подростковых времен повелось. В детстве они снились ей каждую ночь – длинные, с фантастическими сюжетами, ярко раскрашенные, после которых просыпаешься, как после похода в кинотеатр, переполненный эмоциями и впечатлениями. А лет в тринадцать-четырнадцать – как отрезало. Иногда даже обидно становилось: девчонки в школе делятся снами наперебой, а Маше и рассказать нечего. Потом привыкла. Кажется, без них даже высыпаешься лучше. Поэтому если вдруг она видела сон, это практически всегда оказывалось знаком, предвестником чего-то необычного.
Иногда эти знаки удавалось разгадать, иногда – не получалось. Маша один раз даже сонник на развале у метро купила, но он оказался невероятно глупым: «Змея – трудный символ, это значит, что скоро вам предстоит схватка со злейшим врагом»; «золото снится к упущенной удаче»; «увидеть во сне пожар – к разочарованию в личной жизни»… Так что книжка была заброшена на антресоли, а потом, при очередном наведении порядка в квартире, отправилась на помойку вместе с остальным ненужным хламом, хотя Маша очень не любила выкидывать книги – сказывалось родительское воспитание.
Вот и в этот раз сон приснился причудливый и странный: поди разгадай.
Приснилась бабушка, которая умерла много лет назад, Маша только-только институт окончила. Вроде бы сидит Маша на кухне, судя по всему, время действия – утро, так как на ней ее любимая длинная спальная майка, чашка кофе в руках, бутерброд на тарелке рядом – традиционный Машин завтрак. И ощущение, как всегда во сне: то ли сам участвуешь в событиях, то ли со стороны смотришь…
Бабушка заходит к Маше в квартиру, долго, кряхтя, переобувается и ходит по комнате, по коридору. Будто ищет что-то или просто осматривается тщательно. А потом говорит Маше укоризненно: «Марусь, что ж грязь-то у тебя такая! Приберись, да побыстрее. Скоро мужик твой домой придет, а ты баклуши бьешь». Маша осматривается по сторонам: и вправду грязно – весь пол засыпан каким-то мусором, мятыми бумажками, настриженными волосами. Маша бросает кофе, хватает веник, тряпку и начинает убирать. Под ноги попадается расческа. «Баб, не твоя?» – «Моя, конечно. Не мужика же твоего, он ведь у тебя лысый!» Маша поднимает расческу с пола, кладет ее на полку под зеркалом и продолжает уборку. Но мусор почему-то приклеен к полу, и каждую бумажку, клок волос приходится с большим усилием отдирать, чтобы положить в мусорное ведро. Она поворачивается извиниться перед бабушкой, позвать ее к столу, но видит лишь, как за той закрывается входная дверь.
Сразу после этого Маша проснулась в глубоком изумлении. Была суббота, в планах было отоспаться, но то ли сон, то ли биологические часы заставили ее проснуться в привычные восемь утра. Чистя зубы в ванной и потом готовя себе завтрак, Маша размышляла: что бы значил этот сон и кто такой упомянутый бабушкой лысый мужик, о чем это все? В конце концов плюнула, пробормотала себе под нос: «Приснится же ерунда всякая!» – и пошла в ванную краситься.
На эту субботу у Маши с Гелей было намечено празднование Восьмого марта. Казалось бы, странно праздновать этот праздник в последних числах месяца. Но в положенное для этого время у Гели заболел сначала сын, а потом и дочь, подхватившая от брата инфекцию. В то же время совсем его отменять не хотелось: хороший праздник, годный, подарки там, поздравления, приятные слова мужчины говорят. Так что «женский день» решили просто перенести.
Особых гостей не ожидалось: Маша, Геля с мужем и детьми и обязательный и бессменный Григорий. За пять лет работы коллектив сплотился, все буквально сроднились и при всей разнице интересов и биографий с удовольствием общались как на работе, так и вне ее. Традиционно Маша отвечала за торт, Григорий – за спиртное, за Гелей было все остальное.
За тортом пришлось ехать далеко, аж на Маросейку, где Маша покупала неизменный «Эстерхази» к празднику. Она сама очень любила это ореховое лакомство и с успехом подсадила на него всех остальных. Везти огромную коробку через весь город на метро очень неудобно, но Маша успокаивала себя соображениями о том, что изредка ради такой вкуснятины можно и пострадать. Тем более что вся компания всегда восхищалась вкусом и размерами торта, а также Машиным героизмом. Это было достаточным вознаграждением за труды: Маша была очень чувствительна и отзывчива на любое доброе слово в свой адрес.
Наконец она выгрузилась из маршрутки неподалеку от Ботанического сада, где рядом с одноименным метро находилась квартира Гели. Дом был совсем рядом с остановкой, надо было только перейти через дорогу, ухитрившись оказаться не обрызганной весенней грязью, летящей в разные стороны от проезжающих мимо автомобилей. Наконец путешествие из точки А в точку В, с заездом в С (за тортом) и Д (за любимым самодельным гранатовым соком на Алексеевский рынок, где им торговала приятная пожилая армянская чета) подошло к концу.
В прихожей на Маше сразу повисли дети Ангелины – восьмилетний Макс и пятилетняя Варвара, ровесница их агентства. Любовь у Маши с детьми была взаимной: они очень радовались визитам Маши, которая впадала, играя с ними, в сущее детство, а Маша очень нежно относилась к этой энергичной парочке – активной, смышленой и коммуникабельной. «Генины гены!» – как любил нехитро каламбурить их отец, каждый раз при этом поднимая палец кверху. Почему он так считал – непонятно. На отца, ленивого пузатого мужичка, который десять раз думал, прежде чем встать с дивана, они не были похожи точно. Но вежливая и неконфликтная Маша с таким утверждением не спорила.
Маша раздевалась в коридоре, пытаясь одновременно расстегивать молнию на сапогах и отвечать на град детских вопросов типа: «А в морской бой сегодня играть будем?», «А у меня зуб выпал, и я жду Зубную фею, как вы думаете, что она мне принесет?». Из кухни доносились аппетитное шкворчание от жарки чего-то вкусного и бубнеж Гели по телефону, в гостиной, похоже, уже встретились Гена и Гриша – оттуда долетали гитарные переборы и бессмертные строки песни «Поезд Воркута – Ленинград». Почему два молодых человека из обычных московских семей, не сидевшие и не привлекавшиеся, каждый раз, встречаясь, исполняли исключительно блатняк – науке было неизвестно.
Маша поспешила на помощь Геле, дети по дороге рассосались на просторах довольно большой квартиры: мать любила привлечь их к общественно полезному труду в виде «поди-подай-принеси», а они, как любые нормальные дети, старались от этого уклониться.
После завершающих хлопот по раскладыванию праздничных блюд из кастрюль в плошки от красивого сервиза Геля подвела Машу к столу – похвастаться.
Стол был живописен. Между приборами, парадными тарелками и бокалами были в изобилии разложены искусственные цветы из фольги, фигурные свечи, стоял букет красных гвоздик: Пасха в этом году была ранняя, букет Геля с Геной купить успели, а вот на кладбище не попали, вот и пригодились цветы. Картину дополняли огромные салфетки попугайской расцветки. Стол был небольшим, так что, с учетом украшений, гвоздики красными пушистыми подушками лежали на горлышках бутылок, а искусственные цветы пришлось выложить прямо на тарелки, поверх положенных туда же салфеток.
– Ну как? – гордясь своими декораторскими навыками, спросила Геля. – Нравится?
– Да, – в изумлении выдохнула Маша. – Ощущение такое, будто фею прямо нам на стол вырвало.
Геля крякнула от неожиданности.
– Какой же ты, Машка, человек! – обиделась она. – Вроде и похвалила, а вроде и поддела. Не разберешь тебя иногда.
– Ну ладно, я пошутила. Пойдем на кухню, помогу принести что нужно. Да и будем уже за стол садиться, – примирительно закруглила скользкую тему Маша. Когда речь шла о ней самой, чувство юмора Геле обычно отказывало.
Наконец стол был полностью накрыт, Геля объявила дежурное, стартовое «Приборы всем дадены, стаканы у всех нόлиты», детям были выданы салфетки, блатняк затих под строгим взглядом хозяйки. И празднование началось.
Одна беда была с праздниками у Гели: очень уж вкусно она готовила. Маша, как и другие гости, неизменно переедала и, если погода позволяла, сразу после стола шла на балкон передохнуть и немного переварить гору съеденной в гастрономическом угаре пищи. Мужчины курили, некурящие девочки просто дышали холодным по-вечернему воздухом. Дети обещанных игр не дождались: сбежали к дружественной соседке, где жили две девочки-двойняшки с удобным возрастом аккурат между Максиком и Варей.
Маша смотрела вниз, где в темноте и тумане, который совершенно не разгоняли уже зажегшиеся уличные фонари, сновали прохожие, и думала о чем-то своем. Геля рассказывала ей какую-то длинную историю, до которых она была страшно охоча, и не обращала внимания на невнимательно слушавшую Машу. Вообще в такие моменты Геля сильно напоминала Маше героиню романа «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура» Сэнди – девушку, которая умела говорить на вдохе и на выдохе и которая, если даже ее перебивали, потом восстанавливала свой рассказ ровно на том слове, где она его прервала. У талантливых писателей персонажи – на все времена, лениво думалось Маше.
– Гель, а у тебя гинеколог знакомый есть? – вспомнила о своем насущном вопросе Маша.
– Что-то случилось? – озабоченно спросила Ангелина.
– Да нет. Просто надо же иногда проверяться, вот я и решила, что пора, – не стала раньше времени вдаваться в подробности Маша. – Так есть или нет?
– Есть, конечно. Вообще, у любой нормальной женщины такой врач должен быть, – назидательно заметила Геля. – В понедельник напомни, я ее наберу, предупрежу о тебе.
Геля, в отличие от Маши, коренной москвичкой не была. Она родилась в Воронежской области, в маленьком городке – областном центре Коробчевск, отстоявшем от столицы Центрального Черноземья почти на три сотни километров, расположенном на самом краю области, на границе с Украиной. Мама ее была фельдшером в ветлечебнице (не то чтобы она сильно любила животных – хотелось пойти в человеческую медицину, но не срослось), отец работал в районном отделении газовой службы. По местным меркам Горные (такая у них была фамилия) являлись почти элитой – с хорошими заработками, с образованием. Так что Ангелина росла в достатке, посещала местную музыкальную школу и практически все доступные в местном ДК кружки. Девочка она была активная, энергичная, и просто шляться по улицам родители ей не разрешали, да она и сама не стремилась: с детства у Гели была мечта окончить школу и уехать в большой город. В Воронеж, например, о котором много рассказывали родители, а еще лучше – в Москву, предел мечтаний многих подростков из провинциальных городков.
Правда, понимания, как именно ей попасть в столицу, не было. С Воронежем было проще: все-таки город поменьше, да и поближе, доступнее. Поэтому мечта о Москве лежала в ее голове в дальнем ящике. Иногда Геля доставала ее оттуда, любовалась, давала себе клятву не упустить шанса, если таковой вдруг представится, и прятала ее до поры до времени обратно.
После школы, которую она закончила почти с медалью (русский язык только не поддался ее стараниям), Геля уехала поступать в столицу Черноземья. Целью был экономфак местного университета, но туда попасть не удалось: слишком уж большой был конкурс на бюджетные места, а на оплату коммерческого отделения у ее родителей денег не было. Но возвращаться в родной Коробчевск Геля не хотела ни при каких условиях, поэтому документы были поданы сразу в несколько вузов Воронежа. Поступить удалось на аналогичный факультет местного строительного института. Не университет, конечно, но тоже очень неплохо.
Первая ступенька в намеченном плане была достигнута. Гелю это весьма взбодрило, и она решила, что теперь-то уж мечту о Москве можно попробовать осуществить. И случай не замедлил представиться: тот, кто сильно хочет, шансы на исполнение желаний получает всегда. Мама в таких ситуациях говорила Геле: «Вода дырочку найдет». Важно только не упустить этот шанс, опознать его в текучке ежедневных событий. А уж жизненной цепкости и пронырливости Геле было не занимать.
Поначалу шанс не очень был похож именно на шанс – так, рядовое обстоятельство. Летом после четвертого курса Геля устроилась поработать на турбазу в одном из курортных городков Краснодарского края: прекрасная возможность и денег немного заработать, и на юге бесплатно отдохнуть. Сначала Гелю взяли туда на кухню, официанткой-раздатчицей, но когда местная бухгалтерша сломала ногу (трагическое сочетание ночного купания, пляжа с крупными камнями, большого веса и некоторого количества отличной крымской «Массандры»), то представился случай и по профессии поработать немного.
Геннадий приехал в этот южный городок отдыхать, родители дали ему денег на курортный отдых после неплохо сданной сессии в московском вузе. Но парень он был азартный и все деньги в первую же неделю проиграл в местном казино. И перед Геннадием встал вопрос – возвращаться домой с покаянием и извинениями или попробовать как-то выкрутиться на месте. Загвоздка заключалась в том, что делать он руками ничего не умел: в институте Гена учился на менеджера – загадочная профессия, в которой востребованные в обычной человеческой жизни навыки отсутствуют. Физической силой, для того чтобы пойти что-нибудь разгружать или, наоборот, загружать, он тоже не обладал. Ну то есть план выжить без родительских денег находился под серьезной угрозой.
Но и в его истории был шанс, который Геннадий не упустил. С самого момента своего приезда на курорт он снял комнату у армянина Степана, местного микроолигарха в области регионального туризма – ему принадлежали все маршрутки, возившие отдыхающих по экскурсиям: «Водопады-шмодопады, дельфинариум, ботанический сад – налетай-покупай, дешево и безопасно!» Когда Гена вечером в беседке, увитой виноградом, куда хозяева всякий раз приглашали его на ужин («Ай, какой худой мальчик, разве в Москве умеют кормить?! И куда только смотрят родители!»), поплакался Степану на случившуюся с ним коллизию, ему был предложен отличный выход: ходить вечерами по центральной набережной с мегафоном и зазывать народ к Рите, племяннице Степана, торговавшей экскурсионными турами тут же рядом, с маленького прилавка. За это ему предоставлялось ежедневное обильное питание (кров был оплачен вперед, при заселении) и даже немного денег. Геннадий с радостью согласился.
Геля с Геной познакомились в кафе, после работы. Там кормили дешево, невкусно, зато была большая площадка, где можно было потанцевать и даже попеть под караоке «Девочка моя синеглазая» или «А тучи, как люди».
– Ты местная? – немного свысока, помня о своем столичном происхождении, спросил Гена.
– Нет, я из Воронежа, – Геля рассудила, что Коробчевск ее кавалер все равно не знает, а Воронеж – все-таки большой город, недалеко от Москвы.
– И чего ты там, в Воронеже, делаешь?
– Учусь на экономиста, в университете, – врать так врать, раз уж взялась, решила Геля. – Между прочим, Воронежский университет – в десятке лучших в стране, чтоб ты знал.
Геле казалось, что слава Воронежского университета отбрасывает некоторое количество сияния и на нее. На нового кавалера ведь очень важно сразу произвести правильное впечатление.
В этот вечер они пели до хрипоты, танцевали так, что Геля сломала каблук любимых босоножек, выпили на двоих две бутылки вина, третью взяли с собой на ночной пляж, куда они перекочевали из закрывшегося по причине позднего времени кафе. Закончилась эта ночь понятно чем: Геля потеряла девственность. Девственности было немножечко жаль, Геля совсем иначе представляла себе первую ночь с мужчиной. Да и первого своего мужчину она видела иным, по крайней мере с чистым нижним бельем (мама сильно избаловала Гену, и, оказавшись один, он не слишком заботился о своей чистоплотности). Но после того как Гена в районе второй половины третьей бутылки вина рассказал, что он москвич и живет с родителями в большой квартире в районе Перово, где у него своя комната («Раньше с бабушкой комнату делил, но в прошлом году бабушка умерла»), последние сомнения с колебаниями Гелю оставили.
Они встречались еще несколько раз до отъезда – то в съемной комнате Гены, куда он приводил ее через сад, чтобы хозяева не увидели, то на пляже, под навесом с лежаками (после первого секса на камнях Геля категорически отказывалась предаваться утехам в естественной среде). Один раз даже в экскурсионной маршрутке Степана, которую тот легкомысленно забыл закрыть на ночь.
Расставание отмечали в том же кафе, где познакомились. Геннадию пора было возвращаться домой, в Москву, у Гели поездка обратно предстояла еще через неделю. Перекусив, они собрались потанцевать, и Гена попросил Ангелину спрятать его бумажник и паспорт к ней в сумочку: в кармане пиджака от одинокой курортной жизни без маминого присмотра образовалась большая дырка, и Гена боялся остаться без денег и документов. В какой-то момент Геля отлучилась в туалет попудрить носик, ее разобрало любопытство, и она достала паспорт кавалера, решив проверить, правду ли он ей рассказывал о себе. Оказалось, правду: Ребров Геннадий Артурович, г. Москва, ул. Красных Конструкторов, д. 33, кв. 166, москвич и не женат. Геля на всякий случай переписала адрес себе в блокнот.
Поэтому, когда по возвращении домой через некоторое время выяснилось, что Геля беременна, ей было что сказать родителям на традиционный вопрос «И кто этот подлец?».
По такому случаю был собран семейный совет.
– Ну и что ты теперь думаешь делать? – хмуро поинтересовался у дочери отец. Его раздирали сомнения: с одной стороны, ему хотелось высечь дочь до красной задницы, с другой – она же беременная, ей отрицательные эмоции испытывать нельзя. А скандалить так, чтобы обойтись без отрицательных эмоций, Иван Николаевич не умел.
– Наверное, замуж буду выходить, – с напускной беспечностью ответила отцу Геля.
Ивана Николаевича перспектива прикрыть срам дочери замужеством очень успокоила, но не сдаваться же сразу.
– Что значит «наверное»? Раздумываешь над ролью матери-одиночки, что ли? – грозно спросил Иван Николаевич. – Род наш позорить? Да нас в Коробчевске каждая собака!..
Что делает в Коробчевске каждая собака с представителями рода Ивана Николаевича, осталось за скобками: из-за спины Гели жена Ивана Николаевича, мать беспутной дочери, показала мужу довольно крупный для женщины кулак – международно принятый знак, намекающий на возможные неприятности и выражающий настоятельную просьбу к говорящему попридержать язык. Пора было уже считаться с тем, как бы транслировала мужу Антонина Леонидовна, что дочь носит под сердцем их внука или внучку.
Потом они поужинали более или менее мирно и за чаем решили: знакомиться с будущими сватами в столицу командируются Геля и Антонина Леонидовна, Иван Николаевич остается на месте – дом сторожить. Как и почти все в Коробчевске, Горные держали скотину: телочку, пару отличных свинок-уржумок, два десятка кур. Замужество замужеством, а скотину просто так не бросишь, надо кому-то и пожертвовать собой.
В дорогу своим девочкам Иван Николаевич собрал сальца домашнего, два десятка яичек (не магазинные, домашние, каждое с кулак!), пару бутылок отличного, первостатейного коробчевского самогона, слава о котором ходила нереальная по всей области. Хотел еще масла положить подсолнечного, местного, ручного отжима, духовитого (непривычного человека с ног валит!), но тут взбунтовалась Геля.
Она с самого начала настаивала не позориться с деревенскими дарами (мама с папой не знали, что Геля представилась жениху не только жительницей большого города, но и дочерью музыканта и журналистки – с салом и яичками это монтировалось слабовато), предлагала взять в подарок будущей столичной родне что-то поприличнее: чеканку местного мастера Зеленова «Пушкин и Дельвиг в лицее» (на которой Александр Сергеевич и Антон Антонович были похожи как родные братья), сувенирные глиняные колокольчики с надписью «Привет из Коробчевска» или на худой конец пуховые вязаные подследники производства местных мастериц. Но была поднята на смех родителями, отстранена от сборов и вынуждена смириться с их выбором подарков.
Всю дорогу на верхней полке (мать хотела положить ее на нижней, но дочь категорически отказалась) Геля грызла ногти на нервной почве и пыталась составить сценарий встречи таким образом, чтобы затея дала правильный результат и в то же время мать не раскусила ее секрет: никакой ей Гена не жених. Он даже адрес ей свой перед расставанием не дал и, судя по некоторым признакам, не собирался с ней еще раз встречаться, хотя Геля всячески намекала на возможность дальнейшего поддержания отношений. Они провели последнюю ночь вместе, Геля пришла провожать его на вокзал, но поезд, оказывается, ушел на час раньше времени, названного Геннадием. Там, в туалете, она видела вложенные в паспорт билеты в Москву, но вчитываться в цифры не стала, не думала, что может понадобиться, – вот и погорела на этом. Она пыталась позвонить на оставленный им номер мобильного, но в нем не хватало одной цифры. В сочетании с неправильным временем отхода поезда это довольно недвусмысленно наводило на определенные выводы.
Ситуация была неприятная, можно даже сказать, оскорбительная, но Геля давно научилась договариваться сама с собой. Она списала эти обстоятельства на Генину забывчивость и предотъездную спешку. Может, не случись беременности, она бы и забыла об этом своем приморском приключении. Но теперь дело было другое. Геля восприняла все случившееся как шанс, выигрышный лотерейный билет, благодаря которому Москва из чего-то эфемерного, нереального могла стать ее городом, пустить ее к себе под бок, а уж она-то, Ангелина, не растеряется!
Дорога оказалась очень тяжелой. Гелю посетил ранний токсикоз, ее всю дорогу мучили запахи: туалета в плацкартном вагоне, который вез их с матерью до Павелецкого вокзала, носков соседа по купе, яиц и курицы, которые мать достала из сумки, не успел поезд тронуться, резких духов проводницы. Москва оглушила их шумом, толкотней в метро и гигантскими размерами улиц. Поэтому к улице Красных Конструкторов и тридцать третьему дому они добрались совершенно измученными.
У двери сто шестьдесят шестой квартиры Геля быстренько собралась с духом, пока мать жала на дверной звонок. «Надо бы взять ситуацию в свои руки, иначе не избежать позора», – промелькнуло у нее в голове.
Дверь открыл мужчина в майке-«алкоголичке» с застиранным олимпийским мишкой на аккуратном, клинышком, животе и трениках с вытянутыми коленями – всероссийский домашний костюм мужчины средних лет. В руке у него был бутерброд с колбасой. Открыв дверь, он вопросительно уставился на незнакомок.
– Что ж ты, сват, так легкомысленно дверь открываешь, – начала в лоб знакомство Антонина Леонидовна. – В наше время осторожнее надо быть, мало ли, вдруг мошенники какие или вообще – воры.
Мужик обалдело молчал, забыв не только откусывать от бутерброда, но и дожевать уже откушенное.
– Пройти-то можно или как? – продолжая наступление, перешла к следующему этапу атаки Антонина.
Мужчина попытался заговорить, совершенно забыв о хлебе с колбасой во рту. Крошки полетели изо рта, голос напоминал звериное рычание. Быстро дожевав и проглотив, он попробовал еще раз:
– А вы, собственно, кто?
Коробчевский десант, не встретив существенного отпора, вдвинулся в коридор.
– Сват, так есть, как ты, нельзя: много воздуха с пищей в желудок попадает, вредно очень, – решила сразу проявить себя полезным и образованным человеком Антонина. – Обязательно запивать надо. И тщательно пережевывать.
– Я не сват, меня Артуром зовут, – решил внести ясность мужчина.
– Ух ты, редкое имечко! Знавала я одного Артура. Пастухом у нас в колхозе был, при ферме. Мы его звали «Артур – восемь дур», в смысле кроме него на ферме еще восемь доярок работало, – ударилась в воспоминания о былом Антонина Леонидовна. – Потом перестройка, ускорение, туда-сюда – короче, совхоз так ускорился, что развалился. А Артур куда-то на заработки подался, уехал, и с концами.
Артур Борисович неожиданно для себя начал икать: то ли вправду от сухомятки воздуху наглотался, то ли впечатлился историей про тезку-пастуха. Антонина и тут не растерялась. У них, в Коробчевске, был действенный метод для остановки икоты – испугать икающего. Она было хотела начать сразу пугать будущего свата, но застеснялась: кто их, москвичей, знает, поймет ли правильно? Решила сначала предупредить:
– Не бойся. Я тебя сейчас пугать буду. Икота враз пройдет, – пообещала она Артуру. – Я фельдшер, я точно знаю, как надо.
Набрала воздуху в грудь и резко, с выпадом вперед на правую ногу, гавкнула на страдальца.
Артур хоть и был мужчиной не робкого десятка, но струхнул. Попятился назад, в комнату. Икота, кстати, прошла: коробчевский фирменный метод прекрасно работал и в столице. Тем не менее он решил призвать на помощь жену.
– Свет, а Свет! – позвал он. – Иди сюда, к нам тут, это… Из поликлиники пришли.
И с чувством выполненного долга вернулся в комнату, к телевизору, где его ждал остывающий чай: остатки бутерброда и впрямь стоило запить.
У Светы на кухне что-то аппетитно шипело и булькало, поэтому с ответом на призыв мужа она немного запоздала. Когда «сватья» появилась в коридоре, Антонина Леонидовна и Геля уже разделись, разулись и стояли, прижавшись друг к другу от волнения и протягивая вперед привезенные дары.
– Что это такое? – обалдело поинтересовалась хозяйка. – Вы кто?
– Это сало и яйца, – послушно откликнулась Геля.
– Это самогонка – наша, на весь Коробчевск наилучшая, – не упустила случая погордиться Антонина.
– Мы ничего не покупаем. Картошки вот если только ведро, а то идти в магазин неохота, – приняла гостей за торговцев вразнос Светлана. – Картошка есть у вас?
– Картошка дома, – не поняла вопроса Антонина. – У вас тут с картошкой, что ли, плохо?
«Вообще, москвичи – шизики, – размышляла Геля. – Как эта моя будущая свекровь себе представляет, путешествие с картошкой на своих двоих – это ж руки себе оборвать!»
– Женщина, я вам русским языком говорю: картошку куплю – остальное мне не нужно, – постаралась завершить странный диалог хозяйка квартиры. – Уходим быстренько, у меня котлеты горят. Артур, выйди, помоги, они какие-то странные!
Геля решила, что пора ей вступить в переговорный процесс.
– Мама! – вскрикнула она с неожиданной слезой в голосе. – Вот мы и приехали.
Артур, снова подтянувшийся в коридор поглазеть на интересные события в коридоре, восхищенно ахнул:
– Прям как в «Жди меня!». Светка, когда ж ты успела-то? Мы ж со школы знакомы.
Геля и Светлана Эдуардовна молча боролись между собой: Геля пыталась обнять будущую свекровь – Светлана, опасаясь, что руки незнакомки тянутся к ее шее, отчаянно отбивалась. Артур Борисович стоял, смотрел завороженно, в налаживание контактов между женщинами не вмешивался – не мужское это дело.
На шум из дальней комнаты вышел Гена. Увидев Гелю, обалдел. Но вежливость проявил:
– О, привет! Какими судьбами?
Все замерли. Генина реплика ситуацию несколько изменила. Антонина, которая было бросилась спасать дочь, увидев будущего зятя, стала рассматривать его. Артур и Светлана переводили взгляд с сына на гостей и обратно. У Светланы в глазах забрезжила грусть: как мама взрослого сына и умная женщина, она первая начала соображать, что случилось, складывая в голове Генино приветствие и выкрик «Мама!» от этой девицы. Артур был уже без бутерброда (вторую половину успел положить в рот), но опять с полным ртом: не до жевания тут, когда такие события.
Все в конце концов разрешилось ко всеобщему удовлетворению, хотя удовольствия от беседы никто не получил. Как порядочные люди, Светлана и Артур готовы были принять Гелю в семью, раз так получилось. Да и Геннадий под испепеляющим взглядом матери признал интрижку и был готов жениться. Антонина радовалась, что знакомство прошло без скандала. Смущало только то, что любви особой между ее дочерью и Геной не наблюдалось. «Стерпится – слюбится», – утешила она себя дежурным тезисом и перестала думать на эту тему.
Гелю терзали разноречивые чувства. С одной стороны, Москва – мечта на глазах превращалась в реальность. С другой – не так она себе представляла свое замужество, вовсе не так…
Свадьбу откладывать не стали. Погуляли скромно, человек тридцать, в столовой радиолампового завода, где трудился свежеиспеченный свекор. А вот с ребеночком в этот раз не получилось: через три месяца после свадьбы Геля попала в больницу с кровотечением, беременность сохранить не удалось. Но дело уже было сделано, не разводиться же теперь из-за этого, столько в свадьбу денег вбухано было! Тем более что за это время много событий произошло: умерла бабушка, мать Артура, оставив в наследство трехкомнатную квартиру в районе Ботанического сада, и молодых уже успели переселить туда, чтобы не делить одну кухню на двух хозяек. А ребеночка они потом родили, даже двух.
Визит Маши к врачу состоялся буквально через несколько дней после запоздалого празднования Международного женского дня у Гели. Но облегчения он вовсе не принес: гинеколог отправила Машу собирать кучу анализов, отсрочив вынесение диагноза. На обследование ушел почти месяц. Маша, обычно довольно легкомысленная в заботах о своем здоровье, теперь ходила в лабораторию и к врачам как на работу, прилежно выполняя все указания и рекомендации. По ходу сдачи первых анализов возникала необходимость сделать дополнительные, потом еще и еще, так что Маше стало казаться: все это, все эти КТ, МРТ и другие новые для нее слова и медицинские манипуляции, не кончится никогда.
В последний рабочий день апреля, накануне майских праздников, эпопея с анализами наконец окончилась. Вечером, после работы, Маша зашла к врачу, чтобы получить финальный вердикт и с чистой совестью пойти домой и собираться на отдых: Геля с Геной и детьми еще вчера уехали на дачу готовиться к традиционным майским шашлыкам, которые ежегодно открывали теплый сезон для всей компании. Договорились, что Гриша заедет за Машей на следующий день с утра, и они вместе прибудут наслаждаться первыми теплыми деньками.
В этот ее визит к врачу все как-то сразу пошло не так. Сначала Маша попала в очередь у кабинета гинеколога: желающих убедиться в своем женском здоровье в этот пятничный вечер было необычно много. Потом пришлось долго ждать решения врачебного вердикта. Доктор внимательно рассматривала собранные Машины анализы, то и дело возвращаясь к тем или иным собранным в общую кучу бумажкам, потом, извинившись, куда-то вышла и вернулась минут через десять с коллегой-мужчиной. Машу попросили лечь в кресло для осмотра, что очень ее расстроило: она не любила и стеснялась гинекологов-мужчин. Но врач, Маргарита Борисовна, настояла на своем, объяснив необходимость дополнительного осмотра строгой врачебной необходимостью.
Напряжение в воздухе нарастало. Маша изрядно струхнула, видя, как врачи долго осматривают ее, переглядываются, негромко обсуждая ситуацию рваными, одним им понятными предложениями с массой специальных терминов.
Когда ей разрешили слезть с кресла и попросили подождать в коридоре, Маша послушно оделась и вышла. Достала телефон, хотела побродить по соцсетям, но привычный интернет-серфинг так и не смог отвлечь ее от напряженного ожидания развязки. К тому же руки были потные, подрагивали и она то и дело промахивалась при пользовании сенсорным экраном. В конце концов плюнула, решила спрятать телефон и просто посидеть, подождать, пока вызовут.
В этот момент ей позвонила Геля, которая знала о ее сегодняшнем визите в клинику и волновалась за подругу.
– Ну, чего там? – нетерпеливо перешла сразу к делу она. – Что там тебе Маргарита сказала?
– Да ничего пока не сказала. Тянут чего-то, шушукаются. Обещали позвать. Сижу вот под дверью, трясусь, – коротко ввела подругу в курс дела Маша.
– Да не трясись ты раньше времени, все будет хорошо, – постаралась успокоить Машу Геля. – Давай я тебя отвлеку. Прикинь, мне сегодня Петр звонил.
– Какой Петр? – не сразу поняла, о ком речь, Маша.
– Ну Петр Яковлевич, муж Резеды.
– Да ты что? – удивилась Маша. – Вот не ожидала! Что ему нужно?
– Резеде работу ищет.
– Она поправилась, что ли?
– Ну не совсем, как он говорит. Ноги не слушаются. А все остальное нормально уже вроде. Но ногами, он сказал, еще заниматься и заниматься.
– И чего ты ему сказала? – заинтересовалась Маша.
– Конкретного ничего пока. Обещала с тобой поговорить.
– Надо будет набрать ее после праздников, поболтать. Хорошая она баба. Может, и придумаем чего для нее, – задумчиво сказала Маша. – Я давно хотела человека дополнительного. Не в офис, на удаленке как раз. Для поиска новых клиентов, продвижения нашего агентства в соцсетях. Вот если бы она согласилась…
Из приоткрывшейся двери выглянула Маргарита Борисовна и пригласила Машу в кабинет.
– Все, Гель, не могу больше, – торопливо закончила разговор Маша. – Потом наберу, как от врача выйду. Пока!
Через пятнадцать минут Маша вышла из кабинета врача другим человеком. Есть такое заношенное, банальное выражение: «Жизнь разделилась на до и после». Вот ровно так и произошло с Машиной жизнью, после того как она узнала, что в районе самых важных женских органов у нее найдена опухоль, происхождение которой непонятно, но она в любом случае требует срочного оперативного вмешательства. Надо ее как можно быстрее удалять и исследовать. Ибо медицинская статистика по таким опухолям свидетельствует не в Машину пользу. И дети, в смысле обзаведение ими, ей пока противопоказаны – потому что изменение гормонального статуса может привести к росту опухоли или к рецидиву после ее удаления.
Это был удар. Не то чтобы Маша хотела детей – прямо вот сейчас ей и не от кого было их заводить. Но она была очень напугана: и опухолью, и возможной своей женской неполноценностью. Опухолью, конечно, больше. Она панически боялась всяких медицинских манипуляций, а уж перспектива того, что ее разрежут и кусок из нее достанут, вообще повергала ее в панику. Умом Маша понимала, что кусок этот лишний и может натворить больших бед, если она не предпримет срочных мер. Но от ужаса перед всеми этими новостями и предстоящим лечением с неочевидным исходом это совершенно не избавляло.
Ни на какую дачу Маша на следующий день не поехала. Сказалась больной, не открыла дверь заехавшему за ней Григорию, что-то вяло бормотала в ответ на расспросы Гели, чем изрядно ту напугала. Геля хотела было уже бросить своих на даче и срочно приехать к ней – Маша отказалась: ее так парализовал страх, что даже пятиминутный разговор по телефону представлялся ей большой проблемой. Хотелось молчать, лежать и не понуждать себя не то что ехать куда-то, но даже просто открывать глаза. Казалось бы, на фоне таких волнений должна была нагрянуть бессонница, но все оказалось ровным счетом наоборот: Маша легла и проспала с небольшими перерывами почти двое суток подряд.
Встала она по-прежнему напуганной, но хотя бы отдохнувшей, без учащенного сердцебиения где-то в районе горла и трясущихся, как у бывалого алкоголика, рук. Изрядную и единственную радость ей, пожалуй, сейчас доставляло только то, что на дворе были майские праздники и не было необходимости поднимать себя за шкирку из кровати и тащить в офис. Маша пользовалась этой возможностью вовсю: ела приблизительно раз в день, и то какую-то сухомятку, ходила в ночной рубашке, нечесаная, неумытая, целыми днями валялась с Пикселью под мышкой перед телевизором. И думала, думала, думала… Если не спала.
Понятно, что сначала мысли ее начинались и заканчивались двумя нехитрыми вопросами: как же так могло произойти и как теперь быть? Но тут разогнаться возможности не было: до появления результатов гистологического исследования по итогам операции особенной фактуры для рассуждений не было – чистый страх, да и только. Поэтому мысли, предоставленные сами себе, мчали ее дальше, к любимому во все времена вопросу о смысле жизни. Вот так вот, и не меньше.
В Машином исполнении вопрос этот касался в первую очередь работы. Личная жизнь у нее давно уже отсутствовала, хобби особенных не наблюдалось. Получается, если по каким-то делам о ней и стоит судить, так именно по рабочим.
Маше всегда казалось, что у нее лучшая работа из всех, что могут быть, работа мечты. Во-первых, она по душе. Во-вторых, отсутствуют обязаловка и начальники. И пусть она, работа эта, не приносит ей особых доходов, зато дает возможность испытать большое удовлетворение и желание с утра идти быстрее в офис, к новым делам, людям и задачам. В-третьих, ей очень повезло: она дарит радость людям, борется с человеческим одиночеством, помогает созданию новых семей. Так что работа не только приятная, но и очень полезная. Приходя к такому выводу, Маша ощущала прилив бодрости и сил, будто этот вывод имел значение в данной ситуации.
С другой стороны, кто их знает, эти пары? Маша соединяет их, а что происходит дальше? Может, через месяц-другой они разбегаются в разные стороны, проклиная агентство «Счастливая пара» вообще и Машу в частности, а также тот день и час, когда они встретились. И вся эта польза от созидательного труда – она ложная и дутая, обычное такое зарабатывание денег: я вас свела, деньги получила, а дальше – хоть трава не расти. И выходит, что толку от стольких лет ее жизни и работы – примерно ноль, если не минус.
Мысли мешались в голове. Настроение постоянно менялось: то Маша радовалась и бодрилась, что Вселенная, Господь Бог и иные высшие силы не могут не присмотреть за таким важным и полезным человеком, как она, несущим столько добра людям. То, наоборот, падала духом, ощущая себя паразитом и лишним человеком, зря коптящим небо и путающимся у мироздания под ногами.
По телевизору шел какой-то фильм, судя по деталям происходящего на экране – кинокомедия. У Маши не было сил следить за сюжетом. Но ТВ она не выключала: в тишине квартиры ей казалось, что вот-вот на нее упадет потолок, следом сложатся стены. И вопрос опухоли тогда решится сам собой, о ее зло- или доброкачественности узнает только патологоанатом.