– Береги ее, понял! Что бы ни случилось! Ты обязан! Ты ее старший брат! – слышался хриплый мужской голос из-за ржавой железной двери, возле которой, тихо плача, стояла девочка. Внимательно слушая знакомые голоса, она часто оборачивалась, боясь увидеть в кромешной темноте, что окутала полуразрушенную комнату, врага.
– Не смей сдаваться! Ты не имеешь права! Теперь у нее есть только ты! Забудь все обиды, она ни в чем не виновата – вы одной крови! Не смей ее винить в том, что произошло много лет назад!
– Я боюсь… я боюсь, что не справлюсь! Я не смогу! – послышался другой мужской голос из-за двери, во много моложе тембра первого говорившего.
Обернувшись еще раз в темноту, девочка, наконец, стукнула кулаком в дверь.
– Папа, Даня, можно я войду? Пожалуйста! – сквозь слезы и страх вскрикнула она.
– Стой там, Ева! – громко скомандовал мужчина.
За железной дверью находились двое: черноволосый мальчишка лет пятнадцати и лежащий на холодном полу мужчина. Парень сидел подле отца на коленях и держал его за окровавленную руку. Возле них стояла керосиновая лампа, которая меркла с каждой секундой. Тусклый свет мрачно освещал маленькую комнату: диван, покрытый толстым слоем пыли, деревянные полы, сквозь щели которых дул холодный ветер… Большой шкаф, что разваливался на глазах… Окна, которые были замазаны черной краской, чтобы со стороны улицы никто не мог видеть того, что творится внутри.
Дрожа от страха и безысходности, мальчишка смотрел отцу в голубые глаза, время от времени вытирая грязной ладонью слезы со своих щек. Подле него на полу лежали пистолет и пара полупустых обойм.
– Не смей говорить, что ты не сможешь! – сказал мужчина. – Продолжайте идти, вы уже близко, как никогда раньше! Не заходите в город, обойдите его.
– Без тебя… – перебил его Даня.
– Избегайте людей! – прервал его мужчина, после чего закашлялся кровью.
Мальчик снова посмотрел на разодранную грудь отца, откуда, не останавливаясь, шла алая кровь, затем его туманный взгляд упал на живот мужчины. Его живот был покрыт глубокими порезами, откуда вываливались внутренние органы. Мужчина придерживал их рукой, корчась от боли.
– Не верьте никому! – продолжил он. – Не пытайтесь сократить путь, даже если придется потратить неделю на обход. Избегайте света, не шумите, не входите в дома, если не будете на сто процентов уверены, что там безопасно…
– Я знаю, папа! Я знаю! – перебил его Данил.
– Все будет хорошо, – взглянув в голубые глаза мальчика, сквозь боль и слезы произнес мужчина.
– Ничего не будет! – прошептал ребенок.
– Даня… – сжав, что есть сил, руку мальчика, прошептал отец. После чего его тяжелые веки опустились, а глаза уставились в одну точку.
– Папа? – заметив его померкший взгляд, произнес мальчик. – Папа?! – повторил он, похлопав мужчину по холодной щеке.
Осознав, что отец мертв, мальчишка стиснул зубы и опустил голову на грудь мужчины. Огромный ком в его горле не давал ему вздохнуть полной грудью. Уткнувшись в ещё теплое тело отца, Данил стал плакать. Он сжимал кулаки так, что был слышен громкий хруст его костей. Плакал он тихо, чтобы маленькая Ева, которая стояла за дверью, его не услышала.
– Даня, папа, мне страшно здесь, – послышался детский голос.
Тогда, подняв голову, мальчик обернулся к двери и вытер слезы.
– Данил?! – снова послышался голос.
Мальчик шмыгнул носом, а затем ответил:
– Иду.
Он взглянул на мертвое тело отца, затем, наклонившись, поцеловал его в холодный лоб. Подобрав с пола пистолет, он поднялся на ноги и сунул оружие за штаны сзади, а затем прикрыл свитером. Также у него торчал там и нож, который находился в кожаном чехле. Он вытер кровавые ладони о свой свитер, затем поднял керосиновую лампу и направился к двери. Взявшись за дверную ручку, Данил на мгновение остановился. Его туманный взгляд уставился в одну точку: он не думал ни о чем, просто стоял там, в полном отчаянии, потерянный и опустошенный.
Сделав глубокий вдох, мальчик еще раз обернулся в сторону мертвеца, а затем спешно открыл дверь и вышел. Маленькая Ева попыталась заглянуть в комнату с трупом, но Даня не позволил ей – он быстро захлопнул дверь.
– А папа? – подняв голову и заглянув брату в лицо, спросила Ева.
– Пойдем! – строго ответил мальчик и, схватив девочку за рукав, направился к выходу.
Тусклый свет от лампы освещал старую мебель, заплесневевшие стены и лестницу, которая громко трещала у них под ногами, словно вот-вот развалится. Шестилетняя Ева не успевала за братом: тот шел быстро и тянул ее за собой, поэтому ей приходилось перепрыгивать ступеньки.
Спустившись на первый этаж, мальчик повел девочку в другую комнату. В просторном темном помещении около стены стоял ржавый железный ящик, высокий и узкий, напоминающий прямоугольник. Ева знала, что это холодильник и что раньше в нем хранили еду. Также она знала, что брат привел ее на кухню, где раньше обедали люди, садясь всей семьей за большой стол. Она знала, что раньше те ели из тарелок и знала, что вместо рук они пользовались вилками и ложками. Увы, ей не удалось застать те былые времена, когда люди, ничего не боясь, спокойно бродили по улицам, когда от нечего делать они смотрели телевизор и часами пропадали в интернете. Ева родилась в грязном и сыром подвале, куда не смогли пробраться охотники. Папа рассказывал ей, каким был мир до всего этого. Ей было трудно представить себе многие вещи, о которых говорил отец. Ей не было знакомо пение птиц по утрам, она никогда не смотрела мультфильмы по телевизору, никогда не праздновала свой день рождения за большим обеденным столом и тем более не получала подарки.
Облокотившись спиной о холодильник, Ева села на грязный пол и стала наблюдать за братом, который спешно открывал ящик за ящиком, надеясь найти что-нибудь съедобное.
– Что с папой? – спросила она.
– Он отдыхает, пусть поспит.
Не найдя ничего, он поднял с пола темно-синий рюкзак, который казался серым из-за грязи, надел его на плечи.
– Вставай, надо идти!
Взглянув на закрашенное окно, девочка поднялась и схватила брата за рукав. Они вышли из кухни и направились к входной двери, которая была подперта диваном.
– Постой! – сказал Даня и, подойдя к дивану, стал двигать его, чтобы освободить проход.
– Мы что, уходим? А как же папа? – возмутилась девочка.
Отодвинув железный засов на двери, Данил взглянул на сестру.
– Пока он спит, мы поищем лекарство, ладно?
Немного подумав, Ева кивнула, затем подошла к брату.
– Но мы ведь вернемся? Здесь безопасно.
– Конечно, – устало ответил он.
Приложив ухо к железной двери, он стал внимательно слушать.
– Ну что там, есть кто? – прошептала девочка.
В тот же миг Данил показал ей указательный палец, после чего та замолчала. Он долго стоял и слушал, около пяти минут не решаясь открыть дверь на улицу.
Убрав ухо от двери, мальчик тяжело вздохнул и, взяв сестру за рукав, открыл дверь. Яркий свет первых солнечных лучей ослепил их. Закрыв лица руками, дети переступили порог двухэтажного дома. Вскоре, когда их глаза привыкли к свету, они убрали руки от своих лиц и стали смотреть по сторонам. Прямо перед ними стоял ржавый трактор, а возле него, справа, находились три сгоревшие машины. На полусгнившем деревянном крыльце виднелись высохшие следы крови, которые вели в дом.
Данил сделал шаг вперед: он ступил на сухую землю, а затем остановился и стал осматриваться, ведь ночью он не смог ничего разглядеть, потому что им пришлось бежать, да и в темноте мало что можно было увидеть. Его взгляд упал на разрушенный сарай, что находился около дома, возможно, хозяева держали там скотину. На земле лежали детские игрушки и вещи. Территория не очень богатого дома не была обнесена даже забором. Слева от жилища стояли три теплицы, но там, увы, давно уже ничего не росло. Мальчишка кинул взор на остальные дома, которые стояли друг от друга на предельно большом расстоянии, словно люди еще не успели заселить эту территорию. Большинство домов были разрушены. Голые деревья и мусор, валяющийся на земле, немного скрывали эту пустоту пространства. Дальше, вдалеке, виднелись высотки – это была сама Москва.
– Пойдем, папа скоро проснется, – дернув брата за руку, сказала Ева.
Мальчик молча взглянул на девочку. Его глаза были красными, но Ева даже не подумала о том, что он плакал пару мгновений назад, потому что она привыкла к такому виду: он мало спал, точнее, почти совсем не спал. Красные глаза для него были нормой. За последнее время Данил ни разу не улыбнулся, его лицо выглядело усталым, вовсе не из-за недосыпа, а из-за жизни. В его сердце не осталось ни капли надежды на выживание, а его разум был поглощен тьмой, где не имелось ни маленького луча света, который смог бы повести его дальше. Несмотря на большой проделанный путь, Данил не верил в то, что им удастся добраться до лагеря военных, где-то на западе Москвы: год назад они слышали радиотрансляцию от военных, которые сообщали, что у них безопасно.
С самого начала их было пятнадцать человек, кто-то умер от когтей и зубов охотников, кого-то убили люди. Он помнил, как люди вспороли брюхо его старшего брата, тогда Даня не смог ничего сделать: по приказу брата он спрятался под машиной и смотрел, как мужики утаскивают его окровавленное тело, чтобы потом разрезать на мелкие куски и съесть. Три года назад он потерял мать, он помнил каждую деталь ее смерти и все еще слышал ее крик, когда кровожадные твари утаскивали ее в свою нору по вине маленькой Евы. Ева являлась для него сестрой, но по отцовской линии: он никогда не считал ее родной, ведь отец, как он считал, нагулял маленькую Еву с другой женщиной, которая давно уже была мертва. Он винил ее в смерти своей матери, ведь однажды именно из-за плачущей девочки охотники нашли их и убили некоторых людей, в их числе была и его мать. Ее присутствие всегда напоминало ему тот день. Не было ни дня, когда он не винил ребенка в произошедшем. Ева напоминала ему предательство отца, как когда-то он променял мать на другую женщину. Они даже не были похожи: маленькая девочка унаследовала от отца только голубые глаза, как у Даниила, а все остальное – поведение, брови, нос и цвет волос ей достались от матери. Порой он ненавидел ее и мечтал избавиться от ненужного, медлительного и слабого груза, но ненависть покидала его сердце, когда он видел ее маленькие небесно-голубые глаза, наполненные любовью, надеждой и детской наивностью. Даня часто кричал на нее и обижал словами, которые ранили ее прямо в сердце, но Ева любила его, поэтому всегда прощала. Остальные люди из группы Дани тоже погибли: кто-то от пулевых ранений, а кто-то ушёл так, как его родные. Прошлой ночью он потерял отца, которого растерзали охотники. Данил не знал, что делать дальше, ведь главным защитником и кормильцем был папа, а теперь его не стало.
Мальчик взглянул на серый свитер сестры, который для нее был велик на два-три размера. Опустив глаза ниже, Даня глубоко вздохнул и, спустив рюкзак на землю, достал оттуда тряпку. Он присел на колени и стал вытирать с ее серых сандалий кровь отца. Закончив, он приподнял платье девочки вверх и подтянул сиреневые колготки, которые собрались гармошкой на ее коленках.
Он знал, что не сможет уберечь ее и провести через весь ад, что ждал их впереди. Иногда ему приходила в голову мысль – пустить пулю девочке в лоб, когда она будет спать, он часто думал об этом, отчего ненавидел себя. Несмотря на обиду и ненависть, которые он испытывал к ней, он боялся, что ее ждет такая же участь, что и отца, или еще хуже – обезумевшие люди могут сделать с ней что угодно, Данил боялся даже представить это.
Характер у Дани был вспыльчивым, как и до войны. Будучи ребенком, он не мог усидеть на месте. Он был трудным ребенком, его родителей постоянно вызывали в школу из-за драк. Не было ни одного месяца, когда Даня бы не вернулся домой без фингала под глазом или с разбитой губой. Но, несмотря на свой трудный и задиристый характер, он был выносливым и всегда добивался поставленной цели. Но в новом мире у него не было никакой цели, была только мечта – добраться до безопасного места, но он не верил в то, что эта мечта когда-нибудь сбудется. В его сердце не осталось ни радости, ни спокойствия, там были только страх, отчаяние и боль. Он не считал себя ребенком, Данил повзрослел уже давно, с момента начала конца. Он не позволял себе дурачиться и радоваться жизни, как маленькая Ева. Также Даня никогда не показывал своих слез: боль разрывала его изнутри, заставляя страдать и кричать изо всех сил в своем запертом теле. Снаружи он не подавал никаких признаков своих мучений, но, если заглянуть ему в глаза, можно было увидеть его настоящую душу: уставшую, замученную, испуганную, погибшую.
Что касается Евы, она была задорным ребенком, ее улыбка приносила надежду и покой людям, которые окружали ее, но только не Даниле. Ева надеялась на спасение и верила в лучшую жизнь, где ей не будет ничего и никто угрожать. Она верила, что однажды сможет безо всякого страха пройти по широкой улице, верила, что в будущем будет спать в своем доме под теплым одеялом на мягкой кровати, и что по утрам будет пить горячий чай, сидя на окне и наблюдая за птицами. Порой Даню раздражала ее уверенность и радость жизни, какая бы она не была. Но девочка верила в то, о чем ей постоянно говорил отец, ведь тот искренне пытался вселить в нее надежду и веру.