Они расселись в тени кунга на пожухлой от летнего солнца траве. Завтра им выдвигаться на задачу, в серую зону. Их работа – постоянно меняя позицию, вести беспокоящий огонь по расположению противника. А сегодня небольшая передышка. Из тыла, кроме обычного довольствия, подвезли экзотические фрукты: бананы, апельсины, киви в мохнатой коричневой кожуре, твёрдые, как камни. Это в конце лета, когда хочется абрикосов и арбуза, но всё равно праздник!
Дядя Серёжа поручил Назару Соломахе как самому опытному бойцу их миномётного расчёта обучать новобранцев. Обучение идёт по рваной книжке с пожелтевшими обтрёпанными страницами и штампами давно расформированной ВЧ армии СССР. Откуда командир достал такую?
– Всё было хорошо, пока нам не навязали этих мобилизованных. И почему я должен читать им «наставление»? Почему, к примеру, не ты? – проговорил Соломаха, растерянно листая «Наставление по стрелковому делу (НСД-40 82БМ) 82-мм батальонный миномет НКО СССР».
–Говори мовою, иностранцы почує, знову буде справа[2], – проговорил лучший друг Соломахи из новых, приобретённых уже на войне побратимов по имени Филипп Панченко, или Птаха, – такой Филиппу дали позывной.
– А они услышат. Обязательно услышат, потому что книжка эта Наркомата обороны СССР напечатана на русском языке, а на мове таких книжек не бывает. И миномётов таких в Украине не производят…
– Тихіше! Тихіше! Мобіки йдуть…
Соломаха настороженно огляделся. По проторенной дорожке меж остовов двух некогда вполне приличных кирпичных домов, превратившихся ныне в прокопчённые руины, в их сторону действительно двигались двое новобранцев – Вовка Пивторак и Тимофей Игнатенко. Оба уже получили позывные – Свист и Клоун соответственно. Двигались они гуськом. Трусоватый Пивторак отпустил Игнатенко шагов на десять вперёд себя. Сам двигался медленно, ступая на мысок, как балерина или цирковой канатоходец.
Соломаха выругался и снова принялся изучать брошюру.
– Я по этой брошюре буду их учить. Пивторак вроде бы грамотный. На филолога учился в университете. Или на философа?.. А Игнатенко, наоборот, тупой селюк и русского почти не понимает. Или делает вид… Да и к чему такого учить? Он всего лишь подносчик.
– Подносить тоже надо уметь. Такой тебе поднесёт. Эх, загинули наши побратимы, жалко ребят! Вместо них вон что нам подсунули! …
Птаха закурил, огляделся настороженным зверьком и продолжил:
– Слушай, Соломаха. Та я опять девку бачив.
– Ты всюду их бачив. Только их и бачив, а мне нет дела. У меня жена…
– Блондинка, шея как башня из слоновой кости, глаза как блюдца и голубые. Один недостаток – тощевата…
– Молодой девушке здесь не место. Да и откуда ей взяться? Привиделось тебе. Тут остались одни старики. Вот опять приходил Пётр Петрович, местный учитель. Когда-то на этом посёлке две школы было… Можешь такое себе представить? Я ему дал два банана и киви, а он мне…
– Сведения?
– Та какие там сведения! Надежду!!! Сказал, что жинка скоро отзовётся. Пётр Петрович, он провидливый. Наперёд многое знает. Не соврёт.
– Снежана не пишет?
– Три дня уж не писала, а я ей каждый день.
– Три дня – это не много. Ты за девку послушай. Ей лет от силы двадцать, а такая борзая. Со своим фотоаппаратом лазит по серой зоне и ничего не боится. Броник на ней…
Птаха умолк, потому что подтянувшиеся Свист и Клоун пристроились рядом, привалились потными спинами к колёсам куги. Свист зыркнул на книжку и отвернулся. Назар закурил.
– Эх, снять бы броник… – проговорил Свист.
–Не можна. Не за статутом[3], – огрызнулся Клоун.– І що це за книжку читає Соломаха? Війна, агресор настає, а він на бойовій позиції книжки читає[4].
– По приказу командира миномётного расчёта пана Сергея Петровича Токарева (позывной Воин) изучаем матчасть. Между собой мы Сергея Петровича называем дядей Серёжей. Возьмите это на заметку, – проговорил Соломаха.
– Сергей Петрович во Владимире военное училище закончил, – усмехнулся Свист. – Какой же он в таком случае «пан»? Он «товарищ». Вот это кукож.
– Заткнись, дитя западной демократии, – Соломаха сплюнул. – Ты в армии. Тут младшие подчиняются старшим. Иначе…
Соломаха кивнул головой в сторону кучковавшихся неподалёку наёмников. От их пикапов до ребят долетали взрывы хохота и разноязыкая брань, очень похожая на хипстерский слэнг киевского хлопчика Пивторака, но по интонациям понятно, что всё-таки брань. Лицо Пивторака с едва пробившейся юной бородкой зарделось румянцем. Никто не помянул, но все помнили, как неделю назад эти самые ландскнехты выводили в посадку строем руки назад троих бойцов 128-го подразделения (командир – полковник Сапонько), к которому относится миномётный расчёт Воина. Хлопцев обвиняли в дезертирстве, но, на взгляд Соломахи, обвинение было притянуто за уши. Комбат потом приказал их похоронить. Соломаха и Птаха участвовали в рытье могил. Оба сильно расстроились. А что толку?
– 82-мм миномет является оружием стрелкового батальона, – невозмутимо продолжал Соломаха. – Основное назначение его – поражать навесным огнем живую силу и огневые средства противника. Небольшой вес миномета – шестьдесят один килограмм – возможность разборки на вьюки, легко переносимые расчетом, крутизна траектории и дальность стрельбы, скорострельность – до двадцати пяти выстрелов в минуту – точность попадания и сильное осколочное действие мин обеспечивают: большую подвижность на всякой местности; применение в ближнем бою; непосредственную поддержку стрелковых подразделений; ведение огня из-за укрытий через свои подразделения навесным огнем; возможность своим атакующим подразделениям следовать за разрывами на расстоянии сто пятьдесят – двести метров; стрельбу на дальностях от семидесяти метров до трёх километров; наиболее действительный огонь до полутора километров; поражение целей за укрытиями, когда настильный огонь недействителен; быстрое подавление и уничтожение целей; ослепление наблюдательных пунктов и огневых точек на короткое время (до пяти минут). Это всё про наш миномёт. Поняли?
– Не всі, – быстро ответил Игнатенко. – Я не дуже добре розумію по-російськи. Що таке «вьюки».
– Эх, Тима! Какая ж ты хохлуша! – фыркнул Птаха. – Когда-то восемьдесят второй калибр возили на лошадях. То было во время войны с немцами.
– А теперь шо?
– А теперь другая война. Мы ездим на куге.
– Советского производства, – хмыкнул Пивторак. – На движке выбито: 1988 год. Дропнуть этот олдскульный проект…
– Какой проект? – переспросил Птаха.
– Войну…
– Боевое применение миномёта, – продолжал Соломаха. – Одиночный миномет подавляет и уничтожает: в наступлении стрелковые группы в окопах; резервы, подходящие по подступам и укрытиям из глубины обороны противника; огневые точки противника, не подавленные в процессе артиллерийской подготовки, а также вновь появившиеся и ожившие на переднем крае и в глубине обороны противника. В обороне: пехотные группы, продвигающиеся по подступам; пехотные группы, накапливающиеся для атаки в укрытиях; огневые точки за укрытиями.
–Чому ти не українською говориш, Соломаха? Я не розумію російською[5], – обиженно твердил Тимофей.
Он хотел сказать ещё что-то, но командирский рык «хозяина расчёта», так именовал себя дядя Серёжа Токарев, пресёк его жалкое красноречие.
– Отставить разговоры! Наставление написано на русском, значит, читаем на русском. А если кто не понимает, тому отправляться в штурмову групу? Зрозуміли, селюки? Пивторак, ти зрозумів?
– Я не селюк. Командир, хватит нас шеймить. Такой кринж не по мне. Я с Киева, ты же знаешь! – возразил Пивторак, которого миномётчики между собой величали паном за его ладную форму (камуфляж расцветки Multi-Terrain Pattern), дорогущую каску, креативные ботинки и прочий тому подобный обвес.
Пана Пивторака снаряжала на войну большая и дружная киевская родня. Денег не жалели. Не одну тысячу долларов вложили в пана, и вот сидит он теперь такой модный… А что толку? Вчера миномётный расчет на своей куге эвакуировал раненых. Соломаха лично занимался перевязкой. А потом ещё кузов отмывали от говна и крови. Насмотрелись. Натерпелись. Вони нанюхались. Воплей наслушались. У Воина и Соломахи в бородах седины добавилось. Форму запятнали, а не до стирки сейчас. Ну а молодёжь – она и есть молодёжь. Всё им «кринж» да «зашквар», а на сердце броня, до сердца не доходит. Молодой ум полон иллюзий, и жизнь кажется вечной, даже если вокруг массово гибнут люди. Каждый из них мыслит: со мной такого случиться не может. Только не со мной. Отсюда и бесшабашная смелость и у селюка из-под Винницы, и у киевского хипстера, и даже у харьковчанина Птахи, который воюет не первый месяц и на глазах которого в апреле этого года погибла половина их миномётного расчёта. Собственно, Свист и Клоун заступили на места выбывших двухсотых.
– Селюк ты или не селюк, – продолжал Воин, – а понимать обязан. Мы учимся по уставам армии СССР, то есть Красной армии. А ещё ты должен понимать какая сейчас тема. Сейчас армия СССР как бы воюет сама с собой, потому что офицеры обеих армий прошли советскую военную выучку и воюют советским оружием. Таким образом, наставление это на русском языке должно нормально вам заходить. Таким образом, от русского языка мы пока не можем окончательно отказаться. Зрозуміли?
Молодёжь по-ишачьи закивала головами. Только пан Пивторак изобразил на лице некое сомнение.
– А как же с этими быть? У них какая выучка?
Он указал в ту сторону, где у двух пикапов тусовалась совсем другая компания. Соломаха и по именам бы их и не назвал. Для всех у него было одно лишь общее название – черти. Вылитые, чистые черти. Рогатые, хвостатые, лукавые, жестокие.
– Это наши друзья, – толерантно заявил Воин. – Они помогают нам отстаивать независимость Родины. Несмотря на то, что эти люди работают по найму… но вы-то тоже получаете довольствие…
–Два місяці воюємо, а нічого ще не отримували…[6] – прогундел Клоун.
– Скоро ты своё получишь, – усмехнулся Птаха.
– Молчать, когда командир говорит! Повторяю, несмотря на то, что эти люди наёмники, они помогают нам бескорыстно отстаивать независимость нашей Родины от лап восточного монстра. Эти люди прибыли к нам из разных уголков Европы. В каком-то смысле, это интернациональная бригада. Вот только имён их я не упомню…
В этом месте командир слукавил. Прекрасно помнил он имена панов из Европы. Запечатлел их, так сказать, на скрижалях памяти. А называть не хочет из понятной и простительной брезгливости. Зачем марать язык о такую мразь?
– Могу перечислить всех поимённо, – улыбка Птахи становилась всё шире. – С кого начать?
–Ти по українськи не размовляе?– возразил Тимофей-Клоун.– Мою вуха втомилися від орочьей мови![7]
– Каценеленбоген на любом языке Каценеленбоген, – парировал Птаха. – Тенгиз Тадеушевич. Какой породы этот зверь? Сам он называет себя коммунистом. Що це таке?
– Коминтерн. Третий интернационал, который Сталин гнобил, – буркнул себе под нос политграмотный Соломаха.
Завязался оживлённый спор, в котором были упомянуты товарищи коммуниста (коммунистические взгляды, как известно, предполагают атеизм) Каценеленбогена: католики Джозеп Кик, Илия Глюкс, Ян Бессон (предположительно поляки, хоть по звучанию имён этого и не скажешь), а также преподобный Альфред Уолли Крисуэл, баптистский капеллан, с которым католики вели постоянные теологические споры. О теологических спорах в среде иностранцев миномётный расчёт Воина информировал пан Свист-Пивторак, прекрасно владевший английским языком. В ходе обсуждения «хохлуша» Тимофей именовал Джозепа Кика Жопезом, а остальных педарастами, не утруждая свой неповоротливый язык выговором чуждых имён. Птаха окрестил компанию на пикапах не менее метко – пиявками. Только Виллема Ценг Колодко, являвшегося у иностранцев чем-то вроде старшины, шершавым языком не трогали, потому что Виллема Ценг Колодко боялись все. Даже стоявший «над схваткой» Воин старался не смотреть в его сторону.
История с расстрелом так называемых дезертиров волновала миномётчиков до сих пор. И не только их. Всё подразделение комбата Сапонько находилось под впечатлением от того, с какой готовностью Виллем Ценг Колодко вывел расстрельную команду, состоявшую из коммуниста и капеллана к месту казни. Каждый из бойцов 128-го подразделения эту драму трактовал по-своему. Соломаха поклялся отомстить, невзирая на последствия. Причём мстить он собирался не только наёмникам, но и самому комбату Сапонько. Птаха надеялся во что бы то ни стало избежать участи жертвы. Дядя Серёжа подумывал о том, как ловчее организовать утилизацию внутреннего врага, которого видел в наёмниках, не подставив при этом под удар ни себя, ни Соломаху. Клоун и Свист ничего относительно наёмников не помышляли. Им бы пережить первый серьёзный артобстрел. Им бы при первой же серьёзной стычке не сдрейфить, не сдаться противнику или смерти. Сейчас, исполняя роль «блуждающего миномёта», они выступают в амплуа дичи для отчаянного, но не слишком-то удачливого охотника. Но настанет осень. Окрестные поля размякнут от влаги. Дороги сделаются труднопроходимыми даже для танков. Тогда их спасательный круг, куга, превратится в камень на шее. Военное счастье может перемениться, как уже было однажды, когда российский наводчик залепил 155-миллиметровый снаряд точно в цель.
Воин ещё раз оглядел своих подчинённых, мысленно пересчитав их по головам: улыбчивый Птаха, хитрый Свист, туповатый, но простодушный Клоун… Соломаха не в счёт. За этого он спокоен, но вот молодёжь – иное дело. Если Воин потеряет их, едва обучив, то как станет дальше войну воевать? Санитарные потери – это одно дело. А вот тыловые делишки, когда тебе шьют измену, или определяют в расстрельную команду, или подвергают каким-либо иным издевательствам, опуская на самое дно адской бездны – это другое. Как станет опущенный солдат исполнять свою тяжёлую работу? Как с совестью своей станет уживаться?
– Вы вот что, молодёжь. Птаха, Свист, Клоун – к вам обращаюсь. Если случится что-то… приставание со стороны этих … – Воин указал глазами в сторону пикапов. – То немедленно сообщайте мне или комбату. Вот мне передали из штаба памятку… Сейчас я вам ….
Соломаха с подозрением смотрел, как его невозмутимый, ни при каких обстоятельствах не теряющий присутствия духа командир достаёт из-за пазухи – надо же, в самом надёжном месте сохранял! – свёрнутую трубочкой пачку листовок. Поначалу командир хотел раздать их миномётчикам, но потом передумал, отделил от бумажного цилиндра один листок, а остальное спрятал назад. Начал он вполне официально, читая по листку:
– В условиях увеличения количества иностранного контингента с нетрадиционной сексуальной ориентацией в ЗСУ, солдаты могут быть подвергнуты сексуальному насилию.
Птаха присвистнул, Клоун захихикал, Свист заметно напрягся. Соломаха заскучал. Командир скрепя сердце принялся излагать суть своими словами.
– В руках у меня памятка, где расписаны шаги алгоритма действий в случае попадания в такую ситуацию… Первый шаг: сказать на английском языке «Ай донт уонт ту хэв секс уиз ю»… далее имя наёмника. Второй шаг: обратиться к старшему по званию офицеру с просьбой перевести на другую позицию. Третий шаг: в случае получения травм при насильственных действиях обратиться в медпункт и написать рапорт с детальным описанием событий. Четвёртый шаг: запрещено распространять информацию среди товарищей по службе. Пятый шаг: при необходимости попросить старшего по званию офицера оказать квалифицированную психологическую помощь. Короче, не вариться в собственном соку, а со всем этим говном идти ко мне. Я вас пожалею, ребята.
–Чув, Клоун? Віллем Ценг Колодко зґвалтує тебе, але ти нікому про це не кажі[8], – пояснил киевский хипстер своему побратиму из Винницы.
Клоун рассмеялся. Невысокого роста, но крепкий, с разрядом по боксу, он, конечно же, не принял предостережения командира на свой счёт. Зато Свист задумался. Взгляды, бросаемые им в сторону пикапов, стали более долгими и настороженными.
– Кто ж из пих пидор? Невже все? – едва слышно пробормотал он.
– Коммунист – точно нет. Им мораль запрещает. А вот насчёт капеллана… вполне может быть. Вполне!
Сказав так, Соломаха хлопнул Свиста по плечу. Он знал, что каждый из присутствующих сейчас думает именно о Виллеме Ценг Колодко, но кто ж признается в таком?
А потом командир раздал всем задания и ребята отправились их исполнять. Ушли все, даже Птаха, и Соломаха остался один покуривать на своём пеньке. Он не в первый раз замечал, как берегут его, наводчика, товарищи, не нагружая неизбежными бытовыми заботами. В кухонный наряд или для каких-то иных бытовых хлопот он становился только в исключительных случаях, пользуясь, как правило, чисто офицерскими привилегиями. Нет худа без добра. Да, его побратимы убиты при вражеском обстреле, зато сам он уцелел, ни царапинки. Да, ему пришлось вынести тяжёлые переговоры с близкими погибших. В этом вопросе Соломаха стал хорошим подспорьем своему командиру. Зато с мобилизованными новобранцами никаких проблем. Они смелы. Они смогли принять эту войну так же, как принял её сам Соломаха. Они горды тем, что защищают Родину от жестокого агрессора. Какое же в таком случае имеет значение, что Пивторак из Киева при каждом удобном случае, при малейшем затишье или перерыве в тяжёлой военной работе занимается ловлей покемонов, а двадцатилетний пацанчик из Винницы по фамилии Игнатенко практически не может говорить на русском языке – язык и нёбо, видите ли, у него так устроены – и уже набил себе на левой половине груди свастику? В последнем вопросе ему поспособствовала гнида без роду и племени, именуемая Виллемом Ценг Колодко. И это самое Ценг Колодко имеет на Клоуна-Игнатенко виды. Недаром же он вот и сейчас смотрит в их сторону, потому что-то говорит коммунисту Каценеленбогену. Тот отделяется от группы и движется в сторону куги миномётчиков. С головы до пят упакованный в полевую форму, Каценеленбоген похож на черепашку-ниндзя из детского мультика. С головы до пят он обряжен в Future Soldier System. Глаз и кистей рук не видать. Автомат нежно прижимает к груди, как родное дитя. На задачу собрался? А задача его в том, чтобы домогаться до Соломахи?
Что ж, Соломаха готов. У него, правда, обычные АК, броник и шлем. Тактические очки Соломаха не носит, и видеокамера у него на лбу очком не блещет. Зато Соломаха, что называется, отлично мотивирован, а мотивация в солдатском деле ох как много значит!
Соломаха почувствовал, как в груди закипает гнев. Это неприятное чувство, когда горячая волна беспамятства заполняет сначала туловище выше диафрагмы, а потом с токами крови устремляется к голове. В такие минуты он на какое-то время, ослепнув и оглохнув, оказывается орудием адских демонов-убийц. Соломаха боялся таких минут, пытался себя утихомирить, но ему не всегда это удавалось. В этот раз он схватился за телефон, чтобы ещё раз посмотреть нет ли письма от Снежаны. Мысли о жене отвлекут его от надвигающегося Каценеленбогена. Соломаха открыл WhatsApp. Чат 128-го подразделения ЗСУ с комбатом Сапонько в шлеме и тактических очках на аватаре. Сухие губы плотно сомкнуты. Чат пестрит сообщениями: хлопцы делятся впечатлениями от последней стычки с русаками. Соломаха пробежал чат взглядом. Ничего особенного – несколько трёхсотых. Убитых нет. А от жены ни слова и в сети не была уже целых три дня. Может быть, телефон в унитаз нечаянно уронила? Эх, Снежана! Где же ты пропала? Жалось к жене, тревога о ней погасили гнев. Какое ему дело до мразей из бригады Ценга-Колодко, каких-то нехристей и педерастов, когда у него родная жена пропала?
– Как там с перевязочными материалами, Мыкола?
– Какой я тебе Мыкола? Иди на х…
Не пронесло. Каценеленбоген навис над ним, заслоняя жаркое уже солнце. Не сопреет ли ландскнехт под Future Soldier System?
– Чего ты? Обиделся? Та я пошутил. Ты не Мыкола. Ты – Назарий. Видишь, я запомнил твоё имя, – проговорил Каценеленбоген.
Русская его речь казалась чистой, без малейшего акцента, но очень уж правильной, будто говорил не русак, а какой-то робот-автомат.
– Это напрасно. У нас имена не в ходу. Общаемся по позывным, – сдержанно отвечал Соломаха.
– А позывной у тебя «Солома». Стало быть, ты – Назарий Соломаха. Видишь, как много я о тебе знаю!
– Это напрасно, – повторил Соломаха, пересаживаясь так, чтобы навязчивый собеседник не мог видеть дисплей его телефона.
– Что там? С Наташкой своей общаешься?
– Наташки у орков. Я с жинкой. Она мне пишет каждый день.
– Скучаешь?
– Не твоё дело.
– Ну вот. Теперь я знаю о тебе ещё больше. Теперь я знаю, что у тебя есть жена. Кстати, она девочка?
– ?!
– Я в смысле…
– Да пошёл ты!..
Соломаха вскочил. Каким-то образом АК оказался у него в руках. Лязгнуло железо.
– Послушай, Назарий! Эй!
Каценеленбоген стащил с рук феерические перчатки и продемонстрировал Соломахе свои розовые, нежнейшие ладони. Таких ладоней у солдата не может быть. У настоящего солдата ладони покрыты чёрной сеткой въевшейся пороховой пыли и запёкшейся крови. На ладони настоящего солдата линии судьбы высматривать не надо, они видны издалека. А вот Каценеленбоген, называющий себя коммунистом, мажет свои ладошки кремом на ночь и, возможно, делает маникюр.
– До войны моя жена в Херсоне работала мастером маникюра, – внезапно для себя самого брякнул Соломаха. – А потом она вышла за меня замуж и ей больше не надо было работать.
– Ты хороший парень, Назарий, – ответил Каценеленбоген, опускаясь рядом с ним на жухлую траву.
Он стащил с головы свой шлем. При этом видеокамера на нём жалобно зажужжала. Тогда Каценеленбоген нажал на какую-то пряжку на своей груди и всё стихло. Соломаха вздохнул: настоящий киборг. Как такого прибить? Может быть, прямо сейчас прикладом промеж этих ясных голубых глаз? Каценеленбоген действительно представлял из себя довольно приятной наружности нестарого ещё ясноглазого блондина, эдакого слегка постаревшего херувима. Или купидона? Дьявол этих чертей разберёт!
– Тут мы можем говорить не скрываясь. Мои товарищи ни бельмеса по-русски не понимают. А ты можешь называть меня просто Тенги, – проговорил Каценеленбоген.
Соломаха кивнул. Он крепко сомкнул губы, опасаясь, что гнев его и ненависть концентрированной кислотой или обжигающим напалмом выплеснутся наружу через рот.
– Экий ты сердитый, – усмехнулся Каценеленбоген, и усмешка его не была такой симпатичной, как, к примеру, у Птахи. В улыбке рот Каценеленбогена съезжал на сторону, как у паралитика, а глаза его вовсе не умели улыбаться. В херувимских этих глазах застыло неприятное пустое выражение.
– Я слышал, у тебя есть приятель из местных, – продолжал Каценеленбоген. – Старик, постоянно таскающийся по серой зоне.
– Его не получится поймать… – быстро ответил Соломаха.
– Почему?
– Говорят, будто он призрак, а призрака нельзя поймать.
И Соломаха пустился в путаные объяснения. Дескать, этот самый старик, которого подкармливает их миномётный расчёт, по слухам, погиб в самом начале войны под руинами собственного дома. Во всяком случае, так значится в документах.
– В документах? – раздумчиво произнёс Каценеленбоген. – А я думал, что призраки не испытывают голода.
– Он просит – мы и даём, – отрезал Соломаха. – Или ты хочешь, чтобы мы отказали в пище старику?
– Нет-нет! – И Каценеленбоген снова продемонстрировал Соломахе свои розовые ладони. – Я совсем о другом. Это конфиденциально. Доверяю только тебе…
И он вперил в Соломаху свой пустой взгляд. Соломаха молчал, ожидая продолжения.
– Ты не мог бы познакомить меня со стариком? – спросил Каценеленбоген.
– Не знаю, – отрезал Соломаха. – Надо у старика спросить. Обычно Призрак сам знакомится с кем хочет. Если б ты ему был нужен, он бы сам к тебе пришёл.
– По слухам, старик знаток серой зоны, а у меня есть там дело. Без проводника не обойтись.
– Хочешь перебежать к своим – так и скажи.
Соломаха сплюнул. В течение всего этого неприятного ему разговора он не выпускал из рук своего АК и даже сейчас, когда гнев в нём немного поутих, Соломаха готов был на всё. Каценеленбоген молчал. Видимо, обдумывал ответ на последний выпад Соломахи.
– Тогда поставим вопрос так: просто сведи меня с Призраком. Я бы попросил твоего приятеля… Как его? Птаха? Такой хорошенький мальчик…
Пока Каценеленбоген нахваливал Птаху, Соломаха, очищая от кожуры апельсин, думал о своём. Во-первых, есть в августе апельсины – это настоящее извращение. Во-вторых, пусть Каценеленбоген встретится с Призраком. Отправившись на встречу со стариком в серую зону, Каценеленбоген окажется во власти Соломахи. Соломаха может сделать с ним всё, что заблагорассудится и в любой момент. В-третьих, такой тип, как Каценеленбоген, настоящая мина из говна. Русаки и так еле тянут эту войну. Шансов на победу у них нет, потому что таких вот каценеленбогенов в их командирских порядках через одного, а присутствие в их рядах ещё одного отморозка, без сомнения, приблизит печальный финал. Таким образом, Соломаха решился.
– Я поговорю со стариком, – быстро проговорил он.
– Когда? Сегодня? Ты часто с ним встречаешься? Я слышал, он приходит прямо сюда, в расположение, и вы его кормите? Можно мне посмотреть на него для начала? А что твоя жена? Не пишет? Она в Кракове или в Винер-Нойштадте? Винер-Нойштадт – милый городок. Мне доводилось там бывать. Как она устроилась? Нашла работу? Если девочка красивая, то услуги эскорта как раз для неё. Ты не подумай ничего плохого, Назар. В Винер-Нойштадте живут нуждающиеся в уходе старики. Уход за стариками – это не только подать горшок, сделать инъекцию или подать пилюли. Сюда же входит и сопровождение в ночной клуб или на поле для гольфа… Это выгодная, достойная работа. И не обязательно со стариком. Может быть, и со старухой. А у остальных ваших ребят? Я слышал, из всех женаты только Воин и ты…
Каценеленбогена интересовало многое, а апельсин уже кончился. Соломаха вытер липкие пальцы о штаны, стряхнул с бороды апельсиновые семечки. Поднялся на ноги. Посмотрел в лицо врагу, отчего тот разом перезабыл все слова ненавистного им обоим русского языка. Так Соломаха наконец решился реализовать своё давнее намерение: врезать Каценеленбогену по блюдцам.
Каценеленбогена спас прилёт мины, которая с шумом и грохотом разорвалась в непосредственной близости от продуктового склада. Жалобно завыла раненая собака батальонного завхоза. Соломаха кинулся в ближайшую канаву, ожидая новых разрывов. Чёртовы коллеги! Противник перенял их тактику блуждающего миномёта и теперь накрывает в самые неподходящие моменты, а ответить они в данную минуту ничем не могут – тыловые черти не подвезли БК. За первым последовал второй разрыв. Столб земли взметнулся в воздух в непосредственной близости от пикапов наёмников. Соломаха с сожалением отметил, что криков раненых он не слышит.
При начале обстрела Соломаха не валился мордой в землю, как это делает большинство людей, а падал на спину. Он не закрывал глаза, и не только смотрел в небо над собой, но и вертел головой, визуально контролировал происходящее вокруг. На этот раз крыли прицельно по заранее намеченным объектам. Две мины уже разорвались в непосредственной близости от склада БК, который, по счастью, на данный момент был практически пуст. Корректировал огонь квадрокоптер, висевший довольно высоко над раскуроченным и обгорелым вишнёвым садом. Русаки – бестолковые вояки. Нет у них в войсках порядка, а есть пьянство, мародёрство и прочий разброд. Однако в отдельных местах встречаются и иные виды. Воин часто слушал эфир русских. Там какой-то Шумер – комбат или офицер званием пониже – раз от разу отчаянно материл своих подчинённых. Соломаха слышал это собственными ушами, как этот же Шумер – отдал приказание к уничтожению их кочующего миномётного расчёта. Из радиоэфира они узнали и о том, что квадрокоптером, возможно вот этим вот самым, в подразделении русаков управляет какой-то Цикада. Тоже въедливый тип. Жгучий, как кислота. Настоящий хромой чёрт. По слухам, этот самый Цикада уже потерял на фронте одну ногу. Вот бы и вторую ему оторвать! И руки, чтоб уж наверняка. Сколько же раз Соломаха пытался сбить его квадрокоптер? Сколько БК на это дело потрачено? Нет, нету у них в расчёте настоящей дронобойки. А специалисты, подобные Цикаде, на вес золота. Как хочется добраться до Цикады и Шумера. Пролезть ужом в самый их штаб с РПГ в зубах, и прощай Снежана…
В перерывах между разрывами Соломаха слышал голоса хлопцев-побратимов. Птаха звал его, и Соломаха отозвался на зов, а потом, приняв позу поудобней, он поднял автомат. Сбить квадрокоптер из автомата лёжа на спине – не простая задача. Соломаха прицелился, но кто-то опередил его, дав по чёртовому летуну длинную очередь. Летун-корректировщик, словно испугавшись за собственную судьбу, сначала поднялся выше, а потом поплыл в восточном направлении. Соломаха двинулся следом за ним. Сейчас важно не думать о разнесённом миной продовольственном складе и о проклятом Каценеленбогене. Сейчас важно думать только о конкретной боевой задаче – и тогда он обязательно собьёт дрон.
Чёртов корректировщик поднялся ещё выше, превратившись в чёрную точку на выгоревшем небе.
Соломаха пробежал ещё немного и уселся под стеной полуразрушенного дома. Чёрная дыра входа в погреб зияла напротив него. Там во влажной темноте ровным счётом ничего нет – все припасы благоразумно сбежавших хозяев повытаскали ещё в первую неделю пребывания в этом злополучном месте. Теперь в этом погребе устроили отхожее место, и из тёмной глубины навевает нечистотами. Встать бы да захлопнуть дверь, но сил нет. Ноги подкашиваются. Из такого состояния лишь один исход – убить кого-нибудь. Лучше всего, конечно, капеллана-нехристя, но и Каценеленбоген на крайний случай подойдёт. Ишь, сука! Коммунист он, видите ли. Убить, и точка. Убить просто. Соломаха привык убивать. Однако, помнится, Призрак говорил ему, что уничтожать врага можно самыми разнообразными средствами и прямое убийство не всегда лучший способ. Стреляя из автомата или винтовки, ты уничтожишь ровно столько врагов, сколько у тебя пуль, или меньше. И то только в том случае, если ты меткий стрелок. Поражая противника минами, ты фактически действуешь наугад, а Соломахе хотелось наверняка, да с оттяжкой, да с долгой мучительной агонией. Ведь его мать сейчас безвылазно сидит точно в таком же сыром погребе, где пахнет нечистотами. Возможно, впроголодь. И страху натерпелась. А Снежана, жена… Об этом лучше не думать.
Соломаху трясло. Не в силах справиться с собой, он курил одну сигарету за другой. В голову лезли уже откровенно панические мысли. Ему виделась Снежана в объятиях ухоженного старца в шёлковом платке на пупырчатой шее, а потом она же в луже крови с рассечённым горлом. Снежана нежная и неопытная, но порой и ершистая. Правил чужой жизни не знает. Самостоятельные решения принимать не привыкла…
Соломаха задыхается от волнения. Пульс частит. Птахи рядом нет. Поговорить не с кем.
Призрак явился, как всегда, внезапно. Запросто так выбрался из вонючего зева погреба, да и поплыл, ровно Христос над водой. Соломаха ещё раз поразился лёгкой поступи старика. Пожилые люди все поголовно страдают суставами, и походка у них тяжёлая, кривобокая. У всех, но не у Призрака. Призрак на то он и призрак – возникает внезапно, ступает невесомо. Соломаха хорошо изучил повадки Призрака и даже, помнится, проверил его паспорт, в котором было, кстати, написано, что Призрак вовсе не призрак, а Пётр Петрович Ольшанский, 1944 года рождения, уроженец здешних мест и по прописке тоже местный. Призрак многое и рассказал о себе, и рассказ о военной службе на китайской границе, учёбе в Харьковском универе с последующим преподаванием там же китайского языка показался недоверчивому Соломахе вполне правдивым. Также Призрак поведал Соломахе о своих занятиях с учениками местной школы. Призрак несомненно и неплохо знал кроме китайского ещё несколько самых ходовых европейских языков. А на малую свою родину он вернулся после развала СССР, чтобы ухаживать за умирающей матерью. Та ни в какую не хотела отрываться от родимых могил и ехать к сыну в Харьков.
Родимые могилы. Не далее как вчера русня накрыла местное кладбище плотным миномётным огнём повыворотив из земли останки. Вот черти! Нет такой мучительной смерти, которой они не были бы достойны!
– Ты зол, Назарий. Не на меня ли злишься? – тихо проговорил Призрак.
– Здравствуй, дедушка! Как рад видеть тебя!.. Именно сейчас!..
Призрак пожал протянутую руку, и пожатие его было отнюдь не призрачным, но крепким до хруста.
– Волнуешься, Назар? Кого-то из ваших ранило?
Призрак пристально и испытующе рассматривал его. Такому не соврёшь.
– Из наших, дед. И ты наш, свойский… Дело до тебя, и совет нужен.
– Совет? Говори.
– Один из поляков… да и поляк ли он, не знаю…
Соломаха суетливо закурил очередную сигарету, раздумывая. Старик тем временем устроился рядом с ним на куче битого кирпича.
– Короче. Он хочет сдаться оркам по каким-то своим идейным соображениям. А я так думаю, что никаких идей у него в голове нет. Там бред. Голимый бред и педерастия. Я его чуть не прибил. Сам. Лично. А потом подумал, пусть лучше орки его попытают. Пусть в орочьем подвале поголодает. Отчего-то мне кажется, что орки этих радужно-толерантных тоже не приветствуют. Вот в чём вопрос: ты бы увёл его – я знаю, ты всюду можешь пройти – на позиции русаков. Да так, чтобы по дороге с ним ничего не случилось. Чтобы русаки его не подстрелили, а именно посадили в подвал. А ещё лучше, если наоборот. Пусть он станет у русаков начальником, пусть сделает карьеру. Тогда все русаки станут педерастами. А ты ещё снабди его соответствующей легендой, чтоб они ему там наподдали. Просто расскажи, как он их пленных пытал. Думаю, такой рассказ очень им понравится. Сделаешь? Ради меня. А уж я тебе отслужу…
– Как отслужишь-то? – старик хитро нащурился.
– Та на кладбище. Надо сходить туда, и ежели могилы твоих разворотило, то я их перезахороню. Вот этими вот руками перезахороню!
И Соломаха протянул старику обе раскрытые ладони, точно так же, как совсем недавно это делал Каценеленбоген.
– Речь о капеллане?
– Этот капеллан настоящий сатана, а приятели его – черти. Но с этими я как-нибудь сам… Ты коммуниста уведи!
– Это который Илия Глюкс?
– Каценеленбоген! Он собирается перебежать к русским. Ты пойми, старик! Он сам пытал русских, а теперь собрался перебегать, потому что, видите ли, идейный коммунист. Но я ему не дам так сделать. Я желаю ему долгой и мучительной смерти. Пусть его сепары пытают, а потом повесят. А ещё лучше, пусть он станет у них начальником. Тогда победа нам обеспечена!
Соломаха перестал уж удивляться осведомлённости Призрака в делах их дивизиона, давно уж отчаялся расспрашивать о делах сепаров, окопавшихся на восточной окраине посёлка.
– Да я бы увёл его… Вот только… – проговорил старик.
– Старик, умоляю, уведи его отсюда. Иначе…
– … иначе сам его запытаешь? Или назначишь президентом Украины?
Призрак рассмеялся. Смех его походил одновременно и на собачий лай, и на уханье совы. Из уголков его глаз сочились мутноватые слезинки, и он смахивал их грязными пальцами. Слёзы текли слишком обильно, не так, как полагается смеющемуся человеку. Соломахе сделалось жаль его. Раздражение прошло. Он вспомнил о припасённых для старика продуктах.
– Подожди! Не уходи, дед! Я сейчас! У меня конфеты есть. Шоколадные. Я оставил специально для тебя несколько штук. Чёрт! Я сейчас!
И Соломаха рванул с места. Побежал в сторону полуразрушенного магазинчика, за которым был припаркован их кунг. Там в кузове часть его вещей. Там небольшой целлофановый кулёк с конфетами. Там он, может быть, прихватит – а вдруг повезёт? – Тенгиза Каценеленбогена… Ну и имечко! Наверное, в самой преисподней нарекали!
Птаха больно воткнулся в его грудь своей каской и отлетел назад.
– Чёрт! Ты что?..
– Твои вещи! – Птаха протянул ему рюкзак. – Воин и Свист поехали за БК. Двумя машинами, вместе с этими… ну ты понял. И ксёндз с ним…
– Капеллан, – поправил Соломаха.
– … я решил рюкзак прибрать, потому что капеллан и Кацеленбог забрались в кунг…
– Понятно, Птаха. Ты испугался, что они стащат мои конфеты.
– Наоборот. Боялся, что подложат…
– Понятно. Вирус педерастии подольют мне в компот, и тогда я тебя, Птаха, ещё сильнее полюблю плотскою любовью…
Соломаха рассмеялся. Какой же всё-таки Птаха хороший парень! Всегда-то он появляется вовремя.
– Там твой пауэрбанк. Они его увезут, а у тебя телефон разрядится. Вот я и подумал…
К стене у входа в вонючий погреб бежали вприпрыжку. Соломаха опять волновался, ведь Призрак исчезает так же внезапно, как появляется, а ему, Соломахе, хотелось окончательно и намертво с ним договориться. Обозначить день и час, когда он приведёт, принесёт, притащит ненавистного поляка или бельгийца, или чёрта из преисподней, или кто он там черти разберут!.. Короче, сдать этого коммуниста и умыть руки. Тогда одной проблемой станет меньше. Но только одной! Потому что потом ещё долгая борьба, о которой он как следует подумает, когда это важное дело будет сделано.
Старик сидел на том же месте, поджидая их. Опять прослезился, принимая кулёк с конфетами, и опять сердце Соломахи болезненно сжалось: как там мать? Видит ли она такие конфетки? По слухам, в Херсоне с водой перебои. Но материнский двор в частном секторе…
– Пойдёмте, хлопцы, – перебил его мысли Призрак.
Не дожидаясь ответа, он легко поднялся и заскользил почти бесшумно по листам изрешеченного осколками профнастила. Соломаха последовал за ним, держа оружие наготове и настороженно прислушиваясь. Он старался ступать неслышно, но профнастил отзывался на каждый его шаг предательским грохотом. Птаха двигался следом и тоже шумел.
Они шли по изменчивому лабиринту руин. Пригородный дачный посёлок – не очень-то уютное мироздание, к которому они волею судеб прикованы сейчас. Возможно, навеки прикованы. Возможно, кто-то из товарищей найдёт остывшее тело Соломахи среди этих руин и оттащит его на местное кладбище. Его положат в чью-то могилу, засыплют землёй и поставят крест с именной табличкой, которая за годы выгорит, станет имя Соломахи нечитаемым, а память о нём будет жить покуда жива его мать. А Снежана…
Дырявый профнастил под ногами сменила щебёнка. Щебёнка закончилась, началась поросшая травой стёжка. В этих местах надо постоянно смотреть под ноги, чтобы ненароком не наступить на мину. Призрак в этом смысле возмутительно беспечен. Старик никогда не смотрит под ноги, и одно из чудес этого мира заключается в том, что его старожил до сих пор не лишился нижних конечностей. Соломаха принюхался к запаху руин. Точнее, к их зловонию, которое местами становилось невыносимым, как, например, в том месте возле погреба, где он нынче встретил Призрака. В таких местах Соломаха закуривал или, если не представлялось возможности закурить, закрывал нос арафаткой, которую всегда носил на шее. Тишина этого мира всегда обманчива и опасна. Но лучше уж тишина, чем стрелкотня спонтанной стычки или звуки выхода мин.
Соломаха примирился с этим миром. Принял его. Принял возможность смерти, которую он предпочёл бы, если мог выбирать между ней и увечьем или пленом. Принял войну и свою долю в ней: он защищал свою Родину, свой дом, своих женщин – жену и мать – от нападения жестокого врага. Он защищал Правду от посягательств вне зависимости от того, по какую сторону баррикад находился посягнувший. Прежняя жизнь превратилась в ускользающий мираж, словно её и не было никогда. Порой, конечно, он мечтал о мирной жизни с запахом попкорна и колы в тёмном зале кинотеатра. И обязательно на последнем ряду. И обязательно в обнимку с девчонкой. А что до ставшего его обиталищем реального мира руин с его меняющейся после каждого более или менее серьёзного обстрела конфигурацией, с его потом, кровью и грязью, то Соломаха хотел бы получше изучить его, снабдить каждый сектор доступного ему пространства только ему одному памятными приметами, но пока у него ничего не получалось. Бывало, он плутал между поваленными и устоявшими заборами, порой не узнавая вчера ещё знакомую местность. Зато Призрак всегда ориентировался отменно хорошо. Вот и нынче он держал шаг во главе их небольшой процессии так, словно у него была конкретная цель, словно он точно знал в какое время и в какую точку пространства он должен прибыть.
– Раньше плохие времена были, дед, а теперь настали ещё хуже, – проговорил Соломаха, пробираясь следом за стариком по стёжке, проторенной им между грудами битого кирпича и иного мусора, совсем недавно бывшего опрятными домами. – Эти наёмники… Злые они люди. Доведут они нас до большей беды. Хотя, казалось бы, куда уж больше…
Птаха следовал за ними на некотором расстоянии. Соломаха постоянно слышал самый приятный его сердцу звук – тихий, едва различимый шелест гравия под подошвами Птахи. Звук этот вселял уверенность, даровал покой и счастье почти как материнская колыбельная. Мать, Снежана, их домик на окраине Херсона. Соломаха вздохнул и неожиданно для самого себя брякнул:
– Ты мне как отец, Призрак. Знаешь, я ведь не знал своего отца. Не знал близости со старшим по возрасту мужчиной. И вот среди всего этого… – Соломаха взмахнул рукой, имея в виду бесконечное поле руин, по которому они шли, – я нахожу тебя, Петрович. Как такое объяснить?
– Божий промысел, – тихо отозвался старик. – А ты отца-то своего совсем ни разу не видел?
– Мать поначалу говорила, что мой отец – капитан дальнего плавания. Плавает по Чёрному морю. Но до нашего домика в Херсоне он так ни разу и не доплыл. Потом-то я понял, что он никакой не капитан, а как все ходоки…
– Ну уж один-то раз доплыл наверняка. И как его звали не знаешь?
– Это знаю. Пискунов его фамилия. Имя не имеет значения, потому что мать записала меня на свою фамилию и отчество дала по своему отцу. Теперь ей нездоровится. Не знаю, как она там выживает одна. Жена в Австрии… Я её не виню… Не виню за то, что не захотела оставаться в обесточенном доме под постоянными обстрелами.
– Вот оно как! – рассеянно промямлил старик и зашагал быстрее, словно рассуждения Соломахи о семье привели в движение какой-то механизм, ускоривший парение старика. Его спина стала быстро удаляться.
– Плохие времена настали, – повторил Соломаха.
– Плохие времена рождают сильных мужчин, сильные мужчины создают хорошие времена, хорошие времена рождают слабых мужчин, слабые мужчины создают плохие времена. И так до бесконечности… – не оборачиваясь, проговорил старик и ещё более ускорился. Соломаха и Птаха трусили следом, стараясь не отстать.
Они «гуляли» уже минут двадцать, придерживаясь северо-восточного направления. До позиций противника уже недалеко. Зачем Призрак прёт туда? Соломаха начал уставать, замедлил шаг, когда в его спину воткнулся Птаха.
– Сколько раз тебе говорить: не читай на ходу телефончик!..
– Та шо ты! Не ори. Противник услышит… – проговорил запыхавшийся Птаха и спрятал-таки телефон. – Куда старик нас ведёт? Шо за дело?..
Теперь Птаха шагал рядом, шаг в шаг, а это опасно, потому что при попадании мины или снаряда, сброшенного с беспилотника, хана настанет обоим и один другому не сможет оказать доврачебную помощь.
– Что-то хочет показать… – нехотя ответил Соломаха, которому так же были темны мотивы старика, но ясны собственные намерения. – Я хочу ему Каценеленбогена сдать. Пусть коммунист отправляется к своим. Старик его проводит.
А Призрак тем временем уже скрылся за очередной кучей щебня. Соломаха для себя отметил, что буквально позавчера на этом месте стоял домик-пятистенок. Птаха дышал в затылок, но Соломаха не стал шугать друга. Да и выходов он не слышал, равно как и стрекота двигателей беспилотника. Так они двигались ещё некоторое время один следом за другим, прислушиваясь к хрусту щебня под ногами Призрака и так определяя направление собственного движения. Через несколько минут им показалось, что они окончательно потеряли старика. На посёлок опустилась ватная тишина, нарушаемая лишь звуками их шагов. Соломаха слышал своё дыхание – хриплое и прерывистое дыхание основательно уставшего человека. Соломаха вертел головой, подумывая о подходящем маршруте для возвращения к своим. На краю сознания тонкой жилкой билась беспокойная на грани паники мысль: «Мы заблудились!»
Старик нашелся среди посечённого осколками вишнёвого сада. Рядком и ладком он сидел на какой-то колоде плечом к плечу с белобрысой и тонкой девицей в синем бронежилете с надписью «Press». На первый взгляд у девицы не имелось никакого оружия. Вооружённая одной лишь зеркалкой, она зыркала по сторонам в поисках подходящего ракурса. Соломаха поднял оружие, намереваясь выстрелить прямо в объектив, если только девка направит зеркалку на него. Птаха последовал примеру товарища.
– Это Виталия, – проговорил Призрак. – Она поможет тебе избавиться от Каценеленбогена, или от викария, или от кого ты там хотел избавиться…
Птаха разулыбался и опустил оружие. Соломаха рассматривал белобрысую Виталию через оптику прицела. Ничего так девка. Личико умненькое. Только очень уж молодая. Школота. Пожалуй, лет на пятнадцать моложе самого Соломахи. Нет, такую он ни при каких обстоятельствах не станет убивать. Это невозможно – стрелять в ребёнка, даже если он пришёл с восточной стороны, с позиций врага, от сепаров. Соломаха опустил оружие, но палец со спускового крючка не снял.
– У нас есть капеллан и есть коммунист. Оба они настоящие черти. Пусть Виталия забирает обоих в свой ад! – с несвойственной ему пылкостью заявил Птаха.
Похоже, девица и ему глянулась.
Девушка смотрела на них с явным испугом. Ещё бы! Увидеть двух таких терминаторов! Соломаха огромного, под два метра роста, с колеблемой ветерком чёрной бородой. Верхняя часть головы закрыта шлемаком и тактическими очками. Разгрузка забита снаряженными магазинами. На шее грязная арафатка. Короче – Карабас-Барабас из сказки. На поясном ремне в специальных ножнах два ножа. Один – игрушка, практически перочинный. Зато другой!.. С такими пираты на абордаж ходили – чистый Голливуд. На левой штанине пятна крови (как угваздался позавчера, перевязывая раненого петушка из числа мобилизованных, да так и не переоделся, не почистился). На руках беспалые перчатки, а под ногтями вековая грязюка. Лицо осунувшееся, потому что по жизни устал. Да и бессонница часто мучает Соломаху.
Птаха – другое дело. Он хрупкий и улыбчивый. Лицо бреет каждый день и пользуется хорошим одеколоном. Чистюля и любитель музыки. В кармане у него всегда есть конфетки, и он их всем девушкам без разбора предлагает.
– Думаю, без бороды вам было бы лучше. У вас такое красивое лицо, а борода его портит. Делает слишком свирепым. И опять же гигиена… – негромко проговорила Виталия.
Соломаха стоял как громом поражённый, не зная, что ответить. За него вступился Птаха:
– Мой побратим, Назарий Соломаха, отпустил бороду в день и час расставания с женой и сбреет её только когда опять встретится с ней.
Вот чёрт ехидный! Ну зачем он сейчас про жену? Лучше б о себе говорил, о том, сколько девок в своём Харькове до войны перепортил. Соломаха с досады сплюнул. Плевок повис на бороде, довершив его смущение. Соломаха развернулся и зашагал прочь. Пусть они сами разбираются с этим «Press» как хотят. Действуя по уставу, Соломаха должен был бы её подстрелить или взять в плен, а вместо этого он… Соломаха шагал широко, крошил подошвами битый кирпич. За его спиной поднималось красное облако. Но как в такую выстрелить? Да у неё глаза, как незабудки. Ребёнок совсем, а уже «Press» и с зеркалкой бегает по минным полям.
– Стой! Стой ты, чёрт! – кричали ему вслед, но Соломаха упрямо шагал в никуда, думая свои непростые думы.
Ведь по ту сторону такие же мужики, как здесь. И так же смотрят на неё. А может быть, не только смотрят, но и… Последняя, самая крамольная из всех возможных мыслей, окончательно обессилила Соломаху, и он рухнул на колени. Накопившаяся усталость давала о себе знать. Тридцать четыре года – это уже не молодость. Он устал. Очень устал. Птаха подбежал, остановился над ним.
– Та шо с тобой? Ополоумел? Ранен?
– Сам ты… Зачем за жену мою говорил?
– Та шо с того? Не это важно. Призрак говорит, что девка… то есть Виталия, придёт сюда на это место, чтобы забрать Каценеленбогена и отвести его к своим коммунистам.
– Да какие там они коммунисты! Дурак ты, Птаха! А Каценеленбоген прибьёт её по дороге. Или ты забыл какой он мясник?
– Не прибьёт. Призрак в деле. Он не попустит.
– Призрак не ангел. Не всесильный.
– Почём нам знать? А может быть, и ангел…
Соломаха поднял голову. Впервые он смотрел на Птаху снизу вверх, обычно бывало наоборот. Огромного роста, Соломаха в любой компании оказывался выше всех и вынужденно рассматривал перхотливые проборы и блестящие плеши. А сейчас он вдруг заметил какой у Птахи детский подбородок, ровный, гладкий, чётко очерченный. Какие у него губы, чуть припухшие, и как забавно он шлёпает ими. Соломаха мог бы быть отцом неплохого паренька. Он учил бы его всему, что сам умеет. Он любил бы его мать. Соломаха много чего мог бы делать из мирных занятий, но не судьба…
Что за педерастические мысли! Пожалуй, эти Каценеленбогены и капелланы-благоволители доведут до чего угодно! А Птаха и эта девчонка, «Press»… – как там её? Виталия? – просто дети. Они заставляют воевать детей! Ненависть к Воину-Токареву, ко всему командованию ЗСУ скрипнула на зубах. Не обращая внимания на «щебет» Птахи, Соломаха достал из кармана телефон. Интернет отозвался на его сильные чувства полнейшей покорностью – Телеграм загрузился мгновенно. Русский или мова? Размышлял Соломаха недолго.
Герої 128 підрозділ ЗСУ.
20 августа 2022 года.
Какие же черти в командовании сидят. Ни слова на официальных ресурсах о трагедии. Как будто ничего и не было, как будто сотни ребят не погибли вместе. Через ваши конченые приказы.
Даже организовать нормально не смогли ничего. Не хотели родных пускать. Все родственники погибших делали сами.
Ничего не меняется. Наш комбриг нас на убой кидал что на Бродах. Что и на нынешнем расположении нас не жалеют. Трагедия в казарме – это его личная вина. Чёрта конченого.
Опубликовав пост, Соломаха задумчиво уставился на экран смартфона. Припоминались позывные противника, неоднократно слышанные им в эфире. Консул, Леший, Переполох, Апостол, какой-то тёплый придурок Цикада, трещавший постоянно, как одноименное насекомое. А главный у них, похоже, Шумер. Или все-таки Леший? А может быть, Князь? Соломаха набивал в поисковую строку странные слова – позывные противника безо всякой надежды на успех. Слово «Шумер» он сразу набрал латиницей. На «Chumer» поисковая строка никак не отреагировала, так же как и на «Shumer». Зато «Cshumer» оказался блогом брутального мужика с головы до ног обряженного в горку. 650 382 подписчика. Ничего себе! На аватаре красивое фото, сделанное, скорее всего, профессиональным фотографом. Соломаха почему-то сразу вспомнил о Виталии. Ах, вот и она на фотографии рядом с Cshumer-ом. Улыбается. Хорошо ей. Соломаха принялся читать случайно попавшийся на глаза пост.
«Cshumer.
25 июля 2022 года.
Происходящее с нами предопределено сонмом обстоятельств разного свойства. Мы – это мы. И в нашем нынешнем положении нет ничего нового или оригинального. Подобное случалось и раньше. В нас очень сильны противоположные начала, и мы приобретаем вид в зависимости от того, какое начало берёт верх. Мы живём строго по традиции, избегая инноваций и лучшее в нас пробуждается в периоды катаклизмов, а периоды застоя становятся благоприятной средой для умножения и продвижения мерзости. Чтобы выжить как нации, мы регулярно прибегаем к шокотерапии. Сейчас как раз один из сеансов.
А на фронте происходит ожидаемое снижение темпов наступления – мы переводим дыхание перед очередным раундом
210.064к просмотров 05: 24».
Прочитав пост, Соломаха с немалым изумлением обнаружил Cshumer у себя в подписчиках. Удостоился же чести! И ещё! Он вдруг вспомнил, что читал Cshumer и раньше. И не только читал, но и поклялся убить или хотя бы как-то толково отомстить. Отомстить не до смерти. Нынче умереть не штука, а так, чтобы до печёнок пробрало, чтобы смерть Божьим даром показалась.
– Ох и не простой ты человек, Шумер! Коммуниста Каценеленбогена тебе в самую печенку! – пробормотал Соломаха, пряча драгоценный смартфон в укромное место.