В моем изгнаньи бесконечном
Я видел все, чем мир дивит:
От башни Эйфеля – до вечных
Легендо-звонных пирамид!..
И вот «на ты» я с целый миром!
И, оглядевши все вокруг,
Пишу расплавленным Ампиром
На диске солнца: «Петербург».
Ужель в скитаниях по миpy
Вас не пронзит ни разу, вдруг,
Молниеносною рапирой —
Стальное слово «Петербург»?
Ужели Пушкин, Достоевский,
Дворцов застывший плац-парад,
Нева, Мильонная и Невский
Вам ничего не говорят?
А трон Российской Клеопатры
В своем саду?.. И супротив
«Александринскаго театра»
Непоколебленный массив?
Ужель неведомы вам даже:
Фасад Казанских колоннад?
Кариатиды Эрмитажа?
Взлетевший Петр, и «Летний Сад»?
Ужели вы не проезжали,
В немного странной вышине,
На старомодном «Империале»
По «Петербургской стороне»?
Ужель, из рюмок тонно-узких
Цедя зеленый Пипермент,
К ногам красавиц петербургских
Вы не бросали комплимент?
А непреклонно-раздраженный
Заводов Выборгских гудок?
А белый ужин у «Донона»?
А «Доминикский» пирожок?
А разноцветные цыгане
На «Черной речке», за мостом,
Когда в предутреннем тумане
Все кувыркается вверх дном;
Когда моторов вереница
Летит, дрожа, на «Острова»,
Когда так сладостно кружится
От Редерера голова!..
Ужели вас рукою страстной
Не молодил на сотню лет,
На первомайской сходке – красный
Бурлящий Университет?
Ужель мечтательная Шура
Не оставляла у окна
Вам краткий адрес для амура:
«В. О. 7 л. д. 20-а?»
Ужели вы не любовались
На Сфинксов фивскую чету?
Ужели вы не целовались
На «Поцелуевом мосту»?
Ужели белой ночью в мае
Вы не бродили у Невы?
Я ничего не понимаю!
Мой Боже, как несчастны вы!..
Париж, Нью-Йорк, Берлин и Лондон!
Какой аккорд! Но пуст их рок!
Всем четырем один шаблон дан,
Один и тот же котелок!
Ревут моторы, люди, стены,
Гудки, витрины, провода…
И, обалдевши совершенно,
По крышам лупят поезда!
От санкюлотов до бомонда
В одном порыве вековом
Париж, Нью-Йорк, Берлин и Лондон
Несутся вскачь за пятаком!..
И в этой сутолке всемирной
Один на целый мир вокруг
Брезгливо поднял бровь Ампирный
Гранитный барин Петербург!
Скажите мне, что может быть
Прекрасной Невской перспективы,
Когда огней вечерних нить
Начнет размеренно чертить
В тумане красные извивы?!
Скажите мне, что может быть
Прекрасней Невской перспективы?
Скажите мне, что может быть
Прекрасней майской белой ночи,
Когда начнет Былое вить
Седых веков седую нить
И возвратить столетья хочет?!
Скажите мне, что может быть
Прекрасней майской белой ночи?
Скажите мне, что может быть
Прекрасней дамы петербургской,
Когда она захочет свить
Любви изысканную нить
Рукой небрежною и узкой?!
Скажите мне, что может быть
Прекрасней дамы петербургской?
Санкт-Петербург – гранитный город,
Взнесенный оловом над Невой,
Где небосвод давно распорот
Адмиралтейскою иглой!
Как явь, вплелись в твои туманы
Виденья двухсотлетних снов,
О, самый призрачный и странный
Из всех российских городов!
Недаром Пушкин и Растрелли,
Сверкнувши молнией в веках,
Так титанически воспели
Тебя в граните и в стихах.
И майской ночью в белом дыме,
И в завываньи зимних пург
Ты всех прекрасней, несравнимый
Блистательный Санкт-Петербург!
Там, где Российской Клеопатры
Чугунный взор так горделив,
Александрийского театра
Чеканный высится массив.
И в ночь, когда притихший Невский
Глядит на бронзовый фронтон,
Белеет тень Комиссаржевской
Средь исторических колонн…
Ты, Петербург, с отцовской лаской
Гордишься ею!.. Знаю я:
Была твоей последней сказкой
Комиссаржевская твоя.
Нежнее этой сказки нету!
Ах, Петербург, меня дивит,
Как мог придумать сказку эту
Твой размечтавшийся гранит?!
Ах, как приятно в день весенний
Урвать часок на променад
И для галантных приключений
Зайти в веселый «Летний сад».
Там, средь толпы жантильно-гибкой,
Всегда храня печальный вид,
С разочарованной улыбкой
Поручик Лермонтов стоит!..
Ах, Санкт-Петербург, все в тебе очень странно,
Серебряно-призрачный город туманов…
Ах, Петербург, красавиц «мушки»,
Дворцы, каналы, Невский твой!
И Александр Сергеич Пушкин
У парапета над Невой!
А белой ночью, как нелепость,
Забывши день, всю ночь без сна
На «Петропавловскую крепость»
Глядеть из темного окна!..
И, лишь запрут в «Гостинном» лавки,
Несутся к небу до утра
Рыданье Лизы у «Канавки»
И топот Медного Петра!..
Ах, Санкт-Петербург, все в тебе очень странно,
Серебряно-призрачный город туманов…
Ах, Петербург, красавиц «мушки»,
Дворцы, каналы, Невский твой!
И Александр Сергеич Пушкин
У парапета над Невой!
Москва и Киев задрожали,
Когда Петр, в треске финских скал,
Ногой из золота и стали
Болото невское попрал!..
И взвыли плети!.. И в два счета —
Движеньем Царской длани – вдруг —
Из грязи Невского болота —
Взлетел Ампирный Петербург:
И до сих пор, напружив спины,
На спинах держат град старинный
Сто тысяч мертвых костяков
Безвестных русских мужиков!..
И вот теперь, через столетья,
Из-под земли, припомнив плети,
Ты слышишь, Петр, как в эти дни
Тебе аукают они?!..
В этот вечер над Невою
Встал туман!.. И град Петра
Запахнулся с головою
В белый плащ из серебра…
И тотчас же, для начала,
С томным криком, вдалеке,
Поскользнулась и упала
Дама с мушкой на щеке.
– На Литейном, прямо, прямо,
Возле третьего угла,
Там, где Пиковая Дама,
По преданию, жила.
И в слезах, прождав не мало,
Чтобы кто помог ей встать,
В огорченьи страшном стала
Дама ручками махать.
И на зов прекрасных ручек,
К ней со всех пустившись ног,
Некий гвардии поручик
Мигом даме встать помог!
– На Литейном, прямо, прямо,
Возле третьего угла,
Там, где Пиковая Дама,
По преданию, жила.
Что же дальше? Ах, избавьте!
Не известен нам финал.
Мы не видели… – Представьте,
Нам… туман… там помешал…
Мы одно сказать лишь можем:
Был поручик очень мил!..
И затем, одним прохожим
Поцелуй услышан был!
– На Литейном, прямо, прямо,
Возле третьего угла,
Там, где Пиковая Дама,
По преданию, жила.
Ландо, коляски, лимузины,
Гербы, бумажники, безделки,
Брильянты, жемчуга, рубины —
К закату солнца – все на «Стрелке»!
Струит фонтанно в каждой даме
Аккорд Герленовских флаконов,
И веет тонкими духами
От зеленеющих газонов!
И в беспрерывном лабиринте
Гербов, камней и туалетов
Приподымаются цилиндры
И гордо щурятся лорнеты.
И Солнце, как эффект финальный,
Заходит с видом фатоватым
Для Петербурга специально —
Особо-огненным закатом
Вы не видали господина,
Виновника сердечных мук?
На нем – цилиндр и пелерина
И бледно-палевый сюртук.
Вот как зовут его? – Не помню.
Вчера в «Гостинном» у ворот
Без разрешения его мне
Представил просто сам Эрот!
Он подошел с поклоном низким,
Корректно сдержан al'anglaise,
Тихонько передал записку,
Приподнял шляпу и – исчез!
Но где ж записка? – Ради Бога!
Ах, вот она! Лети, печаль!