Жил-был блин – рассыпчатый, крупитчатый, поджаренный, подпеченный.
Родился он на сковороде, на самом пылу.
Масло на сковороде кипело, шипело, прыгало, брызгало во все стороны.
– То-то раздолье!.. А ты что – глупая сковорода?! Сковворрррода!.. Ее жарят, а она лежит себе, не шелохнется… Чумичка, чернавка противная!
– Ну! – сказала сковорода. – Коли не было бы меня, чумички, так тебе не на чем бы было прыгать. Но погоди! Погоди!.. Вот на тебя тесто положат.
– Не смеют!..
Но оно только успело выговорить: «Не сме…», как вдруг: шлеп! И на него вывалили целую большую ложку кислого, прекислого теста…
Батюшки! Как оно обозлилось! Закричало, заворчало, забрызгало.
– Куда лезешь, кислятина!!!
Но кислятина преспокойно расползлась по всей сковороде, как будто ни в чем не бывало.
– Вот видишь! – сказала сковорода. – Я на огне, ты на мне, а тесто на тебе!
Но масло ее не слушало. Оно кричало, ворчало.
– Прочь, прочь, глупый блин… Сейчас тебя снимут, снимут! Прочь, прочь, прочь!
– Как бы не сняли, – сказала сковорода, – видишь, какое скорое, да не спорое.
Но действительно, подошли, подсунули ножик под блин и подняли его.
– Что, что, что, что?! – закричало, обрадовавшись, масло. Но не успело оно хорошенько расчтокаться, как вдруг – шлеп!.. Тот же блин, да другой беленькой сторонкой, так-таки, прямехонько, на самую серединку…
Ну, тут уж масло совсем обозлилось, просто вышло из себя и все в блин ушло. Уж оно там кипятилось, ярилось, возилось, инда весь блин горой вздуло и стал весь блин комом.
– Ну, – сказала кухарка Матрешка, – первый блин всегда комом.
Взяла она его, раба Божьего, со сковороды, без всякой церемонии, просто руками – и прямо в рот… Туда ему и дорога! Не долго жил, мало нагрешил.
Испекла Матрешка другой блин, да на таракана наступила.
– Наше место свято! Пожалуй, подавятся господа, будет мне беда!
Скорехонько со сковороды стащила – и прямо в рот… Туда ему и дорога!
Испекла третий блин, да кошка Машка, блудница-канашка, за снетками на стол вскочила.
– Брысь, подлая!
Стала ее выгонять, хлестать… глядь! А блин совсем сгорел, черней угля стал… Скорехонько со сковороды стащила – и прямо в рот… Туда ему и дорога!
Испекла четвертый блин, да кум Матвей пришел. Юлил, лебезил, всяки мины подводил. Болтал, болтал, лясы да балясы распускал. Ушел… глядь! А на сковородке один уголь пригорел.
– Ах, чтобы ему прямо со сковородки, да поперек глотки!.. Чистила, чистила, насилу уголь отодрала.
Пятый блин стала печь – оказалась в масленке течь… Туда, сюда.
– Батюшки! Матушки! Все масло на плиту убежит… Давно, поди, надо масленку переменить, да на огонь-то не ставить. Вишь треснула, поганая!..
Перелила наконец маслице в кастрюлечку. Все ладнехонько обрядила, только пятый блин спалила.
– Ах ты!.. Непутный! Чтоб тебя огнем спалило.
Однако все-таки остатки в рот упрятала… Туда им и дорога.
Шестой блин испекла, наконец, как быть должно!.. Больно уж хорош вышел! Пухлый, румяный, крупитчатый, рассыпчатый, что твой кум Матвей… Не утерпела, пятый горький блин им заела. Туда ему и дорога!
Седьмой блин вышел еще лучше.
– Эх, что, мол, эта и за кухарка Матрешка. Молодец баба блины печь!
И в награждение без хлопот, прямо его в рот. Туда ему и дорога!..
Пекла, пекла, пекла – индо живот вспучило. Глядь, поглядь! Хвать, похвать! А в чашке-то уж дно видно.
– Ах ты пакость!.. Гля-кось: все тесто спалила!.. Оказия!.. Нешто побежать к соседям – тестица попросить.
Платочком накрылась, чашечку захватила. Побегла. Просила, просила… нигде не дают.
– Ах вы непутящие! А пуще всего Стешка… У! че-ерт баба!..
Сцепились, бранились, ругались, расплевались, разошлись. Как быть должно!
Пришла назад. Тошнехонько! Платочка с головы не сняла – в кабак побегла. Две косушки пропустила, от сердца отлегло. Развеселая такая домой пришла, песню петь зачала.
Уж как кум куму до крайности любил,
Для кумы он во Китай-город сходил…
Сидит, поет и ухом не ведет. Море по колено. Приходят господа.
– Что, Матрешка, где блины?
А Матрешка:
Он купил куме китаечки,
Положил куму на лавочку…
Стали Матрешку бранить, ругать, пьяницей называть.
– Да нешто, говорит, сегодня не маслена?.. И в маслену-то отдыха нет… Господи! Жисть-то горемычная!..– и разревелась.
Разумеется, обозлились, затопали, закричали и вон Матрешку прогнали. Туда ей и дорога!..
Это присказка, не сказка, погоди сказка будет впереди.
Жил был Царь-Блин с Царицей-Масленицей. Царь был жирный, Царица – масленая. И ели они целый день и целый год и каждый год блины. Вместо чаю утром блины, завтракали блинами, обедали блинами, ужинали блинами, спали на блинах и покрывались блинами.
Как только встанут, умоются, Богу помолятся – так несут, тащат им слуги верные блинов, блинов, блинов – красных, белых, пшеничных, гречневых, кислых, пресных, сдобных, молочных, татарских, бухарских, монгольских.
Сидят друг против дружки Царь с Царицей и все едят, едят, едят – едят и улыбаются, друг на дружку любуются. А масло так и течет у них по губам.