Несмотря ни на что, детство у меня было неплохое. Во всяком случае, по меркам тех лет. Родился и вырос я в Зеленогорске, это маленький закрытый городок. Причем закрыт он до сих пор, из-за градообразующего предприятия – электрохимического завода. И все в Зеленогорске было какое-то одинаковое: улицы, дома, детские площадки. И люди. Кто-то работал на заводе и казался чуть покруче остальных – зарплаты побольше, какая-никакая стабильность. А кто-то работал в других местах, вроде рынков или тех же детских садиков, и жил попроще. Но на самом деле почти все существовали примерно одинаково небогато. У нас был «Москвич-412», зеленый такой, и по местным меркам это считалось весьма неплохо.
У нас были сады, выращивали картошку, огурцы, помидоры, ягоды разные…
Детство – оно везде детство, и мы, как и мальчишки и девчонки по всему миру, веселились, мяч гоняли, играли в прятки.
Ребенком я был весьма своеобразным: спокойно мог подраться, нагрубить кому-то, но при этом был абсолютно домашним мальчиком. Друзья собирались гулять, звали куда-то, а мне не хотелось: дома было хорошо. Мой старший сын сейчас, кстати, такой же. Ну а мама меня, конечно, постоянно на улицу выпроваживала, как и все мамы мира.
При этом у меня были друзья на улице, относились они ко мне хорошо, но выходить все равно не хотелось. Я как-то не любил новых людей, новые сборища. И на дзюдо я попал скорее случайно: это был один из тех редких эпизодов, когда меня удалось куда-то вытащить за компанию. Ребята из двора записались на дзюдо, рассказали мне – и я тоже решил ходить. Ведь все было рядом, удобно. К тому же мне нравилось то, что я всего семилетний – а уже сам хожу в спортивный зал.
Когда я впервые пришел туда, оказалось, что тренер Александр Степанович Трифонов уже набрал группу.
– Ты вот что, – подумав, сказал он. – Посиди пока, посмотри. Тут пацаны уже год почти занимаются, и ты как-то получаешься ни туда ни сюда.
Я сижу, смотрю. Потом на следующий день пришел и снова сижу, смотрю. Ходил так неделю, и тренеру это, видимо, надоело:
– Давай-ка в строй, будешь заниматься.
Всего через два месяца я уже участвовал в первых соревнованиях и сумел победить. Александр Степанович стал уделять мне больше внимания. Так дзюдо стало важной частью моей жизни.
Моя мама, Ирина Андреевна, долго работала на молокозаводе, потом на почте. Там я ей иногда помогал, газеты носил. Отец, Николай Николаевич, – водитель. Очень своеобразный человек с золотыми руками: все что хочешь может сделать. Надо – машину починит, кран отремонтирует, попросят – и кухню соберет. Я же вообще не такой, у меня руки из одного места растут.
Папа не самый активный человек, но на моих соревнованиях бывал и очень переживал за меня, даже знал моих основных конкурентов. Тем не менее мы с ним в то время не были так уж близки, общих хобби не находилось. В школу мою папа, например, никогда не заглядывал. Спортом он не занимался – работа, дом, работа. Но тогда так почти у всех было. Сейчас по-другому принято, отец в воспитании активно участвует: я, скажем, про своих детей знаю все, со всеми воспитателями знаком. Мой же отец ни разу не встречался с тренером, который работал со мной десять лет. Сегодня мы, конечно, намного ближе, чем в моем детстве.
Отец не был особо общительным, хотя изредка и приходил с нами пить чай. А вот мама – напротив: мы много разговаривали, я все ей рассказывал. Наверное, такая семья была даже в своем роде гармоничной. Все основное в моем детстве было связано с мамой: она переживала со мной все сложности, всем интересовалась, везде ходила.
Я очень не любил детский сад. Сменил их уйму, меня почему-то прикрепляли в разные места, но мне нигде не нравилось. Я все время ныл, просил забрать пораньше. Даже фотография есть, где я плачу, потому что думаю, что меня не заберут. В раннем детстве я вообще был плаксивый, но не всегда хныкал без повода.
Воспитательница Светлана Адвидовна запомнилась мне не только странным отчеством, но и своим кулаком. Мне на рисовании не давались крыши у домиков. Все получалось хорошо, а крыши выходили кривыми. Светлана Адвидовна мне объясняла, я пытался спорить, а она тюкала мне кулаком по лбу. Я был маленький и по незнанию вполне допускал, что художников именно так и принято воспитывать, но чувствовал себя не очень здорово.
В общем, с садиками связаны только неприятные воспоминания. Более неприятными для меня были только поездки. Шел первый год наших занятий дзюдо, летом всех нас повезли в лагерь «Жарки». Там я ныл каждый день, и в итоге родители забрали меня оттуда раньше срока. А потом мы должны были поехать на речку и жить в палатках. И я до последнего не мог определиться, хочу ехать или нет. Собрали вещи, что-то поесть в дорогу, пришли с мамой на остановку автобуса. И я все никак не мог решиться, начал канючить.
К тому времени, когда все уже уселись в автобус, наш спор был еще в самом разгаре. Подошел Александр Степанович:
– Ну ты чего? Тебя только ждем!
– Да вот, не хочет он ехать, – в отчаянии всплеснула руками мама.
Александр Степанович хмыкнул, выхватил у нас сумки – и шварк их в салон!
– Марш в автобус!
Я, конечно, проследовал в указанном направлении, но, как и положено совершенно домашнему ребенку, в лагере ныл каждый день, и в итоге меня с кем-то отправили с глаз долой.
И так было всегда. На сбор или в летний лагерь я просто не мог себя заставить поехать. Оставляйте меня дома, и все тут! А вот на соревнования – нормально, мне даже нравилось.
В поход я ходил один раз в жизни. Сейчас вспоминать это весело, а тогда было не до смеха. Родители мои походами не увлекались и не знали, что нужно собрать с собой. Положили какую-то еду, но мне никто не сказал, что нужно взять с собой спальный мешок или палатку. Мама только одеяло мне положила, маленькое-маленькое. Тренер, увидев все это, дар речи потерял. Повезло, что кто-то взял два спальных мешка и поделился со мной. Ну и представьте мои впечатления: я и так весь этот туризм на дух не выносил, а тут еще и без вещей, без самого необходимого…
Зато я всегда хотел выглядеть модно. То ли во втором, то ли в третьем классе решил проколоть себе левое ухо. Серьга ухе в то время была довольно смелым поступком: в Зеленогорске такие «выкрутасы» не приветствовались. Однако мама меня поддержала.
Она всегда меня поддерживала: решил волосы перекрасить – пожалуйста, ухо проколоть – да ради бога.
Мама нашла старое кольцо, мы пошли в ломбард, перекатали это кольцо в серьгу и поехали в поликлинику, чтобы проколоть ухо. Заходим в лифт, а там – Александр Степанович!
– О! Здрасьте! – удивился он. – А вы тут какими судьбами?
Мы с мамой переглянулись.
– Э-э… – начал я.
– Спина у него что-то болит, – почему-то выдумала мама.
– Спина? – забеспокоился тренер. – Ну-ка, повернись.
И начал меня ощупывать:
– Так болит? Нет? А так?
Я чувствовал себя полным дураком. Ну и мама, конечно, не рада была тренера обманывать.
На следующей тренировке, увидев меня с серьгой, тренер удивился, спросил про нее и про спину, конечно. Я что-то соврал. Надеюсь, он так и не понял, что мы его в поликлинике дурачили. А главное – смысла в этом совершенно не было. Но в те годы в людях всегда жила какая-то опаска чего-то.
Когда мне было примерно 15 лет, Александр Степанович между делом мне сказал:
– Ты чуть не сделал большую ошибку в своей жизни!
А история была вот какая. Мне, тогда – десятилетнему, показалось, что тренер других ребят дает им более интересные задания, и я попросил маму переписать меня к нему. Мама особо не разбиралась, пошла к новому тренеру, попросила меня взять, тот взял.
Проходил я дня три – тренер заболел, и я снова очутился на тренировке у Александра Степановича. Он, конечно, первым делом задал вопрос:
– А ты где был?
– Да я к другому тренеру переписался…
– Переписался? Отсюда только выписаться можно, а не переписаться.
Коротко и ясно. Я сразу все понял и к другому тренеру больше не ходил.
Ошибка заключалось в том, что у того тренера не было воспитанников с результатами, а Александр Степанович уже к тому времени вырастил не одного чемпиона и видел во мне перспективу, которую надо было развивать, чего тот тренер делать совсем не собирался.
Вот так бывает.
В отличие от садика и лагерей с походами, школу я искренне любил. Поначалу я был отличником, лучшим в классе. Зимой из-за морозов иногда школа была закрыта, и всем ребятам это очень даже нравилось, а я, наоборот, расстраивался. Уговаривал маму на всякий случай пойти со мной в школу – вдруг она открыта? Мы полностью одевались и шли до здания школы, лишь бы я убедился, что занятий действительно нет. Мне кажется, таких детей и тогда немного было, и сейчас не сыщешь. Старший мой, впрочем, тоже в школу с большим удовольствием ходит, но это наследственное, видимо.
Тем не менее отличником я был недолго. Кажется, класса до пятого старался, а потом окончательно решил, что стану великим дзюдоистом. Учебу я бросил, причем резко и насовсем. Геометрия, алгебра… Там ведь если пропускаешь одну тему, другую, то потом догнать уже почти невозможно.
И я быстро покатился по наклонной. Уже в шестом классе был не лучшим, а просто хорошистом, в седьмом стал приносить по несколько двоек за четверть. Я не прогуливал, ходил стабильно, но не учился и вел себя отвратительно. Постоянные замечания: подрался на перемене, не там выбросил мусор, нахамил учителю. Весь дневник был в красных росчерках – свидетельствах моего превращения из отличника в хулигана. И за такую «учебу» меня даже хотели выгнать из школы.
Нельзя сказать, что я стал каким-то отморозком, но сам себя таковым, пожалуй, считал. При этом искренне любил литературу – наверное, этот предмет был единственным из всей школьной программы, которым я интересовался. С удовольствием читал стихи, участвовал в конкурсах. Точные же науки попросту перестал понимать, да и не собирался прилагать к их пониманию никаких усилий.
Естественный вопрос: а что же с физрой? Спортивных успехов у меня немало, но в школе я никогда не сдавал на пятерку бег на шестьдесят и сто метров. У меня мышцы невзрывные, долго включаются, зато хороши на длинных дистанциях. Например, на километр я бегал за сборную школы, а на коротких дистанциях даже полные «обмороки» показывали лучшее время, чем у меня. Я не верил учителю, пробовал еще и еще, но никак не мог уложиться в пятерочный норматив.
В боях у меня точно так же: если поединок не закончился быстро, то я постепенно разгоняюсь и чувствую себя все лучше и лучше.
Зарабатывал отец немного, хотя и очень старался. С одной стороны, нам вроде бы и хватало, но, честно говоря, жили мы все-таки бедненько. Никуда не путешествовали, ничего особенно дорогого себе не покупали. Но тогда почти все так жили. Мои родители лезли вон из кожи: помню, мама покупает молоко, но сама не пьет. Я ей предлагаю, а она отказывается, лишь бы мне досталось больше. С колбасой то же самое было, с другими продуктами. Естественно, ни по каким кафе мы не ходили. Я пытался помогать родителям, чем мог, где-то зарабатывать. Газеты доставлял, был разнорабочим. Когда чуть подрос, летом подрабатывал на заводе.
Мне было очень приятно, когда у меня появились первые приличные деньги и я смог обеспечивать семью. Родители тогда получали десять-двадцать тысяч рублей, а я сразу заработал больше ста тысяч. Это был очень сильный контраст. Маме, например, тут же шубу купили.
У меня есть старший брат Валера, сводный, отцы у нас разные. Мы с ним тоже не были очень уж близки – он не интересовался спортом, не тусовался, потом в армию ушел. Разница в возрасте, разница в интересах, и, наверное, неудивительно, что мы нечасто общались. Валера так и живет в Зеленогорске, он в свое время вернулся из Москвы домой, после армии устроился в полицию. Кому-то может показаться, что зря вернулся: останься он в столице, может, жизнь немного поинтереснее бы у него сложилась.
Но все хотят жить по-разному, и спокойное семейное счастье в маленьком городке – это тоже жизнь, и уж конечно, ее не назовешь плохой, если самого человека и его семью все устраивает.
Сыты, обуты, одеты, здоровы – и отлично.
В детстве, несмотря на все ужасы вокруг и отсутствие денег, я в целом чувствовал себя счастливым. Да, мне, как и всем, хотелось одеваться красиво, а не на рынках, еще что-то хотелось… Но я не особо задумывался об этом, жил себе счастливо – и все. В нашей семье, пожалуй, не было того, чтобы все смотрели в одну сторону, – мы были как бы немного сами по себе. Например, родители очень долго не понимали, чего я хочу. Говорили штампованно:
– Нужно учиться, чтобы потом найти нормальную работу и стать человеком…
Они не понимали, что я хочу чего-то большего, что у меня есть настоящая мечта.
Впрочем, большинство родителей именно такие, и их вины в этом нет. Мой папа, например, из невероятно глухой деревни, мать тоже деревенская. В город попали по распределению. Откуда же им было знать, как надо правильно воспитывать детей, да и где им было взять время на то, чтобы лишний раз повозиться со мной? Хорошо еще, что бабушка помогала. Но я все равно считаю, что мне повезло с семьей. Они замечательные люди.
Я оглядываюсь назад, пытаюсь, основываясь на моем сегодняшнем мировоззрении, оценить свое детство и понимаю, что тогда мы жили, наверное, не совсем правильно. Вот только всегда нужно учитывать время и место. Сейчас даже в Зеленогорске родители зачастую могут дать своим детям больше, чем то, что мои родители могли дать мне. В этом смысле время вроде бы изменилось. Но если взглянуть на жизнь города в целом, то за тридцать лет никаких больших перемен не произошло.