Лес был густым, мрачноватым, наполненным жизнью и разными звуками, трелями, шорохами, вздохами. Он как будто жил своей мудрой, глубокой, насыщенной жизнью. Сквозь пышные кроны изредка пробивались солнечные лучи, принося блаженное тепло, но чаще хижина была поглощена прохладной тенью. В нескольких минутах ходьбы от хижины скрывалась земляничная поляна с россыпью красноватых ягод, она всегда была залита лучами, над зеленой травой кружили бабочки и мошки, стрекотали кузнечики, но отец всегда запрещал Дину бывать на этой поляне в дневном свете, лишь ночью, с дрожащим лучом тусклого фонаря, чтобы быстро оборвать сочные ягоды и снова укрыться в безопасной хижине. Дин жил с отцом в этом лесу сколько себя помнил. Отец всегда был рядом, учил ставить ловушки на мелких зверюшек, капканы на крупную дичь, учил отличать хорошие травы и грибы от ядовитых, рассказывал легенды о жизни в Большом Городе, о метро, телефонах, интернете и прочих благах цивилизации, которых Дин не помнил и даже толком вообразить не мог. Но часто перед сном забирался к отцу на софу когда был маленьким и расспрашивал о поездах, водопроводе, компьютере, с упоением сохраняя в памяти мельчайшие детали.
Хижина была крепкая, бревенчатая, с двумя маленькими окошечками, почти не пропускавшим свет и покрытой дермантином крышей, подтекавшей в сезон дождей. Тканевая ширма визуально делила хижину на две части – кухню с самодельным столом в окружении двух пеньков-стульев и спальню с двумя ржавыми скрипучими кроватями на тонких ножках. На стене висело молчавшее уже тринадцать лет радио, ручку которого отец изредка подкручивал и прислушивался к гудящему шуму антенны. Дин постоянно спрашивал отца ЧТО он хочет услышать в этом шуме, если за столько лет там ни разу ничего не прозвучало, отец лишь грустно пожимал плечами и уходил на охоту. Кухню согревала небольшая печурка, отапливаемая по-черному, поэтому в моменты приготовления еды в хижине было дымно и дышалось с трудом. Готовили в основном мясо, изредка уху из рыбы, выловленной в грязной речушке в нескольких километрах от хижины, в суровые зимние дни открывали консервы в жестяных банках, запас которых довольно быстро оскудел. Примерно два раза в год отец уходил к окраинам Большого Города на заработки. Там он проводил около месяца, иногда больше. Возвращался уставший, злой, с запасами одежды, батареек и консервов. Дин часто рвался в Город, но отец был непреклонен. До окраин Города идти было около пяти дней через болото и бурелом, и отец говорил, что Дин еще мал для таких походов, но в качестве утешения иногда приносил книжки с красивыми картинками и сладости. Их-то Дин любил больше всего! Какие-то три конфеты могли сделать его жизнь гораздо приятнее, он долго растягивал удовольствие, откусывая по маленькому кусочку, а потом в старой жестяной коробочке хранил фантики. Для Дина они были частью сокровищницы – в коробочке помимо фантиков лежали осколки цветных стеклышек, найденных на земляничной поляне, брелок в форме черепахи с оторванной лапой, раздобытый в одной из секретных вылазок в сторону Города, старая карта мира, сложенная во много раз, и маленький крестик с облупившейся позолотой. Этот крестик был самым дорогим сокровищем Дина, единственным, что осталось из прошлой жизни, о которой он не помнил. Носить его на шее Дин боялся после того, как потерял его в лесу и несколько дней не мог найти, лишь чудом увидел его под сосной и с тех пор спрятал в коробочку, изредка доставая и рассматривая, пытаясь разбудить в себе воспоминания о прошлом, но увы…
Дин лежал под большой раскидистой сосной в самодельном гамаке, сплетенном из обрывков старой заношенной и уже непригодной одежды. Он размышлял, что буквально через несколько недель ему исполнится шестнадцать лет, и каждый год в этот день 16 июня отец вручал ему символический, чаще нужный для жизни в лесу подарок. В прошлом году подарил складной нож с резной ручкой, пару лет назад книжку о диких животных с загадочным названием «Биология». Отец объяснил, что это наука о животном и растительном мире, что раньше люди изучали и записывали важные сведения о природе, сейчас возможно так тоже делают, он не знал, потому что сбежал из города за день до КАТАСТРОФЫ. Тогда многие пытались сбежать, но города окружили колючей проволокой под высоким напряжением и практически не оставили людям выбора. Конечно, власти говорили, что выбор есть, что все желающие могут избежать ОЧИСТКИ, но это были лишь слова, на деле ОЧИСТКЕ ПОДВЕРГЛИСЬ все, а всех сопротивляющихся отлавливали и насильно делали укол с очищающим вирусом.
– Дин! Ты набрал воды? – раздался зычный голос отца со стороны маленького огородика за хижиной.
– Уже бегу! – Дин привычным движением выскочил из гамака, подхватил поржавевшее ведро и помчался к источнику. От этого маленького бьющего родниковой водой ключика практически зависела их жизнь, в засушливые дни приходилось особенно тяжко, зато в сезон дождей воды скапливалось вдоволь. Дин быстро домчался до холма, за которым скрывался источник, достал из тайника маленький ковшик без ручки и принялся старательно зачерпывать воду, следя, чтобы трава и песок не попадали в ведро. На душе было легко и безмятежно, сквозь кроны пробивались теплые лучи, ледяная ключевая вода приятно остужала ладони, Дин зачерпнул последний ковш, вдоволь напился и отнес ведро в хижину. К вечеру отец заварит вкусный чай из трав, достанет засушенные ягоды, они посидят вдвоем с чашками дымящейся жидкости, обжигающей руки, поговорят о чем-то незначительном, или просто помолчат рядом, так и день пройдет.
Сквозь маленькое окошко хижины Дин посмотрел на отца. За те тринадцать лет, что они живут в лесу, тот почти не изменился, лишь узкие морщинки разрастались в уголках глаз и седела редкая щетина. Отцу было уже за сорок, но о своем дне рождения он никогда не упоминал, как и о тех, кто остался в Городе из его семьи, если вообще остался. Как-то Дин пытался спрашивать, но наткнулся на глухую стену тайны, которую ему тогда было не постичь, и не стал настаивать. Он знал, что до КАТАСТРОФЫ отец был простым рабочим на фабрике, у него был большой дом, семья, но 16 июня тринадцать лет назад все рухнуло.
Вечерело, в печке танцевал язычок пламени, Дин привычно устроился на пеньке с горячим чаем, отец сел напротив и как-то задумчиво на него посмотрел.
– Что случилось? – настороженно спросил Дин.
– Предчувствие какое-то нехорошее. – пожав плечами сказал отец. – Не думай об этом, может просто старость подступает.
– Прошу, расскажи. Я пойму, я же уже взрослый! – упрямился Дин, хотя знал, что чаще всего отец отмолчится на любой вопрос если не хочет его обсуждать.
– На окраинах слухи всякие ходят, особенно среди тех, кто смог избежать ОЧИСТКИ и как-то это скрыть. Вернее, только среди них и ходят слухи, эти ОЧИЩЕННЫЕ вообще думать не умеют, они же роботы. Возможно, нам придется отсюда уйти вглубь чащи, прекратить вылазки, искать новое убежище. – отец говорил это ровным голосом, не поднимая глаз от дымящейся чашки. – Говорят, будет зачистка леса, им нужны новые территории, они размножаются, хотят строить небоскребы.
Дин знал, что небоскребы – это огромные дома, выше сосен, окружающих хижину, и в домах этих может быть даже сто этажей!
– А эти роботы, они могут с нами сделать что-то плохое? Убить? – с ужасом спросил Дин.
– Убить – это не самое худшее, поверь мне. Они могут тебя сделать таким же чудовищем, лишить чувств и воли, сделать марионеткой.
– Ты же говорил, что они такие же как мы.
– Внешне да, а внутри у них нет ничего, лишь набор потребностей. Они так же едят, спят, размножаются, но они машины, безвольные машины. Они без души.
– Машины – это которые на колесах? – не понял Дин.
– Машины – это значит без чувств, переносное значение слова. Давай ка спать, завтра подумаем, что мы будем с этим делать, может это просто слухи.
Отец задул огонь в печи, оставив тлеть несколько угольков, и механически побрел к своей кровати, которая привычно скрипнув под его весом, приняла его в объятия Морфея.
Дин еще долго сидел, глядя на угли и размышляя об услышанном. Он не понимал, почему отец так старательно ограждает его от внешнего мира, что не может ему даже толком объяснить что происходит там за лесом в Большом Городе.
Дин свернулся калачиком под стеганным одеялом и начал вспоминать все, что знает о мире «за лесом» и о тех людях-роботах, которые там обитают. Тринадцать лет назад 16 июня Город, как и все другие Города на земле, подвергся общей ОЧИСТКЕ. С воздуха был распылен особый газ, вдыхая который люди лишались всех чувств, духовная сфера в человеке умирала, оставались лишь базовые потребности и знания. За предыдущие сотни лет в мире было столько войн, катастроф, насилия, жестокости, взрыв атомной бомбы, нападения на мирные поселения, что власти всех выстоявших стран решили, что если люди не будут ничего чувствовать, то им не за что будет сражаться. Отпадет желание убивать во имя любви, защищать свою семью, нападать на сограждан с целью ограбить, отпадет потребность в войне, отстаивании интересов, борьбе за лидерство. Изначально эта идея исходила как добровольная, проводилось множество экспериментов, проводились трансляции в прямом эфире как живут ОЧИСТИВШИЕСЯ люди, за гарантированное вознаграждение предлагалось пройти ОЧИСТКУ. В школах ежедневно проводились лекции о том, как хорошо «не чувствовать», рассказывалось, что чувства убивают, делают нас слабее, беззащитнее, кого-то наоборот злее, алчнее. Некоторые шли на это ради денег, другие, отчаявшиеся, убитые горем, безнадежно влюбленные соглашались на очистку в ожидании облегчения страданий. В результате многолетней пропаганды склоняться к ОЧИСТКЕ стала почти половина населения. Каждый день в СМИ выходили статьи под заголовками «Не чувствуй – живи свободно» или «Ты слаб если любишь». Но другая часть населения сопротивлялась, создавала партии опозиционеров, устаивала митинги, акции протеста. В итоге действующим властями был издан приказ, по которому все население 16 июня должно было подвергнуться ОЧИСТКЕ. Дин знал, что отец бежал из города как только услышал шум поднимающихся вертолетов с очищающим газом. Так же Дин знал, что его отец подобрал почти у колючей проволоки, когда его ревущего мать пыталась унести из Города, спасти от очистки. Что произошло дальше Дин подробно не спрашивал, отец не любил об этом говорить. Знал лишь, что его мать успела передать мужчине за забором, а сама вдохнула распыленный газ и материнские чувства ее покинули в этот же момент. Мужчина Дина не бросил, унес с собой в лес, в бега, и стал для него отцом. Дин много раз думал, ЧТО значит не чувствовать и как с этим жить. Он любил ЧУВСТВОВАТЬ. Например, выходит солнышко после сильного дождя – и на душе радостно, или подстрелил на охоте крупного лося – так и вовсе ликование! Он часто пробовал не радоваться, не восхищаться, не грустить, но как если в хороший день улыбка так и расплывается на лице, а душа наполняется светом, а в ненастье так уютно сидеть у теплой печки и рассматривать потрепанные книжки с картинками невиданных предметов или явлений. Дин не понимал, как люди добровольно могли на это пойти, почему они смогли лишить себя тепла, любви, радости… Он любил отца, и знал, что отец любит его. И вот сейчас ему передалась внутренняя тревога отца за их будущее, и даже немного страх, но еще он чувствует решимость жить, бороться, пусть бежать, но строить жизнь дальше, искать новое место, спасаться! Дин дал своему воображению возможность разгуляться, он представил, как они с отцом путешествуют по лесу в поиске нового места, возможно встречают других сбежавших или целые поселения. Отец как-то обмолвился, что остались еще колонии избежавших ОЧИСТКИ, они прячутся в северных лесах, объединяются по 100–200 человек, живут общиной. Именно их сигналы отец иногда пытается поймать по радио, он знает, что эти выжившие ищут таких же как и они, но ежедневно меняют волну, передающую радиосигнал, чтобы их не засекли из Большого Города.
Под эти туманные размышления и мечтания Дин заснул.
Следующий день пролетел в тягостном молчании и сборах самого необходимого в старые походные рюкзаки. Из холодного подпола отец достал палатку, котелок, жестяные чашки, несколько упаковок консервов. Еще раз объяснил Дину как разводить костер, укрыться от дождя и грозы, ставить элементарные силки. Дин внимательно слушал, внутри себя пытаясь понять почему отец все это говорит, словно пытается настроить его на путешествие в одиночестве.
– Ты же со мной идешь? Не бросишь меня? – все-таки не смог сдержаться Дин, когда они штопали тент грязноватой палатки.
– Конечно, что за вопросы? Не отвлекайся, подтяни левый угол.
– Но почему ты меня готовишь так, словно я в лесу буду один? – настаивал на своем Дин.
– Всякое может случиться. – ответит отец, пристально посмотрев Дину в глаза.
Больше Дин вопросов не задавал. Он боялся услышать какие-то страшные вести, боялся правды и пугающих предчувствий отца.
Вечером над костром коптили остатки мяса с недавней охоты, упаковывали вяленую рыбу и сушеные ягоды.
Утомленные тяжким трудом за день рано легли спать. Дин прокручивал в голове все ли нужные вещи он упаковал в рюкзак, осознал, что забыл положить сокровищницу с дорогими сердцу вещами. Мягкий лунный свет пробирался сквозь окошко, и Дин без труда нашел коробочку, завернул ее в старую футболку и впихнул на дно рюкзака, благо провизию они решили укладывать с утра.
Дин взглянул в окно, обвел взглядом огород, могучие деревья, скрывающие их от внешнего мира, маленькое подобие бани, сложенное ими из сухих бревен. Дин любил это место, считал его домом, пережил здесь самые яркие моменты детства, научился охотиться, плавать, написал первое слово, сам залез на высокое дерево. Все эти моменты он пролистал в памяти словно фотоальбом, и улыбнулся своим мыслям. Но он чувствовал, что с хижиной они действительно скоро попрощаются, что скоро их ждут новые места, неизведанные тропы, что как прежде уже не будет. Просто будет по-другому, не хуже, не лучше, а именно по-другому.
Позади раздался громкий для ночной тиши щелчок и возник яркий луч света. Дин с трудом удержался от вскрика.
– Тише ты! – прошептал отец. – Подержи фонарь, только приглуши его рукой.
Ничего не понимающий Дин сделал как ему велено, ощущая нарастающую тревогу внутри.
Отец быстрым движением нырнул под кровать, вытащил старое ружье, о существовании которого Дин не знал, шепотом велел сыну одеться и выходить на улицу.
– Вещи брать? Мы уже сейчас уходим? – так же шепотом спросил Дин, заправляя кофту в штаны, а штаны в носки, чтобы мошки не могли добраться до тела.
– Просто иди за мной, мне показалось надеюсь, но если нет, то это беда.
Дин привык не задавать лишних вопросов, поэтому брел за отцом на холм, у которого они обычно набирали воду. Сделав пару десятков крупных шагов, отец был уже на вершине. Дин поспевал следом.
– Смотри внимательно.
Дин пригляделся. Далеко, в нескольких километрах виднелись выхваченные из темноты лучи фонарей и прожекторов. У него задрожали руки.
– Бери фонарь, беги в дом, там собирай всю еду в рюкзак, палатку, теплую одежду и беги. Я их отвлеку на себя, потом тебя догоню. – распорядился отец, так же вглядываясь в даль.
– Нет! Они убьют тебя! – возразил Дин. – Пойдем вместе! Или я тоже останусь, будем сражаться.
– Малыш, с кем сражаться? С армией роботов? Беги и делай что я сказал.
– Я не могу тебя бросить…
– А ты меня и не бросаешь. Мы обязательно встретимся, но позже. В боковом кармане твоего рюкзака лежит карта, я отметил там поселения, где могут скрываться люди, нормальные люди, они примут тебя, поймут, что ты тоже человек, а не робот. Я найду тебя там. Ты справишься. – отец порывисто обнял Дина одной рукой, сжал плечи, и резко отпустил, больше не глядя в его сторону.
Дин в будущем не раз задавал себе вопрос почему он тогда ушел, не обхитрил отца, не спрятался где-то рядом. Но ответ был очевиден – он настолько привык подчиняться отцу, выполнять любую его волю, что даже не посмел думать поступить иначе.
До хижины Дин добрался почти мгновенно, от быстрого бега кровь стучала в висках. Трясущимися руками он запихнул в рюкзак еду и свитер, обвел взглядом темную комнату, и бросился прочь, стараясь ни о чем не думать. У него почти получалось.
Фонарем он осветил нарисованную отцом от руки карту леса и ближайших территорий. Рядом, примерно в двух неделях ходьбы, располагалось одно поселение, обведенное на карте в круг с подрисованным знаком вопроса рядом. Дин предположил, что знак вопроса означает неуверенность отца в расположении этого поселения, но все же решил рискнуть, потому что до следующих двух он мог не добраться и за месяц.
Дин решил не идти, а бежать пока есть силы. К тому же в беге утопали все его мысли, страхи и сомнения. Чтобы примерно понимать пройденное расстояние, Дин считал шаги. К исходу примерно пяти километров он перешел на шаг, стараясь восстановить дыхание.
Ближе к рассвету Дин решил устроить привал. Он долго выбирал невысокое дерево, на котором можно устроиться. Разбирать палатку не было сил, поэтому Дин залез на самую крупную ветку раскидистого бука, на соседней ветке закрепил рюкзак, предварительно достав из него свитер, и попытался задремать. Но то ли от бега, от ли от пережитого страха сон не шел. Дин начал думать об отце, но не смог сосредоточиться. Жив ли он? Или его схватили люди-роботы? Может его пытают? Или заставляют пройти очистку? И впервые Дин задумался почему отец не искал эти поселения раньше, почему не отправился с ним к людям, ведь в общине жить легче. Ответ на этот вопрос Дин не знал, но решил, что обязательно спросит у отца, когда они снова будут вместе. Он еще не до конца осознавал реальность происходящего, и в его сознании не закрепилась мысль, что он пока остался один.
Ана проснулась под привычный звук сирены, означающий наступление нового дня в Городе. Механически откинула одеяло, выверенное точно под ее рост и вес, побрела в ванную, тщательно почистила зубы, следя, чтобы данная процедура заняла ровно три минуты. Затем надела привычную черно-серую форму, состоявшую из платья средней длины и кардигана, вежливо поприветствовала родителей и брата, и отправилась в школу. Она училась уже в двенадцатом классе, до окончания школы ей оставалось всего пару месяцев, после которых Ану, как и ее одноклассников, распределят на работу, подходящую по уровню навыков и интеллекта.
Дорога в школу занимала семь минут средним шагом, и Ана тщательно сверяла свое передвижение с часами, установленными почти на каждом здании. Любое отклонение от графика строго каралось. Город требовал от жителей безоговорочного подчинения отлаженному ритму – дети в школе, работоспособные взрослые в различном труде, а пожилые в специальных учреждениях на содержании государства. На любое действие выделено определенное количество времени – завтрак – 15 минут, обед – 22 минуты, ужин – 17 минут. Воскресный обед в кругу семьи – 45 минут.
Школа представляла собой зеркальное здание с полупрозрачными стенами, как и все другие постройки Города. В честном государстве считалось, что людям нечего скрывать друг от друга, и лишь по этическим соображениям в спальнях было разрешено устанавливать затемненные окна, а в ванной комнате и вовсе их занавесить. Ана привычно вежливо поприветствовала старого садовника у здания, и, услышав трель предупреждающего звонка, устремилась в класс. Там она заняла свое место за третьей партой у окна. Учитель, профессор Ченз, появился в классе ровно со вторым звонком, извещающем о начале лекции. Утром первым предметом была история. Профессор Ченз читал лекцию медленно, синхронно со средней скоростью письма учащихся. В двенадцатом классе изучали раздел – новейшая история, и данная лекция охватывала время в Городе до ОЧИСТКИ и в самом ее разгаре.
– Властями было объявлено о добровольном очищении всех граждан от вредных государству чувств и привязанностей. – зачитывал Ченз. – Все жители получили возможность выбора. Либо оставаться в злом, жестоком мире, полном войн и насилия, либо освободиться от оков и создавать новую свободную эру. 16 июня 2014 года был принят указ всеми президентами выстоявших в войнах и атомном взрыве государств «Об очистке граждан». Данная процедура прошла множество проверок, была одобрена всеми существовавшими на тот момент министерствами.
– А были те, кто хотел избежать очистки? – раздался голос в глубине класса. Ана оглянулась и с испугом осознала, что вопрос исходил от нее.
– Ученица Ана, встаньте. Чем вызван данный вопрос? – голос профессора Ченза был суров, как подобает данной ситуации.
– Простое любопытство. – пролепетала Ана, понимая, что закапывает себя еще глубже.
– Вы же знаете, что любопытство, как и другие подобные чувства, в нашем государстве, и конкретно в нашем Городе не допустимы. Если еще раз я услышу от вас или вот ваших одноклассников что-то подобное, то буду вынужден доложить руководству школы, чтобы они приняли меры о повторном прохождении вами очистки.
– Простите, профессор. Я не чувствовала любопытства. Просто я надеялась, что вы развеете мои сомнения. – попыталась объяснить Ана.
– Садитесь, и впредь следите за своей речью. Это относится ко всем! Что же касается ваших вопросов и сомнений, я отвечу. Наши власти всегда учитывают интересы всех граждан, ОЧИСТКА была добровольной, и все жители города приняли решение о ее необходимости. Именно поэтому мы с вами сейчас живем в прекрасном, свободном от чувств государстве, где ни у кого из вас нет привязанностей, злых умыслов, вы не выйдете на улицы Города с желанием убить своего соседа, ведомые жаждой наживы. – профессор настроил интонацию до допустимо строгой. – Уже через два месяца вы станете взрослыми, смените свою форму на более серьезную, синюю. У вас появятся новые обязанности, вы должны будете выбрать себе пару для совместного быта, ведения хозяйства, продолжения рода. Вы начнете приносить пользу своему Городу и государству, которое так заботится о вас, оберегает от зла и жестокости, пусть таким, но очень действенным способом. Ана, вы все поняли?
– Конечно, профессор. Еще раз приношу извинения вам и своим одноклассникам.
– Ученики, мы простим Ану? – обратился к классу Ченз.
– Да, профессор. – хором ответил класс.
Больше до конца лекции инцидентов не возникало.
Учебный день как обычно длился до вечера. После обязательных занятий выделялось несколько часов на подготовку к семинарам, проектным заданиям и экзаменам. Ана была намного умнее своих сверстников, что не раз подмечали педагоги, и награждали ее дополнительными заданиями для увеличения способностей, рассчитывая, что в скором будущем она пополнит ряды их коллег педагогов. Перечить старшим было запрещено категорически, да и такого желания ни у кого не возникало, а если вдруг бунтари возникали, то тут же отправлялись на повторную очистку, после которой, по слухам, убивались внутри человека даже базовые потребности, поэтому Ана смиренно выполняла все задания, проводила много времени за учебниками и всячески стремилась доказать свою важность этому обществу в будущем.
Обратно из школы домой Ана шла так же семь минут, после которых переодевалась в домашнюю одежду, спускалась на кухню помочь матери готовить ужин, после которого в выделенные государством двадцать минут общения в кругу семьи, делилась событиями прошедшего дня. Ее родители были медиками – папа хирург, а мать при нем медсестра. Довольно часто государство определяло, что супруги должны работать вместе, по подсчетам социологов это увеличивало производительность труда. Ана коротко рассказала, что сегодня посетила уроки истории, математики, чистописания и физической нагрузки, после которых готовилась к семинару по анатомии и экзамену по химическим соединениям. Мать и отец поделились историей об успешно пришитом пальце, который рабочий повредил на фабрике, а Найк показал пропись, в которой он записал первые слова на занятиях по чистописанию в первом классе. Затем каждый пожелал другому спокойной ночи и отправился на подготовку ко сну, которая занимала отведенные 20 минут.
Ана быстро помылась, надела пижаму и улеглась под теплое одеяло. Внутри нее были какие-то странные тянущие ощущения, продолжавшиеся еще с лекции по истории. Когда она говорила профессору о любопытстве, она не соврала. Действительно ее что-то подтолкнуло к этому вопросу. И это что-то было не в голове, а где-то глубже. Она очень не хотела начать чувствовать, особенно если не суметь это скрыть. Через несколько лет после ОЧИСТКИ выяснилось, что она прошла не очень тщательно. Оставались люди, находившиеся на момент распыления газа в закрытых помещениях и вдохнувших его гораздо меньше необходимого. Один раз Ана уже поймала себя на желании обнять маму или брата перед сном, или взять папу за руку, когда они переходили улицу, но она настолько боялась этого желания, что начала контролировать себя слишком жестко, отказываясь даже от разрешенных прикосновений вроде пожатия руки при знакомстве.
Ана знала, что мама, папа и брат ей не кровные родственники, но в государстве это не имело значения. Ее кровные родители пропали во время ОЧИСТКИ, и Ану распределили бездетной паре. Затем государство выделило еще и Найка, родители которого погибли в автокатастрофе. По общепринятым стандартам в семье желательно было иметь два или три ребенка, но никак не меньше. В итоге семья Аны всем стандартам соответствовала.
Как любая прилежная ученица и гражданка своего государства Ана старательно выполняла все предписания, и перед сном думала об учебе, о трудовом будущем, о чудесном и светлом Городе, в котором ей так хорошо живется. Но под эти правильные мысли было как-то не по себе. Внутри что-то так и продолжало тянуть, настолько сильно, что Ана сжала зубы, чтобы не застонать в голос.