Спустя время молва гласила совершенно противоположное: одни говорили, что этого не могло быть по причине невозможности быть наяву и полной несуразности, по сути; другие охотно верили в то, что все было именно так, как и рассказано.

Местный дворник с неприлично красно-синим носом утверждал, что во всей этой истории нет ничего удивительного, и что он видел чертей не раз, и что от белой горячки сейчас очень даже легко лечат. Лифтерша утверждала, что видела, как черт дважды входил в лифт, но ни разу из него не выходил. Соседка слева рассказывала, что после этого случая, лифт на их этаже перестал останавливаться. А сосед выше божился, что лифта в их доме вообще никогда не было, как и самой лифтерши. Участковый подал рапорт по инстанциям, что, с того самого дня, не может заснуть по ночам, так как из местной лечебницы раздаются крики: «Камаринскую…» и затем не человеческое – «Не-е-е-т!!!» и просил перевести его на другой участок, приписав в конце рапорта: «Навеки Ваш». Сантехник в свою очередь объяснял все тем, что, мол, бросают всякую пакость в унитаз – оттого и все безобразия происходят!..


Так или иначе, но все началось еще с ночи.


В центре стоял большой дубовый стол. Впрочем, в центре чего? – было непонятно. Уж так водится у нас: раз стол, так обязательно в центре и обязательно, чтоб дубовый. Ну, в центре, так в центре. Вся картина напоминала Тайную Вечерю, вот только за столом сидели… черти. Сколько их? – сосчитать было невозможно, оттого, что все было как-то неопределенно. В центре всей кампании сидел седой черт с чертовски мудрым выражением морды; один рог у старца был обломан. Черти пили водку: наливали стакан за стаканом, не чокаясь, и без тостов. Тянули грустную песню: «…а пошла бы я по воду да к реченьке, ах ты доля моя одинокая, ах одна я сиротинушка…». Черти любили хорошую музыку, за которую считали ту, от которой хотелось… либо повеситься, либо, на худой конец, – напиться. И если бы ни озорные и со злым блеском глаза чертей, то можно было и взгрустнуть и всплакнуть вместе с ними. Пили, всеми силами изображая дружное застолье. На самом деле, каждый из них был сам по себе, и если уж и объединялись когда, то только по необходимости, если обстоятельства того требовали. Впрочем, и пьянеть им не полагалось по природной их натуре. Повод? А не было повода – так без повода, как и у смертных частенько бывает, – мол, традиция.

Старый черт, что с отломанным рогом, вдруг встряхнул головой, огляделся и громко крикнул:

– А ни сплясать ли нам? Что мы все о судьбе, да о доле нашей чертовой?

Черти не заставили себя долго ждать: повскакивали дружно и, ухватившись за стол со всех сторон, передвинули его, освободив центр.

– Камаринскую! – крикнул старый черт.

– И все подхватили:

– Камаринскую, камаринскую!

Черти вступали в центр с «выходом» и с криком: «Эх!» Они подскакивали, вертелись, пускались вприсядку, прихлопывали себя по телу в разных местах, а то, вдруг, пускались в круговую, на ходу ставя копытца то на пяточку, то на носок. Каждый пытался переплясать других, и, от того, что каждый плясал сам по себе, картина представлялась настоящим шабашем. А уж когда кто-то выскакивал из дико извивающейся толпы вперед, и, со злобной улыбающейся мордой, приветливо разводил лапы широко в стороны, приглашая присоединиться к пляске и затем снова нырял в самую середину, то у наблюдавшего мурашки пробегали по спине, хотелось укусить чью-нибудь пятку и полностью мутилось в голове.

Уже невозможно было понять, не то что, где лево, а где право, но и где верх, а где низ. Все смешалось: и Камаринская, и Цыганочка, и Русская, и Перепляс. Дело было дрянь… что особенно нравилось чертям.

Вдруг все расступились, освободив середину, и стали неистово орать:

– Покажи, старый, как надо, покажи, твою, коронную!!!

Старый черт, неторопливо, с достоинством, надел на голову косыночку, завязал края под подбородком, взялся указательными и большими пальцами лап за края косынки, растопырил остальные пальцы веером, локти широко развел в стороны и остановился в самой середине, приготовившись.

– Калинку! – раздалось со всех сторон.

Тихо и задушевно потусторонний голос, набирая силу, запел:

– Спа-а-ать положи-и-те-э вы-ы-и ме-е-э-э-ня-я-а-а…

Старец пошел по кругу, делая по два шажка то левой ногой вперед, то правой и со значением повиливая и играя бедрами… Поражало, как хорошо он знал и исполнял все телодвижения танца. Видно было, что танец доставлял ему истинное удовольствие. Однако природное его телосложение, данное ему толи Господом нашим, толи их Сатаной, придавало всему чертовски уродливый вид, но поражало и… захватывало.

Когда же грянул куплет:

– Калинка, калинка, калинка моя… – старый закружился волчком, держа платочек в вытянутой вверх левой лапе, и все снова бросились плясать. Тут и там из беснующейся своры выскакивали то козлиные ноги с копытами, то волосатые лапы с когтями, и, то там, то тут, мелькали злые, с безумным блеском, глаза чертей и слышалось многоголосое:

– Ай, люли-люли…

И вдруг… старый остановился, потупил голову, согнул в коленке одну ногу и вытянул вертикально другую, на несколько мгновений замер, сделал бедрами несколько резких движений вперед-назад, держась правой лапой за причинное место, и пошел, как бы вперед, но на самом деле назад – лунной походкой Майкла Джексона!!!

Дальнейшее не поддается описанию никакими словами и можно только заметить что… пахло луком и квашеной капустой!!!

– А-а-а-а-а-а!..

Вакханалия была в самом разгаре…

Небо на востоке уже начало светлеть, и неожиданно послышался гул мотора приближающейся машины. Гул приближался быстро и вскоре превратился в настоящий рев, заглушая музыку и вопли чертей.

Вся картина начала блекнуть и таять.

Старый черт перестал плясать, лапы его плетями повисли вдоль тела, и мысли его оборотились в прошлое: «Эка напасть! А ведь было время – на тройках, да с колокольчиками», и он произнес: «Эх, тройка! Птица тройка… понеслась, понеслась, понеслась!.. Русь, куда ж несешься ты?.. Чудным звоном заливается колокольчик; гремит и становится ветром разорванный в куски воздух…»

Наконец рассеялся в предутреннем тумане и старый черт.


Петя очнулся в то прекрасное предутреннее время, когда случайно проснувшиеся граждане с удовольствием поворачиваются на другой бок и снова засыпают. Звезды уже гасли, но были еще вполне различимы. Тишина была пронизана той первозданной красотой и гармонией, которая бывает, когда рождается новый день.