Родня очередной раз старалась выпихнуть меня в санаторий: им надоело смотреть, что я передвигаюсь по лестницам как краб, бочком, бочком, медленно шевеля нижними артрозными «щупальцами» и торопливо цепляясь верхними за перила. Эти проблемы с суставами появились давно, в молодости, когда я легкомысленно провела на ногах простуду, которая перешла в тяжелую ангину. После нее я и получила эти осложнения на много лет вперед. В общем, я сдалась и стала изучать сайты бывших советских здравниц среднерусской полосы. Уезжать далеко мне не хотелось. Пересмотрев с десяток предложений, остановилась на санатории с красивым названием «Сосновый бор». История его начиналась еще с довоенных времен, когда почему-то вдали от автомобильных дорог и железнодорожной станции районного центра в глуши лесов построили пансионат для красных комиссаров. Потом он стал профсоюзной здравницей и так существовал много лет, обслуживая в основном трудящихся местных фабрик и заводов. Взлет популярности произошел в 60-х годах. Тогда рядом с территорией пансионата начали сооружать что-то индустриальное, рыли котлован, докопались до воды, взяли анализ. Оказалось, что вода – минеральная, по составу и целебным свойствам не уступает знаменитым водным курортам типа Карловых Вар и Баден-Бадена. По совету приглашенного биохимика стали рыть дальше, и на глубине уже не ста, а двухсот метров обнаружили еще одну целебную субстанцию, по составу схожую с лечебными грязями Мертвого моря. Такие сведения я получила из виртуального интернетовского источника. Позже это же подтвердил главврач, который проводил традиционную беседу с вновь прибывшими пациентами. В постперестроечные времена санаторий прибавил к своему названию «Сосновый бор» аббревиатуру ЗАО. В рекламном проспекте подчеркивалось, что санаторий обладает суперсовременным оборудованием, аппаратурой и приборами. Указывался не один десяток самых разнообразных и эффективных процедур. Амбициозный девиз гласил: «Мы лечим все!» Это могло бы насторожить, но народ «клевал», и я «клюнула» вместе с народом. Перестав искать другие варианты, послала запрос по электронной почте о бронировании одноместного номера на три недели. Мне тут же ответили с формальными сожалениями и извинениями, что пока свободные места имеются только в двойных номерах. «Ладно, – подумала я, улажу все на месте». Взяла билет на ночной поезд и поехала.
Поезд приходил в пять утра. Сонная Галина Ивановна, дежурный администратор, долго рассматривала мой запрос, перебирала, зевая, другие листочки с графиками приездов-отъездов и все-таки нашла для меня одноместное размещение. Мне оставалось только доплатить в бухгалтерии за повышенную категорию проживания.
Комнатка на втором этаже оказалась совсем крошечной, к тому же с двумя кроватями и огромным гардеробом, что еще больше сужало жизненное пространство. Но после бессонной ночи в поезде я с удовольствием завалилась спать. В одиночестве я кайфовала недолго. Не прошло и часа, как меня разбудили. Первой утреней электричкой из ближайшего районного центра прибыла еще одна отдыхающая. За неимением других свободных коек ее разместили со мной. Галина Ивановна распахнула дверь и, фальшивя бодростью, сказала:
– Принимайте «на новенького». Чтоб не скучно было. – И тут же скрылась, правильно уловив в моем нечленораздельном мычании гневное удивление. – Завтра, завтра разберемся, – успокаивающе пробормотала она на прощанье.
Дольше спать мне не пришлось. Моя соседка, молодая деваха лет двадцати, поставила чемодан, села на мою кровать, помолчала, протяжно и громко зевнула и вдруг сказала:
– Какая у вас скукота здесь.
Я несколько оторопела от такого неожиданного заключения о санаторской жизни после минутного пребывания, да еще ранним утром. Приподнявшись, я повернулась к ней и пошутила хриплым спросонья голосом:
– Подожди немного, сейчас танцы начнутся, викторины, серпантины, лотерея.
Я была уверена, что мой незатейливый юмор будет понят правильно. Но девушка оживилась, поерзала на моей кровати и деловито спросила:
– Переодеваться надо? У меня есть платье нарядное и еще кофта с блестками.
Я несколько растерялась, не знала, что ответить: ее мгновенная реакция била козырем по моей шутке. А девушка серьезно ждала ответа, и во взгляде не чувствовалось никакого подвоха. Я присмотрелась к ней внимательней. Не в меру полная, с большими пухлыми руками и маленькими ладонями, гладкое смуглое лицо, черноглазая, с длинными темными прямыми волосами, собранные «хвостом» на затылке. Она напряженно смотрела на меня неподвижным взглядом, не моргая и не «бегая» глазами по сторонам.
– Чего Вы молчите? Так будут сейчас танцы или как? Мне спать ведь совсем не хочется.
Последнюю фразу она проговорила с явной укоризной, как будто я не хотела ее брать с собой на веселое мероприятие или вообще пыталась скрыть что-то интересное.
– Тебя как зовут? – Значительная разница в возрасте позволяла мне перейти сразу на ты. – Меня Инна Николаевна.
– А-а, – протянула она. – Ну да, мы еще и не познакомилися… Я Камила.
– Красивое имя, – сказала я вполне искренне. Имя на самом деле было неординарное.
– А у меня сестер младших еще красивше зовут – Азиза и Шарона, – с гордостью сказала девушка и уселась поудобнее.
Камила была в спортивных брюках, явно давно не стиранных, и я непроизвольно выдернула свой пододеяльник из-под ее нехилого зада. У меня нарастало раздражение, не в последнюю очередь от неграмотной речи. Я поняла, что мне не заснуть, поднялась, надела халат, взяла сигареты и, перешагнув через ее ноги, пошла к балкону. За спиной я услышала:
– Вы курите?
– Бросаю, – неохотно ответила я, открывая балконную дверь. Я действительно в очередной раз обещала дочери и мужу бросить курить, для чего специально взяла на три недели лечения всего пять пачек, полагая, впрочем, что всегда можно пойти в сельпо и купить. Привычка вредная, воля слабая.
Камила вышла за мной на балкон, наклонилась, сплюнула вниз, а потом, придвинув вплотную свое лицо к моему, уставившись на меня своим неподвижным взглядом, как будто завораживая, спросила:
– А сигаретку мне не дадите?
Я тут же, суетливо, извиняясь почему-то, протянула ей пачку. Девушка вытащила одну, другую, потом, все так же глядя мне прямо в глаза, а не на мою протянутую руку, взяла третью.
– Так ты куришь, а свои забыла взять?
– Нет, не забыла, хотела, да мама не разрешила. Велела бросать.
– Ну, это, ведь знаешь, не так просто, – почти весело сказала я, отвернувшись от нее, радуясь, что внезапное наваждение прошло.
– Я знаю, – проговорила Камила, кашляя и выдыхая неумело сделанную затяжку. – Видите, почти разучилась, а раньше, до болезни, я почти две пачки в день выкуривала.
Я предпочла никак не комментировать признание. Я не любитель ни слушать, ни рассказывать о болезнях. В нашей компании дам второго зрелого возраста – миленькое определение западных социологов, мы по общему согласию не разрабатываем тему физиологических подробностей. Более того, если кому-то из нас нужно дать, например, короткую и емкую характеристику какой-нибудь женщины, достаточно сказать: «В общем, понимаете, она из тех, кто сразу после “здравствуй” поделится информацией о том, как сработал желудок или какого цвета была утренняя моча». И нам сразу понятно: не наш человек. Другое дело помочь найти хорошего диагноста, врача, устроить в больницу, навестить. Это самой собой, а вот ежедневно звонить и делиться уровнем давления, очередным «прострелом» в коленях или пояснице – нет, это у моих «девчонок» было не принято.
Но молодая девушка Камила как раз очень хотела рассказать о своей болезни, не теряя надежды на долгий разговор.
– Два раза чуть не умерла, кома называлась…
Я молчу, докуриваю сигарету и возвращаюсь в комнату.
– Еле спасли, мама думала, помру, а я живучая оказалась.
Молчать дальше было уже вызывающе невежливо.
– Что же случилось? Авария, несчастный случай? – спрашиваю я, не пытаясь даже показать заинтересованность темой.
Но Камила совершенно не обратила внимания на мой тон. Она оживилась, довольная, что может приступить к подробному рассказу.
– Да нет, простуда такая напала. Температура, голова трещит, понос, кушать ничего не хочу. А изо рта гной выходит. Оказалось, ангина у меня была… забыла, как называлась, жуть прямо. Вот после нее и началось… Осложнение. Одно, потом другое…
Знакомое сочетание слов «ангина» и «осложнение» спровоцировало меня на продолжение разговора:
– Надо же, какое совпадение. У меня тоже примерно в твоем возрасте ангина случилась, а потом осложнение на всю оставшуюся жизнь, ревматизм, артрит и всякая такая гадость. – Я старалась внедрить иронию в наше обсуждение серьезных тем.
– Нет, у меня другое. Этих болезней у меня нет, – строго сказала Камила.
– А, так ты приехала лечить не опорно-двигательный аппарат?
– Да нет у меня никакого аппарата. Как, говорите, Вас зовут?
– Инна Николаевна, – сказала я и замолчала, начиная понимать, что с девушкой что-то не так.
В это время у нее запел мобильник «Пусть бегут неуклюже…».
Камила торопливо схватила трубку и заговорила… на иностранном языке!
От удивления я окончательно проснулась и даже стала прислушиваться, стараясь определить, что за язык. Он не был похож ни на один из самых распространенных и вполне узнаваемых европейских языков. Мне было очень любопытно, гораздо больше, чем рассказ о ее болезни.
Я прислушалась. Нет, точно, это не был ни английский, ни французский, ни немецкий, точно ни один из скандинавских… Много лет проработав в протокольном отделе Министерства культуры, участвуя в приемах официальных делегаций, я научилась довольно легко распознавать иностранные языки, а на английском, по долгу службы, объяснялась вполне прилично.
– Мама звонила, – улыбаясь, пояснила Камила, закончив разговор. – Спрашивала, как я устроилась. Я сказала, что очень хорошо, с женщиной… Хотела сказать, как Вас зовут, но забыла…
– Да не важно, зови, как тебе хочется, – великодушно разрешила я. – А что за язык, совсем незнакомый?
– Цыганский, – сказала Камила, и в тоне не было ни похвальбы, ни гордости, а просто информация.
– Подожди, как же так? Я знаю, что цыганский по звучанию похож на романские языки, испанский, молдавский, румынский, разве нет?
– Наверное, но мы – венгерские цыгане, мы ни на кого не похоже говорим. А время не знаете сколько?
– Да у тебя же мобильник, посмотри.
– А я не умею там время ставить. Мне мама ставит или сестры. Но спешили. Путевку дали за день до отъезда. Горящая называется. Спешили, не постановили время, и теперь я не знаю, сколько время. А ведь, наверное, по телику уже мультики начались. Давайте смотреть.
– Включай, – вздохнув, сказала я, окончательно смиряясь с безнадежностью попытки заснуть. Я направилась в ванную, остановилась и спросила на всякий случай: – А умеешь включать?
– А чего там уметь, кнопку нажмешь, он сам и включится, – поучительно, как малому ребенку, объяснила Камила и потянулась за пультом. – Я и дома сама включаю, мне мама разрешает.
Я стояла под душем, планируя через часок-другой, когда начнется работа всех служб в санатории, пойти к администратору и решить вопрос о переходе в одноместный номер. Шум воды не заглушал звука телика, запущенного на всю шкалу громкости. Я поспешила выйти и уменьшить звук.
– Камила, еще очень рано. Люди спят, – упрекнула я, и только тут заметила, что она, так и не сняв свой дорожный спортивный костюм, все еще на моей кровати, но уже не сидит на краешке, а возлежит! Я опешила от такой наглости, но почему-то стояла и молча смотрела на ее гладкое смуглое лицо. Камила тоже смотрела на меня, не моргая, спокойно и равнодушно. С моих волос стекала вода, от влажного полотенца на плечах было неприятно, легкий халатик не согревал, но начать одеваться под неподвижным взглядом Камилы я почему-то не решалась. Накинув шерстяную шаль поверх халата, я вскипятила воду и заварила кофе.
– Ой, как я кофий люблю, – тут же протянула Камила. – Угостите? А молока нет? Я с молоком сильно люблю.
– Бери, – сказала я и протянула ей чашку. – Молока нет.
– А сколько сейчас время? Вы мне сказали, танцы будут… А как Вас зовут? – Камила отхлебнула кофе и посмотрела на меня, как будто только что заметила мое присутствие.
– Инна Николаевна, – тихо, медленно произнесла я, начиная, наконец, понимать, что моя соседка не придуривается, а на самом деле придурковатая.
Я оторопела от своего открытия, застыла, опустив руки, забыв, что держала чашечку кофе, тупо глядя на прикроватный коврик, где расплывалось темное пятно.
Внезапно с шумом открылась балконная дверь, ворвался холодный зимний ветер.
– Камила, убирайся с моей кровати, – зарычала я, выходя из минутного ступора. – Заправь свою постель, наконец, прими душ с дороги, переоденься.
– А Вы мне поможете? – немного оробев от моего рыка, спросила девушка. – Я не умею подушку заправлять в эту, как ее, наволочку, и простынка у меня всегда морщит. Мне мама всегда стелет…
– Помогу, вставай, двигайся.
Камила не спеша поднялась, потянулась, зевнула.
– Нет, я в душ не пойду. Я воду не люблю, когда льется. Я налью ванную. У меня есть и полотенце, и мыло. Мне мама положила. А Вы мне сигаретку не дадите? У Вас здесь прянички лежат. Можно я покушаю? Вообще-то я в уборную хочу. У меня еще в поезде понос начался. Я пойду?
Она пошла в туалет, а я, как послушница, стала аккуратно расстилать ей простынку, тщательно расправляя складки, натягивать узкую наволочку на объемную подушку, с трудом запихивать так же не совпадающее по габаритам одеяло в пододеяльник. По звукам из туалета я поняла, что Камила не закрыла дверь.
– Камила, – закричала я. – Закрой, пожалуйста, дверь в туалет.
– Я никогда не закрываю. Мне мама не велит. Один раз я закрылась, а потом пришлось замок и дверь выламывать, – весело откликнулась Камила.
Пронзившая меня догадка о слабоумии моей соседки становилась все более реальной.
– Камила, – позвала я, – ты мне так не сказала, что за осложнение у тебя было после ангины?
Камила тут же вышла из туалета, на ходу натягивая брюки.
– На голову. Все осложнение пошло на голову. Менингит у меня оказался. А доктора не сразу и поняли. Мама ругала их и сейчас ругает, что упустили. А Вы не поняли сразу? Значит, таблетки помогают. Очень много таблеток я должна принимать. А мне замуж хочется и детей. Еще у меня диабет. Еще гормональные какие-то дают, а я кушать все время хочу. А мне худеть надо, много есть не велят. А как Вы думаете, меня скоро замуж возьмут? – Камила спрашивала, не делая пауз, не ожидая ответа. Потом вдруг замолчала, легла на кровать, как и прежде не раздеваясь, и мгновенно заснула.
Быстро, как дембель, я оделась и выбежала из комнаты. У меня было твердое намерение потребовать немедленно предоставить мне или отдельный номер, с доплатой, разумеется, или в крайнем случае перевести куда-нибудь в другой. Я решила не мотивировать свою просьбу нежеланием и невозможностью находиться в комнате три недели с психически нездоровым человеком. Я не собиралась описывать симптомы. Пусть сами заглянут в медицинскую карту. Основным аргументом моей просьбы станет слишком маленькая площадь для размещения двоих. Только это, и ничего больше.
Ждать мне пришлось долго, но проблема так и не решилась. Санаторий был загружен на сто процентов (реклама действовала). Мне пообещали, что при первом же отъезде кого-нибудь мне дадут отдельный номер. На том и договорились. А пока…
Пока мне приходилось ежедневно повторять Камиле мое имя-отчество, делиться сигаретами, пряниками, шоколадом, фруктами, другой снедью. Я, как и многие другие отдыхающие, активно пользовались деревенским магазинчиком, покупая там продукты в качестве дополнения к низкокалорийному меню санатория. Кроме того, делилась я и своим мобильником, так как у Камилы после первого же звонка кончились деньги, а она обещала маме звонить каждый день. Роуминг здесь, в российской глубинке, был зверский. Сама я звонила и говорила не часто и не много, и то мне пришлось уже на третий день сходить на почту и пополнить счет. Я – не жмот, точно, но откровенные халявщики мне не очень нравятся.
– Как же ты без денег поехала? – задала я прямой вопрос, когда очередной раз она взяла мой телефон.
– А у мамы не было совсем денег, когда я уезжала. Она мне дала сто рублей, я на них конфеток купила, – простодушно объяснила Камила.
– А мама не работает?
– Она на дому всегда раньше работала, вязала. Платки, варежки, носки. Потом сама и продавала. Стояла или около рынка, или около метро. А теперь шерсть стала дорогая. Мама мерзнет на улице, и руки у нее болят. Раньше-то она хорошо зарабатывала.
– А на что же вы живете?
– У нас квартира двухкомнатная в городе, в доме большом, – с явной гордостью сказала Камила. – Одну мы сдаем. Еще моя пенсия по инвалидности и субсидия на моих сестренок.
– Отца нет, – догадалась я.
– Нет, умер подлец от пьянства, – произнесла Камила, очевидно, в точности копируя интонацию и фразу матери. – Оставил маму с тремя детьми. Вот я ей помогаю. Готовлю, в магазин хожу, убираюсь. Без меня бы она не справилась, – серьезно поведала Камила и тут же спросила – А позвонить мне дадите? Давно я маме не звонила.
Она разговаривала по телефону, по своему обыкновению, дольше, чем требовалось для передачи информации типа как дела и все ли хорошо. Потом вдруг передала трубку мне и сказала, что ее мама хочет поговорить со мной.
– Здравствуйте. Я Рузана, мама Камилы. Не знаю, как Вас зовут. Камила не запомнила… – услышала я чуть сиплый и громкий голос женщины. – Спасибо Вам большое. Я как деньги получу, сразу ей скину на телефон, и Вы тогда можете звонить с ее. Я вот что хотела попросить, – немного замявшись и сделав паузу, продолжала женщина. – Камила, наверное, стреляет у Вас сигареты. Не давайте ей, пожалуйста. Ей совсем нельзя. Она такие таблетки принимает… Нельзя при них ни курить, ни пить кофе или вино. Вы последите, чтобы она принимала таблетки. У нее в чемодане пакет лежит с лекарствами. Она забывает принимать, я-то здесь слежу… Скажите ей, что мама велела не курить и таблетки принимать каждый день три раза, а то, скажите, мама ее накажет. На улицу гулять не пустит и в магазин не разрешит ходить. И телевизор не разрешит смотреть.
– Хорошо, я постараюсь следить, – пообещала я женщине, а потом спросила: – А как Вас зовут?
– Рузана, – засмеялась женщина в трубку. – Тоже не сразу имена запоминаете?
Закончив разговор, я заставила Камилу открыть чемодан, найти мешочек с лекарствами и принять необходимые таблетки. Она послушно выполнила задание, потом снова полезла в чемодан, вытащила огромное пляжное полотенце с мишками и зайцами и, вздыхая, бормоча что-то, отправилась в ванную. Я ей сказала, что не разрешу ложиться, пока она не помоется и не переоденется с дороги. Она послушно пошла в ванную. Мне показалось, что ладить с Камилой довольно просто. Надо было четко и коротко формулировать задание, которое ей предлагалось выполнить здесь и сейчас, а не через какое-то время и в каком-то ином месте.
Проходил день, другой, следующий. Таяли надежды, что кто-то уедет раньше срока и для меня освободится номер. Ничего не оставалось, как найти «модус вивенди» в сложившихся обстоятельствах. Я старалась как можно реже находиться в «номерах». Этому объективно способствовал режим лечебных процедур, назначенных мне врачом: ванны, бассейн, грязи, массаж и т. д. Даже в столовой мы с Камилой редко виделись: у диабетиков были свои столики, расписание и меню. После ужина я еще долго гуляла по прекрасному сосновому парку, где был расположен санаторий, стараясь вернуться как можно позже, чтобы избежать или свести к минимуму встречи с соседкой. Ее энергетика меня угнетала или, наоборот, вызывала непростительное раздражение и нервозность. Кто общался с людьми не совсем нормальными, наверное, знают, что они обладают какой-то повышенной способностью воздействовать на психику здорового человека. Я старалась быть толерантной, но иногда не выдерживала и начинала донимать Камилу ненужными вопросами и советами, раздражаясь на нее, а на себя еще больше.
– Ты так и лежала целый день? Даже в бассейн не ходила? – спрашивала я, застав ее снова в постели среди дня.
– Я же Вам говорила, что не люблю, когда воды много и она льется. Да и у меня купальника нет, а в трусах нельзя, – отвечала Камила, не отрывая взгляда от экрана телевизора, где крутился очередной мультик.
– Ну, хоть почитала бы. Здесь библиотека не плохая.
– Я не люблю читать, да и не понимаю, про что там пишут. Глаза быстро устают, буквы прыгают, строчки путаются. Я и в школе, когда училась, не читала. Трудно мне было, и мама меня взяла из школы в седьмом классе, когда я заболела.
– А процедуры тебе так и не назначили?
– Диабетикам ничего нельзя, никаких процедур, разве Вы не знаете? Только диета, – укоризненно сказала Камила. – Мне воду, минералку здешнюю сказали, пить надо, только я все время про это забываю.
– А по основному заболеванию тоже ничего не назначили?
Камила оторвала взгляд от экрана, посмотрела на меня с испугом.
– А у меня в карте ничего про это не написано. Мама сказала, коли напишут, меня в этот санаторий не возьмут. Никто не знает, только Вы. Вы уж не говорите никому, что у меня… голова болит. – Камила при этих словах даже перестала смотреть на экран, поднялась с кровати, схватила меня за руку и еще раз попросила: – Не говорите, ладно? А то меня вдруг отошлют отсюда, а мама сказала, чтобы я обязательно здесь отбыла весь срок до отъезда. А сигаретку мне не дадите? Последнюю, обещаю…
– На, бери, только ты уже который раз обещаешь. Мама твоя просила, чтобы я тебе не давала сигарет. Да и у меня тоже уже заканчиваются.
Действительно, мои московские сигареты тонкие с ментолом заканчивались. Я направилась в сельскую лавочку, хотя еще с первого раза заметила, что сигарет моей марки там нет. Дорога в магазинчик от санатория проходила сначала через сосновую рощу, потом через мостик над небольшой живописной речушкой, сейчас скованной льдом, а дальше начиналась деревня. Там на пересечении трех главных улиц и стояла небольшая продуктовая лавка, рядом – почта.
От старой русской деревни осталось одно название – Кузнецы. Когда-то здесь останавливались ломовые извозчики на знаменитом «радищевском» пути между Питером и Москвой, отдыхали, ночевали, а главное, здесь можно было перековать лошадей. Долгое время деревня пребывала в запустенье. Но в постперестроечные времена деревня стала преображаться. Дубовую рощу на холме вырубили, и первый губернатор области отгрохал себе усадьбу, настоящие хоромы по «новорусскому» образцу. Вслед за ним, само собой, потянулись остальные местные чиновники. На деревенских улицах появились мощные кирпичные дома с мансардами, балконами, «зеркальными» окнами, гаражами, банями, бассейнами. Все эти роскошества закрывались высоченными заборами, над которыми виднелись верхушки сосен и разросшихся яблонь. Смещались губернаторы, уходила одна «команда», появлялись новые, выкупив терема прежних владельцев по непомерно вздувшимся ценам. Не в последнюю очередь привлекательным фактором для нуворишей стало и наличие рядом, в санатории, целебной воды. Отдыхали старшие чины наверняка в других «палестинах», но их вассалы часто приезжали сюда для оптовых закупок воды.
Я купила в лавке пачку сигарет для Камилы, отдала ей и твердо сказала:
– Все. Вот тебе пачка, хочешь – кури, хочешь – бросай. Я больше не верю твоим обещаниям. А у меня не проси, не дам. Поняла?
Камила схватила пачку, молча кивнула мне, отошла в сторону, сунула сигарету в рот и долго шарила по карманам куртки и брюк в поисках зажигалки, которую я ей отдала в первый день. Я смотрела на нее и злорадно думала: «Конечно, потеряла. Сейчас будет просить у меня». Камила действительно перестала бесполезно залезать в карманы, однако и не стала просить меня прикурить. Резко повернувшись, она пошла большими шагами по главной алле. Я проводила ее взглядом, вздохнула, недовольная собой, злясь, что опять не смогла быть доброй и милосердной к больной девушке.
Я вошла в гостиницу. В холле, как всегда, сидели несколько парней и девушек. Доступ к бесплатному Интернету, пресловутый «вай-фай», был только здесь, на первом этаже. Молодые люди, склонившись над своей электроникой с наушниками в ушах, были серьезны и сосредоточены. Не так давно картина такой отрешенности от внешнего мира могла бы навести на мысль, что молчаливое сообщество погружено в расчеты какой-то сложнейшей задачи, решения, к примеру бинома Ньютона как минимум. Нет, конечно. Каждый из сидящих в креслах по периметру холла находился в виртуальном мире музыки, игр, «чата», крутого фильма и т. д. Я ни разу не заметила, чтобы ребята, отложив айфоны, айпады, планшеты и прочие «игрушки», просто начали говорить, общаться, хохотать, рассказывать анекдоты или пусть даже вместе выпили пива или кофе. Ничего подобного. В холе стояла тишина: живой голос доносился только из всегда включенного телевизора для коллективного пользования.
Меня окликнула администратор. Они менялись через сутки, выставляя на стойке табличку со своим именем-отчеством. Я успела прочитать: Екатерина Васильевна.
– Инна Николаевна, подойдите, пожалуйста. Вы все еще хотите переехать в отдельный номер?
– Конечно, а что, нашелся? Вот спасибо, Екатерина Васильевна, большое спасибо. – Я не верила своему счастью.
– Возьмите ключ, идите посмотрите. Номер шикарный, на пятом этаже. Он у нас был закрыт, ремонт шел, немного краской еще пахнет, – быстро и почему-то шепотом, оглядываясь, говорила дежурная.
– Спасибо, спасибо, – лепетала я, радостная, сжимая в руках, как Буратино, заветный золотой ключик. Не дожидаясь лифта, забыв про боли в коленках, я быстро преодолела пять пролетов. Открыла дверь, вошла. Просторная комната была залита прозрачным светом зимнего солнца. Окна выходили на главную аллею, обсаженную моими любимыми соснами. На их игольчатых зеленых кисточках искрились снежинки, а высокие янтарные стволы казались теплыми даже в этот морозный день. Чуть справа виднелась спортивная площадка. Там стоял парень со шлангом и заливал каток. На моих глазах происходило одно из чудес воды, этой таинственной земной субстанции, ее превращения, стремительный переход из жидкого состояния в твердое. И вот уже ледяная поверхность засверкала, отражая и золотистые солнечные лучи, и голубое сияние неба. Я стояла, вдыхая чистейший прозрачный, тоже ледяной воздух, замерзая, но не в силах оторваться от завораживающей красоты вокруг. С моего балкона на пятом этаже угловой комнаты просматривалась почти половина всей территории. Была видна не только вся центральная аллея, но и дальше, где за пограничным забором начинался лес, окружающий санаторий. Здесь на опушке леса по периметру санатория шла лыжня. Я смотрела туда, раздумывая, не взять ли и мне напрокат лыжи, когда вдруг заметила Камилу. Ее ярко-оранжевая куртка резко выделялась среди сугробов на расчищенной дорожке. Она возвращалась от дальней части санаторской территории, там, где были только старые хозяйственные постройки и сараи. Недавно там же появились и рабочие бытовки. От кого-то я слышала, что новые акционеры начинают, наконец, делать ремонт насосной станции, их «кормилицы».
Камила приближалась к главному корпусу гостиницы, поспешно докуривая сигарету. Перед входом она остановилась, выбросила окурок, застегнула распахнутую куртку, натянула шапку, вытащив ее из кармана, и, воровато оглянувшись, поднялась по ступенькам. Я недоумевала: Камила раньше никуда не выходила, кроме как в столовую. Она не посещала бассейн, никогда не прохаживалась чинно после обеда или перед сном по аллеям, как это делало большинство, и ей не было надобности по нескольку раз в день бегать по процедурным кабинетам. Иногда она сидела в холле среди других девушек, молчаливая и отрешенная, как они, с одной разницей, что у нее не было проводков в ушах, тянущихся от электронного устройства.
Мне надо было перетащить свои вещи в новое жилище, и я пошла на второй этаж забрать их. Камила, как всегда, лежала на кровати и смотрела телик. Если бы я не видела ее несколько минут назад поспешно возвращающейся с дальнего конца аллеи, я бы решила, что она так и не вставала с места. Подозревая уже, что она не скажет правду, я все-таки спросила.
– Так и лежишь не двигаясь? Как же ты похудеешь, если только ешь и лежишь?
– Скучно мне у вас, – только и ответила Камила.
– А на танцах была? Каждый вечер здесь танцы в зале, знаешь? Ты же хотела на танцы ходить…
– Да была я вчера, посмотрела. Одни тетки старые танцуют, шерочка с машерочкой, кадриль какую-то, – насмешливо, но без улыбки, сказала Камила, как всегда, не отрывая глаз от драматического момента мультяшной истории кота и мышонка.
Я стала собирать чемодан, тщательно проверяя все полки в шкафу и тумбочке, чтобы ничего не забыть и не возвращаться еще раз, рискуя вновь вести никчемный разговор с девушкой Камилой. На всякий случай дотянулась до верхней полки шкафа, хотя точно помнила, что ничего туда не клала. Провела ладонью и, к своему удивлению, достала оттуда две пачки сигарет. Нет, не моих, а коротеньких, толстых, без фильтра. Часто такие курят работяги на стройке.
– Твои? – спросила я, держа в руке пачки.
Камила вскочила с кровати, лицо покрылось красными пятнами. В больших глазах, обычно спокойно-равнодушных, как у жующей коровы, появилось выражение гнева, почти ненависти, направленной на меня.
– Мои, а что? Вы же мне не даете больше, а я не могу без курева. Как Вас зовут, забыла. Зачем Вы полезли туда? Там Вашего ничего нет. А мне подарили добрые люди и сказали, еще дадут.
Я никак не отреагировала на ее вспышку агрессии, закрыла чемодан и направилась к двери.
– Простите меня, пожалуйста, – вдруг услышала я за спиной. – Простите, я виновата. Мама не разрешает мне сердиться на людей… Не обижайтесь на меня. Знаете ведь, что у меня с головой не все в порядке.
– Ладно, Камила, не переживай. Я тоже виновата, что обещание не выполнила. Ты таблетки хоть принимаешь? Не забывай. И помни, что курить тебе очень вредно.
– А мне теперь другую женщину поселят? Я к Вам привыкла. А Вы в каком номере жить будете? Я к Вам в гости зайду, ладно?
– Ладно, – сказала я и поспешно хлопнула за собой дверь, не сказав номер своей комнаты. Впрочем, она все равно его бы не запомнила.
Я вошла в свою новую комнату, поставила чемодан и тут же спустилась вниз, чтобы доплатить за одноместный номер и поблагодарить еще раз Екатерину Васильевну, положив за высокой стойкой коробку шоколадных конфет, заранее припасенную для такого случая.
– Ну, я тоже рада, что Вы, наконец, переехали, а то ведь с этой намаялись, поди. Не знаю, как Вы терпели, – вздохнула женщина и заговорщицки взглянула на меня.
Я сделала вид, что не понимаю, о чем идет речь.
– Разве Вы не заметили? – подозрительно спросила Екатерина Васильевна. – Ваша соседка. Все уж поняли, не я одна. И другие. Она же не в себе немного. Мы даже к ней и подселять никого не будем. Вы правда ничего такого не заметили?
Притворяться дальше было уже глупо.
– Нет, конечно, заметила. Камила не совсем обычная. Но она добрая и безобидная.
– Необычная… – насмешливо протянула Екатерина Васильевна. – Как раз обычная. Шиза она, самая обычная. Вчера, к примеру, на танцы явилась в пижаме, грудь на распашку, волосы нечесаные, напугала прям всех. Постояла и ушла. Ко всем мужчинам пристает, сигареты стреляет. А они почти все некурящие, да и лечиться ведь приехали. Пожаловались нам. Мы ей строго запретили. Теперь она к нашим гостям не пристает, боится. И знаете, куда стала шмыгать? В подсобку к мужикам-строителям. Там ремонт начался насосной станции, большая бригада рабочих приехала. Вот она туда и ходит каждый день, вечер то есть. Днем-то они работают. У них и выпрашивает, да еще с ними, говорят, и выпивает. – Женщина сделала паузу, оглянулась, перешла на шепот и выдохнула, как самую ужасную тайну: – Цыганка она. Она и у нас, дежурных, все время выпрашивает то деньги, чтобы позвонить, то телефонные карточки. Гости, когда уезжают, оставляют нам эти карточки, а там почти всегда чуть остается, хватает еще на один звонок. Вот за ними Камила и охотится. А тут мне Галина, ну, с которой мы сменой меняемся, рассказывала. В ее дежурство совсем к вечеру, после ужина, Камила устроила гаданье по руке и деньги брала. Народ стал собираться, чуть ли не в очередь вставали. Что здесь было! Галя говорит, ей пришлось главного врача вызывать.
«Вот тебе и на, – промелькнуло у меня в голове. – А я-то со своими вечерними прогулками допоздна ничего и не знала, а Камила, конечно, про это не рассказала».
Екатерина Васильевна замолчала, смотрела на меня призывно-торжествующе, уверенная, что я «поведусь» на ее откровения, и мы вместе продолжим обсуждать Камилу и ее поступки.
– Знаю, что она цыганка, – сказала я спокойно, давая понять, что никак не придаю особого значения данному факту. – Извините, я пойду, спешу на процедуры. Еще и еще раз спасибо за переезд.
Женщина пробормотала «пожалуйста», обиженно сложила губки в форме куриной гузки, села, склонилась за стойкой и стала деловито перебирать бумаги.
Я пошла к лифту и, пока поднималась, твердо решила не встревать ни в какие разговоры о Камиле ни с Екатериной Васильевной, ни с ее сменщицами. Я не хотела выслушивать от них новые подробности неадекватного поведения Камилы, подтверждающие ее психическое заболевание. Но и с Камилой у меня тоже не было никакого желания встречаться, а тем более разговаривать, как всегда, ни о чем или обо одном и том же: как здесь скучно, как она хочет замуж, как ей хочется кушать и где бы достать сигарету.
Мне очень нравилось мое новое жилище: прекрасный вид с балкона, наличие электрочайника, лампы у прикроватной тумбочки (чего не было раньше), хорошо работающий душ. А самое главное, я была одна и наслаждалась одиночеством. Дни были приятно однообразными, вызывали ощущение гармонии, особенно разительной после московской суматохи и первой недели пребывания. Мне было так хорошо и спокойно, что я стала гораздо меньше гулять, предпочитая залечь с книжкой в руках, задремать, посмотреть новости, неспешно пройтись по аллее к столовой, поужинать и снова вернуться «домой». Но однажды я преодолела свою лень, взяла напрокат лыжи и пошла покататься. Навык остался с детства, когда зимой занятия по физкультуре проводились на лыжах в ближайшем к школе парке. В студенческие годы мы выезжали большой веселой компанией в Подмосковье. Позже по моей инициативе внедрили эту традицию в семью, и нам удавалось ее поддерживать долгое время. Ну а потом, когда заскрипели коленки, конечно, о лыжах пришлось надолго забыть, но все равно хоть раз за зиму мы с мужем, тряхнув стариной, выползали в Измайловский парк и неспешно топали вокруг прудов, то и дело уступая лыжню молодым и быстрым.
Я вошла в лес и двинулась вокруг санатория, по периметру которого была проложена основная лыжня. От нее в сторону леса расходились еще три лыжни, менее накатанные. Я шла медленно, то и дело останавливаясь, но не от усталости. Останавливалась, чтобы полюбоваться красотой зимнего леса, игрой солнечного света на заснеженных полянах и сугробах причудливых форм, на яркую легкомысленную зелень иголок среди строгой белизны, на золотисто-коричневые шишки, разбросанные по блестящему насту. Обойдя по кругу весь санаторий, я свернула на боковую лыжню, которая привела меня к знакомому мостику через речушку, на другой стороне которой находилась деревня Кузнецы. Не снимая лыж, я проехала по центральной улице, благо там не было ни машин, ни людей, и снова вошла в лес. К удивлению, обнаружила, что прямо от деревенской улицы уходит вдаль, куда-то в глубину леса, еще одна лыжня. И я двинулась по ней. Шла я довольно долго, взяв за ориентир выпуклую железную крышу какой-то башни, которая то просматривалась, то пропадала среди стволов. Мне было любопытно, что за внушительное сооружение могли построить среди леса. За моей спиной кто-то весело крикнул: «Лыжню!» Я отошла в сторону, оглянулась. Ко мне подъехала Людмила – женщина, с которой мы сидели за одним столом в ресторане. Разрумянившаяся, со смеющимися сияющими глазами, в красивом спортивном костюме и яркой шапочке с помпоном, она выглядела восхитительно помолодевшей, о чем я ей и сказала.
– Спасибо. Люблю лыжи, с детства. Я же здесь выросла, в этих лесах. Никаких спортивных секций в селе, конечно, не было. Все просто катались на лыжах, дешевеньких деревяшках, часто самодельных. Ну что, махнем до водокачки? – предложила Людмила, надевая перчатки, готовая двинуться дальше.
– А, так это водокачка среди леса выросла? А я как раз стояла и размышляла, что бы это могло быть.
– Ну да, там когда-то тоже деревня была, даже несколько развалюх осталось. Мрачное местечко, своеобразный «сталкер». Готовая съемочная площадка для фильма-ужастика.
– А Вы имеете отношение к кинематографии?
– Немного. У нас в области часто что-нибудь снимают, сейчас реже, конечно. Я, как местный старожил, помогаю натуру выбрать, знаю здесь много интересных мест. Ну и вообще, встречаю группы столичные, размещаю, кормежку организую. С местной администрацией посредничаю. Ну, так едем?
– Нет, Людмила, я домой. Для первого раза с меня хватит. Колени мои скрипят и жалуются. Кстати, как Вам чудо-вода, помогает?
– Еще как, я раз в год сюда обязательно приезжаю, глушу свои гастриты с колитами. Ну ладно, встретимся за обедом.
Я смотрела вслед Людмиле, пока она не скрылась за деревьями, залюбовавшись ее свободным легким шагом, ладной фигурой, четкими ритмичными движениями.
Я разглядела лыжню, отходящую от основной, едва заметную, занесенную снегом. По моим расчетам, она сократит мне путь до санатория. Так оно и оказалось. В полном соответствии с классической формулой я вернулась в гостиницу усталая, но довольная. Приняла душ, сварила кофе и вышла на балкон покурить. Лечение, воздух, вода явно шли мне на пользу. Я была рада, что поехала в санаторий. Мне было хорошо, спокойно. Размеренная санаторская жизнь ничуть не была в тягость.
Проходил день за днем. Я все реже встречала Камилу, я не видела ее в столовой, не говоря уже о бассейне или процедурных кабинетах. Иногда только я замечала ее с балкона. Мелькнув оранжевой курткой, она исчезала в конце главной аллеи, за пределами «цивильной» части санатория, скрываясь там, где стояли хозяйственные постройки и насосная станция. Однажды по пути в магазин и почту я с удивлением обнаружила ее на деревенской улице. Камила была не одна. Рядом шел парень, крепкий, с широкими плечами, но не высокий, ростом значительно ниже девушки. «Наверное, поэтому он и держит ее не за плечи, а за талию», – зачем-то сделала я вывод.
Парочка удалялась, свернула на соседнюю улицу и пропала из виду. Я купила журнал с кроссвордами на почте, в магазине сливок для кофе и любимых пряников с вишней и пошла в обратную сторону.
В этот же день ближе к вечеру я еще раз встретила Камилу. Она сидела в холле, в кресле рядом с лифтом. Проскочить мимо незамеченной было невозможно, тем более что она, оказалось, ждала меня. Едва я вошла, она вскочила и бросилась мне на шею, обнимая и бормоча на ухо:
– Я Вас ждала. Я Вас давно не видела. Мне хочется поговорить. Мне больше не с кем, а я разговаривать люблю. Я хотела рассказать Вам. Можно с Вами поговорить?
– Здравствуй, Камила. Конечно, можно, – сказала я преувеличенно радостным тоном. – Давай сядем и будем говорить. Что случилось? Рассказывай. – Я очень старалась быть снисходительной, терпеливой, сочувствующей. Но первый же ее вопрос застал меня врасплох.
– А как знакомятся и потом замуж потом выходят? Вот у Вас много женихов было?
– Господи, это так давно было. При чем здесь я? О себе расскажи. Я тебя видела сегодня с молодым человеком. Вот ты и познакомилась. Замуж зовет?
– Да там многие зовут, – хитро улыбнувшись, ответила Камила и махнула рукой куда-то в сторону. – Я им сама сказала, что замуж хочу… хочу по любви. Но я ничего не знаю, не умею. У меня никогда не было жениха. Я и целоваться не умею. Они меня учат. Но Вы мне скажите, кто-нибудь полюбит меня взаправду? Мама мне говорит, что я красивая, и кожа у меня гладкая, волосы хорошие…
– Конечно, Камила, девочка моя, конечно. Ты красавица, – искренне подтвердила я и погладила ее по смуглой щеке, по черным густым волосам, сжала ее ладонь, маленькую и пухлую, как у ребенка.
– Спасибо, Инна Николаевна, Вы добрая женщина. Вы очень добрая.
Я замолчала, удивленная, что она в первый раз без напоминания произнесла мое имя-отчество, но и порядком смущенная определением меня как «доброй женщины».
– Брось, Камила. Насчет доброй женщины ты преувеличиваешь. Была бы я доброй, следила, чтобы ты не курила, принимала таблетки свои, ходила бы в бассейн, не лопала бы конфеты, вообще сладкое. Тебе при диабете нельзя.
– Я знаю, но мне все время кушать хочется, и я с других столов собираю, кто не съест, булочки и печенье. А добрая Вы, потому что говорите со мной. Общаетесь. Я ведь очень общительная. Я очень хочу общаться, разговаривать. – Камила помолчала, оглянулась на дежурную, которая делала вид, что очень занята, и шепотом сказала: – Давайте я Вам погадаю.
– Да мне уж рассказали, что ты как-то открыла здесь целый салон, говорят, много желающих было, – улыбнулась я. – Ты правда гадать умеешь?
– Конечно. Я ж цыганка. Меня мама научила. Она этим тоже зарабатывала. К ней все соседки и их родственники ходили. Давайте, не бойтесь, я плохого людям не говорю, хоть и вижу иногда.
Не получив от меня ни явного согласия, ни категорического отрицания, она взяла мою левую руку и стала внимательно разглядывать линии. Я была крайне удивлена быстрой переменой выражения ее лица. Взгляд, обычно рассеянный, туповато-равнодушный, вдруг стал сосредоточенным и осмысленным.
– Вы перенесете болезнь, долго лечиться будете, но все пройдет, хорошо потом станет, – начала Камила, готовясь к дальнейшим предсказаниям. Но я ее перебила:
– Э, подруга, дело не хитрое. Что здесь гадать? Понятно, что я сюда лечиться приехала и надеюсь на успех. Мне уже значительно лучше.
– У Вас встреча с мужем и дочерью скоро совсем будет, – продолжала она, не отрывая взгляда от линий на моей руке.
Я уже открыто смеялась над ее пророчествами.
– Камила, естественно, мой санаторский срок заканчивается через несколько дней, и я возвращаюсь домой. Конечно, я встречусь с дочерью и мужем. Ладно, хватит. Спасибо. На вот, купи себе что-нибудь, только не сладостей, а фруктов, – сказала я и протянула ей сотенную бумажку.
Камила не обратила внимания на деньги Она снова взяла мою руку, приложила к ней ребром свою маленькую, пухлую ладошку и стала внимательно смотреть, переводя взгляд с моих линий на свои.
– Инна Николаевна, а знаете, что мы с Вами будем дружить долго, всегда. Мы вместе будем, Вы меня не забудете…
Я решительно отдернула свою руку, резко поднялась с кресла, но постаралась сказать вежливо, без раздражения и сарказма:
– Конечно, Камила, мы останемся друзьями. Конечно. Я тебя не забуду.
Камила медленно и неловко, путаясь в рукавах, надела свою оранжевую куртку, накинула на плечи полосатый шарф, натянула почти до бровей шапку. Нарисованный на ней заяц оказался посередине лба между глаз, которые смотрели на меня в ожидании ответа. Но вопрос не был озвучен, и я сама спросила:
– Камила, ты еще хотела что-то сказать мне, спросить о чем-то?
– Нет, я пойду. Мне идти надо, меня ждут. А, да, хотела попросить. Если мама Вам позвонит, Вы не говорите ей, что я вино пила. Она расстроится, папка-то у нас пьяница был.
– Камила, я тебе и без звонка маминого скажу, ведь я тоже мама, у меня дочь старше тебя. Не ходи к тем мужчинам, парням. Ты молодая, красивая, но как ребенок. Они могут обидеть тебя. Знаешь что? Если не послушаешься, я сама твоей маме позвоню, у меня же остался в мобильнике ее номер.
– Меня там никто не обижает. Они добрые, и конфеты мне дают, и тортики, булочки с вареньем.
– Ах, Камила, ты уже большая, взрослая девочка. Должна понимать, что, если хочешь выздороветь, нельзя ни курить, ни пить, не есть сладкого. Ты ведь хочешь семью, детей? Хочешь?
– Очень, очень, – сказала Камила, зажмурила глаза, закрыла лицо ладонями и часто задышала, повторяя «очень, очень хочу». – Не говорите маме. У нее столько забот, – сказала, быстро поднялась и пошла к выходу. Открыла дверь, оглянулась, улыбнулась мне, помахала рукой. Дверь закрылась.
Больше я Камилу не видела ни вблизи, ни издалека. Выходя на балкон, я по привычке пыталась различить ее среди отдыхающих, разгуливающих по дорожкам или направляющихся в столовую, но ее не было. Прошел день, второй. У меня появилось тревожное чувство, и как-то за завтраком я поделилась своим беспокойством с Людмилой.
– Без паники, – спокойно сказала Людмила. – Для начала надо проверить, во-первых, появляется ли она в столовой. Где ее столик?
– В другом зале, для «режимников», ну, у которых особый режим питания. Она ведь диабетик
– Вот сразу и пойдем.
Людмила тут же поднялась, не допив свой чай с молоком.
В зале уже почти никого не было. Завтрак заканчивался. Мы обошли столы, за которым еще оставались люди, спрашивая о Камиле. Нет, никто ее сегодня не видел и вчера тоже. Отвечали коротко без комментариев, без встречных вопросов. Только один одутловатый синюшный мужик засмеялся беззубым ртом и, не прожевав что-то, с набитым ртом, громко сказал: «На вольных хлебах теперь цыганочка. Что ей наша монастырская каша?» Кое-кто хмыкнул и уткнулся в тарелку.
Мы пошли к раздевалке, чуть задержались у доски объявлений, где было вывешено расписание экскурсий на ближайшую субботу и воскресенье.
– Извините, хорошо, что догнала вас, – услышала я за спиной голос с характерными астматическими хрипами. – Извините, я насчет Камилы.
Мы с Людмилой одновременно повернулись. Женщина, еще совсем не старая, но очень бледная, с впалыми щеками, высоким лбом, смотрела на меня огромными на узком худом лице глазами, с выражением какой-то библейской затаенной печали, доброты и мудрости.
– Вы про Камилу спрашивали, беспокоитесь. Я тоже, очень. Она уже третий день, как не появлялась ни к завтраку, ни к обеду. Ужин она и до того часто пропускала, но вот сейчас. Я Антонина, можно без отчества.
– Третий день, Вы сказали? Примерно так. Я ее как раз и видела дня три-четыре назад.
– У меня номер по соседству. Мне не один раз приходилось просить Камилу сделать потише телевизор. Обычно он был у нее включен не только допоздна, но и всю ночь. Наверное, Камила и засыпала, не выключив. А тут несколько дней в комнате тихо, а мне она говорила, что без телевизора просто жить не может. Я и забеспокоилась. Значит, думаю, она дома не ночует. А куда она могла деться? День стучу, второй, третий. Не открывает. Хорошо, что вы занялись поисками. Я и сама уж хотела куда-нибудь бежать, кому-нибудь сказать… Девушка ведь не совсем здорова психически. Я сразу это поняла. Я-то знаю, проработала пять лет санитаркой в реабилитационном центре для душевнобольных. Она могла выйти за территорию, в лес и заблудиться. Такие больные плохо ориентируются, ну, кроме всего прочего.
– Ну да, кроме прочего, у нее еще и диабет, как я поняла. Без медикаментов нельзя, – сказала Людмила.
– И что делать? Где искать? – спрашивала я скорее риторически, но Людмила ответила вполне конкретно, сразу обозначив свое лидерство в организационных вопросах:
– Прямо сейчас пойдем к ней в номер. Может, заболела…
– А может, просто валяется, она ленивка порядочная. Я удивлялась: сутками валялась на кровати и смотрела мультики. Никуда не ходила, ни в бассейн, ни гулять. – Весь недолгий путь к главному корпусу я намеренно беззаботно частила словами, как бы заговаривая тревогу.
Комната Камилы была заперта. Дежурная, Галина Николаевна, сказала, что ключи ей не сдавали. Мы попросили открыть дверь, объяснив причину нашего беспокойства. Галина быстро нашла в связке дубликатов нужный ключ, и мы все вместе пошли на второй этаж. В комнате было пусто, и стояла особая тишина нежилого помещения. Об этом свидетельствовала и обстановка: неубранная кровать, вещи, разбросанные там и сям, давно высохшее полотенце в ванной, тонкий слой пыли на экране телевизора, немытые чашки и стаканы на столе, надкусанные куски хлеба, так и не раскрытый пакетик с лекарствами на тумбочке, желтые окурки в блюдце на подоконнике, пол, усыпанный конфетными фантиками. Галина Николаевна вызвала по мобильному некую Настю. Та явилась мгновенно. На строгие вопросы администратора испуганная девушка оправдывалась, что она как раз сегодня хотела убраться в этой комнате, а еще раньше, дня три назад, стучалась, но Камила крикнула из-за закрытой двери, что хочет спать, у нее все чисто и убираться не надо.
– Вы можете сказать точно, когда Вы с ней разговаривали? – спросила Людмила
– Сегодня что, понедельник? Ну вот, как раз в пятницу было мое дежурство, я работаю через два на третий, – поспешно сказала Настя.
– В субботу и воскресенье у нас нет уборки, только по вызову. У нас остаются две уборщицы на пять этажей, – пояснила Галина.
– Настя, а вечером в пятницу Вы видели Камилу или только слышали ее голос через дверь? Не заметили, она выходила куда-нибудь? Не помните, когда вернулась? – все так же спокойно и обстоятельно задавала вопросы Людмила.
Девушка опять испуганно взглянула на свою начальницу – администратора, замотала головой, повторяя:
– Нет, нет, не видела ничего. На третьем этаже в люксе мужчине плохо с сердцем стало, и я помогала дежурной сестре, потом с ним сидела, главврач пришел, пока «скорая» приехала, потом его увезли. Я все время там была. А потом пошла в подсобку чаю попить.
– Ладно, ступай, – милостиво разрешила Галина и обратилась к нам: – Что делать-то будем? Надо пойти у охранников поспрашивать. Может, они видели, как она с территории уходила, с кем, когда. Я не могу свой пост оставить. Сходите, пожалуйста, поспрошайте. Я пока повременю директору докладывать. Чего панику поднимать? Может, ничего, все обойдется, – Галина метнула на нас вопросительный взгляд, надеясь на поддержку.
Мы обошли все три входа-выхода с территории, расспрашивая охранников. Как я и думала, по описаниям они легко узнавали Камилу. Одни, посмеиваясь, рассказывали, что она часто приходила «стрелять» сигареты, другие видели, как она выходила с каким-то парнем, направляясь в сторону сельского магазина, третьи помнили, что пару раз она возвращалась в санаторий поздно, приходилось открывать калитку, уже запертую на ночь. Молодые мужики, охранники, рассказывали, ухмыляясь, с некоторой иронией, но беззлобно. Они не скрывали, что замечали странности в ее поведении, но относились снисходительно: среди пациентов санатория встречались, мол, и почуднее.
Мы, добровольные сыщики, престарелые «скауты», стояли, размышляя, что делать и куда идти. Мне пришлось рассказать им, что я несколько раз видела, как Камила направлялась в сторону хозяйственных построек. Людмила тут же определила это место как следующий объект поисков. Так и решили: после процедур и обеда пройти туда, к дальней части санатория, к насосной станции.
В условленное время мы встретились на главной аллее, у так называемого гювета, красивого павильона с зимним садом, скамейками и маленькими фонтанчиками среди гипсовых нимф и просто девушек с кувшинами. Сюда два раза в день, перед обедом и ужином, по рекомендации главного врача приходили мы, санаторские пациенты, и медленно, неспешно, с наивной верой в исцеляющую мощь воды, выпивали рекомендованный стаканчик теплой и неприятной на вкус минералки. Я забежала туда и спросила у заведующей о Камиле. Та недоброжелательно ответила, что вас, мол, больных, много, она одна, и не ее дело следить, да еще запоминать, кто пьет минералку, кто не пьет. Другого ответа я и не ожидала, заглянула так, на всякий случай.
Мы прошли всю длинную аллею, которая заканчивалась у проезжей части дороги, по которой въезжали и выезжали автомобили персонала, грузовички с продуктами и экскурсионные автобусы. А дальше, почти вплотную к границе санаторской территории, среди многочисленных деревянных времянок, хозяйственных построек и сараев находилось одно бетонное сооружение, длинный унылый ангар. Это и была насосная станция, которая качала из недр земли минеральную воду, а с ней и основной доход предприятию ЗАО «Сосновый бор». Я еще чуть ли не в день приезда обошла все большое хозяйство санатория и обратила внимание на обшарпанные, давно не крашеные стены этого строения: окна с наполовину выбитыми стеклами, закрытыми кое-как нестругаными досками, а то и просто кусками железа, ржавые ворота и тусклую серую крышу из старого шифера. Под убогим сводом этого сооружения находилась знаменитая скважина с чудодейственной водой. К железным воротам прямо от главной проходной лечебного заведения чуть ли не ежедневно подъезжали блестящие иномарки. Охранник, уважительно кивнув водителю или пассажиру, поднимал шлагбаум для проезда автомобиля очередного оптового покупателя. Выходили солидные дядьки, деловито и быстро скрывались в здании, а спустя немного возвращались и грузили в багажник пятидесятилитровые жбаны с водой.
Когда мы вышли к насосной станции, я ахнула от удивления. Меньше чем за две недели, прошедшие с моего приезда, здание преобразилось. Стены были покрыты ровным слоем благородного сурика, широкие окна с белыми рамами и наличниками сверкали на солнце чистыми прозрачными стеклами, распахнутые новые двери-ворота с мощными перекладинами открывали обзор на внутренний инженерно-технический дизайн станции. Логическим завершением преображенного строения являлась ярко-зеленая крыша «под черепицу». Не менее разительной была и перемена на всем пространстве вокруг станции. Исчезли времянки рабочих, снесли сараи-развалюхи, а те, что остались, были обшиты вагонкой, к дверям пристроены крылечки с навесами. В стороне от станции расчистили небольшую парковку для оптовых покупателей, ограничив ее бетонными столбиками.
– Ну и ну, умеем, когда хотим, – улыбнувшись, заметила Людмила, выслушав мой рассказ о прежнем убогом состоянии здания.
– И когда деньги есть и их не воруют, – добавила Антонина.
– Значит, правильно мне говорили, что главные акционеры сменились. Новая «метла». Авось и остальное в порядок приведут…
– Понятно, после ремонта они из этой насосной станции будут «накачивать» больше. Путевки подорожают, – снова усмехнувшись, сказала Людмила. – Ладно, пора приступать к опросу. С чего или кого начнем?
Мы стояли, оглядываясь по сторонам, но вокруг не было ни одного человека.
– Пойдемте внутрь станции. Должна же быть какая-нибудь контора, диспетчерская, офис, где начальство сидит, инженер, оператор. Сооружение-то серьезное, без присмотра нельзя оставлять. Кто-то обязательно должен быть на месте, – разумно предложила Людмила.
Только мы подошли к воротам станции, как тут же, невидимый снаружи, нарисовался охранник, остановил нас:
– Сюда нельзя, дамы. На объект не пускаем посторонних.
– У нас серьезное дело, очень важное. Мы хотели бы поговорить…
Людмила замялась, не зная в точности, с кем нам полезнее будет поговорить.
– Да хоть с Вами, – бодро встряла я. – Скажите, Вы не видели здесь девушку в оранжевой куртке, смуглую, черноволосую?..
Я не успела закончить. Охранник хохотнул, вытащил пачку сигарет, достал одну, затянулся и сказал, все еще посмеиваясь.
– Камилу, что ли? Конечно, видел. Мы ее все здесь видели, и не раз. Она у всех покурить просила, и у меня тоже. Чудная девчонка. В вагончике у работяг сидеть любила. У нас здесь две бригады по найму работали. Видали, какую красоту навели?
– Видали, видали, – поспешно проговорила я. – А Вы лично когда видали Камилу? – От волнения я почему-то повторяла его дурацкое словечко «видали».
Охранник докурил, бросил бычок, сплюнул.
– А что случилось-то? Вообще-то я со своего места не схожу. Она мимо меня проходила, брала сигарету и шла туда. – Охранник махнул рукой в сторону забора и уточнил: – Ну, туда, где строительные вагончики стояли, бытовки. А что уж там она делала, с кем была и когда спать уходила, не знаю, не знаю, – снова хохотнул охранник. – Извиняйте, дамы, мне на объект пора. Поспрошайте еще кого-нибудь.
Парень готов был скрыться за воротами станции, но неожиданно Антонина рванулась к нему, схватила за рукав и взглянула на него своими «библейскими» печальными глазами.
– Молодой человек, эта девушка пропала. Ее нет в санатории уже третий день. Мы разыскиваем ее.
– А я-то при чем? – возмущенно спросил парень и резко сбросил руку женщины со своей форменной куртки. – Я с ней не пил, не курил. Если уж хотите знать, я ее предупреждал, чтобы она не ходила одна, да тем более поздно, к этим… – Он снова показал в сторону забора, где стояли раньше бытовки. – Работяги могли бы сказать, да все разъехались. Ищи теперь…
– Разыщем, – спокойно и строго сказала Людмила. – Мы пойдем к Вашему начальству. У кого-то должны были остаться паспортные данные рабочих. Договор ведь составляли с ними.
– Послушайте, дамочки, – развязно, явно раздраженный, прошипел парень, закрывая перед нашим носом ворота – Вы кого ищете? Пропавшую девушку? Вот и ищите. При чем здесь адреса и паспортные данные работяг? А насчет начальства докладываю: сегодня никого на объекте не будет. В городе общее собрание акционеров, там все наше начальство. Все, я закрываю ворота, у меня вообще обед сейчас.
При этих словах Антонина охнула, посмотрела на часы и заторопилась:
– Простите, ради Бога, у меня сейчас ингаляция. Не могу пропускать. Астма замучила. Встретимся. Пока. Я побежала.
Мы с Людмилой вернулись в гостиницу, сели в холле, выпили из автомата эспрессо и снова стали размышлять, что делать дальше. Обратиться к директору? Но он вполне резонно может ответить, что некоторые гости, особенно местные, уезжают на выходные домой или к знакомым: все равно в эти дни процедур практически нет. Написать заявление в милицию? Но мы – не родственники. От нас и заявление не примут. В любом случае заявление, как известно, принимают на третий день после исчезновения, а мы не можем точно сказать, когда пропала Камила. Вывесить объявление в санатории в разных местах? Опять же потребуется разрешение администрации. А там наверняка будут возражать, боясь, что такая информация спровоцирует нежелательные слухи и волнения среди отдыхающих. Вызвать маму Камилы? Это уже крайний случай. А вдруг мы напрасно потревожим женщину? Она потратится на дорогу, приедет, а тут Камила явится как ни в чем не бывало. Перебрав несколько таких же сомнительных вариантов, мы решили еще раз обежать весь санаторий и поспрошать у обслуги, когда, где и с кем тот или та видели Камилу. Так и сделали. Но разговоры с молодым мужиком, который заливал каток, расчищал дорожки, делал еще массу дел на территории, не дал результатов. Он припомнил, что однажды к нему действительно подошла какая-то девушка в оранжевой куртке и спросила покурить. Он ей сказал, что некурящий. На этом разговор и кончился. Вот и все. Больше он с ней не разговаривал, да и вообще не обращал внимания. Заглянули в мастерскую к парню, который управлял малой механизацией – траком для прокладки лыжни, снегоочистителем, точил в своей мастерской коньки и ножи поварам, всегда что-то ремонтировал. «Сами видите, занят я с утра до вечера, даже в выходные, – объяснил он, вздохнув. – Снегу в этом году. Напарника уволили, вот один и кручусь. – Потом улыбнулся и добавил: – Некогда мне за девушками приглядывать». Сбегали мы и к печнику, который три раза в неделю топил русскую баню на березовых дровах, что в рекламных проспектах служило добавочным аргументам в пользу правильного выбора указанного санатория. Здоровенный мужик с окладистой бородой, русыми волосами и румянцем во всю щеку, прямо герой русских народных сказок, прищурив голубые смеющиеся глаза сказал: «Видел вашу барышню, и не раз. Я ее даже в баньку зазывал, но она сказала, что не любит мыться и не переносит жару. Она у меня сигаретки все спрашивала, а я ей в ответ всегда говорил, что не люблю табачного дыма и ей не советую курить». А последний раз он видел ее еще на прошлой неделе, когда топил мужскую баню. Обежали мы на всякий случай и все процедурные кабинеты, косметический салон, бассейн и отделение для прочих водных процедур. Часть кабинетов была закрыта, в других производилась генеральная уборка. Но там и вовсе Камилу не то что в последний раз, а и в первый никто не видел, хотя поняли, о ком идет речь: слухи о ненормальной девушке витали в воздухе. Опросили мы и незначительный мужской состав отдыхающих. Все опять говорили примерно то же самое: да, видели, подходила, просила, и не только сигареты, но и деньги или телефон позвонить. Но когда встречали последний раз, никто из них не мог сказать точно.
Тогда мы отправились в деревню расспросить местных жителей, зайти на почту и в сельпо. Но и там никакой новой и полезной информации мы не узнали. Почта была закрыта. Стучались мы в дома, но никто не откликался, а редкие прохожие, какие-то смурные мужики и замшелые бабки, коротко отвечали «не видели», «не наше дело», «ничего не знаем». Одна лишь продавщица в магазине охотно подтвердила: да, к ней заходила несколько раз странная девушка в яркой оранжевой куртке, долго расспрашивала, что и сколько стоит, покупала дешевую шоколадку и уходила. Больше продавщице сказать было нечего.
Было заметно, что большинство опрошенных отвечали нам, не скрывая ухмылки, иронической усмешки, а то и явного пренебрежения.
Не очень удивило меня, что молодые ребята и девушки, которые ежедневно часами просиживали в холле, уткнувшись в планшеты, вообще не могли сказать ни слова о своей сверстнице: они даже не заметили ее присутствия, а тем более отсутствия.
Итак, если Камила действительно не уехала вдруг куда-нибудь с кем-нибудь, то возникало самое худшее предположение: она могла пойти в лес и заблудиться. Долго раздумывать было некогда. Мы с Людмилой решили идти в лес, оставив Антонину в качестве связного. Мы обменялись между собой номерами телефонов, узнали и записали номера телефонов администрации. Кроме того, будучи местным жителем, Людмила снабдила Антонину полезными телефонами экстренного вызова отделения полиции и службы «скорой помощи».
У Людмилы были свои лыжи, я взяла напрокат, и через полчаса мы уже входил в лес. Договорились созваниваться каждые двадцать минут, даже если не будет явных результатов поиска. Сверив часы, мы разъехались в разные стороны. Я направилась по знакомой лыжне вокруг санатория, где каталась несколько дней назад. Людмила, как более опытный ходок, выбрала маршрут сложнее и намного длиннее моего. Ее лыжня проходила сначала через лес, потом поднималась на холм, спускалась к берегам замерзшей речушки, огибала вместе с ней высокие заборы местных нуворишей и снова уходила в лес.
Я оттолкнулась и поехала, внимательно глядя по сторонам. Подморозило, было ветрено. Обильные снегопады на прошлой неделе прекратились, оставив на память мощные пласты снега, закрывшие мелкий кустарник, пеньки и даже молодые ростки елей и сосен. Лыжню, видимо, проложили заново. По обеим сторонам возвышались сугробы, а весь остальной снег покрывал сверкающий на солнце плотный наст.
Странная тишина стояла в лесу. Не было слышно ни стука дятла, ни карканья ворон, ни шума упавшей ветки, скрипа деревьев; не раздавался лай громкоголосых деревенских собак или отдаленный гул с автомагистрали, – те звуки, которые я различала во время прежней прогулки. В этом необычном молчании леса чувствовалась опасность. Возрастающее ощущение тревоги заставило меня остановиться, еще и еще раз внимательно осмотреться, не пропустила ли я следы человека на снегу, повалившейся сугроб, а то и какую-нибудь вещь, прямую улику пребывания здесь Камилы. Но вокруг ничего не было, кроме снежного безмолвия среди высоченных еловых стволов с разлапистыми новогодними ветками, где одна цеплялась за кончик другой, образуя своеобразный хоровод.
Через условленное время я позвонила Людмиле. Как я и думала, она тоже пока не обнаружила ни одной «зацепки», да и вообще не встретила ни одной живой души.
Я продолжила свой путь, прошла всю лыжню по периметру санатория, вернулась к началу и стояла, раздумывая, куда двинуться дальше. Я запомнила место, где от основной лыжни уходили две другие. Они были запорошены, едва различимы, но пройти по ним казалось возможным. Взглянула на мобильник узнать время: прошло полтора часа, как мы вошли в лес. Только я хотела набрать номер Людмилы, чтобы сообщить о своем намерении идти дальше по новому маршруту, как она сама позвонила. Я слушала ее лаконичное сообщение, сжимая трубку до боли в пальцах. Сжималось и сердце от жуткого предчувствия, от того, что я услышала…
– Я прошла почти до соседней деревни, – сказала Людмила. – И недалеко от речки справа от лыжни обнаружила углубления в сугробах, явные признаки падения тела, взрыхленный снег, беспорядочные зигзаги возможного движения человека по целине. Рядом валялся женский шарф в полоску, что-то красное с розовым. По-моему, это шарф Камилы. Она его накидывала поверх куртки. Потом следы внезапно кончаются. Но я все-таки иду дальше, ждите, буду звонить. Все, отбой.
Я стояла, не в силах двинуться: горло сдавило, как будто не хватало воздуха в лесу, среди сосен, пронизанных солнечными зайчиками, среди белого чистого снега под высоким голубым небом. Преодолевая ступор, сделала шаг, другой, а потом вдруг понеслась вперед по заснеженной лыжне, быстро и неуклюже, падая и поднимаясь, потеряв ритм, втыкая палки то слишком близко к себе, то слишком далеко в сторону или прямо перед собой, и снова падая, заметно теряя силы и окончательно сбив дыхание. Я спешила, торопилась, боялась не успеть. Мне казалось, что я могу потерять именно сейчас очень важные минуты, которые остались, чтобы спасти Камилу.
Я углублялась в лес, удаляясь от санатория. Неожиданно лыжня резко повернула влево и соединилась с той, где впереди виднелась странная башня. Тогда, в первый раз, я не дошла до нее, но сейчас решила идти прямо к ней, позвонила Людмиле, обозначив как можно точнее ориентиры. Я забыла, что она знает это место.
– Так это и есть старая водокачка, я Вам говорила. Рядом увидите брошенные дома с заколоченными окнами. Хорошо, там и встречаемся, а я еще здесь похожу, потом пройду по короткой дороге сквозь деревню и выйду к Вам. До встречи, отбой.
Я еще раз оценила умную сдержанность Людмилы. Лучшего товарища в этой ситуации трудно придумать. Ей удавалось, не паникуя, без истерики заключить эмоции в русло разума и внушить это другим, мне в данном случае. Я сбавила темп, тем более сказывалась накопившаяся усталость, и направилась прямо к башне, не забывая осматриваться по сторонам. Узкая лыжня с крепким ледяным настом под тонким слоем снега поднялась на холм, а там неожиданно закончилась. Передо мной была просека с торчащими пеньками и уложенными по обеим сторонам стволами спиленных деревьев. Просека была изрезанная вдоль и поперек следами от трактора, снегохода или еще такого же рода механизма. Но не только. Прямо по центру просеки шли следы человека, не одного, нескольких, судя по отпечаткам разных по размеру и глубине вдавливания. А между ними пролегала странная дорожка, похожая на узкую колею, которая тянулась туда, где возвышалась уже вполне различимая ржавая водокачка. Я отряхнула снег с ближнего пенька, села, воткнула палки, отстегнула крепления, сняла ботинки и растерла занемевшие от холода и непривычной нагрузки ступни и пальцы. Снова зашнуровала ботинки, достала из рюкзака бутылку с водой, сигареты, нашарила какой-то сухарь на дне и рассыпавшиеся леденцы. Закурила, попила воды, погрызла сухарь, развернула фантик. Я перестала спешить, медлила, оттягивая момент оказаться первой, одной у этой ржавой водокачки. Меня сильно знобило, стучало в висках, сердце щемило от нарастающего чувства тревоги. Интуиция подсказывала мне, что там, у мрачного ржавого памятника покинутым домам и давно сгинувшей деревне, меня ждет страшная находка. На меня наваливалась тоска и смертельная усталость. Преодолевая боль в плечах, коленях, запястьях, во всех суставах, я с трудом поднялась и пошла. Прошло более трех часов, как мы бродили по лесу. Ноги еле слушались, озноб усилился, сердце бухало куда-то вниз, нехотя возвращалось на место и снова падало, после чего мне едва удавалось восстановить дыхание. Который раз за эту «прогулку» я клялась бросить курить.
Когда я подошла к водокачке, то даже и не удивилась, обнаружив на сверкающем снежном покрове знакомую оранжевую куртку, шапку с помпоном, короткие зимние сапожки и зеленую пластиковую сумку с веселым рисунком. Повсюду валялись пустые или полные пачки сигарет, много, разных марок и много окурков. А в снежном углублении, как в саркофаге, лежало неподвижное замерзшее тело Камилы. Длинные черные волосы наполовину закрывали лицо, бледное до голубизны.
Я полезла в карман за сигаретами, с трудом достала их скрюченными от холода пальцами, сунула в рот, зажгла, затянулась. И вдруг меня затрясло от жесточайшего приступа рвоты. Меня выворачивало наизнанку, по всему телу проходили волнами судороги. Одеревенелые ноги хрустнули, подкосились, и я рухнула, провалившись в сугроб на обочине просеки, не в силах подняться, не желая и делать этого. Я попыталась подняться раз, другой, но не находя опоры, проваливалась еще глубже. Я лежала, нелепо скрестив ноги, на которых, тоже скрестившись, торчали лыжи; палки упали, откатились, стали недосягаемы. Я лежала, замерзая, совсем близко от давно замерзшей Камилы. Я слышала звонок мобильного, но уже не смогла вытащить его из рюкзака, висевшего за спиной. Я слышала приближающийся скрип лыж, голос, зовущий меня, но не откликалась. А потом вообще больше ничего не слышала и не чувствовала. Мне стало хорошо и спокойно. Очень хотелось спать.
Я очнулась в палате областной больницы с легким обморожением верхних и нижних конечностей и с острым приступом ревматоидного артроза. Все это объяснил врач, вызванный сестрой, которая пришла вставить мне иглу очередной капельницы. К вечеру меня навестили Людмила и Антонина. Людмила рассказала, что и как происходило потом, когда я отключилась, а она увидела два недвижимых тела в снежных ямах. Шокирующее зрелище подорвало даже ее необыкновенную выдержку. Она не сразу опомнилась и позвонила Антонине, сказала о «находке» и попросила немедленно вызвать «скорую», полицию, МЧС и, конечно, сообщить дирекции санатория о случившемся. Затем, поняв, что Камиле уже не поможешь, она отстегнула мои лыжи, сняла ботинки, старалась разогреть мне руки и ноги, пыталась вытащить меня из ямы, поднять, тормошила, пробуя вновь и вновь привести в чувство.
Антонина, получив звонок от Людмилы, стала набирать один за другим нужные номера телефонов. Больших трудов оказалось не только дозвониться до местной полиции и «скорой помощи», но и объяснить им происшедшее. Тогда она пошла прямо в кабинет директора санатория и рассказала о случившемся. Тот, растерянный, испуганный, начал переспрашивать, требовал подробностей. Антонина взялась было рассказывать все по порядку, но осознав, что теряется драгоценное время, осмелела и закричала: «Скорей, там человек может умереть, а один, одна уже мертвая лежит. А Вы все спрашиваете. Вызывайте кого нужно из службы спасения, немедленно». Директор притих и стал действовать. Вызвал начальника охраны, главного врача, еще кого-то. Звонил куда следует от своего, директорского имени и требовал действий. Но даже на официальные запросы откликались не сразу. Приходилось убеждать, уговаривать приехать к санаторию. Наконец, необходимые службы были оповещены, получено подтверждение на «производство действий», как выразился по телефону дежурный опер. Не теряя времени на ожидание, директор с подчиненными решали техническую проблему: как проехать к водокачке по снежной целине, не застряв и не провалившись в сугробы. Стали разыскивать трактор или снегоход, но хозяев ни того, ни другого, не нашли. Тогда взяли в мастерской механизатора санки и уже с приехавшей бригадой полицейских отправились к месту происшествия, ступая по лыжне в сапогах. Людмила оставалась около меня и дождалась появления спасателей. Бригада состояла из полицейских, медработников и добровольцев мужского пола, пациентов санатория. Меня достали из сугроба, усадили на санки, закрепили, повезли к парковке, а оттуда на «скорой» до областной больницы.
Тело Камилы вывезли намного позже, когда прибыла группа следователей, освидетельствовала место происшествия, осмотрела тело, записали необходимые данные для составления протоколов. Труп поместили в морг той же областной больницы. Вот так мы с Камилой опять оказались совсем рядом, по соседству…
Члены оперативной группы долго проводили опрос пациентов санатория, администраторов, обслуживающий персонал, лечащего доктора и главного врача. Все опрошенные указывали на очевидную неадекватность поведения потерпевшей, приводили примеры, рассказывали случаи ее странного поведения в разных обстоятельствах. Все показания были внесены в протокол.
У Людмилы, коренной жительницы этих мест, нашлись друзья среди сыщиков. Не раскрывая особых тайн, они сказали, что тщательный осмотр трупа не выявил следов насильственной смерти. Не было обнаружено ни огнестрельных или ножевых ранений, ни следов жестокого избиения. Первичное расследование опергруппы привело к предварительному выводу: смерть произошла раньше обморожения. К водокачке тащили уже мертвое тело. Заключение медэкспертизы также исключило переохлаждение как причину смерти. Подтверждая диагноз, записанный в медицинской карте о том, что девушка страдала сахарным диабетом, был сделан вывод: у потерпевшей случилась диабетическая кома. Смерть наступила в результате неполучения своевременно инсулиновых препаратов. Анализ крови выявил повышенное содержание сахара в крови, а также наличие мощной дозы алкоголя и убойный процент никотина. Кроме того, было установлено, что Камила перед смертью имела несколько половых контактов с разными мужчинами. Но опять же указывалось на отсутствие следов насилия. Не было обнаружено никаких характерных признаков в виде синяков на бедрах, груди, шее. На руках девушки тоже не нашли никаких признаков борьбы и сопротивления. Таким образом, получалось, что отсутствовала юридическая основа выдвигать обвинение в умышленном убийстве. Преступления фактически вроде и не было. Впрочем, в предварительном заключении оперативников указывалось, что возбуждение уголовного дела возможно по статье «оставление человека в опасности без оказания помощи для спасения». Прокуратура приняла дело к рассмотрению и дальнейшему расследованию. Надо было выяснить, с кем Камила провела последние часы, как она оказалась ночью у заброшенной водокачки, кто ее вывез в лес и бросил здесь. Следствие будет проведено и в отношении мужчин, причастных к групповому сексуальному использованию психически нездоровой девушки. Были взяты образцы спермы и потожировые следы, оставленные неизвестными на теле потерпевшей.