Давно это было. Немногим ранее того, как за ношение бороды горожанам платить приходилось, а новая мода чучелами по улицам насаживалась.
Село наше куда беднее тогда было да и меньше нынешнего. Жил в те времена в лачуге на краю деревни мужик по имени Невзор с женой и сыном. Работать не любил, с людьми собачился, с собаками лаялся. Его молодым в рекруты забрали против очерёдности по воле барина – вот мужик и обозлился на весь белый свет, а на барина своего особенно.
И вдруг вернулся как-то… А ведь по белой прописи чернилами на роду всякому написано вернуться с рекрутчины стариком, калекой или мертвецом. Можно было, конечно, и убежать, в лесах скрываться или на Сечь отправиться.
А этот вернулся так, что и семь зим не минуло. Живой и вроде здоровый. Только злой.
Стал жену воспитывать и сына подросшего. После первых тумаков понял мальчонка, каково отцовское воспитание в сравнении с мамкиным. Не расслышал, что батька говорит, – получил кочергой по спине; проспал больше положенного – ушат воды из колодца на лицо.
Ни денег, ни добра не нажил в рекрутчине Невзор, не получилось и трудом своим в сытости и тепле семью содержать. Работал он не так усердно, как в шинке по праздникам и воскресеньям бражничал. Да и озлоблен он был вечно, отчего ни от соседей помощи не получал, ни друзей завести не получилось.
Терпел-терпел сосед Мирослав, как издевается над сыном Олегом Невзор, да и высказал один раз ему вечером через плетень:
– Это ж дитя твоё – не скотина. Что ж ты его, нехристь, так мучаешь? Креста на тебе нет!
Невзор отпустил Олега – тот убежал к мамке, которая боязливо у стены хибарки стояла, – и пошёл, как разъярённый бык, на соседа.
– Ты чего, старый мешок, лезешь? Мой сын: хочу бью, хочу и убью. Тебя не спрашивал и не собираюсь. – Глаза в глаза, не мигая, смотрел он на Мирослава. – Ещё раз влезешь – собак спущу! А спросит кто, так скажу: цепь порвалась… Да и дразнил ты их, сам напрашивался, вот и загрызли дурака. Всё понял?
Понял Мирослав и больше не появлялся вечерами возле соседского плетня.
И непонятно, была тому причиной ссора с соседом или пакость такая от судьбы вышла, но случилось однажды непоправимое.
Воспитывал Невзор сына во дворе, учил его быть мужественным.
– Я пить хочу, – просил восьмилетний Олег. – Пожалуйста, бать.
– Ещё пять вёдер из колодца до хлева за нытьё! И попробуй только приложиться хоть к одному – засеку до смерти! Мало не покажется!
Ребёнок пошёл снова к колодцу набрать воды в деревянную бадью в половину его роста. Мать не смогла это вытерпеть и упала на колени перед Невзором:
– Прошу тебя, не мучь нашу кровинушку! Позволь донести за него…
– Прочь, баба! – муж пнул её, угодив носком сапога в подбородок. Женщина упала – тут же сын отпустил рычаг. Ведро плюхнулось в колодец с громким всплеском.
– Не смей трогать ма…
Олегу сапог угодил в нос. Кровь обильно потекла из ноздрей. Сын опустился на колени, закашлялся и приложил рукав мокрой рубахи к разбитому носу.
– Ты понимаешь, как мне сейчас хорошо? – спрашивал откуда-то сверху Невзор. – Потому что я мужчина. Я знаю это. И мне нет дела до всего остального. Эти олухи царя небесного вокруг тоже знают, что я мужчина, и не станут даже связываться со мной. А ты кто? Ты баба! Вами пользуются все подряд. Понимаешь хоть? Вот и поднимайся! Ещё десять вёдер!
– Он не будет этого делать, Невзор, – богом из машины спас несчастного Олега неведомый голос откуда-то со стороны главной дороги.
Наверное, ничего хуже глава семейства и представить себе не мог. На него смотрело до сих пор ещё такое же безусое лицо барина, Всемила Игнатьевича. Невзор яростно сжал кулаки, понимая, что здесь даже его мужицкая сила не поможет. Он отпустил посиневшее плечо ребёнка и склонил почтенно голову, пряча ненависть.
– Взять его! – приказал помещик. – Мальчишку определите в дворовые… Мужику двадцать плетей прилюдно у позорного столба на ярмарке за жестокосердие.
Слуги побежали исполнять приказание, скрутили сопротивляющегося Невзора, успевшего дать пару тумаков нерасторопным воякам, отчего наказание барин увеличил до тридцати плетей. Насчёт мальчика поговорили с матерью, и та слёзно молила взять её тоже в дворовые, соглашалась даже на уборку сортиров и конюшен, лишь бы видеть родного Олежу и жить подальше от изверга.
Барин кивнул, соглашаясь. Такие слуги ценнее прочих: готовы хоть в огонь лезть и не выгоды ради, а за благодетеля.
Невзора, скрученного и связанного, подвели для последнего слова. Обычай того требовал, чтобы обещался преступник не совершать подобных дел после наказания, однако хищником смотрел мужик на своего господина и полушёпотом сказал, глядя исподлобья:
– Может, передумаешь? Я тебе рекрутчину вне очерёдности не простил, а этого так точно не спущу.
– Что?! – крикнул помещик. – Ты в своём уме, холоп?! Пятьдесят плетей!
Невзор осклабился и зловеще покачал головой.
***
В годы уже не столь отдалённые в нашу же деревню, разросшуюся и богатую, вернулся помещичий сынок Александр Авдеевич Р** на лето отдохнуть как всегда в родовом гнезде с отцом и матерью, сёстрами и маленьким братом Николенькой. Отучился второй курс в университете, увеселений в столице не искал, да и неприлично было бы перед отцом и матерью ради дел таких оставаться, вот и потянуло его в родительское гнездо, тем более ждала его тут зазноба верная – дочь недальних соседей Шубиных, верстах в тридцати от имения – можно хоть каждый день навещать, если двуколку запрячь.
Учился Александр недурственно, уважением заручился у преподавателей, с одним – магистром философии – даже почти сдружился: говорили о высоких материях, романтизме и Шлегеле. Приезжая домой, почти дословно передавал отцу предметы высоких разговоров и тайных замыслов, отчего последний приходил в восторг. Авдей Иванович, весь свой век проведший в деревне, и мыслить не мог, что когда-нибудь его сын будет удостоен чести говорить наедине с самими столичными светилами науки о заветных идеях, которые обсуждал он с Сашенькой с детства его, гуляя по паркам, в лесу или – ещё лучше – в двуколке, объезжая владения и любуясь красотами родной земли.
После трёх дней, проведённых в душевных беседах с отцом, получая нравственные поучения от матери, решился Александр сделать первую вылазку к Шубиным. Родителям сказал, что поехал прокатиться народ посмотреть, поверия послушать и мудрость познать, а сам прямиком по дороге к шубинскому поместью приказал кучеру езжать. Предвкушая встречу с подругой, представлял он её губы рубиновые, щёчки розовые, глаза игривые. Все три дня только и заняты мысли были, что ей одной. Не столь важны были и разговоры с отцом: одни и те же мысли, что десять лет назад, что сейчас, – и наставления матушки: устарели давно её взгляды, если судить по новомодным петербуржским сокурсникам.
Несколько вёрст – и он встретится с ней, чья красота заставляла забыть чарующие взгляды студенток, служанок, прохожих красавиц, улыбающихся видному молодому человеку, идущему по Невскому с приятелями.