Музыка из бара напротив била в уши так, что я морщилась. Музыканты старались, наяривая популярный хит, но сегодня что-то намудрили со звуком, отчего из динамиков доносился просто лай. Взмыленные официанты сновали туда-сюда, старательно улыбаясь, хотя вряд ли чувствовали что-то кроме желания как можно скорее вынырнуть из гама в спасительную тишь улочек Лиссабона, подальше от вокзала Санта-Аполонии, куда приходили жаждущие оттянуться на выходных. Разгоряченные тела местных и залетных туристов разогревали душную ночь до тропической жары. Воздетые руки с зажатыми в них бутылками пива лишь расплескивали эту жару, смешанную с децибелами, по всей улице. Толпа скандировала нечто смазанное, неразличимое, как громкие вздохи, сопровождаемые вскриками, визгом и улюлюканьем. Стрелки часов уже перевалили за полночь, но люди только прибывали. Пятница на всех тусовщиков действовала одинаково. Смесь запахов пота, марихуаны и духов прилипала к коже намертво.
Небольшое открытое кафе – паштелария на местном, – где я сидела, не пользовалось таким успехом, как бар напротив. Это был один из немногих открытых баров с живой музыкой среди заброшенных в восьмидесятых складских ангаров у вокзала. Здесь было тесновато, музыканты орали в микрофон свои песни на маленьком пятачке у барной стойки, их то и дело задевали плечами посетители, но в целом атмосфера складывалась будоражащая, чего, собственно, и надо молодежи и туристам, которые решали вкусить настоящей Португалии и дорвались до мест, далеких от привычных туристических маршрутов. Вся толпа, трижды увеличенная висящими на стенах зеркалами, клубилась, стекая на тротуар, как необузданная река. Когда люди на мгновение расступались, я видела отражение витрины своей паштеларии и иногда собственный силуэт, кривой и зыбкий, как призрак. Зеркала бара, казалось, впитывали с жадностью ненасытного монстра чужое веселье, фальшивые и искренние улыбки, накрашенные губы и хищные смоки-айс вечернего макияжа, мимолетные объятия и жаркие поцелуи, горячечный секс в темных закутках и туалетах, когда наркотики и спиртное позволяли забыть о морали. Зеркала глядели и запоминали, чтобы потом, в утренней людской дреме обменяться впечатлениями.
Кофе почти остыл, слоеную булку я оставила без внимания, разглядывая происходящее напротив и чувствуя, как во мне уже привычно вспыхивает волна раздражения.
Взмыленный бармен, невысокий, тоненький, с гривой вьющихся черных волос, на мгновение остановился около высокого крепкого мужчины с аккуратной бородкой и подарил ему ласковую улыбку. Я не могла слышать, что они сказали друг другу, но эта радость в глазах и мгновенный шарящий взгляд посетителя говорили о многом. Например, о том, что мне не стоит сегодня соваться домой – скорее всего, спальня окажется занята. Я пожалела, что после работы пришла сюда, а не поехала домой сразу, но с другой стороны, лучше уж так, чем потом, часа в четыре утра, во время самого сладкого сна, оказаться разбуженной грохотом в небольшой прихожей, перешептываниями, негромким интимным смехом и – потом – ритмичным скрипом кровати с глуховатыми стонами и вскриками. А потом, через четверть часа, полчаса, час – как повезет или не повезет, – все еще делая вид, что спишь, слышать стук стульчака унитаза, если его удосужатся поднять, а потом негромкие голоса и храп до самого утра, когда тебе, злой и невыспавшейся, придется удирать на работу. И не потому, что без тебя никак – просто не хочется видеть этого бардака. Счастье, что было куда уйти утром. А если бы нет? Сидеть на лавочке во дворе или очередной кофейне, где меня уже давно знали и, возможно, посмеивались с легкой долей снисходительности? Разность менталитетов позволяла мне не обращать внимания на пересуды, а, может, я сама себя накручивала, но мне почему-то было не все равно.
Я зло разломила булочку и, отщипнув от нее кусочек, запила горьким кофе, осушив чашку залпом. Не стоило тащиться сюда, да еще среди ночи. Но я так устала и хотела нырнуть в свою постель, выбросив из головы суету и проблемы прошедшего дня, что наивно предположила: уж сегодня я точно отдохну как следует, а утром, возможно, проснусь от сопения в ухо и тяжелой, как бревно, безвольной руки, поросшей черными волосами, которая придавит сверху. Надежды, как оказалось, были тщетны, и я в очередной раз с горечью подумала: все глупости мы совершаем от одиночества.
В кафе уже никого не было. Официантки разошлись полчаса назад. Кроме меня тут находился всего один человек. Хозяин паштеларии принес мне еще одну чашку кофе и, поставив на стол, сказал:
– За счет заведения, Алиси.
– Спасибо, Густаво, – ответила я. – Но не стоило. Я уже собиралась уходить. Да и тебе пора закрываться.
Я привыкла, что в Лиссабоне меня называют Алиси, хотя звучит это немного неправильно и странно. С хозяином паштеларии я познакомилась где-то полгода назад. Не знаю, как он выяснил причины моего интереса к бару напротив, но, видимо, разведка работала неплохо, а о конкуренте, пусть тот и не торговал свежей выпечкой, здесь знали все. Возможно, сказывалась близость заведений друг другу, или персонал в свободное от работы время чесал языками, но тайна быстро перестала быть таковой. Блондинка-иностранка не осталась без внимания, а выяснить остальное при желании оказалось несложно. За границей я почему-то подсознательно окружала себя подобными персонажами: мужчинами, которые думали, что они еще в соку, в то время как часики безжалостно показывали закат. Немного кокетства, и перед тобой верный союзник, из тех, кто уже не слишком претендует на близость, но смотрит еще очень и очень охотно.
Густаво почесал живот и с неодобрением поглядел за окно, где сновал туда-сюда красивый, как картинка, бармен. Я терпеливо ждала, когда он выскажет свое мнение, которое я слышала не один раз и с которым в принципе была согласна.
– Этот щенок недостоин такой женщины, как ты, а ты совершила большую глупость, что связалась с ним, – сказал Густаво и сделал вид, что собирается плюнуть на пол, хотя если бы он посмел это сделать, то жена непременно узнала бы и проела ему плешь. Я переварила его фразу, мысленно переведя на русский и обратно, и пожала плечами:
– Почему же?
Густаво уселся за стол, подпер кулаками объемные щеки, отчего они стали казаться еще больше, и произнес с жалостью, которой, как мне кажется, не ощущал:
– Потому что ты нуждаешься в настоящем мужчине, который будет тебе защитой.
– Что поделать? – притворно огорчилась я. – Когда бедной девушке переваливает за тридцать, выбирать не приходится. Берешь, что подворачивается под руку. Ты же меня в жены не взял, хотя я была не против, а он – согласился. Но мое сердце будет твоим навек.
Густаво расхохотался:
– Услышь тебя сейчас Соледат, гнала бы обоих сковородой до самой Синтры, а если бы не повезло, то еще и обратно. К тому же в Синтре все еще живет ее мамаша, да хранит ее святой Антоний! Старая ведьма никак не отдаст богу душу и вполне бодра. Я боюсь, что обратно они бы гнали меня вдвоем, и я не знаю, кто догнал бы первым. Так что, как бы мне ни хотелось, придется беречь семейный очаг, хотя я смотрю на тебя, и дьявол искушает каждый день. Но мое сердце уже не так резво, как раньше. Боюсь, что оно разорвется от такого испытания.
Из уважения ко мне Густаво говорил медленно, понимая, насколько трудно мне привыкать к живой речи местного населения, и я была ему за это признательна. Тем более что эта словесная эквилибристика несуществующего флирта меня невероятно развлекала. О ревности его жены в квартале знали все, даже туристы, которые заходили в паштеларию не только выпить кофе со свежей выпечкой, но и почесать языками. Густаво перевалило за шестьдесят, но на свои лета он не выглядел и, поговаривают, был тот еще ходок. Соледат, будучи моложе мужа всего на пару лет, то и дело являлась проверить, чем занят ее муженек, и, если полагала, что тот чрезмерно любезен с кем-то из посетительниц, выходила в зал с угощением, подсаживалась к клиенткам и начинала задушевную беседу, показывая фото детей и внуков. У Густаво и Соледат было пять дочерей, и все давно вышли замуж. Несмотря на то что Соледат ко мне подсаживалась дважды с одной и той же историей, я не запомнила ни одного имени. В первый раз я была немного напугана, во второй начала смеяться. Говорили, что Соледат не стесняется пустить в ход колотушку, и Густаво часто получает по темечку, но я не была в этом уверена.
– О, я бы этого не хотела, – встревожилась я. – Хочешь, я перестану к тебе приходить?
Густаво замахал руками.
– И остаться без той радости, что я испытываю, когда вижу тут твою мордашку? У меня не так много удовольствий осталось в жизни, Алиси. Так что я как-нибудь потерплю, хотя это все труднее и труднее делать.
– Я не сомневаюсь, Густаво, – усмехнулась я. – Может, твое сердце не такое, как двадцать лет назад, но я слышала, что все остальное работает превосходно. Каждый раз, когда ты проходишь мимо магазина донны Ноа, она краснеет и падает без чувств.
Донна Ноа владела магазином сувениров, и, на мой критичный взгляд, этой старой перечнице было за девяносто. Густаво расхохотался.
– Твой португальский становится лучше. До меня теперь сразу доходят твои шутки. Раньше я не понимал, серьезно ли ты говоришь или все-таки смеешься над стариком, тем более ты совершенно не меняешься в лице и произносишь все с таким серьезным видом! Пей свой кофе. Или, если хочешь, забери с собой. Мне и в самом деле пора закрываться. Погоди, я положу тебе немного кейжадашей и паштелей. И не маши на меня руками, это должен кто-то съесть.
Я сдалась, приняла от Густаво бумажный пакет с выпечкой, дождалась, пока он перельет мой кофе в картонный стаканчик, накроет крышкой и сунет в него соломинку, и вышла из кафе.
– Нет, в самом деле, – сказал Густаво, с натугой опуская заедающие ролл-ставни, – я не понимаю, зачем ты связалась с этим парнем? Ты же красавица, Алиси. Я понимаю сложность твоего положения, но ты могла поискать другие варианты.
– Ты уже тысячу раз задавал этот вопрос, – напомнила я, отбивая холодной улыбкой его вялое любопытство.
– А ты мне ни разу не ответила.
Не ответила я и в этот раз. Толпа из бара взвыла, салютуя каверу на недавний хит и делая беседу невозможной. Я воспользовалась ситуацией и вызвала «Убер». Пока Густаво закрывал замки, подъехало мое такси. Нырнув в спасительное нутро автомобиля, я помахала хозяину кафе рукой и откинулась на сиденье, мрачно думая о том, как мне надоело жить в положении вечной бродяжки.
Машина медленно пробиралась по проспекту Инфанта Генриха. Несмотря на поздний час, на дороге было не протолкнуться. Водитель, лысый араб, косился на меня в зеркало. Его масленые глаза плотоядно обшарили мою фигуру. Я криво усмехнулась: нет, дорогой, тебе тут ничего не обломится, даже не мечтай. В сумке, под ворохом барахла, для подобного похотливого сброда я припрятала кастет с выкидухой, – рыночная дешевка, конечно, но выглядело устрашающе. Впрочем, водитель, видимо что-то почуяв, не сделал ни одной попытки установить контакт, всю дорогу помалкивал, хотя я была так зла, что взорвалась бы от любой попытки заговорить. Густаво слегка снизил заряд раздражения, но спустя пять минут после расставания от меня полетели искры. Я с нетерпением ждала, когда мы наконец-то доедем, и, кажется, нервозность передалась и водителю. Он заерзал и поехал быстрее.
Здание приюта для животных было темным, как и два часа назад, когда я уходила. Машина остановилась, и я вышла, почувствовав, как завибрировал телефон, когда со счета списали стоимость проезда. Открыв тяжелую калитку, я вошла и тут же заперла ее, не дожидаясь, когда машина тронется с места. Меня встретил лишь нестройный лай разбуженных собак в глубине вольеров. Я прошла к низенькому офису с покатой крышей, отперла дверь и, не зажигая света, прошла в самую дальнюю комнату, служившую и обеденной зоной, и комнатой отдыха. Только там я зажгла лампу.
Бобо, старый лабрадор-отказник, естественно, спал на диване и встретил меня слабым шевелением хвоста. Я погладила его по голове, и он сполз на пол в надежде на угощение, побеспокоив спавшую на нем Матильду, кошку-сфинкса, которая мерзла даже в дикую жару. Матильда покосилась на меня с отвращением, потянулась, выпуская из голых лап острые когти, душераздирающе зевнула и, усевшись копилкой, перевела взгляд на холодильник. Ее куцые усы скрутились жалкими спиральками.
– Попрошайки, – проворчала я, открыла дверцу и вынула консервы. Разделив угощение между животными, я вытащила из шкафа плед и подушку, застелила диван и, погасив свет, улеглась. Бобо, доев свою порцию, запрыгнул на постель и устроился в ногах, а спустя минуту явилась и Матильда, раскопала одеяло и забралась под него. Я нащупала ее голый зад и погладила, а потом повернулась на бок и закрыла глаза, думая о том, как я несчастна.
Первой на работу пришла Даниэла, крепко сбитая сорокалетняя тетка, с мощными ногами кавалериста и такими же усами над губой. При всей суровости облика Даниэла была созданием нежнейшим, обожала своего мужа и двоих отпрысков-двойняшек, давно упорхнувших во взрослую жизнь. Животных Даниэла тоже любила, поэтому в приюте была незаменимой и единственная получала полную ставку, выполняя одновременно функции шофера, доктора, менеджера и секретаря. Едва хлопнула калитка, как Бобо вскочил с дивана и помчался к дверям, несмотря на свои преклонные лета. Матильда с нагретого места уходить не желала, хотя я турнула ее и торопливо убрала постель, но все попытки были тщетны, несмотря на то что я замела следы, как смогла. Даниэле, придерживающей два гигантских бумажных пакета с кормами: человеческим и животным, хватило одного взгляда.
– Ты опять ночевала здесь? – произнесла она, с отвращением глядя на мою всклокоченную голову.
Я не стала отвечать, лишь пожала плечами и отправилась в крохотный закуток, служивший нам туалетом и душевой, где умылась и как могла привела прическу в порядок. Когда я вернулась, Даниэла уже выгружала продукты в холодильник, отпихивая Бобо, показывающего, насколько он голоден.
– Если не трудно, выведи его на прогулку, – сказала Даниэла, не оборачиваясь. – Должна же от твоей ночевки быть хоть какая-то польза.
– Не думаю, что хочу слушать твое мнение, – ответила я и потянулась за поводком.
– Может, и не хочешь, но меня это не остановит. Если я не скажу тебе, то кто, Алиси? Поверь, никто не оценит твоей никому не нужной преданности и верности, и особенно – твой муженек. Жертва совершенно бессмысленна.
– Сегодня должны доставить корма для животных и наполнители для кошачьих туалетов, – напомнила я. – Проследи, чтобы количество совпадало, в прошлый раз нас нагрели на десять упаковок. И проверь консервы на просрочку.
Даниэла кивнула, выразив затылком свое неодобрение, но возразить ей было нечего. Мы сменили поставщика кормов месяц назад и, кажется, сделали это напрасно. Мало того, что он каждый раз привозил грузы с задержкой на день-два, так еще доставку осуществляли два неприятных типа с жуликоватыми глазами, которые все норовили погладить меня по заду. Стоило большого труда удержаться, чтобы не смазать по этим лоснящимся физиономиям. Поставщика мне сосватала Даниэла, он приходился ей каким-то дальним родственником, бизнес которого медленно, но верно прогорал, оттого цены у него были немного ниже, чем у оптовиков. Две партии консервов были просрочены, но сроки показались мне не критичными. Я как-то смотрела передачу, в которой подробно объясняли, почему не стоит бояться консервации. Животные смолотили корма, и ни у кого даже животы не заболели, но в дальнейшем я требовала проверять все тщательнее.
– Вернешься, будем завтракать, – буркнула Даниэла и вильнула задом в сторону. Я обернулась, но кроме пакета с чем-то вроде большой кастрюли на столе не было ничего интересного.
Чувствуя немой вопрос, Даниэла смилостивилась и объяснила:
– В семь явилась свекровь с целым тазом катапланы – ей все кажется, что ее мальчик недоедает. Старой каракатице не объяснить, что мы теперь живем вдвоем и нам некуда девать эту прорву еды. Я и сама до сих пор не могу привыкнуть готовить на двоих, а тут еще она. Через пять минут мы уже поругались насмерть, и, клянусь, я воочию представила, как беру лицензию на ее отстрел, а потом украшаю стену напротив кровати ее шкурой. Свекровь обиделась, пришлось брать еду на работу. По крайней мере, ты не останешься голодной.
Я хмыкнула, свистнула Бобо и вышла на улицу. За приютом был пустырь, где наши псы делали свои дела, а мы могли не утруждаться уборкой. Война Даниэлы со свекровью была такой же древней, как их ветвистая биография, уходящая своими корнями к вестготам и иберийцам. Старуха лезла во все дела своего единственного сына, его несчастной жены и детей, указывая, как и что делать, требовала безоговорочного повиновения, а в спорах могла и огреть по голове клюкой из черного металла со стершейся от возраста ручкой. Пару раз я видела ее в машине, когда Даниэла была вынуждена подвозить свекровь до вокзала. Точеный профиль старухи напоминал орлиный, такими же были ее очи, черные, как переспелые вишни – глаза хищника, зорко высматривающие добычу. Думаю, что свекровь хотела поглядеть на меня, чтобы оценить потенциальную опасность. Вот почему я никогда не приглашалась в дом Даниэлы и не была представлена ее мужу, как бы ни пыталась моя сотрудница выдать себя хозяйкой положения. Муж Даниэлы, по ее редким признаниям, не пропускал ни одной юбки, несмотря на внешнюю забитость и полную неспособность выражать собственное мнение.
Позже подошли и другие сотрудники приюта: юная Мануэла, горячая, резкая, на удивление некрасивая, напоминающая обезьянку, и столь же молодой Марко, тощий, нескладный собачник, которому было жаль всех псов без исключения. Марко неплохо разбирался в компьютерах, и потому я в свое время поручила ему организовать агрессивную рассылку рекламы нашего приюта по социальным сетям, где не столько рассказывалось о наших достижениях, сколько высвечивались мордахи псов и котов, которых требовалось пристроить. Действовало это потрясающе, животных разбирали, даже возрастных, особенно когда я стригла псов и облагораживала кошек. Возвраты, конечно, случались, но не так часто, как прежде.
День прошел в рутинной работе. Я отвлеклась и забыла обо всем, когда часа в четыре зазвонил мой телефон, высветив на экране фото мужа. Я подержала пластмассовое тельце в руках, а потом решительно сдвинула картинку трубки на зеленый кружок.
– Алиси, прости меня, – привычно заныл Деметрио. – Только сейчас проснулся и понял, что ты не возвращалась домой. Мне так стыдно!
– Все нормально, – холодно ответила я. Таким искренним казалось его раскаяние и в прошлый раз, и в позапрошлый. Эгоистичное извинение ребенка, съевшего конфету и обещающего, что больше не будет, чтобы через минуту потянуться за новой, зная, что его простят.
– Нет, не нормально. Ты не должна спать где попало только потому, что мне захотелось потрахаться. Я чувствую себя полным дерьмом.
Я промолчала, чтобы муж почувствовал мое неодобрение, хотя знала, что надолго его раскаяния не хватит. Конкурировать со знойным красавцем из бара, учитывая наклонности Деметрио, я не могла.
– У меня новости, – наконец сказала я.
Теперь замолчал он, а потом восторженно воскликнул:
– Да? Тебе позвонили? Мы можем отпраздновать? Это здорово! Я позвоню родителям, они придут в восторг. По-моему, они ждали новостей больше тебя. Погоди, погоди. Я подумаю… Может, сходим в ресторан? Или дома? Да, лучше так, все-таки это домашняя история. Господи, бабушке тоже сообщу, пусть приезжает. Я так счастлив! Завтра, да?
За эту неподдельную ребячью радость Деметрио можно было простить все. Я согласилась на домашний ужин, при условии, что готовить мне не придется. Мужу было все равно, он положил трубку и перезвонил через четверть часа, с энтузиазмом рассказав, что готовку возьмут на себя мать и сестра, а торжественное мероприятие состоится не у нас, а в семейном доме Мендес. Я согласилась. Праздники семьи мужа всегда были масштабными, с обилием еды, шумных гостей, объятиями и поцелуями, но самое прекрасное в них – из этого дома всегда можно как уйти в собственную берложку, так и остаться до самого конца.
Несмотря на то что семья Мендес освободила меня от готовки, я все равно сбежала с работы пораньше, чтобы принять участие в приготовлении торжественного ужина. Отлынивать было неудобно, в конце концов, праздник планировался в мою честь. К тому же требовалось ограничивать аппетиты домочадцев. Дай волю матери и бабке Деметрио, они бы созвали на праздник всю улицу и приготовили еды на целую роту солдат, а мне хотелось чего-то более камерного. К тому же я собиралась приготовить хотя бы несколько блюд из русской кухни, которые спустя два года все еще воспринимались в семье как экзотика. Больше всего Мендесы любили винегрет, а также тот кулинарный кошмар, который у меня на родине почему-то называют мясом по-французски, хотя нигде во Франции я его не ела и не видела. Что до остального, то Мендесы не любили ни борщ, ни пельмени, а поскольку я не особо много готовила, то отдала кулинарные изыски на их откуп.
Деметрио был единственным сыном в большой и довольно заполошной семье, разродившейся целым выводком дочерей, потому единственного мальчика воспринимали как божество. Только божество надежд не оправдало, склонив чашу весов своих сексуальных предпочтений на иную сторону. Мендесы, естественно, о происходящем знали, учитывая криминальную биографию сына, дважды по молодости задерживаемого полицией за хулиганство. Потому его скоропалительная женитьба на мне вызвала у них противоречивые чувства: облегчение, смешанное с опаской. А вдруг эта настырная иностранка не наставит нашего мальчика на путь истинный, а – напротив, столкнет в пропасть? Больше двух лет ко мне присматривались, готовясь в случае необходимости впиться в горло, но позже страсти улеглись. Говоря обо мне с соседями, которые, естественно, о пристрастиях Деметрио знали, Мендесы говорили: наша милая Алиси…
Их старый дом находился совсем недалеко от площади Камоэнса в исторической части города, в пяти минутах ходьбы от площади Росиу. Трехэтажный дом глубокого синего цвета был втиснут между двумя другими – для Лиссабона дело обычное. Мендесы ютились на первом этаже, сдавая остальные комнаты туристам, что было весьма прибыльно, учитывая желание путешественников не переплачивать за дорогу к ближайшим развлечениям района Байра-Альту. До аэропорта тоже было всего семь километров, потому комнаты у Мендесов редко пустовали. За рюмочкой мадеры бабка Деметрио, а то и его мать, периодически пускались в пространные воспоминания, сколько усилий им стоило сохранить дом и не позволить превратить его в руины. Кажется, они ждали подобных откровений от меня, но плохой португальский спасал от лишней откровенности. Я говорила: мама недолго работала в театре, отец после развода эмигрировал, а мой первый муж умер от инфаркта, – получала свою долю сочувствующих вздохов, и на этом болотце опасных разговоров затухало.
Свою долю в семейный ужин я вложила в виде десерта и мадеры, которые купила в лавке неподалеку от дома на площади Росиу, клубящейся разноязыким многолюдием. Иногда мое ухо вылавливало обрывки русской речи, и я инстинктивно подавалась вслед, чтобы тут же отпрянуть. Сегодня на пути соотечественники не встретились, а Роза, хозяйка лавки, продавая мне вино, заговорщически подмигнула.
– Кажется, у кого-то есть повод выпить рюмочку, а? – хмыкнула она.
– Да, дорогая, я дождалась, – подтвердила я и пригласила зайти вечерком. Роза обещала, а я, забрав покупки, отправилась к Мендесам, которых спустя два года так и не смогла назвать своей семьей.
В холле торчали туристы, а Анна-Хосе, старшая сестра Деметрио, заморенно улыбалась им и заполняла какие-то бумаги, то ли на вселение, то ли наоборот. Рюкзаки у ног туристов ясности не добавляли, но судя по их восторженным лицам, они только приехали и намеревались поскорее бросить барахло в своей комнате и отправиться осматривать Лиссабон. Анна-Хосе кивнула. Я кивнула в ответ, проходя холл насквозь, к дальним комнатам, где на задворках ютилась вся орава. Ноздри защекотал аромат блюда из морепродуктов. Мендесы всегда готовили аррош де маришку на любое семейное торжество, а также свинину и курицу под соусом. Семья уже собралась, даже Деметрио, сбежав с работы пораньше, восседал на своем привычном месте, по левую руку от бабушки. Почти оглохшая донна Росаура на единственного внука поглядывала с умилением и то и дело гладила его по руке, как собаку, а Деметрио старательно разрезал кусочки мяса на ее тарелке. У Росауры из-за артрита действовала лишь одна рука, вторая, скрюченная, как птичья лапа, с ножом справиться не могла, а вот зубы – фамильная гордость Мендесов – сохранились великолепно. При виде меня Деметрио вскочил, обнял за плечи и радостно воскликнул:
– Ну, покажи, покажи скорее!
– Сейчас, – отмахнулась я и всучила ему пакет с покупками. – Где Элена?
Мать Деметрио нашлась на кухне. После смерти мужа на ее плечи упало управление хостелом, в который превратился семейный дом. Надо сказать, у Элены это выходило неплохо, но все попытки приобщить к семейному делу сына пошли крахом после того, как несколько лет назад Деметрио растратил уйму денег на сомнительные развлечения. Элена наивно полагала, что кровиночка решил стать актером и даже посещает некие курсы. Каково же было ее разочарование, когда ей позвонили из полиции и предложили внести за великовозрастного оболтуса залог. Тогда же Элена узнала, что Деметрио неоднократно запускал ручонки в закрома хостела. Больше сыночка к кассе не допускали. Тихим трагичным шепотом Элена рассказала, как скрепя сердце вымела Деметрио из дома: велела убираться и не возвращаться, пока не найдет работу. Моего будущего мужа тогда изрядно помотало, но Элена не смягчилась, пока Деметрио не устроился в бар. Но даже после того он не вернулся на площадь Камоэнса, предпочтя жить свободно, подальше от бдительного ока мамочки. Элена же из себя выходила, но приструнить блудного сына, вкусившего запретного плода развлечений Лиссабона, не смогла.
– Тебе помочь? – спросила я, глядя, как она кромсает сыр, накладывая его на блюдо щедрой горкой.
Свекровь глянула на меня и помотала головой:
– Не нужно. Паулина и Леонора все сделали. Только забери вот это и садись, я приду через минуту.
Я забрала нарезки, маслины, лоснящиеся черными сочными боками, и отнесла угощение в гостиную, хотя приткнуть еще два блюда было проблематично. Паулина и Леонора, одинаковые с лица, синхронно протянули руки и забрали их у меня без единого звука. Сестрам-близняшкам Деметрио было слегка за тридцать. Обе одинаково несчастливо вышли замуж, но Паулина все еще мучилась со своим утырочным мужем Руи, что сейчас налегал на спиртное и закуску, а вот Леонора уже стряхнула своего упыря с плеч, словно дохлую муху. Я ни разу не видела экс-супруга золовки, она же о нем старалась не вспоминать, а если говорила, то таким зловещим шепотом, словно тот был как минимум серийным убийцей. На деле же ничего такого уж необычного муженек Леоноры не совершил, так, изменил пару раз да попался, как идиот. У обеих сестер родились дети, и тоже дочери, что для Элены было еще одним проклятием. Свекровь мечтала о внуке, а дети ее надежд не оправдывали.
Элена действительно пришла через минуту, следом подтянулась Анна-Хосе, бдительно оставившая открытой дверь в коридор, чтобы в случае необходимости услышать туристов. Самой старшей дочери Элены повезло с мужем, но и Анна-Хосе родила от своего Криштиану троих дочерей. Сейчас весь этот выводок с визгом носился на внутреннем дворике, изредка подбегая к столу, чтобы кто-то из взрослых вложил в их рты пичужью порцию съестного. Криштиану, сорокалетний дядька с пузиком и намечающейся плешью, на знаменитого футболиста с таким же именем не походил нисколько, работал бухгалтером и о футболе даже не мечтал. Думаю, его даже я обыграла бы без труда.
– Ну, давай, не томи! – нетерпеливо воскликнул Деметрио. Я смущенно улыбнулась и вынула из сумочки паспорт.
– Вау! – обрадовался муж, выхватил красную книжечку у меня из рук и стал перелистывать страницы. – Поздравляю! Теперь ты полноценная гражданка Португалии. Только фото неудачное – ты на нем какая-то испуганная.
– Не испуганная, а замученная, – ответила я мужу, припомнив, сколько пришлось побегать, каких нервов и денег мне это стоило.
– Ты галантен, как всегда, – небрежно сказала Элена и, наклонившись, чмокнула меня в щеку. – Мало я тебя лупила в детстве… Поздравляю, деточка! Никогда не понимала, почему мигрантам с Востока без проблем дают паспорта, а нормальные люди должны пройти семь кругов ада. Ну, слава богу, теперь твоим мучениям конец…
Она хотела сказать что-то еще, но осеклась и промолчала, бросив на сына встревоженный взгляд. Деметрио ничего не заметил, он уже передал мой паспорт сестрам и трогательно ухаживал за бабушкой, накладывая ей на тарелку еду. Росаура безмятежно улыбалась и смотрела на внука с обожанием. Я дождалась, когда мне вернут документ, и убрала его в сумку. О чем думала в тот момент Элена, я догадывалась и потому стиснула пальцы в кулак, до боли вонзив ногти в ладонь. Слишком много было этих слов, сказанных вскользь, с расчетом, что глупая иностранка не поймет. Хотя, думаю, все сознавали, что русская нахалка, окрутившая единственного сына Мендесов, не такая тупая, какой ее хотят видеть.
Я перехватила взгляд мужа. Деметрио был прекрасен и, к сожалению, хорошо это знал. Он вдруг улыбнулся ясной мальчишеской улыбкой, от которой его глаза из карих стали почти желтыми, как подсолнухи. Мало кто мог устоять перед этим коронным обольстительным взглядом, с его вызывающей простотой. Я улыбнулась в ответ, только в глубине души шевельнулось нечто неприятное.
Ужин шел своим чередом. Анна-Хосе вставала и убегала обслужить клиентов, иногда к ней присоединялись сестры, Элена и даже я. Недвижимыми за столом оставались лишь Росаура, задремавшая с вилкой в руке, да Криштиану, залипнувший в телефоне. Дети, набегавшись, отправились наверх. Сестры-близняшки, две зеркальные тени, неторопливо убирали со стола. Я вызвалась помогать, отнесла посуду на кухню, сгребла мусор в большой пластиковый пакет и отправилась выбросить его в бак за домом.
Тихая улочка на задворках была пуста, сюда не заезжали посторонние, кроме мусорщиков да доставщиков, потому я сразу же обнаружила гостя, чей мощный силуэт, придерживающий громадный мотоцикл, заливало закатное солнце. К своему недовольству, я увидела, что гость стоит не один – рядом с ним мой муж.
Рослый, коротко стриженный брюнет что-то яростно говорил Деметрио, а тот оправдывался, что было заметно по его заломленным рукам и странному приседанию, почти собачьему. Не хватало только поджатого хвоста. Так ведут себя дворняги, заискивая перед сильным и красивым доберманом. Я вышла наружу. Брюнет, бросив на меня хмурый взгляд, сказал что-то отрывистое и, развернувшись, пошел прочь, на ходу надевая мотоциклетный шлем. Деметрио проводил его тоскливым взглядом, а затем понуро поплелся к дому. Проходя мимо, он с неожиданной злостью произнес:
– Ну? Скажешь что-нибудь?
Я ничего не сказала, просто пошла в дом. Настроение было ни к черту. По пути я свернула на террасу, подумав, что, наверное, зря не начала курить. Забытая бутылка мадеры стояла на перилах, я, недолго думая, взяла ее и сделала глоток прямо из горлышка, захлебнувшись и закашлявшись, а потом вытерла рот тыльной стороной ладони. Поставив бутылку, я сделала шаг в сторону старых пластиковых кресел, что обычно торчали на террасе бесполезной грудой, и с испугом обнаружила свекровь. Элена сидела в одном из них с пустым стаканом и глядела на меня с обреченностью собаки, которую должны были усыпить.
– Думала, ты сможешь его переделать, – горько сказала Элена. – Но даже тебе это не под силу. Такая красивая и такая бессильная.
– Не понимаю, о чем ты, – отозвалась я.
Элена пьяно махнула рукой:
– Не прячься за свой русский! Все ты понимаешь. Я никогда не одобряла вашего брака, но думала, ты его сломаешь, заставишь измениться. А тебе наплевать, верно? Особенно сейчас, когда дело сделано. Ты – гражданка Португалии и теперь его бросишь. На черта он тебе? Алиси, ты молода, хороша собой, как картинка, и вполне можешь встретить своего мужчину, а вот Деметрио… Господи, какой позор, какой позор! Кто дальше понесет имя Мендесов? Один-единственный сын, и тот порченый. Жуан не дожил до этого дня, хвала тебе, Господи!
Я не знала, что сказать, потому торчала рядом, как идиотка. Элена вдруг заплакала и схватила меня за руку, прижав ее к своей щеке. Я обняла свекровь, подумав, что теперь, когда цель достигнута, я действительно свободна в своем выборе и могу уйти в любой момент, сделав эту семью еще несчастнее.
– Подожди, – сказала вдруг Элена и сдернула с запястья браслет: серебро с множеством брелоков, вещь не раритетную, но вызывающую у меня восторг. Элене делали его на заказ, я хотела приобрести себе нечто подобное, но для этого надо было взять образец, а Элена расставаться с украшением не хотела. – Возьми.
– Ты с ума сошла, – возмутилась я и оттолкнула ее руку. – Не надо, это же твоя любимая вещь.
– Нет, возьми. Ты теперь член семьи. Я ничего не подарила вам на свадьбу – не верила, что может что-то получиться. И мне теперь стыдно. Не обижай меня, Алиси!
Я еще немного посопротивлялась, но в итоге приняла предложение. Признание свекрови грело душу. Домой возвращались поздно, отвергнув предложение Элены остаться до утра. В такси Деметрио долго дулся и молчал, но позже оттаял и с восторгом стал расписывать все прелести моего нового положения. Я отвечала вполне естественно, хотя думала, что разрыдаюсь. Радости не ощущалось, вечер оказался безнадежно испорченным.
Дома, в нашей маленькой квартире, я направилась в ванную, а муж сразу пошел спать. Я провозилась довольно долго, и когда вышла, Деметрио уже посапывал. Откинув одеяло, я легла, стараясь не побеспокоить его, а он, точно маленький, прижался и поцеловал в шею. Я не шевелилась и думала о незнакомце, что так некстати явился в дом Мендесов. Только из каких-то чувств муж мог позвать его туда, в святая святых, куда даже меня пригласили не сразу. В глубине души шевельнулось что-то похожее на ревность, а может, зависть – слишком давно никто не испытывал ничего похожего по отношению ко мне.
– Пабло сказал, что у тебя убийственные глаза, – пробормотал Деметрио чуть слышно.
Его нос уткнулся мне между лопаток, дыхание обжигало кожу. Я прижала его руки к своей груди и закрыла глаза. Почти заснув, я вдруг поняла, что неверно перевела слова мужа.
Его друг произнес совсем другую фразу.
Пабло сказал: у нее глаза убийцы.
Лиссабон не спал, ахая многоголосьем местных жителей и туристов где-то там в центре. Моя маленькая квартира на окраине, в тихом, незаметном переулке, была надежно защищена от шума баррикадой высоток, но я все равно слышала эти звуки и не могла уснуть, ворочаясь и боясь разбудить похрапывающего мужа. Наконец, не выдержав, я поднялась и пошла на кухню, варить кофе, который почему-то на меня действовал отнюдь не бодряще, а скорее, успокаивающе. Где-то я слышала, что кофеин на самом деле действует всего на двадцать процентов населения Земли. Налив в кофемашину молока и насыпав ароматного порошка, я дождалась, когда агрегат выплюнет коричневую жидкость, а затем, забрав чашку, забралась на широкий подоконник с ногами.
Меня зовут Алиса Мендес. Два года назад меня звали Алиса Мержинская. Десять лет назад я бежала из родного дома, прихватив украденные пять миллионов долларов.
История моего появления в Португалии началась после панического бегства из Москвы, где я попала в западню. Мой первый муж, Владимир Мержинский, отмывал деньги для криминальных структур и однажды впал в немилость. Володя решил бежать, прихватив за границу меня, но, тщательно разработав план побега, неожиданно умер от инфаркта. Я ничего не знала о деньгах, которые безуспешно пыталась вытрясти из меня местная мафия в лице серого кардинала города Петра Гловы и настоящего криминального авторитета Тимофея Захарова. Володя перевел деньги единственному человеку, на которого никто бы не подумал: моему отцу, умирающему от рака в больнице Чехии. Отец бросил меня много лет назад, а потом и сам остался в том же положении. Володя сумел договориться с ним, определив в отличный хоспис, и после смерти неизвестного в криминальных кругах Геннадия Филиппова я унаследовала пять миллионов долларов.
Я не смогла уйти без потерь. Племянник Володи Михаил, который остался без денег, не поверил в то, что я ничего не знаю о пропавших миллионах. Он нанял преступника, прозванного мною Эль-Ниньо, мужчину-урагана, опасного и безжалостного. Моя подруга Женя и бывшая теща Володи – Агата – были убиты.
Друг моего мужа Деметрио сказал, что у меня глаза убийцы. Кто бы мог подумать, что незнакомый мужчина попадет в точку?
Я убила Эль-Ниньо. Это назвали бы допустимой самообороной. Возможно.
Я убила Михаила. Это назвали бы допустимой самообороной? Не уверена. Михаил напал на меня, и я зарезала его обломком ученической рапиры.
Кто там следующий?
Я убила Оливье – моего французского друга, неудачливого художника, алчного мальчишку, который решил меня шантажировать, а потом избавиться раз и навсегда. Его тело нашли в шахте лифта в Париже, с разбитой головой, обмотанной полиэтиленом.
Спазм скрутил меня на мгновение так сильно, что я перестала дышать и прижала к животу ладонь.
Врач не пытался меня обманывать. Он говорил, что у меня, если я решусь на аборт, скорее всего, больше не будет детей, и советовал подумать. Я не думала. Мысль о том, чтобы родить ребенка, была невыносима. Я убедила себя, что выбора нет. Не проходит дня, чтобы я не пожалела о содеянном.
Моя душа болит. Там, где еще недавно возился нерожденный ребенок, отцом которого мог быть здоровенный увалень Лешка, мой телохранитель, шпион, незадачливый любовник, пригретый из жалости и убитый из-за меня. Или, того хуже, отцом теплого комочка, сгустка несформировавшихся клеток мог оказаться мужчина с ястребиным профилем и душой убийцы, который взял меня силой и не собирался отпускать, тот, кого я ненавидела больше всех. Его звали Герман, бывший хозяин Тимофей Захаров называл его Змей. Он был садистом и убийцей и привык получать все. После того, как он получил меня, я раздавила его машиной. Это не походило на самооборону. Как там было у классиков? «А эту кровь не смоет с рук весь океан Нептуна»?
На моей совести Женька, Агата, незадачливый охранник Леха и моя последняя любовь – Сергей Самохин, оставшийся прикрывать мой побег. Хватит себя обманывать, скорее всего, Сережа тоже погиб. У меня не осталось никого, ради кого я могла бы остановиться, кого я могла бы просто любить. И поэтому я бегу. Все время бегу[1].
Все глупости человек совершает от одиночества. Кто-то заводит кота или собаку. Я завела себе мужа. Назвать это по-другому язык не поворачивался.
Несколько месяцев я переезжала с места на место, вздрагивая от каждого резкого звука. После отъезда из Москвы на меня свалилось еще одно горе: мой пес, ротвейлер Бакс, будучи уже в преклонных собачьих летах, скончался. После его смерти впервые в жизни у меня случилась истерика.
Так я осталась совсем одна.
Несколько раз я порывалась завести новую собаку, но так и не отважилась. Мой кочевой образ жизни не очень располагал к этому. Собакой нужно было бы заниматься, дрессировать, к тому же я не признавала диванных пород. Мне нужен был защитник, крупный, злобный пес: ротвейлер, доберман, овчарка. Но я моталась налегке, без машины, часто разъезжая на электричках и пользуясь онлайн-сервисами проката авто, позволяющими сохранить анонимность.
Россия, от которой я отвыкла, сильно изменилась после моего возвращения. Сделать фальшивый паспорт теперь было даже проще, чем раньше. Интернет наводнили предложения, не только опасливо прятавшиеся в запрещенном мессенджере, где даже не требовалось входить в ДаркНет, но и совершенно открыто. В Интернете можно было купить все: наркотики, оружие и, что меня интересовало больше всего, фальшивые документы. Не скажу, что это было так уж легко, дважды меня кидали, забирали деньги и не отдавали паспорт, но после недолгих мытарств я смогла найти надежного поставщика, у которого прикупила сразу четыре паспорта, которые было сложно отличить от настоящих. Возможно, я не смогла бы пересечь по ним границу, но на тот момент это мало заботило. За исключением фото, все в паспортах было настоящим. Номера совпадали с реальными, даже непонятные для меня документы СНИЛС и медицинский полис соответствовали оригинальным данным. Я предпочитала не расспрашивать, кем были женщины, оставшиеся без корочек. Возможно, они понятия не имели, что где-то по стране ходит еще одна женщина с данными, соответствующими их анкетам. Один из паспортов я выбрала в качестве основного по тривиальной причине: его хозяйку тоже звали Алисой. Это позволяло не путаться. Именно по этим документам я перемещалась по России, пока не поняла: хватит с меня. Надо побеспокоиться о будущем.
Основная проблема, с которой я столкнулась, – срок действия моего настоящего заграничного паспорта истекал. Из Франции я вылетела на законных основаниях, засветившись за границей, но тогда меня прикрывала дипломатическая неприкосновенность: я летела не одна. Сопроводить бедную мадемуазель Алису согласился французский дипломат, приятель моего друга-аристократа, решивший оказать тому любезность. Я не была уверена, что смогу вернуться в Европу в дальнейшем. Все капиталы остались там, я смогла перевести лишь небольшую часть денег, которая за пару лет мытарств изрядно похудела. Следовало что-то придумать, и лучшим вариантом стало бы замужество. Алиса Мержинская должна была навсегда исчезнуть, но при этом ничего не потерять. Перелопатив Сеть, я пришла к выводу, что оптимальным вариантом будет брак с гражданином европейской страны. Я выбрала Португалию – здесь было проще всего получить гражданство. Формальностей с его получением хватало. Проще всего, и в посольстве от меня этого не скрывали, было приобрести недвижимость стоимостью ни много ни мало полмиллиона евро. Тогда процедура существенно упрощалась. Русских, казахских и украинских нуворишей в Португалии хватало. Но я на такую жертву пойти не могла, и не потому, что не хватало денег: даже тех процентов, что набежали за десять лет на моих вкладах, хватило бы на несколько таких домов. Проблема оставалась в том, что вклады были открыты на Алису Мержинскую. Я как огня боялась, что мое инкогнито раскроется, например, через подачу налоговых деклараций и дойдет до Захарова, Гловы или их друзей. Португальские банки достаточно лояльны к нерезидентам страны, позволяя открывать счета без особых проблем. В свое время это сделал даже такой диктатор, как Муаммар Каддафи, который демонстративно снял со счетов в швейцарских банках около семи миллиардов евро, а затем внес часть денег в национальный португальский банк. Там же они оставались и после смерти ливийского лидера, составляя около 2 процентов от всех вкладов на счетах банка. Эту историю мне рассказал один из менеджеров, убеждая, что в их банке деньги будут столь же защищены, как и в Форт-Ноксе.
Был и иной вариант. Например, вложить деньги в некий проект: инвестиционный, социальный, дающий рабочие места. Здесь сумма вклада была в разы меньше, я могла рискнуть тремястами тысячами, которые снимала и прятала в закромах, чтобы выложить в нужный момент. Это сокращало ожидание, но даже в этом случае пришлось бы ждать, возможно, лет пять, а я не могла себе этого позволить. В качестве проекта я придумала приют для собак. Через объявления в Сети я нашла такое заведение, нуждающееся в срочных финансовых вливаниях.
На самом деле приют возник не просто так. В России я, похоронив пса, подумала, что могла бы принести пользу хоть кому-то, и попыталась устроиться в подобное заведение, но выдержала всего пару дней. Дело было даже не в вопиющей бедности и неустроенности, а в отношении соотечественников к бездомным собакам и кошкам. Реально действующие приюты были переполнены, но львиная доля таких заведений, к моему удивлению, была фикцией, контролируемой мафией. Отвыкшая от реалий отечественного бизнеса, я не сразу уразумела, в чем дело. Оказалось, в России бездомных собак законодательно запретили убивать, их предписывалось отлавливать, стерилизовать и выпускать в среду обитания, что, на мой взгляд, было несусветной глупостью. Псевдоприюты наживались на этом, отлавливали в лучшем случае пару собак, вешали им бирки на уши и отправляли восвояси, отмывая полученные из бюджета денежки. Там же я столкнулась с таким новым для себя понятием, как «зоошиза». Так называемые зоозащитники не имели ничего общего с настоящими. Это была целая армия интернет-троллей, которые вываливали в Сеть слезливые истории о собаках и кошках, призывая не убивать животных. Благое, казалось бы, дело было всего лишь ширмой для мошенников, наживающихся на страданиях животных. Весь этот механизм я увидела изнутри, сбежала и больше не возвращалась.
В Португалии все было по-другому. У меня получилось, правда, с определенными оговорками. Приют, несмотря на все мои усилия, все равно оставался убыточным предприятием, которое я подпитывала из собственных средств, чувствуя себя невероятной дурой. Осталось выйти замуж. Проблему осложняло то, что после аборта и того, что делал со мной Змей, я питала к физической близости настоящее отвращение. Потому встреча с Деметрио Мендесом стала для меня спасением.
Первое время португальский мне не давался, оттого я радовалась, когда встречала на улицах соотечественников, иногда даже шла за ними, прислушиваясь к разговору. Особое удовольствие доставлял наш родной русский мат, трехэтажный, с ветвистыми посылами к общим родственникам. Если туристы понимали, что я неспроста иду следом, то задавали вопросы, на которые я отвечала по-французски и спешно ретировалась. В минуты тоски я одиноко напивалась в барах, предпочитая выбирать заведения для лиц нетрадиционной ориентации – это было безопаснее. Здесь тебя не пытались лапать мужчины, а отбиваться от дам, томно взирающих сквозь стекло бокалов, было даже забавно. Впрочем, я не производила впечатления лесби, и после неуклюжего флирта меня обычно оставляли в покое, однако бывали исключения. Одним из них стала Луиза, толстуха с короткой стрижкой под мальчика и булавкой в носу. Луиза, которой перевалило за тридцать пять, была настоящим фриком: обильно красилась, носила лосины, что на ее гиппопотамьих ногах выглядело устрашающе, обтягивала живот и обвисшую грудь тесными топиками со стразами. Ее лицо было очень щедро одарено всем, я, признаться, не встречала прежде человека, у которого всего было… с перебором. Слишком большие глаза, слишком крупный, как у бультерьера, нос, слишком большие зубы. Что до щек, то их было просто много, как и подбородков. В зависимости от наклона головы насчитывалось и три, и четыре. Сколько я ни встречала Луизу, та всегда была в каких-то ужасающих, частенько очень несвежих одеяниях, свидетельствующих о тотальном отсутствии вкуса.
Луиза прицепилась ко мне в баре Ле Мараис, где я, будучи изрядно навеселе, ответила на ее улыбку. Каково же было разочарование Луизы, когда та поняла, что я не из сестер. Тем не менее мы продолжили общение. Мне было все равно, с кем болтать, лишь бы подтянуть язык, а Луизу не пугал мой плохой португальский.
– Ты пугающе красива, – восторгалась она. – Я бы дьяволу продала душу хотя бы за четверть такой внешности.
Она же была дурна собой и совершенно несчастна, поскольку последние отношения закончились год назад. Бедная Луиза до сих пор хранила в телефоне фото своей последней обоже и при первой же возможности с придыханием рассказывала, какая красивая у них была любовь, демонстрируя фото из разных городов Европы. На них с ней рядом была миниатюрная азиатка по имени Чайлай, откуда-то с Филиппин или Таиланда, и, по словам Луизы, она потратила на тоненькую фею с раскосыми глазами все свои сбережения, после чего та упорхнула в неизвестность. Я ни в какую любовь со стороны азиатской прелестницы не верила, но благоразумно помалкивала, отчего прослыла в глазах Луизы тонкой и чувствующей натурой. К тому же я никогда не смеялась над ее любовью, в отличие от прежних знакомых.
Работала Луиза в маникюрном салоне, и, по ее собственному мнению, пользовалась бешеным спросом, хотя позже я убедилась: она по уши в долгах и влачила буквально нищенское существование в своей крохотной студии, где душем служил закуток на кухне. Однажды я оказалась в квартире Луизы, и она суматошно носилась, распихивая валяющееся барахло по шкафам. Я тактично предложила перенести нашу встречу в кафе, чем, кажется, оскорбила ее до глубины души. Луиза навязчиво предлагала свои услуги, пока я не согласилась. Ногти, выкрашенные в дикие цвета и украшенные гигантскими стразами, после ее работы выглядели сомнительно, и потому я редко соглашалась на повторение. Извиняло меня лишь то, что в тот вечер мы напились. Тогда, кстати, я, выпив полбутылки мадеры, разоткровенничалась и призналась, что денег у меня полно, а сейчас я ищу себе фиктивного мужа, лучше гея, чтобы скорее получить гражданство.
– По-моему, тут найдется куча мужиков, готовых жениться на тебе вполне по-настоящему, – пробурчала Луиза. Мысли о том, что я выпорхну из ее жирных лапок, казалась бедняжке невыносимой, чего она даже не скрывала. От Луизы пахло спиртным и несвежим телом, что заставляло меня морщиться, однако я терпела. В основном потому, что привыкла привечать убогих, а Луиза была как раз из таких. Мне было ее жаль.
– Не хочу я по-настоящему, – ответила я. – В последнее время мне тяжело даже думать о сексе, а кому нужна такая жена?
Тогда я пробудила в Луизе смутную надежду, которую тут же раздавила, как червяка, стоило той заикнуться о запретной женской любви в духе: «да ты только попробуй», «это совсем не то». Пришлось туманно намекнуть, что в прошлом я пережила неприятную историю, после которой доступ к моему телу закрыт для любых поползновений. После Луиза надолго задумалась и робко предложила:
– Ну, разве что Мендес…
С Деметрио мы познакомились после недолгих церемоний. Луиза была напориста, как танк, и решительно заявила: вам нужно одно и то же, так нечего ерундой заниматься, женитесь и вся недолга. Мы пригляделись друг к другу и туманно обещали подумать.
Знакомство Деметрио и Луизы было объяснимым – оба толклись в одних и тех же гей-тусовках. Родные Деметрио еще не теряли надежды на то, что сын остепенится, а тот постоянно подпитывал их обещаниями о возможном браке, пока, наконец, от него не стали требовать решительных действий. Я подвернулась ему как нельзя кстати. Мой будущий муж был красив, как бог – высокий, тонкокостный, с большими глазами, он в свои тридцать лет все еще смахивал на мальчишку, коим и оставался: капризным, нервным, с подвижной истеричной психикой.
Известие, что Деметрио женится, да еще на иностранке, повергло его родню в шок. Элена долго предостерегала сына от этого брака, туманно ссылалась на разность менталитетов и убеждала, что мне нужно только гражданство, а потом я пущу Мендесов по миру, приманив русскую мафию. Не могу сказать, что она была так уж далека от истины, но отговорить упертого сына не смогла. Открытая неприязнь Элены слегка поутихла после осознания, что «эта русская» не особенно претендует на бизнес Мендесов и сама вроде бы неплохо обеспечена. После того как в трудный час я одолжила Элене крупную сумму денег, топор войны был брошен в ямку и слегка присыпан землей. Ну, а спустя два года к моему присутствию привыкли. Элена вдруг осознала, что ее оболтус-сын ухожен, обстиран, накормлен и слегка стреножен. Если он и позволял какие-то хулиганские выходки, то волноваться приходилось его жене, а не матери. Словом, Элена успокоилась, а сестры Деметрио никогда не вмешивались в эту междоусобицу. Что до бабушки, то Росаура была искренне рада, что ее единственный внук, наконец, семейный человек. Из всех Мендесов лишь к ней я испытывала определенную слабость, поскольку всегда успешно ладила с самыми вздорными старухами. Росаура долго сокрушалась, что мы предпочли просто зарегистрировать свои отношения, а не венчаться в церкви, но я объяснила, что католицизм и православие – немного разные вещи, хотя на самом деле не верила ни в Бога, ни в черта.
Что до Деметрио, то я привыкла к нему и полюбила, как любят пса. Я сквозь пальцы смотрела на его бесконечное вранье, объясняя это привычкой скрывать двойственность натуры, старательно не обращала внимания на то, что деньги в нашем доме исчезают с поразительной быстротой, если их оставить без присмотра, без особого раздражения оплачивала его все возрастающие счета, полагая это компенсацией за доставленные неудобства. Мы спали в одной постели, обнимаясь и шушукаясь. Каждый радовался, что второй не претендует ни на что большее. Я сквозь пальцы смотрела на вереницу его любовных приключений. Разве что его непонятная страсть надевать мое белье выводила из себя. Когда я вновь застала его в своей комбинации, то побрезговала надеть ее даже после стирки. После этого я унизилась до того, что пошла в магазин и купила ему собственный комплект женского бельишка, что стало причиной первой крупной ссоры. Ее итогом стало то, что мы как-то стыдливо договорились поделить нашу личную жизнь и освобождать для другого квартиру, когда потребуется. Я этим правом не воспользовалась ни разу, а вот муж частенько заставлял меня ждать, когда освободится семейное ложе, и я, чтобы не беситься, уезжала в приют, где ночевала на диванчике, собирая утром гневные упреки Даниэлы, моей палочки-выручалочки, с ее чрезмерной опекой.
Но в целом жизнь с Деметрио была вполне комфортной. Не ставя мужа в известность, я отправилась в банк, где, вооружившись свидетельством о браке, переоформила свои счета. Обдумывая, что буду делать после того, как получу гражданство, я невольно взвешивала перспективы оставить Деметрио или же продолжать жить с ним, склоняясь к последнему. И только смутное предчувствие надвигающейся катастрофы не оставляло ни на миг, заставляя сердце то и дело судорожно сжиматься.
На работу я опоздала. С другой стороны, там с самого утра хозяйствовала Даниэла, так что можно было не беспокоиться – собаки и кошки вовремя будут накормлены, выгуляны, привиты, а некоторые, возможно, обретут новый дом. С недавних пор я, выучившись стричь животных, придавала им самый благопристойный вид, старательно раскидывала их фото по социальным сетям и умудрялась пристроить в семьи кошатников и собачников даже самых обычных псов и котов. Так что торопиться было некуда, тем более с утра, после вчерашнего в животе все еще чувствовался легкий дискомфорт, в голове бил гонг при каждом движении. Я с неудовольствием подумала: вроде и выпила всего ничего, а чувствую себя, будто опрокинула бутылку водки.
Деметрио еще спал. Я с отвращением поглядела на себя в зеркало, сварила кофе и выпила его одним глотком, как микстуру, после чего пошла в душ, подставив болезную голову под холодную воду, ежась и поджимая пальцы. Выдержать удалось всего пару минут, но после душа дурнота отступила, так что я уже спокойно оделась и, нацепив на нос очки, вышла к машине, успевшей нагреться под беспощадным солнцем. Но не успела я тронуться с места, как меня окликнули из окна. Деметрио, голый по пояс, смущенно махнул мне рукой. Я высунулась из окна и крикнула:
– Что?
Он спустился и, перед тем как сесть в машину, как-то затравленно огляделся по сторонам, потер красные щеки и потоптался перед дверцей, словно решая, сесть или сбежать. Я молчала, чувствуя, что беседа будет неприятной, и автоматически связала грядущие беды с высоким красавцем, заезжавшим на семейное торжество.
– Алиси, не хотел тебе говорить, но у меня кое-что случилось, – промямлил он и надолго замолчал, чем вызвал жгучее желание стукнуть его по затылку. Я тоже молчала, борясь с раздражением. Деметрио поглядывал на меня искоса, как нашкодивший пес, но в итоге не выдержал.
– Я на бабки попал, только, пожалуйста, не убивай меня сейчас! Вчера в бар завезли элитный виски, и я уронил целый ящик. Никого не было, мне пришлось все таскать самостоятельно, ну, и не удержал. Хозяин сказал, что выбьет из меня все мозги. Я даже не мог представить, сколько стоит каждая бутылка. Естественно, я все отработаю, но деньги нужны прямо сейчас… – затараторил он, опасаясь, что я прерву его и начну возмущаться.
Глаза Деметрио бегали, в заламывании рук было нечто патетическое, неестественное и фальшивое. Естественно, он врал, как обычно. Я впервые в жизни подумала, что часть нашего семейного бюджета, исчезающего из кошелька, отправлялась прямо в загребущие лапы порочного красавчика, который пил соки из моего наивного глупого муженька, несостоявшегося актера погорелого театра.
– Сколько? – спросила я. Деметрио запнулся и бросил на меня виноватый взгляд:
– Четыре тысячи евро.
Четыре тысячи меня бы не разорили, но я вспомнила, что тащу на горбу убыточный приют для животных, нуждающийся в постоянных вливаниях, плачу зарплату Даниэле и еще двоим сотрудникам, частенько оставаясь ни с чем. Взваливать на плечи дружка мужа, упыря с порочным лицом опереточного злодея, не было ни малейшего желания. Пауза все затягивалась, пока Деметрио не завозился на сиденье и не спросил с робкой надеждой:
– Ты дашь мне денег?
Я собиралась ответить «Да, возможно», или уклончиво «Я посмотрю, что можно сделать», но вместо этого излишне резко отчеканила, глядя, как вытягивается его породистое лицо:
– Извини, но у меня нет свободных четырех тысяч. Придется тебе отрабатывать их самостоятельно.
Я ожидала, что после этих слов Деметрио, привыкший обижаться, как ребенок, на любую ерунду, выпалит что-то в духе: «Вот как ты заговорила, после всего, что я для тебя сделал и ты получила паспорт». Он даже открыл рот, в глазах мелькнула откровенная враждебность, но Деметрио сдержался и молча вышел из машины, саданув дверцей так, что она едва не отлетела. По тому, как он вбежал в дом по лестнице, я сделала вывод, что Деметрио в бешенстве. Когда я тронулась с места, мне пришло в голову: он уже пообещал своему дружку-кровососу, что заплатит. Я вспомнила их вчерашний разговор и посоветовала себе быть настороже, понимая, насколько глупо это звучит. В доме не было денег, на картах я держала лишь необходимые суммы. Наличные, заблаговременно снятые со счетов, покоились в арендованной ячейке банка. Небольшую сумму я оставила в сейфе приюта, выделяя из нее на содержание нашего безнадежного предприятия, так что поживиться мужу было нечем.
По пути меня стали грызть сомнения. Вместо того чтобы ехать в приют, я свернула на полпути и припарковалась у паштеларии Густаво, которая уже давно открылась. Хозяина не было видно, а вот его жена внимательно наблюдала за тем, как раскладывают на витринах свежую выпечку. При виде меня Соледат чуть заметно скривилась, но потом распростерла объятия.
– Девочка моя, у нас как раз все самое свеженькое, специально для тебя. Что бы ты сегодня хотела? Несколько паштелей? Я слышала, ты наконец-то обрела официальный статус? Я так тронута, что ты сразу же с утра поехала к нам, чтобы сообщить эту радостную новость…
Это было откровенной издевкой. С языка Соледат сочился яд, и она даже не пыталась втягивать клыки. Ее ухмылка явно говорила: я знаю, зачем ты сюда приехала, но у тебя ничего не выйдет, я вижу тебя насквозь, и как только ты попробуешь протянуть свои липкие пальчики к моему мужу, тебя ждет неприятный сюрприз…
Я взяла пакет с выпечкой и, расплатившись, сцапала хозяйку за локоток.
– На самом деле я пришла за помощью, – заговорщически произнесла я. – На Деметрио вчера повесили разбитые бутылки с элитным виски, но мне кажется, что сумма, которую он должен выплатить, совершенно неподъемная. Соледат, я тебя умоляю: ты же дружишь с хозяином бара, узнай, сколько муж должен ему на самом деле.
Соледат посмотрела на меня с сомнением:
– Элитный виски? В этой забегаловке? Если твой муженек должен больше трехсот евро, я сильно удивлюсь. Эмилио известный прохиндей, и приличную выпивку в его бар привозят не часто. Посиди, я спрошу.
В добывании сплетен жене Густаво не было равных. Я успела выпить еще одну чашку кофе, просмотреть почту и заскучать, когда Соледат, рассекая разгоряченную толпу туристов, показалась на пороге своей пахнущей выпечкой обители и уселась рядом, недоуменно разведя руками.
– По-моему, твой муж что-то напутал. Эмилио ничего не знает про разбитые бутылки, потому что едва я об этом обмолвилась, он побелел и побежал все проверять с трясущимися коленками, а когда вернулся, обругал, что я его напугала. Кстати, ты обращала внимание, что он похож на жирного кузнечика? Нет?.. Не расстраивайся. Вчера не было никакой доставки спиртного, это, кстати, я и сама знала.
– Ты уверена? – нахмурилась я.
Соледат махнула рукой:
– Ну, конечно, ведь вчера была среда, а выпивку привозят по вторникам. Так заведено уже не первый год, если только нет спецзаказа. Я помню, что Эмилио получает свой товар на следующий день после нас, так что никто не бил целого ящика виски. Или Деметрио что-то напутал, или кто-то кого-то дурит. Например, ты меня.
Соледат победоносно откинулась на спинку плетеного кресла и скрестила руки на груди, буравя меня безжалостным взглядом. Я молчала, глядя сквозь нее и чувствуя, как волна раздражения поднимает голову, готовая выплеснуться наружу. Чувство, похожее на ревность, укололо в самое сердце, и я запоздало удивилась: я? Ревную? Кого и к кому?
– Спасибо, Соледат, – тихо сказала я и поднялась. Хозяйка встала вместе со мной и у самых дверей схватила меня за руку.
– Не переживай так, Алиси, – сказала Соледат, и в ее обычно визгливом голосе прозвучали незнакомые заботливые нотки. – Все мужчины – лжецы, и с этим ничего не поделать. Это надо выносить, как роды, через боль и унижение, смириться и жить дальше.
Я кивнула невпопад, куда-то в пространство между Соледат и дверью, и вышла, сжимая в руке бесполезный пакет с паштелями, который швырнула на сиденье. Не знаю, почему в тот момент я чувствовала себя какой-то оплеванной, словно в нашем фальшивом браке были глубокие искренние чувства. Тем не менее казалось, что этот обман был самой настоящей изменой. Пытаясь убедить себя в том, что все нормально, я точно так же использовала Деметрио для своих целей, я не могла успокоиться и, вместо того чтобы вырулить к центру, повернула на юг, к заливу Риу Тежу. Остановившись на светофоре, я неожиданно выхватила взглядом знакомую тучную фигуру. Луиза сидела в кафе и с нежностью глядела на тоненькую девочку с раскосыми глазами, поглаживая прелестницу по крохотной руке, почти незаметной под лапой этой медведицы. Я хмыкнула. Не иначе как тайская фея вернулась под теплое крылышко своей содержательницы, промотав награбленное, а Луиза великодушно простила. Парочка меня не заметила. Я сорвалась с места, едва загорелся зеленый.
Приткнув машину у многочисленных баров и отелей, я сбежала по песку, почти не выбирая, схватила с прилавка одной из лавок купальник и, переодевшись в кабинке, бросилась в теплые волны. Набрав воздуха, я нырнула, остервенело раздвигая воду под собой, словно та была виновна в моем разочаровании и обиде.
Синяя глубина манила, и я, перевернувшись, на мгновение оказалась в невесомости, зачарованно наблюдая за стайками мелкой рыбешки, собственными развевающимися волосами, длинными лентами водорослей и пузырями воздуха, уходившими вверх. Оттолкнувшись, я стала всплывать и вынырнула, выплюнув соль и разочарование, как мне показалось, навсегда. Но я ошибалась, ошибалась, о, как же я ошибалась!
После купания волосы выглядели, как солома, вытереть их было нечем, и я, наплевав на то, что капли стекают на шею, зачесала их назад, села за руль и открыла окно посильнее: и так высохнут, да еще на хорошей скорости. Потом их, конечно, не привести в нормальное состояние, но я не собиралась никому попадаться на глаза, а на работе можно принять душ. Отъезжая от пляжа, я с легкой завистью смотрела на беззаботных отдыхающих, которые плескались в волнах залива, швыряли друг другу разноцветные мячи, загорали, запускали дроны. Одна такая жужжащая механическая стрекоза недолго повисела надо мной, покачиваясь и шевеля усиками камеры. Я подарила соглядатаю ослепительную улыбку и тронулась с места, не обращая внимания, преследует ли меня дрон. В этом мире мне не было места. Впервые я стала сама себе отвратительна, Португалия показалась раскрашенным склепом, а люди, с которыми я провела два последних года, жалкими пародиями. После разговора с мужем я снова задумалась: так ли мне дорога жизнь в Лиссабоне? Я могла передать приют Даниэле, а потом, оставив нехитрый скарб, просто раствориться в пространстве. Подумав об этом, я усмехнулась: странно, но даже сейчас, став замужней женщиной, я не обросла барахлом, к которому привязываешься, как к второй коже. В случае чего, я уйду налегке.
На Лиссабон шла гроза, огрызаясь истерическими молниями. Я подумала: успеет ли она меня догнать? Беззаботность людей на пляже поражала. Неужели они надеются, что пронесет?
Даниэла выхаживала перед приютом, нервно озираясь по сторонам, и при виде машины вздохнула с облегчением, замахав мне. Я почуяла недоброе, сунула руку в сумку и чертыхнулась, выудив телефон. Он благополучно разрядился, так что, если Даниэла и хотела о чем-то предупредить, я была недоступна. Приткнув машину под большим деревом, я нажала на кнопку сигнализации и мазнула взглядом по торчавшему рядом с приютом зеленому «Кавасаки», попутно отметив, что еще недавно где-то видела такой мотоцикл. Даниэла спешила ко мне, и ее черные волосы развевались, как у ведьмы.
– Что-то случилось? – испугалась я.
– Тебя уже два часа дожидается какой-то тип, – ответила она, хмурясь. – Очень хотел посидеть в твоем кабинете, но я вытолкала его на улицу, надеясь, что уйдет. Сейчас сидит на заднем дворике и курит. Видок тот еще, если честно – типичный жулик. Честно говоря, он меня пугает.
– Это его мотоцикл стоит перед входом? – прервала я.
– Думаю, да, я слышала, как кто-то подъехал на этой тарахтелке, правда, у него нет шлема, так что кто знает… Может, я и ошибаюсь. Ты будешь с ним разговаривать? Или можно сразу вызывать полицию?
– И что мы им скажем? – Я покачала головой. – «К нам зашел подозрительный тип, не могли бы вы посадить его за решетку в профилактических целях»? А потом окажется, что он хочет кастрировать кота. У нас не то положение, чтобы разбрасываться клиентами.
– Сильно сомневаюсь, что у него есть кот или желание заплатить нам хоть евро. У него вид мальчишки, который все детство отрывал мухам крылышки. Если хочешь, я пойду с тобой. Бобо, конечно, вертится рядом, но он нам не защитник. Кстати, он к нему не подходит, а это тоже недобрый знак. Я бы позвала кого-то на всякий случай. Еще ограбят, чего доброго.
То, что наш добродушный лабрадор, который обожал вообще всех, не подходил к какому-то человеку, было равносильно диагнозу. Бобо терпеть не мог налогового инспектора, а еще соседку, которая торговала всякой снедью. Мне казалось, что от нее пахнет гнилью, Бобо, видимо, был такого же мнения. Оба наших редких гостя всегда вызывали у пса одну и ту же реакцию: поджав хвост, Бобо старался удалиться. Я подозревала, что знаю гостя, но понадеялась, что ошибаюсь, и потому равнодушно махнула рукой:
– И что у нас брать? Просроченный корм? Одноглазых кошек? Брось, скорее всего, у человека другие вопросы. Может, он хочет предложить нам волонтерскую помощь.
– Этот? – вытаращила глаза Даниэла. – Если только надо будет кого-то выпотрошить. Иди, а я покараулю тут, неподалеку. Если что – огрею его палкой.
И она показала здоровенный сук неизвестного дерева, которым мы иногда подпирали дверь. Тюкни таким по темечку – летальный исход обеспечен. Правда, его и поднять было проблематично, а о том, чтобы гнаться с таким оружием, вообще речи не могло быть, через пару шагов сдуешься.
– Угу. Скальпель еще возьми из операционной, пырнешь под ребро, – мрачно посоветовала я. – Потом порубим его на части и скормим собакам, никто концов не найдет.
Судя по лицу Даниэлы, она всерьез раздумывала, не воспользоваться ли моим советом, поскольку без лишних слов скрылась за дверью операционной, где ветеринары кастрировали животных и проводили нехитрые операции. Я направилась к заднему дворику, и, перед тем как сидящий в пластиковом кресле мужчина обернулся на звук моих шагов, я вдохнула, как ныряльщик за жемчугом, готовый встретить там, в бесконечной синей глубине, помимо сокровища еще и клыкастую акулью пасть.
Разумеется, это был он. Пабло… Педро… Черт побери, я забыла, какое имя шептал в ночи мой пьяненький муж. Когда он поднялся мне навстречу, я отметила размах его плеч, тонкий нос и горящий под тяжелыми бровями взор. Мужчина был сокрушительно красив – не той глянцевой красотой с пластмассовым вкусом, что пичкают нас рекламные плакаты, а вызывающей животные чувства. Я со злорадством предположила, сколько красоток обломали зубы об этот неприступный айсберг. Нацепив на лицо улыбку, я подошла ближе.
– Добрый день. Вы хотели со мной поговорить?
Когда он шагнул ко мне, я осознала, насколько он выше меня, шире и массивнее, запоздало подумав, что я и раньше не была сильна в кулачных боях, а если Пабло – да, точно, его звали Пабло – захочет отделать меня под орех, я и двух секунд не продержусь. Засунув руки в карманы, он начал раскачиваться с носков на пятки, не сводя с меня насмешливого взгляда.
– Привет, привет. Хотел, – лениво произнес он, а затем сделал то, чего я никак не ожидала: обошел вокруг, будто я была каким-то экспонатом или цирковым уродцем, выставленным напоказ. Я не выдержала: какой смысл делать вид, что не знаю, кто такой этот красавчик?
– Может, ты прекратишь этот цирк? Говори, зачем пришел, – резко сказала я. – Или тебе подобрать брошенную кошечку? Я могу, у нас их целый выводок.
Пабло улыбнулся, продемонстрировав великолепный волчий оскал.
– Кошечку? Нет, кошечку не надо. Я не за тем, моя прелесть. Блохастые меня вообще не интересуют, я мир не спасаю. Скорее, наоборот. Твой муж должен мне денег.
Я ожидала этого и потому не дрогнула, лишь скривила губы и иронично поинтересовалась:
– Неужели? И за что?
– Тебе какая разница? Просто должен, и я хочу эти деньги получить. Мне все равно с кого. С Деметрио их не вытрясти, но у тебя денег, по слухам, навалом. Об этом все знают, так что ты не обеднеешь, если заплатишь за муженька.
Теперь я нашла силы рассмеяться, зло, сдерживая клокочущую ярость и желание пересчитать его великолепные зубы чем-нибудь тяжелым.
– Надо же! Все лучше меня осведомлены о мифических кучах денег, которые у меня есть, вот только я о них ничего не знаю. А ты не находишь, что это немного странно? По-твоему, я должна отдать деньги неизвестно кому? Этот кто-то приходит и говорит: твой муж должен мне денег. У тебя есть расписка? Очень в этом сомневаюсь. Впрочем, меня утомил этот разговор. Если Деметрио тебе задолжал, требуй деньги с него, а меня оставь в покое. Или я вызову полицию.
Я повернулась и пошла было прочь, но Пабло в один прыжок развернул меня и прижал к стене, придавив локтем шею так, что я не могла даже пискнуть. Я задохнулась и замолотила руками по стене. Внутри залаял Бобо.
– Думаешь, ты самая умная? – прошипел Пабло. – И никто ничего не пронюхает? Открыла приют: ах, кошечки, ах, собачки, подала на гражданство, вышла замуж за педика и надеешься, что никто не задаст тебе вопросы, как ты живешь на самом деле? Я такая бедненькая, езжу на старой развалюшке, живу в съемной квартирке. Странно, что тебе дали гражданство, несмотря на фиктивный брак и махинации с налогами. Все закрыли глаза. Респектабельная молодая женщина, красавица с темным прошлым. Кто-то пытался покопаться в нем? Тебя же не проверяли всерьез, верно? А если начнут, детка? Что они там найдут?