Тихий стук, почти у самого уха, затем ещё один, но уже далеко, то оглушающий, то еле уловимый – так осень беседовала со мной уже на протяжении нескольких недель. Она говорила о многом, не скупясь на эпитеты и лирические отступления. Таким образом я узнал у самой природы, что та не любила ежегодные увядания, и оттого плакала горькими слезами.
Когда дождь стихал, то ухо, поначалу невольно, начинало прислушиваться к новым звукам, затем уже я сам любопытствовал, откидывая в сторону то, чем занимался, и шёл ведомый неким голосом тиши.
Тишина вообще, я заметил, никогда не была абсолютной, либо капельки после грозы стекали с крыши, чеканя то по дорожке, то по жестяной банке, сколько-то лет валяющейся под окном, либо птицы пели, перебивая вечерние стрекотания насекомых. Бывало даже ветер, что, казалось бы, заявлял о себе лишь подёргиваниями волос, щекочущим щеки, или же штор, привнося свежий, иногда прохладный, воздух, ведал о чем-то своём. И этому миру было, что сказать, о чем поведать и что предъявить его обитателям.
Я стал изучать языки ещё с малых лет и, к своему закату, понимал многих, но только тогда, когда следовало бы прибегнуть к безумию, я, почему-то, прозрел. В институте, для одного проекта, скорее развлекательного, мы с друзьями немного поиграли с азбукой Морзе. Для нас, лингвистов, азбука Морзе не представляла особого интереса, но, когда дело доходило до тематических мероприятий, мы, как педанты, были вынуждены покориться своим страстям. Я, как и мои друзья, понимал, что никто больше не поймёт маленьких отсылок, но столь таинственное взаимодействие весьма веселило молодых затейников.
И вот совсем недавно мне под руку попал учебник по азбуке Морзе, и я на досуге решил его прочесть. Вероятно сие было ошибкой, вполне возможно, что я расшевелил своих старческих демонов забвения и немного перегнул палку, увлёкшись некоей теорией, но, по правде, на старости лет уже не так принципиально выглядеть адекватно. Именно тогда я начал замечать, как со мной стали говорить.