посв. жене
У въезда на бензоколонку в пыли обочины живая ворона рвала клювом мертвую ворону, издалека алел кусочек мяса. Алел особенно ярко среди пыли и шума большой дороги, и казалось воздух был окрашен в такой же пыльный цвет, в какой пыль окрашивала придорожную листву деревьев, траву и кусты. Солнце горело твердо и жарко. В нескольких километрах от бензоколонки начиналась Украина и кончалась Курская область. Отходило лето и осень, созревая желтым цветом, мертвила природу и снабжала путников яблоками из садов придорожных деревень. Яблоки можно было рвать из-за забора, ветки перевешивались через невысокие оградки в осторожные руки путников. Даже если очень хотелось есть, руки путников никогда не были требовательными или жадными. Путники никогда не просили еды, но когда они были голодны, люди их кормили. Утром солнце поднималось внезапно, а уходя вверх, оставляло путника наедине с самим собой.
Мне двадцать четыре года. Я еду автостопом в Киев. И даже не в Киев, а в Белую Церковь – это городок под Киевом. Городок, в котором формировал свои отряды Петлюра, готовясь к наступлению на немцев, на офицеров царской армии, на Киев. В этом городке у одного из моих друзей живут родители – мама и папа, мой друг сейчас у них. Назовем моего друга Игорем, Игорек Перехватов. Когда мне было двадцать два года я чуть не убил Игорька. Мы жили в общежитии в одной комнате. Он был пьян, ходил по коридорам, играл на своей старенькой немецкой скрипочке «7.40». За ним шаталась пьяная толпа, улюлюкала и хрипела, кто-то танцевал и иногда слюнявил маленького музыканта. Игорек сердился и все яростнее наигрывал. Потом зашел в нашу комнату, хлопнул дверью и пошатываясь, словно бы мстя за свое коридорное унижение, стал мучить меня. Я был не один, я лежал на кровати, рядом сидела, держа меня за руку любовница. В комнате был полумрак. Затем я не выдержал, схватил со стола будильник и запустил им в музыканта. Я только хотел его остановить, метил в стену в нескольких сантиметрах от его головы. Он больше не играл, видимо испугался, и вышел в коридор. Я помню, что он смолчал, остальное я плохо помню. Наверное больше ничего не было.
Я еду из Москвы. В сумке у меня два тома Цветаевой, а денег хватит лишь на электричку от Киева до Белой Церкви. Автостоп был единственной возможностью, чтобы приехать на пару дней к Игорьку в его петлюровский городок.
Сейчас утро и голубое небо, бетон дороги еще не нагрелся так, как он нагреется днем; еще на душе хорошо от деревенского завтрака, который я заработал честно как, впрочем, и ночлег.
Водитель высадил меня уже ночью. Мог бы высадить посередине дороги, где-нибудь в лесу, потому как свечерело давно. Но нет, хотя и не хотел иметь дело с незнакомым человеком, все же довез до огоньков деревни. Весь день я ничего не ел, водитель дал мне булочку и глоток чая из термоса. К вечеру очень хотелось есть, захотелось спать, я устал. В деревне росли яблоки, но спать на земле не хотелось – из-за холода и темноты. Впереди горела лампочка – это был клуб. Перед входом были люди, я подошел, очень хотелось есть и спать еще больше. Это были молодые люди. Я потолкался немножко перед входом, вошел внутрь: бревенчатые стены, деревянные лавки, кажется, подобие сцены, двое играли в шахматы.
Дальше просто. Я предложил почитать стихи, сказал, что хочу сделать маленький поэтический вечер. Люди не поверили, но сели, я стал читать и немного говорить. Зрителей и слушателей становилось все больше, были ищущие глаза женщин, им нравилось, а более всего им было любопытно и странно. Клуб был полон. Я встретился с неожиданно испытующим взглядом, который принадлежал маленькому стриженному человечку в полудомашней одежде. Я почувствовал новое испытание. Представление длилось час-два, не помню. Я закончил, человечек подошел, когда я укладывал тексты в сумку, стоя спиной к залу, все сидели, они вероятно смотрели, что будет, видимо, все знали этого человечка. Так спиной к людям мы им говорили, я вынул все документы в ответ на его милицейское удостоверение. Интересно, он пришел сам случайно, или кто-то сбегал за ним; судя по поспешности в его одежде, за ним сбегали. Документы были в порядке, прописка была на месте, шуткуя, я пригласил проверяющего на свой авторский поэтический вечер, но он уже пошел на попятную. Только теперь зальчик встал, кто-то подошел ко мне. Я уже был готов. Собственно забыл сказать, что подойдя к клубу, я тут же спросил о ночлеге, но ответа не было, поэтому я решился на представление.
Окружили на выходе, кто-то предложил ночевку – это был молодой, лет шестнадцати-семнадцати паренек. От ночлега в памяти осталось ватное одеяло, в кровати кто-то спал, паренек согнал спавшего, и я уснул. Проснулся рано, маленькая комнатка, невысокие потолки, кровати пусты, вскочил и наружу. Удивление, удовлетворение, радость ночлега. Было где умыться; со мной поздоровались. Был завтрак, чего еще желать. После завтрака дадут полную сумку яблок. Завтракали вместе с парнем, меня ни о чем не спрашивали, из разговоров ясно, что парень тракторист.
Как было в последний вечер перед отъездом из Москвы? Дождь родился утром. Солнца я в тот день не видел. Утром я сидел за столом, смотрел в струйки дождя по оконному стеклу, на стол прыгнула кошка, она потянулась, и я вспомнил вчерашнее представление, которое устроила кошка. Она поймала мышь. У меня маленький дом в пригороде, с печкой, с сараем, все как положено, с мышиными норками. Кошка сначала обслюнявила мышь, потом придавила ее лапой и принялась есть с головы, отхватила голову, тельце подложила у лап, жует. А тельце побежало от кошки, кошка рыгнула от неожиданности, примяла бегущее тельце, жует. Глаза у кошки молчаливые, добрые. Перед кошкой две ножки с хвостом, ножки елозят, мокренькие, крови нет совсем. Вот уже и хвост торчит из пасти. Кошка продолжает жевать и продолжает оставаться сосредоточенной. Дождь то льет, то тихий машет в мокрой листве сада, я читаю «Петербург» и, «…изморось поливала улицы и проспекты, тротуары и крыши; низвергалась холодными струйками с жестяных желобов. Изморось поливала прохожих…». Вчера дождь шваркал в лицо также, то сонно, то злобно пригоршнями сизой слизи. Пространство сжималось до неприличия – каплю на лбу, а лоб мертвел облизанный и блестел среди других лбов, похожих на него, и плыл по Арбату. На плечах слегка клубится прозрачное месиво. Шляпа каменеет. Уже ночь и над городом луна. Как сидел за столом, читая, так уснул. Вероятно, мне привиделся сон о моей, брошенной еще год назад на первом курсе, жене.
Ее звали Машенька, она меня любила, иногда даже казалось, что она сойдет с ума от любви ко мне. У меня были цветные трусики, она признавалась, что видела их во сне. Вы думаете, что есть вещи, о которых писать нельзя, а куда же деть эту ерунду? Вам интересно это читать? Если да, я буду делать, что хочу, если нет, тем более.
У жены худые до колен руки, ноги худые в венных полосах, словно вывернутые наружу. Она старая, у нее скверная кожа, прыщеватое лицо, юркие глаза, она была до меня блядью, как-то похвалилась своими сто двадцатью мужчинами. Это качество в ней мне нравилось. Она всегда была одинока, до меня, со мной, после меня, она некрасивая и лжива. Единственное в ней хорошее, она поддающаяся на ласки и, она была почти с меня ростом, ее непосредственность равнялась ее грубости, а умение готовить, ее лживости. К черту эту женщину, я ушел от нее, мы тогда подрались, потом несколько раз встречались; она приходила ко мне в театр, где я подрабатывал механиком – стипендии не хватало – и мы шли обедать в кафе «Артистическое». Как заведенная пластинка, она вновь и вновь просила меня вернуться, но я вновь и вновь посылал ее к черту, однажды, она дала мне ключ от нового замка и, в который раз мы расстались. Как-то мы пили пиво, там в пивнухе я встретил одного из подрабатывающих со мной в театре, он был не один, мы все вместе стояли вокруг круглого высокого стола, пили пиво, жена затеяла дурацкий неразрешимый спор, сев на своего лживого конька, и я ушел.
Почему, собственно, это произведение называется «Автостоп»? Хочется описать явление, выяснить тип, который стоит за этим явлением. Кто не знает, что такое автостоп: собираешься куда-то поехать, а денег нет, либо есть, но хочется покататься бесплатно, причем, бесплатная прогулка – это не цель, слишком все же такое путешествие хлопотно и непредсказуемо, главное, вероятно, удовлетворение любопытства, интереса к жизни. Какой кругозор, сколько людей, ситуаций, дорога, города, деревни, климат, местность, все меняется и непредсказуемо в такой дороге все, начиная от людей и кончая автостопистом. В такой дороге кончается эмоциональная суета, преследующая человека повсеместно и повседневно.
В то утро, просыпаясь, я услышал фразу, которая возникла в полудреме: «Эдгар Аллан По – женщина, которая умерла, потому что ее задушили герои выдуманного ею мира». И я окончательно решил ехать. Дождя не было. Я сварил последние сосиски, поел, сделал из хлеба и сыра бутерброды, затем подумал и съел их. Выпил чаю с малиновым вареньем, собрал сумку, задвинул на окнах занавески, закрыл форточки, присел на минутку, затем выгнал кошку и закрыл за собой дверь. В саду падали яблоки, а мне казалось, что в воздухе пахло ароматом стихов.
«Но всего мне жальче,
хоть и всего дороже,
что птица-мальчик,
будет печальным тоже».
Мечтательно проговорил я и стукнул посильнее калиткой, кошка шла за мной до шоссе, затем остановилась, как бы равнодушно посмотрела еще пару раз вслед, прищурилась, повернулась и ушла восвояси. Жить она будет в сарае. Руки и ноги мои подчиняются короткому ритму сердца, наконец-то, я вновь автостопист.
Ощущение абсолютного воссоединения с самим собой, нет, не одиночество, подчинение себя только самому себе. Вот он я: как хочу, иду, как хочу, сижу, как хочу, еду, как хочу, говорю, хочу живу, хочу нет. Я – я. Автостоп – путь познания самого себя, путь к себе; усталость и радость, и горе ты разделяешь только с самим собой, надеешься только на себя, рассчитываешь только на самого себя. Я уже прошел пору автостопа – это мое прошлое, без которого не было бы меня настоящего. Такой путь к себе, состоящий из небольших отрезков пути, каждый отрезок по своему важен, самостоятелен и необходим в последовательности их исполнения, без предыдущего нет последующего, ну и так далее.
Первая машина, которая остановилась на пересечении окружной дороги и Киевского шоссе был МАЗ с прицепом – Совтрансавто – водитель с внимательным взглядом и в желтой рубашке; я кинул сумку на сиденье, вскочил в кабину, поздоровался, затем рассказал дежурную легенду, первую из дорожных легенд о себе, сочинение легенд было таким же экспериментом, потребностью, как весь автостоп. Я рассказал этому моложавому человеку, что еду в Киев, где у меня невеста, которая с меня ростом, она учится в университете, будущий психолог, красавица спасу нет. Я попросил разрешения закурить, предложил и задымил папироской. На ветровом стекле были два портрета – Камю с сигареткой во рту, правая рука готовится вытащить сигаретку, левая в кармане, высокий и узкий лоб, углубленные глаза, и Тургенев в черной ермолке с плоским верхом и кистью и в черной мантии доктора Оксфорда. Вместе мы ехали недолго, час-другой, МАЗ повернул, а я немножко подумал о Тургеневе, о необычной смерти Камю и мозге Тургенева, о крысах Камю и опять поднял руку. Еще я не чувствовал уверенности, которая приходит к автостописту обычно после двух-трех дней дороги, однако, прежний опыт мог принести такую уверенность после дня – или еще меньше – путешествия, пока мною двигал лишь фанатизм и стремление к цели.