Деревня Ливарт скрывалась между холмов так хитро, что путники часто проходили мимо неё, даже не замечая тропинок. Сами жители иногда шутили, что их дома стоят «под плащом большого мира». Но никто всерьёз не думал о том, что это укрытие неслучайно. В Ливарте десятилетиями берёгся древний порядок — порядок света и теней.
И именно в этой деревне жил мальчик, которому суждено было встряхнуть весь этот хрупкий баланс.
Ориону было семь. Семь — возраст неустойчивый, как табуретка на одной ножке. Он одновременно верил в чудеса и умудрялся зацепиться локтем за косяк каждый раз, когда бежал к завтраку. Глаза его были большими, тёплыми, и в них отражалось небо — не просто синее, а именно небо, со всеми его тайнами.
Бабушка Лукреция называла его «светлячком». Соседи — «солнечной сорокой».
Он же сам считал себя обыкновенным. Просто... звёзды реагировали на настроение малыша Ориона. Стоило ему рассмеяться — небо вспыхивало россыпью искр. А если же он грустил, звёзды будто замирали и тускнели, теряя свое сияние.
Бабушка Лукреция всегда говорила Ориону, что звёзды — это души, которые взошли в небеса, чтобы светить тем, кто остался в мире живых.
Когда однажды малыш рассказал о своей небольшой странности, бабушка Лукреция не удивилась. Она лишь нежно погладила его по голове, тепло улыбнулась и сказала:
— Светлый ты мой. Береги этот дар, как свою жизнь. Он имеет большее значение, чем кажется.
Это же ведь все нормально, да?
Каждую ночь, когда вся деревня тихо вздыхала, укладываясь спать, Орион выбирался из-под тёплого одеяла, стаскивая с себя лёгкую сонливость. Он шёл на холм за оврагом. Там росли три старых дуба, и между ними будто стояли незримые ворота. Там небо всегда казалось ближе. И именно там мальчик танцевал.
Танцевал так, как танцуют только дети: прыжками, заворотами, махами рук, что иногда больше походили на попытку полететь, подобно птице. Он бросал вверх ладони — и звёзды моргали ему в ответ. Он кружился — и небо заворачивалось следом.
Иногда он вырисовывал в воздухе узоры, и звёзды, словно подражая ему, складывались в сияющие дуги и спирали. Орион смеялся, и смех получался прозрачным и звонким, как будто металлические колокольчики перекатывались по ветру.
И именно там, на холме, однажды случилось то, что заставило мир резко изменить ритм.
Когда он танцевал особенно весело — босиком, разбрасывая искрящиеся капли росы — его взгляд зацепился за знакомое созвездие. Там, где обычно сияла яркая точка, сегодня было тусклое пятнышко.
Звезда Луны.
Луна — девочка, с которой он бегал по бескрайним полям до самого её отъезда. Смеялись, прятались, делали кукол из соломы, строили «замки» из травы, «охотились» на необычных лесных существ. И однажды она уехала — так внезапно, что Орион даже не успел попрощаться как следует. Он переживал тихо, по-детски, собирая камушки и раздавая их травинкам, «чтобы не было пусто».
И теперь её звезда угасала.
— Луна… — выдохнул он. — Ты… тебе плохо?
Он зажмурил глаза, толкнул звезде своё тепло, свои воспоминания, своё желание, чтобы всё было как раньше. Но свет отвечал очень вяло, будто кто-то укрыл его тяжёлым одеялом.
И в этот момент земля под ногами дрогнула. Не как землетрясение — скорее как чей-то шёпот, который прошёлся по корням деревьев и вылез наверх.
— Сла-а-а-адкий мальчик… — протянули из темноты. — Ты хочешь вернуть свет той, кто далеко… ты ведь тоскуешь по ней…
Орион вскинул голову.
Туман у холма сгустился, изнутри него вытекли тени — вытекли именно так, как вытекают густые чернила. Их тела были размытыми, глаз не было видно, но… но было ощущение, что они пристально смотрят, изучая.
— Кто вы такие? — спросил мальчик, всхлипнув внутри, но стараясь не показать.
Тени произнесли сразу с десяток голосов:
— Мы — Навьи. Шепчущие. Слышащие тоску. Мы знаем, что нужно звезде твоей девочки. Мы можем вернуть ей прежнее сияние.
— Правда? — Орион шагнул ближе, забыв о недавнем страхе.
— Да… но за свет нужно платить светом… дай нам немножечко своего… совсем капельку…
Орион не умел торговаться. Он не умел сомневаться. Он только умел любить и скучать.
— Возьмите, — сказал он. — Я хочу, чтобы Луна была счастлива.
Тени что-то прошептали похвально. Потом вытянулись к мальчику, и в ту же секунду мир стал более блеклым. Они коснулись его груди — и вытащили оттуда не боль, не кровь, не что-то живое. Они вырвали крошечную искорку его внутреннего тепла — ту искру, что обычно заставляет звёзды отзываться на его танцы.
Орион почувствовал себя… пустым. Не страшно пустым — а как будто кто-то откусил уголок его души.
Но звезда Луны вспыхнула. Так ярко, что мальчик даже ахнул.
А затем — ужасающая тишина.
Ночь стала густой. До тошноты густой. Воздух тяжелел. Деревня утром проснулась под мутным небом, где звёзды были едва заметны даже ночью. Люди разводили костры, но их огни светили слабее обычного.
Взрослые вместе со старейшинами гадали, что происходит. Молодёжь шепталась о древних знамениях.
И только бабушка Ориона смотрела на всё это слишком внимательно.
— Что ты сделал, малыш? — спросила она однажды, увидев, как Орион устало сидит у окна, и его глаза потускнели как звёзды.
Он рассказал ей всё.
Она вздохнула.
— Свет нельзя отдавать тем, кто живёт тенью. Но свет можно вернуть, если понять, почему он стал слабеть.
В ту же ночь, едва бабушка Лукреция уснула, Орион собрался и ушёл. Он знал, что ему нужно найти тех, кто забрал его сияние, и забрать обратно то, что принадлежало его сердцу.
Лес, что начинался за деревней, был древним. Не злым — просто живущим по собственным правилам. Там было множество существ: некоторых жители знали, других видели только краем глаза.
Орион шёл, прижимая к груди старую игрушку — деревянного льва, которого ему подарила Луна. Так он чувствовал себя смелее. Лев был совсем неровный, с одной лапой толще другой, но мальчик верил, что это приносит ему удачу.
Лес сначала встречал мягко. Ветки шуршали, травинки мягко касались ног. Но чем глубже он шёл, тем более странным казалось всё вокруг.
Иногда деревья складывали ветви как руки. Иногда корни открывались, как рот, и исчезали вновь. Иногда на ветвях сидели маленькие существа — Эльфинки, искрящиеся, как стекляшки, которые Орион раньше собирал. Они глядели любопытно, но ничего не говорили — только звенели тонкими голосами, как колокольчики.
Дальше начались испытания, но не те, что придумывают мудрецы. Детские испытания — то, что пугает только ребёнка.
Сначала он заблудился среди гигантских кустов, которые шуршали так громко, что казались злыми. Он испугался и заплакал — но кусты ответили шелестом, словно извинялись.
Потом он встретил тварь, похожую на огромную лягушку с шестью глазами. Она прыгнула перед ним, но когда увидела, что мальчик дрожит, просто протянула ему лопушиную ветку — как будто угощала.
Существо оказалось добрым, просто некрасивым.
Но были и другие — тёмные.
Существа, похожие на тени, но плотнее. Они прятались между деревьями и ждали момента, чтобы заговорить с ним тем самым ледяным шёпотом.
— Малыш… мы рядом… мы принесём тебе её свет снова… отда-а-ай ещё чуть-чуть…
Но теперь он зажимал уши и бежал прочь. Эти голоса больше не казались добрыми. Совсем не добрые...
Наконец лес закончился на поляне, которая выглядела так, будто на неё никогда не падал солнечный свет.
Тени там были чёрными, угольно-черными. И из них поднималась фигура — высокая, остроугольная, собранная из складок ночи. Длинные руки, рваные очертания, холод, который дул прямо в душу. Но самое страшное — фигура отражала мальчика. Не лицо полностью, но выражение. Испуганное. Одинокое. Неуверенное.
Орион пискнул.
— Ты… ты не я!
Фигура медленно и криво наклонила голову. И вдруг заговорила тем же шёпотом, что и Навьи:
— Мы — твоя потеря. Твоё одиночество. Мы пришли, как только ты испугался остаться без тех, кого любишь…
С её груди вырвался слабый, дрожащий свет — тот самый, что тени забрали из мальчика.
Он был в плену у темноты.
Орион хотел бежать. Хотел закричать. Но был маленький, и маленькие иногда совершают самые невероятные поступки.
Он подошёл к существу и робко протянул руку, дрожа как листок. Не смело, а по-детски прямолинейно.
— Эй… не пугай меня. Пойдём домой. Пожалуйста.
Это было сказано так искренне, что тень… содрогнулась.
Она дрогнула так, будто внутри неё что-то давным-давно заброшенное захотело проснуться.
Свет внутри неё дернулся.
Тень начала рассыпаться крупинками, похожими на чёрный песок или землю. Свет становился ярче, будто выбирался из-под одеяла.
Существо не исчезло — оно уменьшилось, превратилось в маленький шарик теней. Очень маленький и не страшный. Орион подхватил его в ладони — и шарик не сопротивлялся.
Он был… печальным, но не злым.
И когда мальчик прижал его к груди, свет наконец прорвался. Он вернулся.
Кровь в его теле стала теплее. Грудь — светлее. Мир вокруг начал оживать.
Звёзды взорвались на небе новым сиянием. Тени отпрянули и растаяли. Лес наполнился вздохом, похожим на детский смех.
И мальчик пошёл домой, держась за маленький шарик теней, который тихо дрожал у него в руках, больше не пытаясь причинить зло.
Деревня встретила его как героя. Люди выходили из домов, поражённые сияющим небом, будто впервые увидели его. Дети смеялись, старики плакали от облегчения.
Бабушка Лукреция обняла Ориона крепко — так крепко, что казалось даже его косточки издали тихий, едва слышный хруст.
С того дня Орион даже не пытался что-то требовать от звёзд. Да и не требовал раньше — просто танцевал, как танцуют дети: слишком искренне, чтобы в его движениях прятались команды. Но ночное небо всё равно откликалось ему. Тихо. Добро. Как будто где-то за туманными завесами сидели тёплые светящиеся существа и переглядывались: «Смотри, он снова вышел… Пляшет! И мы тоже можем!»
Когда Орион кружился, звёзды чуть-чуть расцветали, будто подмигивали. Без вспышек, без силы, без подчинения. Просто потому, что им нравилось быть рядом с таким маленьким, шумным, живым существом. И, возможно, потому что Вселенная слишком стара и слишком одинока, чтобы не отвечать тем, кто умеет смотреть на неё с таким чистым восхищением.
И иногда Ориону снилась девочка Луна. Она стояла на крыше какого-то большого купеческого столичного домика и махала ему руками, широко улыбаясь, а над ней сияла её собственная звезда. Та самая, что он смог защитить, оставаясь маленьким, наивным, невероятно добрым ребёнком.
Мир стал светлее — не от того, что Орион управлял небом. А от того, что однажды в глубоком лесу семилетний мальчик протянул руку тени и сказал: «Пойдём домой. Пожалуйста».