ЗАЛЕСЬЕ
В деревню Залесье не вела ни одна асфальтированная дорога. Лишь лесная просека, на которой автомобиль вяз во влажной земле, как в густой каше. По весне дорога и вовсе превращалась в чавкающую жижу, которая даже сейчас, летом, всё ещё не просохла. Колёса внедорожника скользили по размокшей глине, как по растопленному салу.
Навигатор сошёл с ума за полкилометра до поворота, показывая пустоту, будто дальше мир заканчивался, и не было больше ничего, кроме огромного белого пятна, за которым рождалось нечто другое.
Кирилл ехал вторые сутки. Руки дрожали, выдавая его нервное состояние. В голове всё ещё звучал голос отца — его слова, сказанные перед самой смертью: «Он доберётся и до тебя… если не остановить…»
Отец умирал долго и трудно: бредил, говорил о чёрной воде, о могиле под осокой, о теле, которое не может лежать спокойно. Кирилл тогда не слушал — не понимал, или не хотел понять, да и не до того ведь было! Всё эти разговоры Кирилл считал бредом умирающего ума, пока в наследстве не всплыло домовладение в Залесье. Отец никогда не говорил, что у него тут был дом. А теперь Кира ехал туда, чтобы увидеть своими глазами то, о чём отец твердил в последние свои дни.
***
Дом стоял на краю деревни, скрытый густыми зарослями так, что его не видно было с дороги. Он будто не хотел, чтобы его беспокоили. Довольно крепкий — гораздо крепче, чем представлял себе Кирилл, со слегка покосившимся крыльцом, с диким вьюном, ползущим по стенам, как ярко-фиолетовая чума. Даже стёкла в окнах целы, хотя так заросли грязью, что больше были похожи на серый пластик. Внутри пахло преотвратительно: затхлостью, сладковато-прелой тканью и сырым мясом.
Когда Кирилл впервые поднялся на крыльцо, ступенька тонко заскрипела, словно застонала. Вокруг стояла тишина — ни лая собак, ни птичьих голосов, ни шёпота ветра. «А ты, брат, хотел, чтобы тебя среди ночи с музыкой встречали? — усмехнулся Кирилл сам себе. И добавил тихонько, — Добро пожаловать».
Трава сбоку от дома вдруг прилегла, прижалась к земле, лёгкий ветерок прикоснулся к разгорячённой щеке Кирилла и умчался дальше. Кирилл дёрнулся, вгляделся в темноту. Конечно же, там никого не было. Ну, в самом деле, кому надо прятаться ночью в глухой деревне, в чужом, заросшем сорняком саду?
На следующий день Кирилл решил пройтись по деревне, познакомиться с жителями, да и в магазин не мешало бы заглянуть — всё, что брал с собой в дорогу, подъел да и воды надо докупить.
Дома вдоль пыльной улочки перекосились, стояли мёртво, пусто, как будто в них давно никто не открывал двери. «Даже кур не слышно во дворах, — почему-то подумалось Кириллу. Только стрёкот насекомых, да шорохи в траве нарушали сонную тишину. Магазин нашёлся на соседней улице. Здесь было более оживлённо: во дворах копошились люди, кое-кто уже отоварился и шёл из магазина с полупустыми кошёлками, окидывая Кирилла подозрительным взглядом. Никто не останавливал, ничего не спрашивал, и Кирилл тоже стушевался, ругая себя за непонятную робость. У магазина стояла сгорбленная сухонькая старушка в цветастом платке и простом домашнем халате. Она прищурилась, пытливо вглядываясь в Кирилла выцветшими слезящимися глазами, пожевала губами, и спросила скрипучим голосом:
— Это чей ты будешь, милок? Как тебя к нам занесло?
— Здравствуйте, бабушка, — нерешительно улыбнулся «милок». — Кирилл я, Кира, сын Валентина Морошкина.
Старуха охнула, глаза её расширились, правая рука потянулась к груди, выписывая крест.
— Валентина, говоришь… А он что же… помер?
— Да, в прошлом году.
— А он ведь с беспокойным возился. Молодой был — не понимал, что смерть — это навсегда.
— Кто это — беспокойный? Вы про что, бабушка? — насторожился Кирилл.
— Не место здесь говорить об этом. Ты, милок, ступай к Матвею Корнееву. Вон его дом, в конце улицы, предпоследний. Он тебе и расскажет, коль решится. Ох, судьбинушка горькая…
Старуха перехватила покрепче авоську и засеменила, шаркая ногами, в сторону от магазина.
Матвей жил в небольшой избе, обнесённой ветхим деревянным забором. Старик сидел на крыльце и плёл корзинку. Кирилла он встретил равнодушно, без интереса, хотя когда тот упомянул отца, старик немного оживился.
— Сын Валентина? Значит, конец близко, — сказал он.
— Какой ещё конец? Что вы всё загадками говорите?
— Разве отец не предупреждал тебя, что ты его место займёшь? Да-а, вижу – не говорил. Ох, Валентин, подложил порося сыну!
«Сумасшедший какой-то. Валить отсюда надо, домой, в город. К чертям собачьим такое наследство», — подумал Кирилл и попятился к калитке. Но Матвей остановил его строгим взглядом и заговорил тихо, почти шёпотом, словно опасался, что кто-то мог подслушать:
— Видно, знал твой старик, что я дождусь, расскажу всё, а сам, значит, не решился. Бог ему судья! Эх… Ну, слушай, паря, может и выдюжишь. Жил тут парень — давно было, до войны ещё. Драка у него вышла с товарищами, да нечестная — в лес заманили, вчетвером избили, да бросили там. Он и утоп в трясине — сил не хватило выбраться, видать, здорово его те четверо отделали-то! Наутро кинулись — не вернулся он в деревню. Пошли, значит, искать, ну, нашли, конечно. Похоронили тайком, там же, в лесу, как собаку — без отпевания, без креста.
— Это, конечно, трагедия. Но при чём тут я? — нетерпеливо спросил Кирилл, морщась от досады на самого себя («Надо было сразу валить отсюда!»)
— Не всё умирает в земле, — старик склонился ниже, всматриваясь в плетение, потом отложил корзину в сторону и, кряхтя, поднялся с крыльца, шагнул к Кире, и его глаза стали бездонными и грустными.
— Он вырвался. Не дух, не призрак. Плоть ходячая. Он не может уйти, пока не признаются те, кто сотворил с ним такое, пока не похоронят по-людски, и пока его место занято.
— Место?
— Да. Место, где он жил когда-то.
— И всё же я не понимаю, причём я-то? Я здесь никогда не был, даже не знал, что у нас тут дом есть! — Кирилл почти кричал, теряя терпение.
— Твой дед был одним из четверых, — осадил Матвей парня. — Дом твоего отца стоит на месте, где жил убитый. Твой отец... он хотел всё исправить, да не вышло. А теперь ты приехал. Ох, зря, паря. Быть беде. Не справишься ты, потому как не веришь.
Кирилл, мозг которого уже просто плавился от рассказа старика, попятился к калитке и побежал к дому, на ходу приговаривая: «Зря! Правильно говоришь, старик! Ну вас всех!...»
***
Кое-как устроившись на старой, с провисшей сеткой, кровати, Кирилл заснул, измученный долгой дорогой и тяжёлыми мыслями. Посреди ночи его разбудил какой-то шум. Шаги. Медленные, грузные, будто кто-то переставлял ноги в полных воды сапогах по сырой земле.
Кирилл посмотрел в окно. В высокой траве у самого крыльца, облитая тусклым лунным светом, стояла высокая фигура. Это был мужчина, но что-то в нём выглядело… неправильным. Кожа свисала с впалых щёк, словно её размеры сильно не совпадали с размером самого лица, губы, расползшиеся в улыбке, открывали голые почерневшие дёсны, а глаза... Да не было никаких глаз! Вместо них были две дыры, глубокие и бездонные, в которых что-то шевелилось.
Фигура пошевелила длинными тонкими пальцами, протягивая руки к Кириллу. В ужасе он отпрянул от окна и забился в самый дальний угол, как малыш, который вдруг чего-то сильно испугался, и теперь уверен, что тут его уж точно не найдут. Кирилл сидел и прислушивался, надеясь услышать, как шаги удаляются от дома. Но тишину ничто не нарушало. Так он и встретил рассвет.
Утром Кирилл, осторожно выбравшись из дома, пробежал к своему внедорожнику, с твёрдым решением — уехать как можно скорее и как можно дальше из проклятой деревни. Кирилл швырнул рюкзак на пассажирское сиденье и, дрожащими пальцами, вставил ключ в замок зажигания. Щёлк! Панель приборов вспыхнула тусклым светом, как будто нехотя просыпаясь, но только на миг. Затем всё погасло. Он попробовал снова и снова, но автомобиль будто умер — ни щелчка стартера, ни фырканья двигателя, ни даже лёгкого гудения — ничего, только глухая тишина, сдавливающая виски. Кирилл выругался, открыл капот, выбираясь наружу, и морща нос — в воздухе витал запах нагретого железа и влажной земли. Кира заглянул под капот и застыл. Провода были вырваны, оголённые жилы были разбросаны, как потроха; некоторые из них были обмотаны мокрой травой, которая уж точно не могла попасть туда случайно. Кирилл попятился, хлопнул капотом и медленно огляделся. В утреннем свете деревня казалась даже мрачнее, чем вечером. Ни дыма из труб, ни звука — пустота, серые дома, укутанные в дымку, как в саван.
Кирилл достал телефон — батарея, почти полная вчера вечером, теперь была мертва, экран не загорался. Кира хмуро уставился под ноги, раздумывая, что теперь делать, и вдруг заметил следы. Прямо под машиной, на утрамбованной земле, красовались отпечатки босых ног. Следы вели от машины в сторону леса, хотя точно сказать ничего было нельзя — густая трава не выглядела примятой. В какой-то момент ему показалось — нет, не показалось, он ВИДЕЛ — что в чаще между деревьями кто-то стоял. Высокая, иссохшая фигура, словно слепленная из веток и глины, с лицом, которое терялось в узоре коры.
Кирилл шагнул назад и услышал за спиной скрежет. Он резко обернулся. Капот был закрыт, но на металле осталась вмятина от чьей-то руки. Так ничего и не придумав, Кирилл отправился за советом к старику Матвею, надеясь, что тот, возможно, подскажет, как выбраться из Залесья.
Старик незваному гостю не удивился, как будто ждал. И говорить начал без предисловий:
— Твой отец знал, что делать, только духу, видать, не хватило. Теперь ты должник. Найди останки, сделай всё правильно, похорони по-нашему.
— А если не найду? — хрипло спросил Кирилл, с ужасом представляя, как будет ходить по лесу в поисках почти векового трупа.
— Тогда он сам тебя найдёт, — усмехнулся дед Матвей и перекрестился. Потом скрылся ненадолго в доме и вынырнул оттуда с бутылкой мутной жидкости. — На вот, хлебни на дорожку, авось, полегче будет.
***
Ноги, заплетающиеся от самогонки, сами привели Кирилла к лесному почти высохшему болоту. Едва он подошёл ближе, стрёкот кузнечиков смолк, настала тишина. Кирилл склонился к воде, лениво отражающей слабый солнечный луч. Какое-то движение подо мхом привлекло его внимание. Кирилл вытянул дрожащую руку и опустил в воду, брезгливо морщась и продираясь сквозь склизкую поверхность. Немного пошарив, наткнулся на что-то гладкое, твёрдое и вытащил череп. Сердце заколотилось в горле, подкатила тошнота. Немного отдышавшись, Кирилл решительно шагнул к болоту — теперь он знал, где искать. Череп за его спиной скалился довольной улыбкой, наблюдая за искателем.
***
Решив на откладывать на завтра, Кирилл устроил перезахоронение прямо этим же вечером. Свеча дрожала то ли от лёгкого дуновения тёплого ветерка, то ли из боязни, что всё пойдёт не так, как надо. Молитву Кирилл читал неровно, неумело, запинаясь едва ли не на каждом слове. В могилу, вырытую наспех в конце маленького Залесьевского кладбища, опустил мешок с собранными в болоте останками, и быстро-быстро закидал землёй. Грубый деревянный крест — две скрепленные проволокой деревяшки — ставил с заметным облегчением, хотя и всё ещё дрожащими руками.
В ту ночь не было шагов, не было тревоги — Кирилл спал крепко и спокойно. Наутро сходил к деду Матвею, поблагодарил за помощь, за подсказку и попрощался. На другой день он закрыл дом и, бросив раскуроченный внедорожник, уехал на подводе с деревенским мужичком, нехотя согласившимся подбросить хотя бы до соседней, более современной, деревни, или до ближайшей дороги, где можно поймать попутку.
— Эт как повезёт, — буркнул маленький сердитый мужичонка с равнодушным взглядом и кривой, недоброй улыбкой. — Эт куда уж получится…
На выезде из Залесья Кирилл обернулся. Лес дрожал в туманной синеве, махали вслед лапы-ветви, а в уши вползал тихий ехидный шепоток: «Не того нашёл! Слышь-ко? Не того!»
Откуда ни возьмись, налетел ветер. Лошадь испуганно заржала и попятилась. Мужичонка охнул и с ужасом оглянулся на Кирилла. Земля перед подводой вздыбилась и осыпалась. Тропа исчезла. Подвода, мужик, лошадь, Кирилл — всё ушло под землю. А на обочине, где недавно шумела густая высокая трава, теперь лежала лишь пара раздавленных кроссовок, медленно тонущих в образовавшейся лужице. И крест, поставленный Кириллом на могиле, в ту же ночь оказался за пределами кладбища, словно выкорчеванный и выброшенный чьей-то злой рукой.
Залесье опять стало тихим.