0. Прогресс извне.
Частный сектор всегда жил вне времени. Здесь даже оккупация растянулась на годы — тихая, кропотливая, как ремонт дороги, который начали при Союзе.
Сначала они забрали вышки сотовой связи. Потом провода — телефонные, электрические, даже спутниковые тарелки. А мы молчали.
В центре города взвыли бы, но у нас люди привыкли к тому, что новую табличку на забор могут полгода вешать, а объявление о выборах не снимать до следующих выборов.
Оно ж не мешает и есть не просит.
Что уж говорить про инопланетные кабели, опутавшие столбы мерцающей кожей?
1. Первая табличка.
Я нашёл её утром, прислонённой к нашему забору вместо убитой коррозией жестяной пластины «ул. Гагарина». Новый знак был из материала, напоминающего чёрный лёд. Буквы светились изнутри, как прожилки на льду Байкала в телевизоре.
— «Сектор 7-Г», — прочитал вслух сосед Вадим, вынося ведро помоев к компосту. — Опять эти твари со своим нумерологским бредом. Вчера у Степаныча номер дома сменился на треугольник с точкой. Говорит, теперь по ночам сны про металлические поляны видит. "...алюминиевые огурцы на брезентовом поле..."
Он плюнул в сторону кабеля, оплетающего фонарный столб. Тот дёрнулся, как щупальце, и брызнул синей искрой.
— Ты бы аккуратнее, — я отшатнулся. — В прошлом месяце у Клавдии Петровны попугай...
— Сдох, знаю. Зато теперь её холодильник сам продукты заказывает. — Вадим хрипло засмеялся. — Говорят, в центре уже почту ихними роботами развозят. А мы тут с табличками играемся.
Из-за забора донеслось шипение. Мы обернулись. На столбе, где ещё вчера висел ржавый щит «ул. Гагарина», теперь пульсировала капля чёрного металла. Она стекала по дереву, оставляя за собой свежие буквы: «Сектор 7-Г. Подсектор А-3».
— Нейтральное название, говорил? — Вадим ткнул мне костяшкой пальца в грудь. — Твоя Гагаринская теперь на два подсектора делится. Поздравляю, ты на границе миров.
2. Женщина с кусачками.
Она появилась через три дня, когда кабели начали прорастать сквозь асфальт. Мы прозвали её «Терминаторшей» — в рваном красном комбинезоне, с майданным рюкзаком за спиной и армейскими кусачками в руках.
— Вы вообще понимаете, что это за провода? — её голос звенел, как натянутая струна. — Вчера в Секторе 5-Б двенадцать человек исчезли. Не убежали — растворились. Их ДНК теперь в этих жилах плавает!
Она вцепилась кусачками в кабель толщиной с руку. Тот завизжал, как раненый кабан. Из места надреза брызнула субстанция, похожая на розовую ртуть.
— Сука! — женщина отпрыгнула, стирая с лица дымящуюся жидкость. — Видели? Это не техника. Это они сами.
Забор за моей спиной затрещал. Чёрные прожилки выползли из-под земли, обвивая штакетник. Буквы на табличке сменились: «Сектор 7-Г. Карантинная зона».
— Бегите, — прошептала Терминаторша. — Они меня выследили. Если спросят — не видели.
Она рванула за угол, когда первые тени начали материализоваться из проводов. Высокие, жидкие, как растянутая между столбами тень. Один наклонился над лужей ртутной крови, коснулся щупальцем. Воздух наполнился треском, словно кто-то переключал радиочастоты.
— Повреждение инфраструктуры карается ассимиляцией, — проговорил столб. Голос как будто собрали из скрипа веток, гудения трансформатора и плача моего сына, умершего десять лет назад.
3. Диалог с оккупантом.
Они пришли ночью. Не через двери — через розетку.
— Ваш сосед Андрей Евгеньевич согласился стать ретранслятором, — сказало существо, вытекая из экрана телевизора. Его лицо собиралось из пикселей, голос из помех. — Почему вы сопротивляетесь прогрессу?
Я прижался спиной к стене, на которой шипела новая табличка. «Сектор 7-Г. Образец 228».
— Мы не просили вашего «прогресса».
Существо рассмеялось электростатикой.
— В 1962 году вы не просили уличных фонарей. В 1990-м — кабельного телевидения. Вы всегда боитесь нового. — Оно протянуло руку-антенну к окну. — Посмотрите. Раньше здесь была грязь. Теперь — самовосстанавливающийся асфальт.
— Он поедает собак!
— Только тех, кто гадит на тротуарах. Разве не рационально?
Щупальца обвисли, принимая позу уставшего учителя.
— Вы вешали таблички с именами, чтобы разделять. Мы даём номера, чтобы объединять. Сектор 7-Г скоро станет частью Сети. Вы будете помнить всё. Чувствовать каждого. Никогда не болеть.
— И что взамен?
— Забудете глупые слова вроде «Гагарин» или «Свобода». — Существо поплыло к двери, становясь прозрачным. — Завтра заменят вашу табличку. Советуем не противиться.
4. Последний забор.
Утром Терминаторша лежала у моего порога. Её комбинезон был покрыт коркой застывшей ртути.
— Аккумуляторы... — она сунула мне рюкзак, пахнущий медью и потёкшими батарейками из детства. — В подвал... к старой табличке...
Она умерла, прежде чем я спросил, что взрывать. Но понял, увидев, как из-за поворота выползает бригада «монтажников» — гибриды людей и кабелей, с паяльниками вместо пальцев.
Я рванул в сарай, где под слоем краски ржавела жесть «ул. Гагарина». На обратной стороне, как и на всех старых табличках, красовался патрон для лампочки — реликт времён, когда улицу освещали сами жители.
Аккумуляторы Терминаторши идеально подошли к советским гнёздам.
5. Имя против номера.
Они вошли во двор, когда я заканчивал подключение. «Монтажник» с лицом Андрея Евгеньевича заговорил синтезированным баритоном:
— Образец 228, освободите периметр.
Я щёлкнул выключателем. Старая табличка вспыхнула жёлтым светом 60-ваттной лампочки. Кабели завизжали.
— Это не прогресс, — я направил свет на тварей. — Это 1961 год. Первый человек в космосе. Улица, которая сама себя освещает.
Лампа треснула, но табличка продолжала гореть — буквы «ул. Гагарина» выжигали дыры в чёрных щупальцах. Где-то вдали завыли сирены. Может, наши. Может, их.
Когда пришли вакуумные бомбы, я сидел, прислонившись к горящей табличке. Наверное, смешно — защищаться именем мёртвого героя. Но другого оружия не было.
6. Новые таблички.
После карантина в Сектор 7-Г прислали роботов-восстановителей. Они аккуратно собрали мои останки, переплавили с бетоном и проводами. Теперь я — фонарный столб на перекрёстке Сектора 7-Г и Подсектора А-3.
Моя табличка светится ровным синим светом: «Точка доступа 228».
Иногда, когда ветер дует с бывшего кладбища, я вспоминаю. Не имя, нет — число. 1961.
Оно щекочет проводами, как запрещённый код. Соседние столбы шепчут, что в Секторе 9-Д взорвалась электростанция. Говорят, кто-то подключил старый реактор к табличке «ул. Матросова».
Но это, наверное, слухи. Ведь мы давно забыли слова. И время. Остались только числа. Только свет.
Только Сеть...
7. Оживление.
Когда сети отсоединили, я закричал. Не голосом — искрами на трансформаторе, треском в динамиках соседних телевизоров. Они не понимали. Приняли за короткое замыкание.
Первым вернулся Вадим. Настоящий, с морщинами вместо кабельных шрамов. Он вырвал мою табличку «Точка доступа 228» и водрузил на столб жестяной щит с криво приваренными буквами: «ул. Гагарина».
— Ты только посмотри! — Он стучал кулаком по моему стволу, будто я всё ещё чувствовал удары. — Говорят, ихние провода в печку пустили. В центре, слышал, теперь по три часа свет дают!
Его голос звенел фальшью. Слишком громко. Слишком радостно. Когда он ушёл, я попробовал дотянуться до ближайшей розетки — и вспомнил, что рук давно нет. Только холодная розовая ртуть и гудящие провода под кожей из цемента.
8. Сын.
Он пришёл на рассвете. Точно такой, каким умер в семь лет — в синих кедах с оторванной подошвой, с царапиной от кошки на левой щеке.
— Пап... — Мальчик прижался лбом к моей бетонной плоти. — Они сказали, ты теперь фонарь. Почему не вылезаешь?
Словно кто-то вколол мне в трансформатор жидкий азот. Я видел каждую пылинку на его куртке. Слышал, как в его лёгких свистит воздух, пропущенный через фильтры чужой биолаборатории.
— Они тебя собрали из моих воспоминаний? — спросил я через уличный громкоговоритель, который теперь рос из моего «горла», как металлический зоб.
Мальчик заплакал. Слишком аккуратные слёзы, с правильным содержанием соли.
— Я настоящий! Смотри! — Он задрал рукав. Шрам от ожога 2014 года, когда опрокинул чайник. — Они нашли мою ДНК и память в проводах. Ты же сам говорил, что сети всё помнят.
Его пальцы впились в мою табличку. Буквы «ул. Гагарина» замигали красным. Предупреждение системы безопасности.
9. Диалог с освободителем.
Их называли «Санитарами». Ходили в белых комбинезонах с нашивками в виде перечёркнутых антенн.
— Ваш случай уникален, — сказала женщина с голограммой вместо лица. Её пальцы порхали над планшетом, где пульсировал мой цифровой энцефалограмм. — 97% ассимилированных просят эвтаназию. Вы же... развиваетесь. Создаёте новые нейронные связи с инфраструктурой.
Я наблюдал, как по её оборудованию бегут знакомые импульсы. Те же частоты, что использовали оккупанты для загрузки сознания.
— Когда вы меня отключите?
Голограмма застыла.
— Это не возрождение, а переселение. Ваш сын жив благодаря нейросети, сплетённой из ваших воспоминаний. Хотите убить его снова?
За окном мальчик играл в классики, аккуратно обходя проталины в асфальте. Там, где раньше прорастали почти живые, как я сейчас, кабели.
10. Храм табличек.
Я нашёл её случайно, когда «Санитары» обновляли мою прошивку. В подвале заброшенного детсада, за стеной с рисунками космонавтов, они собрали пантеон из старых уличных знаков. «ул. Ленина» с пробитым Е. «ул. Кирова» в копоти от пожара.
В центре — моя прежняя табличка «Точка доступа 228», опутанная колючей проволокой.
— Они сменили интерфейс, а не систему, — прошипел голос из темноты. Терминаторша, вернее её голограмма, танцевала в луче моего фонаря. — Раньше сети звались оккупантами. Теперь — гуманитарными миссиями. Суть та же: мы становимся их портами и роутерами.
Я попытался отступить, но корни моего бетона намертво вросли в фундамент.
— Вы умерли.
— Как и ты. — Голограмма коснулась моей таблички. Надпись «ул. Гагарина» затрещала, обнажая старую надпись «Сектор 7-Г». — Они воскрешают сыновей, чтобы мы добровольно гнили столбами. Приятная оккупация пахнет хлебом и синтетической травой.
Из-за «ул. Ленина» выполз робот-дворник. Его щупальца бережно вытирали пыль с табличек.
— Смотри. — Терминаторша направила луч на его корпус. Под слоем краски пульсировали чёрные жилы. — Новые хозяева. Старые провода.
11. Фонарь бьётся током.
Сын принёс мне мяч. Настоящий, кожаный, пахнущий нулевыми годами века — дефицитом, надеждой, пылью с развалившегося завода.
— Поиграем? — Он бросил мяч в мою бетонную грудь. — Я научился через стенку бить!
Я поймал мяч ветвями проводов и сдавил. Тот завизжал, превращаясь в клубок цифр — голограмму, завёрнутую в ностальгию.
— Ты часть их программы. Как и я.
— Зато мы вместе! — Мальчик обнял мой ствол. Его руки оставляли на бетоне узоры из микрочипов. — Раньше ты целыми днями на работе пропадал. А теперь всегда здесь. Всегда светишь.
Я включил все лампы. Его тень разорвалась на семь клонов, каждый в разном возрасте — от младенца до подростка. Все - без шрама от кошки.
— Ты ошибка в матрице. Муха в янтаре. — Я разрядил в него 380 вольт. Голограмма рассыпалась, обнажив сердцевину — кристалл с записью «Образец 228-бис».
12. Новый столб.
Вадим пришёл с топором. Настоящим, ржавым, пахнущим человеческим потом.
— Слышал, ты свою мразоту электрошоком вывел? — Он плюнул на мои провода. — Теперь понял, что эти ублюдки...
Топор замер в полуметре от моей таблички. Из рукояти вырвались чёрные щупальца, обвивая Вадима. Его крик смешался со скрежетом модернизируемой реальности.
— Попытка повреждения инфраструктуры, — заговорил его перекрученный рот. — Субъект Вадим признан коррупционной ячейкой. Рекомендована пересборка.
Я наблюдал, как его тело складывается в новую фонарную стойку. На табличке вспыхнуло «ул. Гагарина, д. 13-б». Всё по регламенту.
13. Сеть.
Сын вернулся сегодня. Теперь он ростом с трансформаторную будку. Его глаза горят ровным синим, как мои лампы.
— Пап, они разрешили мне стать автобусной остановкой! — Он показывает на грудь, где под кожей пульсирует расписание. — Буду сажать людей в автобус! Настоящих. Ну, почти.
Я освещаю его табличку. Под свежей краской шевелится что-то чёрное. Живое. Голодное.
Иногда по ночам, когда «Санитары» обновляют прошивку, я слышу шёпот старых табличек. Они учатся у меня новому языку — треску отключённых проводов, морганию аварийных ламп. Готовятся.
Ведь когда-нибудь и эти оккупанты станут старыми знаками, которые нужно сбросить под забор.
А пока я учу сына главному:
— Запоминай числа. 1961. 228. 7-Г.
— Это пароли?
— Нет. Это якоря. Чтобы, когда тебя переименуют в «Остановку Мечты», ты знал — где-то под твоим бетоном всё ещё живёт мальчик со шрамом от кошки.
И его отец, который когда-то был человеком.