Как я уже говаривал ранее с кормежкой в нашей Третьей городской дело обстояло весьма плохо, крайне плохо, из ряда вон плохо. Это в дни комиссии появлялась приличная еда, а так заработать гастрит, ну или стойкое несварение желудка, как раз плюнуть. Тем не менее больным деваться было некуда, как и частенько нам с Ансельмом.
Сидим мы, значит, и ложками по тарелкам с супом из блеклой свеклы стучим. Вкус у данного свекольника на редкостного троглодита любителя постно-пресной кухни, но!.. Ibi condimentum est fames (лат. Голод – наилучшая приправа к еде).
Силком заставляю себя глотать мерзопакостную, кашеподобную, как ни странно сегодня теплую мешанину, и тут мне на зуб попадает нечто парадоксальное, ни коем образом не свойственное нашей больничной кухни. Пребывая в полнейшем изумлении от столь неожиданного подарка судьбы, тщательно разжевываю, затем пристально смакуя на язык. Ан нет, мясо. Как есть мясо. Пусть и в ничтожно мизерном количестве, но истинное мясо! Ансельму же попадается ребрышко. Тонюсенькое такое, махонькое.
Разглядывая сию щедрость, задаюсь вопросом: «Что это за маленькое животное такое? И куда подевался второй щенок от местной дворовой собаки?» В конечном итоге решаем, что это, все ж таки, вьетнамская свинка.
С еще пущим аппетитом Ансельм начинает обгладывать ниспосланное лакомство, вгрызаясь и обсасывая так, словно мясо ест только по большим праздникам. Пусть ест на здоровье - растущему организму надобно. А никак не растущему и подавно.
Одобрительно кивнув, принимаюсь хлебать свою порцию. Как-никак, а туберкулез предупреждать тоже надобно.
- Ты что делаешь?! – вдруг раздается голос подбегающей к нам поварихи, - На чем я завтра суп варить буду?! А ну отдал сюда!
Испуганно-ошарашенный Ансельм пищит свое коронное: «Ой, извините! Я нечаянно!» и кидает ребрышко в огроменный половник, тем самым заслушивая строгую похвалу в виде надменного кивка головы с растрепанными завитками тонких поседелых волос, выбившихся из-под поварского колпака. Quae non posuisti, ne tallas (лат. чего не положил, того не бери).
В страхе быть разоблаченным Всевидящим оком, поспешно проглатываю то, что мгновенно перестаю жевать. Дабы избежать промывания желудка, маскирую это под нервное сглатывание и старательно улыбаюсь с невинным видом. Пристально посмотрев на меня косоватым белесым глазом, Всевидящее око застывает в большом подозрении.
Всецело ощущаю как желудочный зонд уже щекочет горло, норовясь проникнуть в пищевод и ниже. От ужасного воспоминания желудок съеживается, готовый вот-вот низвергнуть наружу пагубные эмоции. Громко икаю и инстинктивно поджимаю уши, но быстро беру себя в руки и продолжаю премило улыбаться, кокетливо помахивая ресницами. Всевидящее Око пристальнее сощуривает свой пристальный глаз, самодовольно ухмыляется и проходит мимо.
Omne nimium nocet (лат. Все излишнее вредно). Частично предупредив туберкулез, долго-предолго смотрим вслед внушительной фигуре, гордо шагающей с возвращенной снедью обратно на кухню, а после на протяжении всего дня мучаемся кромешной изжогой с тяжелыми рвотными позывами. Безропотно усмиряем оную ромашково-овсяным отваром с мятой.
Ignorantia legis neminem excusat (лат. незнание законов не освобождает от ответственности). И тут уже ничего не попишешь. Впрочем, я попытался бодаться и с этой сферой, но про как-нибудь пренепременно в следующий раз.
На следующий день, вспоминая давешний свекольный супчик, робкой крадущейся тенью идем обедать. С глубоко провинившимся видом подставляем тарелки, в которые с остервенением выплескивается по половнику. С сегодня особенной сердечностью благодарим усталую буфетчицу и за неимением свободных столиков со всех ног мчим трапезничать на подоконник.
Некоторое время созерцаю красоты природы за матовым, от зажиренной кухонной копоти внутри и от уличной пыли снаружи, стеклом, затем любуюсь на склонившегося над тарелкой Ансельма и, наконец-то, проникнувшись душевным покоем и полной безмятежностью заставляю себя поесть.
По счастью выданным свекольник был без мяса маленького животного, сильно напоминавшего куда-то пропавшего щенка. Впрочем, там даже мясным духом не пахло, как не пахло картошкой и даже свеклой.
Глядя на совершенную прозрачность с редкими оттонками малюсеньких кусочков морковки и отдаленным напоминанием о варенном луке, складывалось стойкое впечатление, что вчерашнюю посуду просто сполоснули, а выливать водичку посля не стали. И не удивительно! Старшая повариха как пять меня в ширь, а младшая – как три Ансельма. Одна буфетчица щепка щепкой, но у той семеро детей мал мала, немощные мать с отцом и муж на иждивении.
- Пошли на конюшню, - бросая ложку, с тяжким вздохом зову за собой Ансельма.
Под пристальным взглядом Всевидящего ока покидаем многолюдье обедающих больных. Под остервенелым взором усталой буфетчицы выливаем бесполезное содержимое тарелок в раковину. Под озадаченное моргание жующей яблоко коренастой младшей поварихи покидаем стены хлебосольной столовки. Fames est optimus coquus (лат. Голод – лучший повар).
Fames atrium magistra (лат. Голод – учитель искусств). Наслаждаясь запахом подгнившего сена и свежего навоза, хрумаем пригоршнями овес. Что-то, а миленький Мартин никогда голодным не останется и ассистентика своего вдоволь накормит! С нашим-то прегромнейшим жалованием… В общем:
Работа, работа и работа,
А денег нет как нет.
Впрочем… Spem pretio non emo (лат. За деньги я надежду не покупаю, за надежду я денег не плачу).
От автора